***
В главном квартале Энбизаки сегодня, как и обычно, протекает тихая и спокойная жизнь. Небо вливается в мир людей приободряющим бледным васильком, и все под ним становится монолитом, единым с мирозданием, абсолютом. Вот только Кайо знает, что это — ложь. Разрозненность идет в ногу с каждым, тихо шепчет что-то за спиной о том, что в метре от тебя чужак, а в двух лицемер, в пяти предатель, а где-то на три часа будь осторожен с врагом. Кайо видит своего лютого врага на одиннадцать гребаных часов и сглатывает неприятный осадок в горле. Стройная шатенка одета в то самое кимоно, которое она совсем недавно закончила, и игриво машет указательным пальцем перед лицом у синеволосого парня. Тот одаривает её влюбленным взглядом, который становится для Кайо своеобразным манком — она готова идти на него даже вопреки тому, что он адресуется другой. Где-то в районе груди вихром закручивается зависть вперемешку с ревностью, которые обжигают и одновременно с тем заковывают внутренности в лед. Кай подносит руку незнакомки к губам и оцеловывает каждый сантиметр рукава. Кайо видит, как он с наслаждением втягивает аромат, и она знает, что это её собственный запах — он ещё не выветрился. Она слишком долго работала над кимоно, чтобы он выветрился. Наверное, ему все-таки понравилось кимоно. На незнакомке оно смотрится прекрасно — как влитое. Она прекрасна в нем. Она прекрасна из-за него. Кайо думает, что, если сейчас её обнажить, Кай побежит прочь. Должно быть, в ней его привлекает лишь кимоно — это очевидно. Девушка полая, бесцветная и тривиальная – даже кимоно интереснее неё. Бывают ведь люди-вещи. Функционируют, двигаются, болтают. Но, черт возьми, в них все настолько пусто, что даже ожившая мебель бы больше впечатлила. Кимоно в данном случае живое. Девушка же мертва лет двадцать. На простых выводах не без подоплеки держится (рушится) этот чертов мир. Кайо резко разворачивается и уходит прочь, чтобы не видеть, как Кай добрался от рукава до губ незнакомки. Разрозненность идет в ногу с каждым. Именно поэтому сегодня Кайо должна разрознить эту девушку со всем, что могло бы ей принадлежать. Первой в списке должна стоять жизнь.***
Волнения для Энбизаки — что-то из ряда вон выходящее. Кажется, в мирном городке кого-то убили — люди обеспокоены и напуганы. Все думают, что это дело рук мужчины, беспощадно убившего и обезобразившего молодую девушку, которую якобы любил, но которая принадлежала самому красивому мужчине в городе. Слухов и историй развелось столько, что жители подняли на уши даже соседние города и поселки. Преступление, несомненно, очень страшное. Кайо, прогуливаясь у реки, думает о том, что в их городке поселился убийца. Жестокий и хладнокровный, который, однако, помог ей избавиться от соперницы. Она не знает, опасаться или благодарить его, но факт остается фактом — у Кая больше нет невесты, она лежит в холодной земле. Вместо земли Кайо почему-то представляет жуткий темный подвал, над которым скрипят деревянные половицы, и в углах которых копошатся крысы. Жертву знобит от сырости, гробового холода и от звука того, как длинная игла пронзает ткань чьей-то кожи и вплетает в неё шелковые нити. От крыс раздается отвратительный, скрежещущий писк, от него у жертвы вдоль рук бегут мурашки. Крысы – прекрасные создания с ужасными красными злобными глазами. Во всех живых существах есть какое-то очарование, если они голодны до смерти. Маленькие крыски же в услужении у подобных масштабов голода разрастаются и не уступают мощью львам и тиграм. Потрясающая, энигматическая картина. Кайо с наслаждением жмурится и улыбается солнечному свету, слепящему глаза, до тех пор, пока не доходит до начала моста. Неподалеку стоит Кай, оперившись на перегородку моста, и