Прятки с самим собой

Свобода означает ответственность. Вот почему большинство людей боится свободы. Джордж Бернард Шоу

Еловые лапы, павлиньи перья — мороз целовал стекло со всей страстью, что была в его ледяной крови, оставлял хрустально-колкие метки. В этом году похолодало рано. По лакированной столешнице ползали тени неопределённого происхождения: то ли ветер сдул очередную горсть сухих листьев с веток, то ли прошёл кто-то, то ли соседская кошка устраивается на подоконнике поудобнее. Не поймёшь — оконное стекло за спиной тоже покрылось затейливым узором. От этого бездумного мельтешения рябило в глазах и почему-то хотелось спать. Перо бродило по бумаге, готовое вот-вот выпасть из руки. Рывок за ворот вверх и кончик палочки у виска стали неожиданностью. Смялся листок, хрустнул, ломаясь, стержень пера. Хорошо хоть никто не засмеялся, как в прошлый раз. — Будь я смертожранцем, ты была бы уже мертва. — Палочка Грюма с шорохом скользнула ему в рукав, но узловатые пальцы сжались на многострадальном куске кружева так, что тот затрещал. В прошлый раз воротник остался у Грюма в руке, «Репаро» не помогло, и о предстоящих дома расспросах думалось с ужасом (их, впрочем, не случилось — спасибо Доркас, без лишних слов откопавшей в одном из шкафов иглу и катушку ниток). — Сколько раз говорил: постоянная бдительность! Полсотни раз — когда заходил в гости к старому другу, и они беседовали о службе, а потом часами молча тянули из тяжёлых стаканов янтарный виски, порой поглядывая на играющую у камина девочку с подозрением («Прабабка прабабкой, а за женой следи, Ирвинг. Бабы — что кошки, постоянная бдительность нужна»). Полтысячи — глядя, как та же девочка, уже подросшая, собирает с пола выпавшее из рук или вытирает разлитое — бдительности вечно не хватало, чтобы не дёрнуться в ответ на шутливо-грозное: «Попалась!». К началу войны Марлин уже воспринимала эти два слова, как умная собака — резкое «фу!»: она сделала что-то не так (опять). — Последний шанс тебе, МакКиннон. — Хватка на вороте немного ослабла. — Повтори, что я только что сказал. Видимо, что-то такое же «новое», как ботинки Люпина, и не касающееся лично её. Но не говорить же это вслух. Тем более Грозному Глазу. Тем более при всех: только выразить сочувствие Молли пожелало пол-Ордена, а уж собрание в её доме точно никто пропустить не мог. Значит, что-то важное всё-таки могло проскользнуть мимо ушей. Драклову мать во всех позах… в рифму, как говорил отец порой, когда был уверен, что дочери не слышат. Марлин постаралась придать лицу невинное и серьёзное выражение. — Дайте подумать. Что-то очень важное, особенно для меня. Точно, вспомнила! «Последний шанс тебе, МакКиннон»? Смех всё-таки грянул, рассыпался на разные оттенки общей интонации: одобрение шутки, сочувствие, насмешка... Хватка Грозного Глаза ослабла на мгновение, и Марлин не замедлила этим воспользоваться: поспешно шлёпнулась обратно на стул, не дожидаясь, пока её швырнут туда, как котёнка. Обжёгший затылок взгляд обещал длительную головомойку после собрания, зато прилюдная экзекуция ограничилась раздражённо брошенным «Как можно не слушать то, что протоколируешь?!». Как, как… молча. Слушает на любом собрании тот, кто хоть немного на нём говорит — остальных интересует только общий итог. А умение позволить словам течь из ушей прямо в руку, минуя голову — дело привычки. Марлин достала из сумки под стулом запасное перо, убрала с листа кляксы и нашла взглядом своих обладающих правом голоса подруг. «Зачем ты вообще здесь?» — обожгли презрением янтарно-карие глаза и тут же метнулись взглядом к поднявшейся из мягкого кресла Молли. Эммелина первой из младшего состава Ордена получила возможность высказывать своё мнение и дорожила ей невероятно. «Ну зачем ты так?» — с мягкой укоризной спросили васильковые. Доркас не нужно было смотреть, чтобы слушать. Ей не нужно было даже