Я встретил вас — и всё былое В отжившем сердце ожило… Фёдор Тютчев
.Часть первая
Доктор Милц возвращался из Слободки. Опять роды, и опять тяжёлые. Вызвали Милца рано утром: после восьмичасовых схваток и потуг ребёнок так и не вышел. Пришлось делать сечение. Вдвоём с затонской повивальной бабкой они еле справились. Домна Михайловна, так её звали, не рискнула сама, и кесарево делал Александр Францевич. Всё, слава Богу, обошлось. Мать и ребёнок живы… «Давно пора заиметь собственного акушера, - думал доктор, идя мимо оврага. - Затонск хоть и провинциальный, но далеко не маленький городок. Есть театр, суд, целое полицейское управление, лечебница с вóдами, больница, сумасшедший дом, наконец… А врачей всего два — я да Сомов, ещё - фельдшер. Еле управляемся с больными да криминальными… Да, надо будет похлопотать в Твери насчёт акушера… В следующий раз, как поеду, обязательно похлопочу. А сейчас…» Доктор огляделся вокруг. Апрель… Деревья ещё голые, и овраг просматривается насквозь. Снег почти сошёл, но на дне оврага он лежит крепкий, плотный, не тронутый солнцем. Правда, птицы уже поют по-весеннему, да солнышко пригревает. Если ветра нет, так даже жарко в зимнем. Милц спустился в овраг, прошёл по твёрдому насту, оставив грязные следы на протоптанной дорожке — зимой все срезали путь в Слободку через овраг, - и поднялся на другую сторону, к Затонску. Коли солнце так греть будет, снег растает, и в овраге воды будет по пояс. Придётся обходить поверху, а это лишний крюк почти с версту… Выбравшись на ровное место, Александр Францевич остановился перевести дух. Склон вроде и не так уж крут, а вот, подишь ты, задохнулся… Саквояж в одной руке, трость в другой, а ещё за ветки надо держаться: склон глинистый, скользкий… Да и возраст, слава Богу… Уже сорок четыре. Не мальчик, но муж… Отдышавшись, доктор неспешно пошёл к Затонску. Миновав окраину, вышел на городскую улицу и взял извозчика до больницы. Дорога была знакомая, многократно хоженная и езженная, потому думалось хорошо и свободно. Да… Муж… Мужчина, стало быть… Здоровый — не болел никогда; крепкий, сильный - трупы сам ворочал, когда помощника не было; кровь с молоком, как говорится… А вот мужем так никогда и не был… Проезжая мимо парка, где гуляли дети с нянями и гувернантками, доктор услышал: - Даша! Даша! Куда ты побежала? Вернись сейчас же! Поскользнёшься — упадёшь! Даша! Даша… Дарья Васильевна… Сколько уже лет прошло? Ему тогда двадцать четыре было… Стало быть, арифметика простая…***
...Александр приехал на практику в мае. Погода была чудесная, солнечная. Буйно цвела сирень в господском саду, вишни уже потихоньку начали ронять лепестки, вот-вот должны были зацвести яблони. В воздухе стоял пьянящий аромат свежести, тепла… и любви. Именно такая мысль посетила молодого врача, когда он проходил вдоль решётки господского сада к месту своей практики. Местная больничка, по-другому это скромное здание назвать было нельзя, располагалась на не пригодных для сельскохозяйственных работ землях за садом. К господскому дому от дороги вела тропинка, упиравшаяся в калитку, а за ней, за пышными кустами сирени, стояла беседка, увитая плющом и обсаженная жасмином. Дальше тропинка терялась в яблоневых и вишнёвых деревьях. Судя по утоптанности, по ней часто и много ходили. Дорога привела Александра к воротам ограждавшего больничку забора. В них была калитка, открывавшаяся вовнутрь («Чтобы больному было легче войти», - сообразил молодой человек), на ней молоточек, на воротном столбе висел колокольчик. «Однако, - подумал Александр, - как предусмотрительно: и взрослый, и ребёнок, и скрюченный в три погибели больной смогут предупредить о своём приходе и войти». Он толкнул калитку и вошёл во двор. Двор был просторный, чтобы сюда могла въехать телега или сани, утоптанный, можно сказать, ухоженный. Чувствовалась хозяйская рука. Александр знал, что больничка — любимое детище госпожи Глаголевой, хозяйки поместья. Ещё она открыла школу для крестьянских ребятишек, где преподавала сама, и библиотеку, где ей помогали её дочери. Муж, Василий