тоскливо вглядываясь в водную поверхность реки. Рядом с ним находится незнакомая Кайо девушка — у неё красивые длинные волосы и пронзительные большие глаза. Она старается успокоить его и подбодрить, но получается, судя по всему, плохо (дура по виду – на словах ещё большая дура – не без злорадства подмечает Кайо). Кай скорбит по погибшей невесте, и его скорбь скручивает Кайо дыхание — она ощущает почти физическую боль. Сейчас она сама готова была бы подарить убийце его невесты мучительную смерть — лишь бы любимый не страдал и не печалился. Почему ты сокрушаешься, любовь моя? Ты хоть знаешь, насколько больно мне видеть тебя таким, каким пламенем горит моя душа при виде твоих глаз, в которых слезы высыхают, не успевая образоваться? Я помню – ты не любишь плакать. Ты сделаешь такое лицо, которое отпечатывается в памяти до конца дней, в нем калейдоскоп эмоций различных оттенков, но не проронишь ни слезинки. Я не могу понять глубину твоей тоски, потому что сейчас я едва нахожу на твоем лице половину этих эмоций. Насколько твоя скорбь бьется у поверхности глади твоей души? Ты любил её – свою невесту? Ты вообще любил её? Ты любил её, кружащуюся на периферии твоего эгоизма? Какого черта, милый?! Кайо делает несколько порывистых шагов к Каю, но останавливается в нескольких метрах от него, округляя глаза в изумленном отчаянии — длинноволосая девушка обнимает Кая и крепко прижимает к себе, будто огораживая от всего мира. Кай утыкается лбом ей в плечо и кладет свою красивую большую руку ей на талию, опоясанную замечательной изумрудной широкой лентой. Его рука на этом атласном поясе становится для Кайо Святым Граалем.***
— Что, снова кого-то убили? — спокойно спрашивает Кайо у продавщицы ювелирных изделий. Она смогла скопить нужную сумму для того, чтобы купить тонкую золотую плетеную цепочку к её новому предмету одежды. Недели работы не прошли даром — Кайо и правда думает, что это отличная награда за все её старания. А трудилась она ведь, действительно, не покладая рук. Только ножницы затупились, да покрылись коркой непонятного цвета – но их можно будет помыть и наточить. Не забыть бы. Продавщица качает головой и глубоко вздыхает. — Вторая смерть за последний месяц. Убийце явно неймется — боюсь представить, кто будет следующим. Кайо приподнимает уголки губ в обнадеживающей улыбке и осматривает цепочку на наличие брака. Кайо ведь сама не знает, кто будет следующим. Может быть, она сама? Остается только предвкушать и ждать. — Не волнуйтесь. Я уверена, грешника поймают. Но он ведь достаточно умен, если до сих пор не попался, как думаете? Умнее вас всех вместе взятых. Умнее и мстительнее. Приспешники Дьявола удивительно талантливы, не так ли? Продавщица немного успокаивается и высчитывает сдачу, все ещё охая и прицокивая языком. — Дай Бог, Кайо-сан, дай Бог. Вы такая умница, трудитесь не покладая рук, всем бы быть такими, как вы. Оу, черт возьми, спасибо, прямо мысли устами расписали. Что это? Люди пожилых лет, может быть, чувствуют смерть и убийц? Это загнанный в угол кролик заискивает перед волком, чтобы не загрыз? Хитро. Слова, озвученные всуе – дорога на виселицу. Волк не отступит. Кайо пресекает рвущийся наружу смех и кладет цепочку в ридикюль вместе с монетами. — Это совершенно необязательно и, я думаю, даже нежелательно. До скорой встречи. Прежде чем женщина успевает опомниться, Кайо покидает магазинчик и останавливается напротив отдела с украшениями для волос. Её привлекает сияние витрины с этими украшениями, виртуозная резьба, великолепные формы и то, как что-то из этого богатого ассортимента смотрелось бы в её нежно-розовых волосах. Она подходит ближе и рассматривает изысканные заколки и ободки, искусственные цветы для волос, забавные