слушать, чтобы слышать. — Мы не можем потерять кого-то ещё! Не подумайте обо мне плохого, я не призываю к крайним мерам, но если даже Министерство начало… Умереть за общее дело — большая честь, бесспорно! Но ведь мы не эти сумасшедшие смертники в масках, чтобы не помнить, что за нашими спинами семья, дети… Нет-нет, я не прошу отказа от принципов… Молли поминутно вытирала покрасневшие влажные глаза, роняла слёзы на траурное платье, путалась в словах. Стоящий верным пажом у кресла Артур комкал в руках носовой платок, вложить который жене в руку давно оставил попытки. Дамблдор качал головой, сцепив пальцы, блестели лазурью глаза за стёклами очков. — Мы понимаем тебя, Молли, и разделяем твою скорбь. Смерть Фабиана и Гидеона не была напрасной… Марлин отвела глаза. Её скорбь осела на чёлке, которую чужие пальцы ласково заправляли за ухо; засушилась в каком-то блокноте вместе с полевыми цветами; осталась на губах первым поцелуем и последним «Может, оно и к лучшему». Впрочем... скорбь ли это была? Скорее смешанная с сожалением грусть, вспоминать о которой — будто корку с царапины сдирать. Болезненно и бессмысленно. — Лично я не считаю это правильным. Мы не должны опускаться до их уровня. Если только совсем не будет иного выхода… Но ведь они не оставляют нам выбора, не так ли? И потом, Министерство… Марлин могла бы не поворачивать головы, чтобы узнать говорившего — достаточно было посмотреть на лица подруг. Римус Люпин был единственным человеком с правом голоса, слушая которого, Медоуз сочувственно улыбалась, а Вэнс презрительно кривила губы. Использовать возможность быть выслушанным для неуверенного разжёвывания банальных истин… У Доркас сегодня дежурство в Мунго, Эммелина принципиально не станет ждать... значит, выйдя из дома Уизли полуоглохшей от воплей про мечтательницу и позор семьи, Марлин обнаружит на крыльце Люпина и в который раз удивится этому. Заметив усталость в каждой его черте, предложит вместе отнести документы в штаб, а заодно выпить по чашке чая и услышит такое же удивлённое «Ну… если тебе так хочется…». С первой встречи между ними установилась странная связь: они жалели друг друга и не понимали, за что жалеть их самих. Доркас мягко коснулась пальцами своих волос — так поправляют не корону, но шапочку колдомедика; не символ власти, но символ компетентности — и обвела гостиную взглядом, выравнивая, выглаживая что-то невидимое. — На этом собрании, — произнесла она тихо и весомо, — я не первый раз слышу два довода за разрешение использования полутёмных заклинаний в бою и слабых пыточных на допросах: «у нас нет иного выхода» и «это уже сделало Министерство». По поводу первого смею напомнить, что летний план разработки новых заклинаний и введения дипломатической составляющей к концу осени не выполнен и на треть. По поводу второго… Какая нам разница, что делает Министерство? Мы — не Министерство. "Мы — не Министерство", — старательно вывела Марлин с непонятной самой себе гордостью за Доркас, поставила точку с каким-то злым весельем... И оцепенела с широко распахнутыми глазами, когда сухой щелчок прозвучал взрывом: словно перо воткнулось не в пергамент, а в наступившую оглушительную тишину. Все замерли, как после настоящего взрыва: с саркастическим "Я что-то не то сказала?" в глазах — Доркас, с "Вот уж от кого, а от тебя..." — Эммелина, с "Блядь, ну и что теперь делать?" — Грозный Глаз. Будто на давно отрепетированном спектакле кто-то вдруг перепутал реплики, сбив с мысли и смутив остальных актёров. И ладно бы какой-нибудь статист. Воевать все могут, а вот лечить... с мнением единственного колдомедика можно спорить, но не считаться — чревато. — Мы примем к сведению твоё мнение, Доркас, — в такт мыслям Марлин кивнул Дамблдор. Обвёл взглядом гостиную, небрежно-пристально наблюдая за общей реакцией, и вдруг спросил: — Кто-то ещё хочет высказаться по данному вопросу? Под