Дмитриевич, ни в чём не перечил любимой жене и не мешал дочерям. Вообще, как слышал молодой врач, семейство Глаголевых не жалело денег на благотворительность. Поднявшись на крыльцо — всего пара невысоких, но широких ступенек, — Александр вошёл в гостеприимно распахнутые двери и оказался в небольших сенях, затем в комнате, разделённой перегородками на, по-видимому, «приёмный покой» и два «кабинета». Слева была печь, возле которой лежали дрова и стояла бадья с водой и ковшиком на крышке. Было пусто, тихо, пахло лекарствами… - Есть кто живой-здоровый? — громко спросил Александр, ставя саквояж — настоящий, докторский, подарок однокашников на день рождения — на стол, на котором лежала амбарная книга с громкой надписью «Журнал регистрации больных», и прислоняя трость, купленную в городе, — всё-таки он без пяти минут врач. Из-за печи вышла невысокая девушка (при его-то росте все девушки казались невысокими), державшая в руках коробку с корпией. - Есть, - также громко и звонко ответила она и, улыбнувшись, осведомилась, чуть склонив голову набок и рассматривая молодого человека карими глазами: - А вы наш новый доктор? - Точно так. Милц, Александр Францевич. - Дарья Васильевна Глаголева, - сказала девушка и, перехватив коробку одной рукой, протянула другую Александру. Он наклонился и поцеловал её пальчики… …Роды были ночными, тяжёлыми: ребёнок шёл попкой. Александр с повивальной бабкой к утру совсем выдохлись. Если бы не помощь на подхвате Дашеньки, трудно сказать, как бы всё закончилось. Когда женщина наконец разродилась, Фрося Фоминична, так звали повивальную бабку (хотя она совсем не бабка, лет ей было около сорока, и выглядела она достаточно молодо, но дело своё знала и пользовалась уважением), отправила «доктора нашего» воздухом подышать, а сама с Дашей занялась младенцем и матерью. Александр вышел на двор — надо же, уже утро! — сел на завалинку, прислонился спиной к брёвнам дома и закрыл глаза. Было тихо, прохладно, особенно после духоты дома, хотелось пить, а ещё руки вымыть, и можно самому окунуться в речку, но вставать решительно не хотелось. Раздались торопливые шаги, сопение — Александр открыл глаза и увидел мужика, мужа роженицы. Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, мял в руках шапку и телячьими глазами смотрел на «дохтура Лександра». - Всё хорошо, Матвей… У тебя сын родился… Здоровый мальчик… - А… Матрёна моя?.. Она… как… жива?.. - Жива Матрёна твоя… С ней тоже всё хорошо… Матвей шумно выдохнул, вытер шапкой лицо и улыбнулся: - Спасибо тебе, Лександр Францыч! Век буду за тебя Бога молить! И Матрёне с сынком Петрушей накажу… Може чево надо, а? Водицы там испить… - Водицы не помешало бы, - кивнул головой Александр. — Да ещё умыться бы… Матвей суматошно взмахнул руками и кинулся куда-то, а Александр снова прикрыл глаза и прислушался к тому, что происходило в доме. А в доме Фрося Фоминична, справляя свои обязанности, негромко объясняла Даше, как, что и зачем делать. Александр живо представил себе лицо девушки, прядку волос на виске, блестящие карие глаза, опушённые густыми ресницами… Так бы и глядел всю жизнь на неё!.. Тряхнул головой, прогоняя видение, и выпрямился. К нему быстрым шагом шёл Матвей с ведром воды и ковшиком. - Вот, Лександр Францыч, колодезная, холодная… Изволь я тебе солью. Молодой человек поднялся, с удовольствие и умылся, и попил… Из дома вышла Дарья. Лицо её было ещё бледным — зрелище родов не для девичьих глаз - и усталым. Но глаза сияли восторгом. Она подошла к Александру и сказала: - Человек родился, Саша!.. Мы справились!.. - Справились, Даша… — согласился он, не отрывая глаз от её счастливого лица. Почему-то ему подумалось, что это мгновенье он будет помнить всю жизнь… …Лето подходила к концу, и практика Александра тоже заканчивалась. Он сидел за столом, перед ним лежала тетрадь, куда он записывал интересные случаи, народные рецепты, советы умудрённых жизнью людей, например, Фроси Фоминичны, свои наблюдения, размышления… Такая получалась тетрадка-справочник, тетрадка-дневник… Одного не было в этой тетрадке: его чувств к