разноцветные гребешки. Кайо вглядывается в свое отражение в витрине и думает, что хотела бы быть самой красивой для одного-единственного человека. ... Одного-единственного, который сейчас выходит из этого магазинчика с какой-то чересчур молоденькой девочкой, лепечущей что-то о каком-то подарке своим веселым высоким голоском. Кайо не оборачивается и продолжает острым прищуром наблюдать за их отражением, пока не сжимает зубы от досады. Кай заносит руку над головой девочки и вплетает в её короткие волосы элегантную канзаши из настоящего золота, на кончиках которой качаются высушенные лепестки сакуры. Она его сестра — думает Кайо, безотрывно смотря на то, как Кай со смехом треплет девочку по волосам, как она дуется, а затем прыскает вместе с ним. И это настолько неважно, будь эта девчонка даже шавкой, которой купили бы кость и погладили бы по голове – собачьим мясом питаются более крупные хищники. А грифы, к примеру, любят падаль. Любую. Вороны в этом особенно хороши – Кайо знает. Они прекрасно заменяют зажравшихся крыс. Кайо больно прикусывает кончик языка, когда замечает, как ослепительно в отражении витрины ей подмигивает золото на заколке, вторя выглянувшему из ниоткуда солнечному лучу. Стоило бы поиздеваться немного и дать понять продавщице, кто будет следующим. Вот смеху-то Кайо будет и горя бедной старухе.***
— Кайо-сан, вы пришли! — выдыхает мать Кая, пропуская её за порог своего дома. Глупая женщина. Кайо нужно было приглашение, и она его получила. Слугам Дьявола всегда нужно приглашение. Кайо осматривает дом, а затем переводит взгляд на осунувшееся лицо женщины, под глазами которой залегли чернильные круги. Кайо не без иронии подмечает, что смерти снохи и внучки её знатно подкосили. Но Кайо видела зрелища и прелестнее – за разочарование хочется убить мать Кая здесь же. — Проходите, Кай сейчас подойдет. — Могу ли я сама к нему подняться? — вежливо спрашивает Кайо, оправляя складки на своей накидке и будто ненароком задевая твердую выпуклость под тканью с двумя кольцами сверху и зауженной острой ножкой снизу. Переобувшись, она внимательно смотрит в глаза женщине и улыбается понимающей улыбкой. — Конечно-конечно. Кай сейчас очень тяжело, поэтому ему просто необходима поддержка, я рада, что вы ответили на мое приглашение. Может быть, снимите накидку? А, может, ты заткнешься и спокойно подождешь, когда я до тебя доберусь? Кайо вежливо кланяется и проходит мимо женщины к лестнице, ведущей на второй этаж, попутно отвечая: — Извините мне мое неуважение, но на улице было холодно, и я очень продрогла, поэтому останусь в накидке. Не волнуйтесь по поводу Кая. Я подарю ему избавление от боли, ему станет значительно легче. Спасибо. Кайо медленно поднимается по лестнице, чувствуя, как онемевают пальцы на ногах от возбуждения и страха. Она усмехается над недальновидной женщиной — старуха совсем ослепла от горя — даже не заметила золотую заколку в её волосах, которую её сын подарил своей сестре. Может быть, если бы прозрела за несколько секунд до того, как Кайо начала подниматься по лестнице, будущей трагедии удалось бы избежать. Хотя кого Кайо обманывает – нет, не удалось бы, слабый характер – часть от целого, полярный круг от Земного шара. Впрочем, все равно было бы поздно — подмостки для спектакля подготовлены, осталось подобрать лишь нужную ткань для занавеса. И Кайо даже знает, что за ткань это будет, и каким цветом она воспылает. Дверь скрипит протяжно и почти воет — Кайо замечает Кая, сидящего у окна в темноте. У него сгорблена спина и, не видя его лица, Кайо чувствует, что взгляд пустует и отсутствует — великолепная опорожненная от всяких ненужных мыслей и вещей оболочка. Кайо неслышно подходит к нему и обнимает со спины — Кай