остановившимся на ней требовательным взглядом Марлин нехотя поднялась, опёршись на стол. Откашлялась, заправила волосы за уши, сцепила в замок пальцы — нет, не до хруста, как делают от страха. Какую бы глупость она сейчас ни сказала, смеяться над ней никто не будет. Ведь право голоса — это не право говорить, а право быть услышанным. * * * — Др-р-ракл! Марлин от души пнула злополучную дверь и тут же запрыгала на одной ноге, тихо шипя от боли. Старый бронзовый ключ со множеством темных следов от пальцев предыдущих владельцев остался торчать в замке, отказываясь поворачиваться в какую-либо сторону. Полмесяца назад Марлин сочла бы это за достижение — ключ в скважину не получалось даже вставить, будто он был от другой двери, и приходилось стучать в дверь или преодолевать двадцать скрипучих ступенек, чтобы попросить о помощи хозяина конторы — но вчера дверь открылась с первого раза. В чём сегодня-то дело? В отличие от многих волшебных зданий, внутри здание организации «Бёрдман и Ко» являлось тем же, чем казалось снаружи — большим старым домом, неуклюже переделанным под контору. В первые дни работы здесь Марлин задерживалась вечером, чтобы побродить туда-сюда коридорам с потемневшими от времени потолками; со стенами, оклеенными очень дорогими и красивыми в прошлом, но сейчас затёртыми до потери цвета обоями; заглянуть в мутные зеркала в рамах, похожих своими завитушками на кудри юной прелестницы. Двери на втором этаже, по семь с каждой стороны, притягивали внимание, словно магнит — тяжёлые, с коваными ручками и резными узорами. Почерневшие от времени бороздки складывались в диковинные орнаменты: русалки и вейлы, несуществующие цветы и птицы, деревья с раскидистыми ветвями. Один мастерски выполненный узор — кружащихся в страстном поединке драконов — Марлин даже хотела срисовать на память углём или тушью. И уже начала это делать, когда из скрывающегося за произведением искусства кабинета вышла смуглая ведьма в сшитом из множества лоскутов платье и довольно грубо поинтересовалась, что Марлин здесь надо. После этого вчерашняя ученица Хогвартса предпочитала, закончив работу, как можно быстрее покинуть негостеприимное здание. Не её дело чужие двери и чужие тайны, не за это ей платят. А платили, надо сказать, очень и очень неплохо. Работа была монотонной, сложной, явно незаконной и… ниспосланной Провидением. С работой Марлин МакКиннон не везло просто фантастически. Первый опыт в магазине мётел закончился, не успев толком начаться, сокращением штата. В «Джонсон и сыновья» начальник, старый лысый боров, увидев молодую симпатичную сотрудницу, будто с цепи сорвался: букеты, обещания жениться и угрозы уволить сыпались градом — пришлось уйти, пока не дошло до беды. На должность в Министерстве, как назло, за два дня до её собеседования взяли молодого человека, подозрительно смахивающего на одного из чиновников. Аптека, довольно хорошее место, не выдержала министерских инспекций; в ателье мадам Малкин Марлин умудрилась не поделить какую-то ерунду со швеёй, вздорной рыжей девицей, и хозяйка уволила обеих… Марлин пряталась за «Пророком» от взглядов родителей, старательно обводила красным карандашом подходящие объявления во всех газетах и даже давала своё, но никому не нужен был «молодой перспективный нумеролог-арифмант, «Превосходно» за ЖАБА по профильным предметам, письма присылать по адресу…». Лишь на одно объявление, появившееся на третий из полных мытарств четырёх лет год, она не то боялась, не то брезговала откликнуться. Маленькое, в траурно-чёрной рамке, притаившееся пауком в самом углу газетного листа, оно одним видом своим внушало непонятное, но от этого не менее глубокое омерзение. Казалось, стоит дотронуться до него — и палец прилипнет. Судя по тому, что появлялось оно в каждом выпуске «Вестника историка» (мама, давно попрощавшаяся с мечтой сменить профессора Бинса на его вечном