***
— Ты должен был идти спать! — возмущался Чимин, застигнутый неожиданным появлением Тэхёна в их с Хосоком номере. Тэхён по-честному добрался до нужной комнаты, даже оказался внутри и, игнорируя слышимое сопение Хаикё, ёрзал какое-то время по упругому матрасу, дабы найти лучшую позу, которой не побрезговал бы сон. Но, как следствие, истискал подушки, одолел неодолимую главу из книги, за которую он принимался не раз и не раз она беспричинно охватывала его дремотой на первых же абзацах, измучился бездельем и неуёмным приподнятым тонусом, в котором пребывал его организм. Всё от того, что Тэхён своё умиротворение зовёт Хосоком, и очень не любит нелегальных явок инсомнии в его отсутствие. Тэхёну вправду трудно дастся вспомнить, когда в последний раз они засыпали порознь. Не было такого, подумал бы он. А те давние месяцы разлуки дрожью проносятся по телу стремительно, не по-настоящему как будто. Не выдуманная зависимость. Не мерещившаяся ломка, что каждый спинной позвонок перебирает и неприятно тянет, скребёт, ощущается на каждом сантиметре по телу, потому что его хён существует в нём точь-в-точь, вторя своим же касаниям, своим же чувствам, подаренным его телу. Не накрученное желание вернуться. Поэтому для Хосока не удивителен был факт прижимать мелкого в данный момент к себе, сидя на одном диване, поглаживая его ступни у себя на бёдрах, изредка перебирая его волосы в успокоении. Он признавал свою маленькую слабость — никуда не отпускать своё ненаглядное, неугомонное, нежное. — А ты должен был позаботиться о его трезвости, — с укором говорил Тэхён, скептично поглядывая на припрятанную за чимининой спиной бутылку виски. Настойчивые переглядывания двух противоречий напрягали Хосока. — Между прочим, — не выдержал Чимин, — в мои финансовые издержки за частичную оплату номера не входит простой алкоголя в его доступном баре. — Этот номер ты получил бесплатно, — фыркнул Тэхён. — Неважно! — буркнул недовольством Чимин. — И вообще, может, я виски себе взял. — А два бокала, чтоб пить без перебоя, один за другим, да? Чимин замялся на секунду своим промахом, но затем утвердил казус уверенным кивком и направился к ним, чтобы пристроиться по другую сторону дивана. — И зачем, спрашивается, вернулся? Меня попрекать? Или не спится? — с деланным пренебрежением говорил он. — Не спится, — откровенно говорил Тэхён, кладя голову хёну на плечо и млея от хосокиного понимающего, знающего, чуткого поцелуя в макушку. — Предсвадебный мандраж? — Пустота, — отрезал Тэхён. — Где? — озадачился Чимин. — Здесь. — Тэхён приложил ладонь на сердце. — А оно сейчас сидит здесь. — Большой ладошкой отеплил сердце Хосока. — Значит и мне быть здесь. Хосок смеялся непринуждённо, смущённо, ласково и неловкой мягкостью опалял тэхёнин висок. Чимин безнадёжно вздохнул, глядя на новобрачных. Его поражает их неустанная воодушевлённость друг другом. Как будто друг без друга они бессмысленны, пустынны, ничтожны. Как румяный восход без холодной зимней дымки или звёздная ночь без самого яркого спутника. Как начало без конца или бытие без заверенной вечности. Чимин встал, оставляя всё своё добро в стороне. — Хоть что-нибудь оставили бы в силе традиций, — досадливо проговорил он, просительно протягивая руку Тэхёну. — Дай мне свой ключ. — Куда ты? — спросил Хосок. — К Хаикё. Спать. — Она действительно спит, — уточнил Тэхён, передавая карту. — И я иду действительно спать, — терпеливым раздражением выдал Чимин и направился к выходу. — Чего ты к нему цепляешься весь вечер? — вкрадчиво спросил Хосок у Тэхёна, когда друг скрылся в коридоре. — А чего он не слушается? — с напускным, детским, возмущённым негодованием дулся он. Хосок посмеялся ласково, утешил поцелуем в щёку. Тэхён внезапно посерьёзнел, его скулы напряглись, а брови нахмурились, словно бы вновь вернулась та самая потаённая грусть. Вы непременно знакомы с ней. Она приходит к каждому при прощании с кем- или чем-либо. Тэхён вот прощался (пытался, не осознал ещё весь абсолют этих объятий) с многолетним ожиданием. — Хосок-а, — тихо позвал он. Хён головой повёл. — Завтра наша свадьба, — молвил