едва заметно шевелится и поворачивает к ней голову. У него шея будто на сломанном, едва работающем шарнире – Кайо хочет прощупать его и доломать. Как она и думала, глаза совершенно пепельные и затуманенные, опущенные в самое глубинное дно — Кайо неосознанно втягивается в зрительный контакт и облизывает губы, понимая, что смогла добиться своего. Кайо готова стенать и убиваться оттого, что объект её обожания страдает. Кайо готова сама доставлять ему страдания и получать от них удовольствие. Кайо готова мстить ему и быть предметом мести. — Это была ты, — констатирует Кай, и Кайо сцеловывает слезу, которая скатывается у него по щеке. Кайо опускает голову ему на плечо и дотрагивается губами до изгиба шеи (она чувствует, как шарнир, кажется, доломался), понимая, как давно хотела это сделать. Она знает, что врать бессмысленно, поэтому отвечает на полутоне: — Да, я. Звук скрипа чужих зубов прекрасен — понимает Кайо, а потом поправляет себя, так как подобный звук, исходящий от человека, в которого ты влюблен, прекраснее во сто крат. Кай поднимается с места и почти кричит: — Зачем, черт побери? Не знаю. А смысл, полагаю, нужен? Какая жалость. Кайо спокойно снимает с плеч накидку и отводит руки в стороны, сжимая в пальцах длинные рукава: — Ты узнаешь это кимоно? Кай прикрывает рот рукой и с ужасом оглядывает её с ног до головы. Кайо легким движением оглаживает пояс на своей талии и приближается к Каю: — Может быть, ты помнишь этот пояс? Или эту заколку? — она дотрагивается до украшения в волосах, играясь с лепестками сакуры и добродушно ухмыляясь реакции Кая. Он подавлен, он побит словно собака в грязном заброшенном квартале, он начинает злиться и ненавидеть — а это уже, пожалуй, лучшая часть. Её малыш Кай злится на неё и пытается тявкать — картина слишком умилительна, чтобы не насладиться ей. Что мы говорили о собачатине? — Почему? — выкрикивает Кай, захлебываясь в слезах и осознании действительности. Не плачешь, значит, да? Кайо холодно и отстранено пожимает плечами и обходит его, кладя ладонь на плечо, которую Кай незамедлимо и брезгливо стряхивает. Ну конечно. На ней ведь кровь. Кровь его родных. Младшей сестры (мертвой), лучшей подруги (тоже более чем мертвой), невесты (мертвее некуда). Кайо встает напротив него, берет его лицо в свои руки, на что Кай почему-то никак не реагирует, лишь падает на колени, полностью подавленный, из-за чего Кайо опускается вслед за ним и большими пальцами вытирает его слезы, которые продолжают скапливаться в уголках потрясающих синих глаз. Что насчет степени искренности? Ты искренен, Кай? Эгоисты вообще могут чувствовать боль от потери, даже если потери осыпают перманентным градом за какой-то месяц? Ты, черт возьми, искренен передо мной на коленях или ты играешь? — Ты такой глупый. «Привет, как ты? Приятная встреча» — приятная? Я тебе что, незнакомая девушка, которая жаждет увидеться с местной знаменитостью? И, прости, «приятная»? Смеешься надо мной? Ты, может быть, помнишь, как сделал мне однажды предложение и сбежал к своей... прости, имя забыла, но это неважно. Ты думал, что я просто сдамся, забуду и отпущу? Как бы не так. Ты сам напоролся на свои ошибки и теперь расплачиваешься за это. Любил её, свою невесту? Любил лучшую подругу и сестру? Да, я убила их. Потому что никогда не надо делать таких ошибок — Бог, знаешь ли, не прощает. Я не Бог, но я и не простила. Я знала, что ты догадываешься о том, кто совершил все эти убийства, и думала, что ты придешь ко мне — неважно, за чем, за местью, расплатой, мольбами, извинениями, раскаяниями — просто придешь. Но ты не пришел — струсил. И я пришла к тебе сама. Может быть, тебе рассказать, как я убила их? Давай, думаю, тебе интересно, ты же любил сделать