посту, всё же выписывала любимую газету), такое ощущение возникало не только у выпускницы-неудачницы из хорошей семьи. Парадокс заключался в том, что в объявлении ни о чём особенном написано не было. Ни о продаже противозаконных ингредиентов, ни о готовности какой-нибудь знахарки снять венец безбрачия за десять галеонов и три сикля, ни об открытии нового борделя (хотя это в газете точно не поместили бы). «Посреднической конторе по оказанию магических услуг «Бёрдман и Ко» требуется арифмант. Опыт работы приветствуется. Оплата договорная», — и адрес в конце. Стандартным шрифтом, чёрным по белому. И как-то раз, дождливым июльским вечером, старшая дочь МакКиннонов ввалилась в дом, открыв пинком и Алохоморой старую дверь чёрного хода, хотя ключи от парадного с собой были. С порога со снайперской точностью швырнула в сторону вешалки набрякший от воды плащ (вешалка незамедлительно обрушилась на пол, словно пародируя притворные обмороки пятикурсниц-слизеринок), отправила туда же «непромокаемые» сапоги (сама обувь действительно не промокла, а вот чулки…) и прошлёпала в гостиную, на ходу выжимая волосы. Следом по светло-медовому паркету цепочкой тянулись тёмные следы. Причина для дурного настроения была одна, но стоила полусотни: с десятым за год местом работы пришлось распрощаться («Ваш профессионализм не вызывает сомнений, но, понимаете, обстоятельства…»). О предстоящем объяснении с родителями думалось с какой-то гадливой, липкой досадой — сразу вспоминался спор мракоборца в годах и наивной в своём порыве пятикурсницы, только что определившейся со специализацией. Прав был отец, надо было продолжать династию — в Отделе Правопорядка гриффиндорцам самое место. Факультеты и за пределами Хогвартса редко отпускают своих владельцев из цепких крыльев, зубов и лап — и речь даже не о презрительных взглядах, которыми награждают друг друга при встрече бывшие (бывшие ли?) школьные соперники; не об улыбке, которая невольно расцветает на лице, стоит узнать, что собеседник учился или учится на том же факультете, что и ты. Нет, всё гораздо глубже и строже. Мантии привычного багряного цвета, как правило, надевают гриффиндорцы — служителям закона к лицу доблесть и честь. Большая часть работников Министерства — трудолюбивые и честные хаффлпаффцы, и это правильно — любой другой факультет у руля давно отправил бы корабль Магической Британии на рифы. Загадочные невыразимцы с непроницаемыми лицами — по большей части рэйвенкловцы. Слизеринцы часто продолжают фамильное дело — от мелкой лавочки до корпорации с мировым именем. В остальных сферах разделение не столь строгое, однако можно выявить определённые закономерности. Каждому своя ниша, ведь не пытаются же настоящие орлы ползать, а львы — рыть норы. И непонятно, что в этой безжалостной системе является более непростительной глупостью — десять минут с фамильным упрямством умолять Шляпу отправить тебя в Гриффиндор, а не в Рэйвенкло «потому что там одни зануды, да и мама с папой расстроятся» или выбрать в итоге профессию тех же рэйвенкловцев и редких слизеринцев. — Вот так всегда: не послушаешься умных людей, а потом маешься, — пожаловалась Марлин дремлющей на одном из стульев толстой трёхцветной кошке. Подумав, отодвинула соседний, села и в бессилии опёрлась локтями о стол. Капли воды с манжет рубашки и чёлки тут же расплылись на кружевной скатерти мелкими мокрыми каракатицами, но после разгрома в задней прихожей это казалось не стоящей внимания ерундой. От мысли, что до возвращения отца из Аврората, а мамы и младшей сестры — от Медоузов нужно этот ужас убрать, становилось совсем тошно. — Послушалась бы — можно было бы советчика во всех бедах обвинить, а так — одна на гильотину, — продолжила Марлин, дотягиваясь до стопки газет на каминной полке. — Плата за свободу выбора, так сказать. Подлость, да, Бетс? Бетти пошевелила кончиком пушистого, как