Даше… Дарье Васильевне Глаголевой… Осенью она станет Демьяновой… Василий Сергеевич Демьянов появился в середине июня. Быстро перезнакомился со всеми, стал вхож в дом Глаголевых, подружился с Дарьей Васильевной и её кузиной Долли, часто совершал с ними долгие прогулки, вывозил в ближайший губернский город в театр… Александр знал об этом и от больных, и от самой Дарьи. Она ничего от него не скрывала, обо всём рассказывала, советовалась, что читать, что в городе смотреть… Она открыла ему свою тайну: она хочет по осени поступить в Повивальный институт в Петербурге и стать повивальной бабкой, как Фрося Фоминична. Когда у молодого врача появлялось свободное время — такое чем дальше, тем бывало всё реже, — они говорили о литературе и музыке, гуляли по саду, сидели в беседке и даже иногда пили чай, философствовали. Александр вдруг открыл в себе интерес к философствованию, и Даша, посмеиваясь, любила слушать его рассуждения… …Это случилось в начале августа. Александр был в дальней деревне — поползли слухи о холере, слава Богу, не подтвердившиеся, — и не видел Дашу целую неделю. Он соскучился и приехал оказией. Переодевшись и наскоро умывшись, он поспешил по тропинке к калитке в господский сад. Ему хотелось рассказать Даше о смешном и трогательном, что произошло с ним за эту неделю, и послушать её саму… Он вошёл в сад и собирался обойти кусты сирени, как услышал взволнованный голос Демьянова и разглядел сквозь кусты его самого и белое платье той, с кем он говорил. Белое платье обычно носила Даша. - Я уезжаю сегодня, по делам… - прерывистым голосом говорил Демьянов. — И хочу услышать от вас ответ прямо сейчас… Я люблю вас и предлагаю вам стать мой женой… Если вы скажете «нет», я пойму… и никогда больше вас не побеспокою… Если «да»… - Да, - прошелестело в ответ, и сердце Александра оборвалось. Он быстро вышел из сада и спустился к реке… О чём он думал, что чувствовал - он не помнил, что происходило вокруг - не замечал. Опомнился он, наверно, в полночь. Вокруг была ночь, звёзды усыпали всё небо, полная луна заливала берег и реку молочным светом, вовсю стрекотали кузнечики. Александр с трудом сообразил, где он находится, и возвратился к себе. В больничке ему выделили угол за печью, отгородив топчан и табурет ситцевой занавеской. В господском доме он наотрез отказался селиться ещё по приезде — хотя ему предлагали, - чтобы быть всегда под рукой, если что случится или кто больной придёт. Это оправдало себя: бессчётное число раз его будили за полночь, вызывали ни свет ни заря за несколько вёрст к больному, возвращался он и в темноте, и на рассвете, и в глухую полночь… Так что всё правильно!.. Пробравшись в темноте «к себе», он зажёг свечу и обнаружил на табуретке у кровати записку… от Даши. «Александр Францевич, - было написано красивым ученическим почерком. — Вы не пришили к беседке в назначенное время. А мне вам так много надо рассказать. Есть потрясающие новости. Жду вас завтра в полдень. Д.В.» «Я знаю, что вы хотели мне сказать, и потрясающую новость я уже слышал… Дарья Васильевна», — подумал Александр. У него ещё было время решить, что делать. Практика его официально заканчивалась послезавтра. Его отъезд двумя днями раньше никого не удивит: молодому практиканту надо привести в порядок свои бумаги, чтобы во всеоружии явиться пред светлые очи своего начальства. Он оставит записку здесь же, в больничке, на столе «приёмного покоя». Даша… Дарья Васильевна, не дождавшись его в беседке, наверняка прибежит сюда, узнать, в чём дело… Не совсем красиво уезжать, не простившись и не объяснившись. Хотя, что объяснять? Демьянов - блестящая партия. Сам Борис Сергеевич, как успел узнать и понять Александр, неплохой человек, и любит Дашу… За ним она будет как за каменной стеной и с ним будет счастлива… Он ей от всей души пожелает этого… Да, так и надо сделать… Рано утром «дохтур Лександр» шагал по дороге в город. В руках он нёс саквояж, легко помахивал тростью, опираясь на неё больше для виду. Утро было ясное, тёплое, пели птички, стрекотали кузнечики, день обещал быть прекрасным… …Осенью