всем побольнее, даже себе. Кай опьянено качает головой и старается отпрянуть, но Кайо удерживает его за волосы, поднимая голову вверх так, чтобы их глаза были на одном уровне. Кай измучен, растоптан и парализован — жизнь унизительно вытерла об него ноги. Но он должен принять это: жизнь ведь вообще не спрашивает, когда и зачем хочет дать под дых, а просто бьет со всего размаху, и поставить блок может только сильнейший. Вот только её Кай слабый, он так и не научился быть сильным, сколько жизнь вместе с Кайо не пытались бы его закалить. — А я расскажу. Первой, как ты знаешь, была твоя невеста. Хорошенькая девушка — ничего не скажешь, в твоём вкусе, ты же у нас любишь красивых. Я заперла её в подвале у себя в доме — впрочем, о нем ты знаешь, ты даже был там пару раз, когда плохо себя вел. Что, не хочешь вспоминать? Я просветлю тебе дорогу к ностальгии, конечно же, почему бы и нет? Она была напугана до исступления — настоящая трусиха, вот видишь, какие вы два сапога пара. Свиньи ведь и должны подбирать себе свиней в пару, иначе как продолжать род, да и вообще, с сородичами же жить комфортнее. Помнишь крыс? Да-да, тех самых, которые все время пытались загрызть тебя, но которых я обычно расчленяла у тебя на глазах. Почему? Потому что я любила свинью, которая этого не заслуживает, люблю до сих пор, поэтому не могла позволить дотронуться до тебя никому, даже крысам. Крысы и человек — представь, каков резонанс? Ты думал, что сбежал от меня и можешь теперь вкушать истинный плод свободы, но как бы не так, я убила всех, до кого ты дотрагивался, кому делал подарки и на кого не так смотрел — не думай, что цепь смертей оборвалась, это только начало. Так вот, о той девушке. Крысам она очень понравилась, знаешь ли, я нашла себе новых, забавные и весьма милые существа. В подвале крыс набралось где-то около сотни, они были дико голодными, поэтому едва ли от неё что-то осталось бы за сутки, но я вмешалась. Она была уже почти полностью растерзана этими тварями, вся кровоточила, кое-где у неё торчали кости, виднелись органы и, в общем-то, она почти умирала, но я решила сделать её смерть мучительной не только в физическом плане, но и в психическом. Помнишь те психотропные вещества, которые я зачастую заставляла тебя употреблять? Ну, они вызывали у тебя нескончаемые галлюцинации, кошмары, бред? Ну так вот, я немного попичкала её ими. Не скажу, что в наше время психотропные вещества сильно развиты, но надеюсь, в ближайшем будущем это исправят — вещь-то все-таки интересная. Во всяком случае, я подбирала самые сильные и ядовитые травы и растения. Слышал бы ты, как она орала, видел бы ты, как корчилась, как кривилось её лицо, если бы я могла запечатлеть это — показала бы тебе. В галлюцинациях она начала поедать крыс, те в стороне не остались — начался естественный отбор. Умопомрачительное зрелище, ты бы видел, Дарвин бы меня явно похвалил. Скончалась она через несколько часов после этого и уже была наполовину скелетом. Её труп я захоронила на свалке, ну, почти захоронила — свалила там, где было место — собакам на корм, не только же крыс подкармливать. Дальше была лучшая подруга. О Боже, её волосы, её глаза и лицо — меня бесило все в ней. Но обошлась я с ней куда лояльнее, чем с твоей невестой. Ассоциация пришла сразу — вода. У неё волосы цвета моря, но моря поблизости не было, пришлось обойтись рекой. Вода. Рыбы. Хотелось бы, конечно, пираний, но у нас тут Япония, а не Южная Америка. В общем, я подолгу отмакивала её в воде и возвращала на поверхность. У неё были прекрасные синие губы и кожа, прямо под цвет волос. Потом я начала отрезать от неё по кусочку и скармливать рыбам — им особенно её кишки понравились, и печень, говорят, на печень рыбы особенно