младший и кроткая улыбка осветила его лицо хранимой, скромной, блаженной радостью. — Да, родной. — Хосок спрятал его пальцы в своей ладони и на кончиках оставил ласковое, невесомое, любовное касание своих губ. — Мне потребовалось подождать тридцать два года и ещё чуть-чуть, — усмехнулся Тэхён. — Для чего? — Чтобы стать господином Чон Тэхёном. — Младший жемчужинами своими чёрными, обожаемыми, проникновенными Хосока сквозил до дрожи, а влагой в уголках глаз в смятение ввёл. И в хёне замешательство и тревога жилки внутри скрутили и действовать заставляли. Оттого он пытался утешить мелкого, как в детстве, но тот нарочито уворачивался, мокрым носом водя по его подбородку, щеке, шее. — Помнишь, мне было семь, тебе — восемь. Мы остались у бабушки на выходные, но твои родители вернулись раньше, чем обычно, и я тогда заплакал, просился с тобой. Ты сказал... — Чтобы жить вместе, нужно иметь такую же фамилию, — шёпотом, сокровенно, мягко перебил старший. — И что мне нужно подождать. — Мокро, настойчиво, на ушко. Немногим, но самым что ни на есть сердечным, пылким, верным детским обязательством, которое оставил за собой Хосок, Тэхён жил, дышал, лелеял многие годы. Когда вселенная сходится на периферии заветных желаний и даёт возможность им свершиться, к ним прикоснуться, испытать их приятный, очаровательный, лихорадочный огонёк восторга, эмоции не могут копиться внутри и начинают распирать грудную клетку, щекотать глотку, материализоваться в прозрачное, влажное, солёное, искреннее счастье и воспротивиться этому процессу не можется, потому что это что-то, что превосходит тебя, это что-то, что есть настоящий ты. — Пожалуйста, говори мне обо всём, чего хочешь, чтобы я не заставлял тебя так долго ждать, — виновато, просительно, заботливо шептал Хосок, размазывая, стирая, забирая его слёзы на щеках. Тэхён смеялся хрипло немного, счастливо, головой отрицательно водил и целовал бережливо, любовно, ревниво. Любой из них скажет, что один другого — крылья, и как ни крути парить они могут только вместе. По одиночке — бессмысленны, как широкоплечий Атлант без ноши небесного свода. Вместе — органичное воплощение неназванных человеком чувств, совокупностью связанные одним лишь словом «любовь». Кто бы подумал, что позади останутся недельные приготовления, многочасовые прихорашивания и несметные секундные беспокойства, суета, понятная трусость? Кто бы подумал, что смотреть на своё родное в иссиня-чёрном свадебном смокинге с лоснящимися на свету лацканами по другой конец коридора будет так тяжело, неуверенно, боязно, потому что перед глазами всё та же обезьянья лопоухая мордашка, растрёпанные смольные волосы и смешная улыбка с одним недостающим зубом в первых рядах, потому что предупреждали не подходить к раскаченным качелям? Кто бы подумал, что руки дрожат не от страха и лихорадит не от возбуждения с минуты на минуту свершённого таинства, а от осознания (твёрдого и отчаянного), что у маленького Хосока меткость была что надо и лопатка угодила чётко в цель? Кто бы подумал, что... — А-та-та! — Хаикё резво встряла между двумя будущими молодожёнами, когда они вместе со своими шаферами сошлись перед главным входом в церемониальный зал. — Какие резвые! Они, кажется, не слышали, не мыслили, не знали ничего, кроме друг друга. — Идите сюда, — говорила она, взяв каждого под руку. — Сейчас подойдёт Таль. Я попросила его забрать цветы. Чимин, ты пойдёшь позади вместе с ним. Руки! — шикнула она, когда Тэхён попытался вывернуть предплечье так, чтобы за её спиной дотянуться до Хосока. — Хоть в чём-то сохраните своё целомудрие! Я доверю вам вас только у алтаря! На повторную тэхёнину попытку Хаикё ответила решительным замечанием по его заднице. — Эй, — возникнул Хосок, — по аккуратнее! Не порть казённое! Кто бы подумал, что высшая милость, на которую снизойдут для них небеса — они сами, их первый, порывистый, нервный шаг навстречу к приоткрытым дверям, устланный судьбою путь, на лире сыгранный мотив их жизни, на пальцах скованное счастье, на губах благословенье божье?Кто бы подумал, что детские поцелуи совсем не невинные?..