Александр прочёл в газете о свадьбе Дементьева и Глаголевой. Ему стало так горько, что он попытался снять сердечную горечь выпивкой. Так советовали «знающие люди». И тут выяснилось, что, во-первых, компания однокашников, болтающих о женщинах и любовных похождениях, ему не интересна и для пития ему нужен достойный и интересный собеседник; во-вторых, он медленно пьянеет и напиться до беспамятства ему не удаётся; в-третьих, из перепробованного пития ему больше всего нравится коньяк… Так что сие занятие он отринул, как недостойное, и весь погрузился в учёбу. Тем более что последний курс был насыщен новыми предметами, например, судебная медицина, родовспоможение… А заметочку ту, с сообщением о свадьбе, он зачем-то вырезал и хранил в «Дневнике»… …Через год Александр окончил академию и попросил определить ему место службы в провинции, объяснив это личными мотивами. Ему дали названия нескольких городов. Он поступил просто: написал их на листочках, сложил в шапку и вынул первый попавшийся. На нём было написано «Затонск». - Значит, Затонск… — задумчиво проговорил профессор на собеседовании. — Хороший городок… Лечебница водная там, лечиться из обеих столиц приезжают… Есть сумасшедший дом, детский приют в монастыре, полицейское управление прислало запрос на медицинского эксперта… Будет где развернуться! Не возражаю, хотя вы знаете, Александр, как я хотел оставить вас на кафедре. Здесь вы бы могли написать диссертацию… - Знаю, - ответил Александр, - но меня не привлекает наука, я практик. А где я ещё получу такую практику, как не в провинции? - Понимаю, - сказал профессор, - сам такой был по молодости. Ну что ж, счастливого пути и успеха на медицинском поприще! Он протянул сухонькую ладошку, и она утонула в огромной лапище Александра. Молодой врач осторожно сжал руку профессора. - Можно я буду вам писать, иногда хотя бы? — спросил Александр. - Не можно, а нужно! — строго воскликнул профессор, и глаза его подозрительно заблестели. — И ещё статьи присылайте. Я их в медицинский журнал порекомендую. Вдруг захотите степень получить… Ну, всё, всё! Идите, молодой человек, идите. У меня ещё есть дела… Прощайте! - И профессор отвернулся… Так в Затонске появился доктор Милц, Александр Францевич…***
…В больнице было тихо, дежурил доктор Сомов. Он удивился приходу Милца, но ничего не сказал, не спросил. Александр Францевич понял, что здесь он лишний, и ушёл в мертвецкую. Там тоже было тихо и чисто. Раздевшись, он сел, передвинул кое-что на столе, поровнял книги с тетрадями и… вынул потрёпанную тетрадь, открыл… «Дневник летней практики 18… г.» - значилось на титульном листе. Открыл последнюю страницу… Вот эта газетная вырезка: «ИС и ВД Глаголевы сообщают о венчании ДВ Глаголевой и БС Демьянова, которое состоится… октября сего года… в церкви Благовещенья, что у Николаевского моста…» Милц аккуратно сложил пожелтевший листочек и закрыл тетрадь. Он не будет перечитывать «Дневник». Он его помнит и так. Каждую строчку, каждое слово… Где ты теперь, Даша Глаголева? Дарья Васильевна Демьянова… Если мы встретимся, узнаем ли друг друга? А узнаем - что скажем?.. Как глянем друг на друга?.. Несбыточные мечты… Милц вздохнул, поднялся и подошёл к окну. На дворе светило апрельское солнце, небо было по-весеннему голубое и чистое, снег потемнел и набух, на ветках кустов сидели воробьи, и даже через за-крытое окно долетало их громкое радостное чириканье. «Мечты, мечты, где ваша сладость…» Он и тогда-то не мечтал, не думал даже… вернее, запретил себе думать… а теперь и подавно… «Стар становлюсь. Сентиментален. Вот всякие мысли и лезут в голову», - вынес он себе приговор и резко отошёл от окна. Что-то он хотел… по родам сегодняшним… да, по сечению… Милц нашёл в стопке на столе медицинский журнал и открыл на заложенной закладкой странице. Вот она, статья Д. Корсака, «Хирургическое вмешательство в процесс родов». Доктор быстро нашёл нужные строчки и с облегчением закрыл журнал. Всё правильно он запомнил и, следовательно, сделал как нужно… А теперь записать к себе в «Дневник» про сегодняшний случай…