метёлка для смахивания пыли, хвоста — человек на её месте пожал бы плечами. Пока в доме были деньги на молоко и печёнку, проблемы хозяев с работой её не волновали. Впрочем, если бы деньги кончились, она скорее предпочла бы недовольно орать, нежели задуматься, в чём дело, или поймать себе мышь в саду. Кошка и есть кошка, что с неё взять. Марлин с усмешкой подумала, что некоторые люди в этом плане не слишком-то отличаются от кошек, и отработанным движением открыла первую попавшуюся газету на странице с объявлениями… Чтобы в следующую секунду отшвырнуть её, как ядовитую змею. — Она с ума сошла! Я не могу, не буду, не хочу там работать! «Она» значило «судьба». — Не могу, не хочу, не буду. Не буду, не могу, не хочу, — раздражённо бормотала Марлин себе под нос. А перо уже плясало по пергаменту: раз-два-три, раз-два-три… Марлин не верила ни в Мерлина, ни в старых кельтских богов, ни в Христа (отец как-то принёс домой среди прочей маггловской литературы тёмную книгу с крестом на обложке — «для ознакомления»). И в судьбу не верила, ведь не верит же ребёнок в родителей. Он просто знает, что они есть, иногда дерзит и противится их воле, но в конце концов безоговорочно покоряется, потому что родители старше и сильнее. А ведь судьба была старше неё не на двадцать, не на тридцать и даже не на сто лет и обладала над людьми намного умнее и храбрее Марлин большей властью, чем родитель над ребёнком. Судьба «посещала» её редко, но метко, каждый раз «требуя» бессмысленных на первый взгляд вещей и не отступаясь, пока Марлин не выполнит её волю. Например, вспоминала Марлин под звук своих шагов по замызганной мостовой какого-то всеми высшими силами забытого лондонского квартала, на первом курсе все профессора в один голос прочили "юной мисс МакКиннон" успешную карьеру в Мунго (что любопытно, все они потом так же единогласно отрицали свои слова). Наконец девочка поверила и отправилась в предназначенную для будущих колдомедиков секцию библиотеки в надежде действительно обрести в этом своё призвание. Чтобы понять, что это однозначно не её стезя, и встретить четверокурсницу Доркас, своего ангела-хранителя и лучшую подругу на все школьные и послешкольные годы. А на пятом курсе при разборе брошюрок для изучения будущих профессий в общей куче, в которую стараниями однокурсников превращались аккуратные стопки, ей постоянно в первую очередь попадались две одинаковые: курсов арифмантов и Лондонской академии магических искусств. В конце концов Марлин взяла на собеседование с деканом скромную серую книжицу, а разрисованную золотыми завитушками красоту отправила в мусорное ведро — художник не профессия, да и не взяли бы в академию самоучку. Выбранную специальность, всегда нужную и надёжную, в конце концов одобрил даже требовательный отец… а о комке в горле, когда пальцы смяли глянцевый картон, арифмант МакКиннон предпочитала не вспоминать. После вступления в Орден, когда Марлин пришла в штаб, пропустив очень важное собеседование, невзирая на штормовое предупреждение и вывихнутую ногу, судьба, вроде бы, отступилась от огрызнувшегося ребёнка… чтобы, как стало понятно теперь, взяться за его воспитание с новой силой. — Когда ж ты от меня отвяжешься, а? — почти застонала Марлин, сверяясь с адресом в ответном письме (расходившимся с помещённым в газете, что уже было подозрительно) в надежде на внезапный приступ топографического кретинизма. Но нет, обшарпанное здание с изъеденным непогодой деревом тяжёлых дверей и поросшими лишайником мраморными ступеньками крыльца, видимо, и было местом её будущей работы. Заваленный бумагами и пропахший мышами кабинет Бёрдмана с плесенью по стенам подтвердил первое ощущение от квадратика на газетном листе: приличные люди в таком месте не работают. А если работают, то не от хорошей жизни. Впрочем, можно ли было её жизнь в последнее время назвать хорошей? Будущий работодатель тем