Неизбежности

Шампанское сладкое и смешно щекочет нос при каждом глотке. Чунмён выпивает все до капли и покачивает пустой бокал в руке, рассматривая происходящее на экране телевизора сквозь тонкое стекло. Кадры дорамы расплываются яркими пятнами, и это завораживает. – Хочу рождество, – Чунмён поднимает голову с бэкхёнова плеча. – Рождество хочу. – Полгода потерпи, – улыбается Бэкхён и легонько дует ему в раскрасневшееся от шампанского лицо. – Полгода – долго, – Чунмён сползает по разложенному дивану ниже, утыкается носом Бэкхёну в грудь и вдыхает запах его футболки – пахнет кондиционером для белья и самим Бэкхёном. Пахнет домом. – Долго, – упрямо повторяет Чунмён. – Я хочу сейчас. Прямо сегодня. Бэкхён вплетает пальцы в его волосы, трет пальцами теплое местечко за ухом и смеется: – Ты капризный, когда пьяненький. – Я не… – хочет возмутиться Чунмён, но замолкает. Наверное, он действительно перебрал. Ему никогда много не требуется, чтобы внутри стало горячо-горячо и мысли лениво потекли в самое неожиданное русло. – Ну, если только чуть-чуть. – Чуть-чуть капризный или чуть-чуть пьяненький? – И то, и другое. Чунмён прикрывает глаза. Спать не хочется, но и смотреть телевизор – тоже. Дорама скучная, и сюжет у нее предсказуемый: Чунмён готов поставить десять долларов на то, что в конце концов главный герой бросит своего идиота-жениха и уедет в закат с лучшим другом, которого двадцать серий подряд держал в лютой френдзоне. – Бред какой-то, – бормочет Чунмён. – И даже не про рождество. – Так поставь про рождество, – Бэкхён невесомо гладит его по плечу, скользит ладонью по спине. – Свой любимый. У нас еще осталась бутылка шампанского, я принесу апельсин, и будет тебе рождество. – Откуда апельсин? – Чунмён садится, опираясь плечом о спинку дивана. – Я думал, что все отправил в пирог. – Я спрятал один и хотел съесть свежим. Без тебя, – признается Бэкхён, лукаво блестя глазами в полумраке комнаты. – Но теперь придется поделиться. – притворно-тяжелый вздох. – Что значит придется? – хмурится Чунмён и сползает с дивана. – Я думал, что первое правило семейной жизни – никаких тайных нычек с едой. Я не для того кольцо на пальце согласился таскать, чтобы потом… Чтобы потом… Чунмён склоняется к полке с дисками и, увлекшись поиском нужного, забывает, что хотел сказать. Хмурость его лба теперь – проявление высшей степени сосредоточенности и попытки вчитаться в чуть расплывающиеся буквы. Бэкхён усмехается и сбегает на кухню, пока Чунмён не вспомнил, что так упорно пытался выговорить. Возвращается Бэкхён, как и обещал, с апельсином. И с шампанским (пусть кое-кому и хватит уже на сегодня, вон – пустая бутылка сиротливо стоит у дивана, – но завтра выходной, и головная боль – тоже завтра). Опустив все на журнальный столик, Бэкхён садится и наблюдает за Чунмёном: тот раскидал по ковру кучу дисков и, изогнувшись на четвереньках, роется в самой глубине полки, шумно пыхтя и ругаясь сквозь зубы. И есть в его неуклюжей позе что-то такое… Бэкхён облизывает губы и ляпает прежде, чем успевает подумать: – А ты отъелся, детка. Чунмён замирает, вылезает из-под полки и медленно разворачивается, сжимая в руках диск. Одно неверное слово – и коробка полетит в Бэкхёна. Бэкхён прекрасно это понимает, вскидывает бровь и вкрадчиво тянет: – Твои бедра… выглядят аппетитно. И Чунмён обязательно запустил бы диском в излучающее самодовольную уверенность лицо, но… Тело Бэкхёна, глаза Бэкхёна и то, как трепещут крылья его носа – все это говорит лучше любых слов: дурацкое «отъелся» – действительно комплимент, а не насмешка. – Нравится? – простодушно спрашивает Чунмён. Он и сам заметил, что домашние штаны плотнее обтянули бедра, но не придавал этому особого значения – Бэкхён всегда говорил, что ему неплохо было бы набрать несколько лишних килограмм, и… Вот. – Нравится, – Бэкхён склоняет голову к плечу, щурится и зовет: – Иди ко мне. Чунмён не может – никогда не мог – противиться низкому, чуть хриплому голосу, и поэтому выпускает диск из ослабших пальцев и делает несколько шагов к дивану. И, боже, как унизительно и одновременно приятно плавиться под потемневшим бэкхёновым взглядом и чувствовать, как подгибаются колени. – Ох, – Чунмён поскальзывается на одном из раскиданных дисков и почти падает в объятия Бэкхёна. Получается по-идиотски и совсем не изящно, но Чунмён – пьяненький. Ему можно. Стоя на коленях между разведенных ног Бэкхёна и хватаясь пальцами за его плечи, он дышит загнанно и смотрит на него снизу вверх – робко и потерянно. Бэкхён целует его в лоб, встает и толкает животом на диван. Гладит по волосам. Не просит, а требует: – Так и лежи. И Чунмён покорно прижимается щекой к мягкой ткани обивки и ждет. А потом – пытается вцепиться в нее ногтями, когда Бэкхён опускается сзади и стаскивает с него штаны и белье. По коже бегут мурашки, и Чунмён – вызывающе влажный. Собственный сладковатый запах наполняет легкие и заставляет умирать от смущения. Кому-то алкоголь придает сил и дерзости, а Чунмёна – лишает и того, и другого. Он совсем податливый в руках Бэкхёна и на каждое прикосновение отзывается тихим стоном. Бэкхён раздвигает ладонями бледные ягодицы, грубовато сминая их, и трет большими пальцами гладкое и чувствительное. Чунмён вздрагивает, когда Бэкхён раздвигает тонкие края, не проникая внутрь, а дразня, растирая и разогревая. – Не надо, – Чунмён сжимается и тут же громко охает – по внутренним сторонам бедра сбегают тягучие капли, наверняка пачкают ковер и вообще… – Не надо, – снова просит Чунмён – стыд накрывает удушливой волной. Не то чтобы он не доверял Бэкхёну, но когда вот так вот – беззащитно и открыто – до сих пор стыдно. И страшно – шептать пересохшими губами «нет», когда все внутри твердит «да-да-да». Страшно быть настолько зависимым. И страшно-приятно – осознавать, что кто-то так же зависит от тебя. – Ты красивый, – говорит Бэкхён и раскрывает Чунмёна сильнее. – Ты сладкий. Ты такой… – заменяя теплые пальцы чем-то холодным, твердым, – такой мой. Чунмён испуганно выдыхает; пытается приподняться на локтях, обернуться и посмотреть, но Бэкхён кладет ладонь ему на шею и не позволяет. И в этом жесте столько властного, по-звериному собственнического, что Чунмён расслабляется и принимает в себя… – Серьезно? – вопрос полустоном. – Ты засунул в меня бутылку из-под шампанского? – Из-под очень дорогого шампанского, – поправляет Бэкхён и осторожно прокручивает бутылку, проникая ею в Чунмёна на всю длину горлышка. Чунмён ерзает и сжимается, всхлипывает и пытается податься назад. Та часть бутылки, что внутри него, – уже нагрелась, но в ягодицы упирается прохладное, скользкое стекло, чуть раздвигая их, и от контраста хочется выть. Очень твердо, но слишком мало – длины чуть-чуть не хватает, чтобы наслаждение разошлось по телу горячей волной. Бэкхён покачивает бутылку из стороны в сторону, крутит ею, растягивая Чунмёна. Пальцы – сжимает вокруг его шеи, нежно поглаживая, и придерживает за нее, когда начинает трахать Чунмёна: часто и резко. С каждым толчком Чунмёну кажется, что еще немного, что вот-вот – и под веками расцветут фейерверки, но… Ребристое горлышко растирает, раздражает и сводит с ума бесполезной твердостью. Чунмён шире расставляет колени, прогибается в спине и стонет; сжимается и пытается не дать Бэкхёну вытянуть чертову бутылку, чтобы хотя бы так – крутя бедрами и сокращая мышцы приблизить подступающие удовольствие. Бесполезно. Чунмён, изведенный и распаленный до предела, вдруг разом расслабляется и тихонько зовет: – Бэкхён. Бэкхён-а… И теперь сдается Бэкхён. Вынимает бутылку и отбрасывает в сторону. Ведет ладонями по мокрым от смазки и испарины бедрам Чунмёна – от колен и к ягодицами. Чунмёна стало больше, но жадность в Бэкхёне не засыпает ни на минуту: он наклоняется и оставляет несколько укусов на светлых бедрах, метит их – моё-моё-моё. – Бэкхён-а, – выстанывает Чунмён и захлебывается воздухом, когда – наконец-то – Бэкхён оказывается внутри. Горячий, твердый и длинный. Идеальный. Настолько идеальный, что первым же толчком заставляет Чунмёна вскрикнуть – невыносимо ярко, невозможно глубоко. Сжимая пальцами чунмёновы бока, Бэкхён двигается ритмично и сильно. Кожей к коже, бедрами о бедра – до звонких шлепков и закушенных губ. Отзывчивый и чувствительный Чунмён кончает первым и считает цветные точки перед глазами, пока Бэкхён догоняет его, толкаясь в расслабляющееся тело, и валится сверху, прикрывая собой в неосознанном защитном жесте – наследие далеких предков. – С рождеством, – несмешливым шепотом на ухо. И притихший под сильным телом Чунмён отвечает: – Ага. Спустя минуту добавляет: – Ты воспользовался моим состоянием. Ворочается под Бэкхёном, пытаясь его скинуть, но тот не дает: обнимает крепче и покрывает поцелуями чунмёновы плечи. Чунмён – в который раз – теряет всякую волю к сопротивлению. Зевает и, пригретый и разморенный, просит: – Только не съешь апельсин, когда я усну. Ладно? И Бэкхён горячо обещает ему в шею, без насмешки и без лукавства: – Ладно.