клюют, ну что же, я проверила это на практике. В тот день я поужинала прекрасно обжаренной рыбой, правда, было просто отвратительно, когда в рыбе попадались кусочки её тела или внутренностей, но я стерпела. И, в общем, сейчас она кочует на дне нашей местной реки — можешь сплавать, если хочешь посмотреть, хотя я не уверена, что сегодня ты выйдешь из этой комнаты живым. Признаюсь, что с твоей младшей сестрой я обошлась намного лучше, чем с невестой или лучшей подругой — я просто выжгла её глаза, вырвала язык, отрезала конечности и, в конце концов, когда наскучило, обезглавила. Видишь ли, иногда нужно быть доброй, ты так не считаешь? Кай, шокировано все это выслушав с лицом, полным ужаса и боли, начал отползать к двери, но Кайо схватила его за запястье и, приложив его к губам, поцеловала выступающие венки и резко выхватила из кармана кимоно ножницы, на которых запеклась кровь последних жертв. Приставив лезвия к горлу Кая, Кайо слегка нажала и виновато поджала губы. — Прости. Затупились — будет больнее. Я забыла смыть кровь и наточить их хорошенько, понимаешь ли, весь этот месяц был ужасно загруженным и тяжелым — убивать вообще не так просто. Знаешь, я однажды сказала это твоей маме, тогда она заходила в мою мастерскую забрать кимоно твоей невесты. Боже, ведь ты даже не познакомил меня с твоей мамой, когда мы были вместе — как невежливо и неправильно с твоей стороны. Впрочем, тогда её ещё в городе не было, ведь так? Она просто не знала, что творится с её бедным сыном и с кем он связался, что чувствует и каждый день претерпевает. А ты хоть и трус, но стойкий — столько держаться со мной не каждый бы смог. Так вот, что я сказала свекрови (Боже, это так замечательно звучит, ахах). «Чем больше точишь ножницы, тем острее они становятся» — такая простая, но точная правда, не находишь? Прости, повторюсь, перед своим визитом я не наточила ножницы вообще — они сейчас крайне тупые, и каждая секунда в течение того времени, пока ножницы будут вонзаться в твою плоть и медленно её разрезать, будет приносить тебе адскую боль. Но, думаю, ты заслужил. Запомни: с девушками нельзя обращаться так подло. Они мстительны по натуре. Когда Кайо вонзила острие в ладонь, Кай сдавленно сглотнул, но не закричал, мужественно перенося медленно, но верно подступающую боль и пытаясь встать. Однако Кайо надавила ему на плечи, заставляя опуститься обратно. В некоторых ситуациях сопротивление не просто бесполезно и глупо, но ещё и недопустимо. Зачем же тратить энергию, если все равно умирать? — Стой, я сказала. Ты же знаешь, я всегда была сильнее тебя. Я же слуга дьявола как никак — убийцы всегда сильнее праведников, подобных тебе, ну а жертв и подавно. А сейчас ты — жертва. Так что сиди и не двигайся. Ты не кричишь. Почему? Боишься, что на твой крик прибежит мать — единственный близкий человек, оставшийся у тебя. Брось быть таким наивным — до свекрови я тоже доберусь. Но сначала ты, любовь моя. Знаешь, что? Ты не задумывался о том, что быть объектом любви так же сложно, как и любить самому? Нет, ну правда. Мало ли, что влюбленному может прийти в голову, особенно когда он влюблен маниакально и всепоглощающе, особенно когда безответно. Например, зависть — ужасный грех, а я завидовала настолько сильно, что в глазах темнело. Завидовала девушкам, к которым ты прикасался, с которыми разговаривал, на которых смотрел. Завидовала даже одежде и украшениям, до которых ты дотрагивался или которые держал в руках. Именно поэтому все это сейчас на мне. Мне идет, правда? Эй, где твой комплимент? Почему я не слышу его? Разве мне не идет? Мои старания прошли зря? Кайо от злости сжимает кулаки и сталкивает голову Кая со стеной, на которую он опирается. Следующий удар приходится ногой в