временем закончил мусолить узловатыми пальцами рекомендательные письма Марлин и впился в её лицо мутными глазами-буравчиками. Старик казался таким же дряхлым и замшелым, как и его контора. — По характеристике вы подходите, мисс МакКиннон, — проскрипел Бёрдман наконец, — осталось только понять ваш реальный уровень — впрочем, на то есть испытательный срок. Также вы должны пообещать хранить молчание и не задавать лишних вопросов — дела наших клиентов бывают весьма… щекотливы. Вы же понимаете, о чём я? После такого следовало выдернуть бумаги из старческих рук и бежать без оглядки, но Марлин лишь обречённо ссутулилась на шатком стуле. Куда бежать? Судьба вернёт сюда и второй раз, и третий. Оставалось надеяться, что эта дама с тысячелетним опытом знает, что делает. — Непреложный Обет? — Не настолько щекотливы, что вы. Просто подписка о неразглашении. Разумеется, только после того, как договоримся об оплате. Вас устроит шестьдесят процентов с каждого заказа? Сами понимаете, посредничество... Тем не менее, в месяц это будет примерно… От выведенной на клочке пергамента цифры брови неудержимо поползли вверх — сумма не была заоблачной, но в других местах ей и половины и не предлагали. Это чем же ей здесь придётся заниматься — формулы тёмных заклинаний выводить, чёрную бухгалтерию вести? Позже Марлин узнала, что это ещё не худшие варианты. — Прежде чем составить договор, я должен предупредить вас о небольшом осложнении. — Бёрдман замялся впервые с начала разговора. — В нескольких кабинетах стал протекать потолок, пришлось произвести… уплотнение. В кабинете вы будете не одна. Марлин пожала плечами — подумаешь, сосед или даже несколько. В некоторых местах у неё вообще кабинета не было, приходилось городить Заглушающие стеной. — Вы не понимаете, мисс МакКиннон. Вы думаете, этот человек просто так до сих пор в кабинете один? С двумя специалистами он уже не ужился. — Три — число счастливое. Если она уже мысленно согласилась на работу в этой дыре, отступить из-за… небольшого осложнения было глупо. Подписывая договор, Марлин не испытывала (ну, почти) угрызений совести — с судьбой не поспоришь. Кроме того, работа ей действительно была нужна, стыдно было сидеть на шее у родителей почти в двадцать пять лет. От размышлений о несоответствии такого решения семейным в частности и гриффиндорским в целом ценностям её отвлёк тихий треск, с которым на двери проявлялись выведенные неровным косым почерком огненные буквы. «ВЕРХНЯЯ замочная скважина» — гласила лаконичная надпись. Снизу были схематично нарисованы грабли (1). Одной яркой чертой характера «небольшого осложнения» (хотя ничего себе небольшое — под шесть с половиной футов (2)) была привычка сразу избавляться от раздражающих факторов. Громовещатели этот человек сжигал, не дав взорваться, шторы содрал с гардин и на своё окно повесил расшитое сценами Рагнарёка (3) кошмарище (хотя, когда на Марлин из шкафа выпали старые занавески, пыльное гнездо докси поросячьего цвета, она признала наличие у соседа художественного вкуса), и не успокоился, пока создающим сгусток света под потолком заклинанием Марлин не овладела в совершенстве («Сколько можно с подсвечниками воевать? Что-что? Моё такое дело, что мне ваш шум мешает! Нет, заглушающую ширму лишний раз ставить не буду — она «фонит», как маггловский уран»). А вечно пытающаяся выломать дверь соседка по кабинету однозначно была раздражающим фактором. — Ну, спасибо… коллега, — вздохнула Марлин, помянула недобрым словом свою забывчивость и переставила ключ в правильную замочную скважину. Буквы сложились в ехидно изгибающееся «Всегда пожалуйста», но обидеться почему-то не получилось. 1) Выражение "наступать на одни и те же грабли" есть и в английском языке 2) Примерно 1 метр 95 сантиметров 3) В скандинавской мифологии — гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами и хтоническими чудовищами