солнечное сплетение, после чего ножницы разрезают ткань его рубашки, и лезвие проходится вдоль груди, глубоко врезаясь в кожу. Кай стонет сквозь плотно сжатые зубы. Впрочем, он и раньше не особо осыпал её комплиментами, но лучшим комплиментом для неё были паника и страх, навсегда отпечатавшиеся на его лице при виде неё. — Больно? Прекрасно, мне нравится. Так вот. Знаешь, что страшнее зависти? Ты вообще знаешь, что зависть — один из семи смертных грехов? Одного не понимаю — почему в список не вошла ревность? О, поверь мне, ревность куда страшнее зависти. Зависть не поглощает целиком, просвет остается, за него можно схватиться и выплыть. Ревность же втягивает без остатка. Я почти стала олицетворение зависти и ревности. И всякий раз я видела тебя с другими девушками, но ты проходил мимо и не замечал меня. Боже, как глупо — не замечать такой энергетики. Ты слепой или просто глупый? Впрочем, о чем это я. Был бы умнее — миновал бы всего. И сейчас ты тлеешь, словно свеча со слабым тонким фитилем, потому что знаешь, что во всем сам и виноват. Надо быть мудрее и не наступать на одни и те же грабли по сто тысяч раз, не считаешь? Кай молчит, зажимая кровоточащую рану на груди. — Рана? — удивленно спрашивает себя Кайо и сжимает кольца ножниц так, что белеет кожа на руках. — Это ещё не рана. Вот сейчас будет рана. Кайо протыкает его плечо сложенными лезвиями и прокручивает пару раз ножницы в плоти для того, чтобы сделать её шире. Кай позволяет себе застонать громче, но все ещё не желает кричать. А Кайо просто жизненно необходимы его крики. Именно поэтому она переворачивает ножницы на указательным пальце лезвиями к себе и вонзает в ту же рану широкие черные кольца, отчего Кай уже кричит. Она затыкает ему рот рукой и подмигивает, после чего вытаскивает ножницы и приближает лицо к его плечу. Кай изумленно дергается, когда чувствует, как её губы касаются дыры на плече и высасывают из неё кровь. Извращенное насилие — это тоже в какой-то мере эстетическая форма. Кайо старается делать все красиво, чтобы удовлетворить обоих, но кое-что идет не совсем по её плану. А именно то, что отчего-то Кай продолжает молчать. Кайо это бесит. Что, неужели правда так заботится о матери? Нонсенс — держаться за ворсинку, в то время как веревка уже полностью разорвалась. В следующее мгновение Кайо не выдерживает и резким рывком вонзает ножницы в его грудь, а потом, прикладывая силу, ведет ими вниз, ровной вертикальной линией разрывая кожу и внутренности в клочья. На этот раз Кай орет и кашляет кровью, почти что бьется в конвульсиях. Кайо останавливается у низа живота и, пробравшись рукой в его штаны, начинает водить вверх и вниз по члену, доставляя ему удовольствие перед смертью, чтобы в своей форме отблагодарить за все, что между ними было. Кай одновременно кончает и испускает дух: Кайо усмехается подобному везению. Она целует его в скулу, берет за шкирку и покидает комнату, выволакивая из неё, и вместе с ним выходит из дома, предварительно жестоко убив его мать, которая с самого начала показалась ей более чем мерзкой. Как и её сын. Как и все, что окружало его когда-либо. Распоряжается телом Кайо более чем гуманно: ноги хоронит на помойке вместе с остатками невесты, туловище топит в реке, в которой покоится лучшая подруга, голову закапывает в землю рядом с младшей сестрой, а руки оставляет себе — на память. Через некоторое время Кайо находят и наказывают, отрубая ей голову. Голову выставляют напоказ на вершину холма в Энбизаке. Глаза на красивом лице провожают ненавистью каждого, кто проходит мимо. Голова грешницы становится напоминанием о наказании каждому, кто желает поддаться зависти или ревности – приспешников Дьявола найдут и убьют, где бы они ни скрывались.