Божьи мельницы мелют медленно, но верно

      Пустылиха выглянула в окно: стемнело, но от снега было сумеречно. Единственный фонарь, в начале улицы, слабо освещал дорогу. «Авось, сегодня никто не пожалует», — подумала слободская знахарка.       Её все звали знахаркой, хотя у неё была бумага от «бабы Зины», предыдущей повивальной бабки Затонска. Баба Зина сама выбрала десятилетнюю Пустю Тылиху себе в помощницы. Это было… уж 40 лет назад! Как время-то бежит! Помощниц у Бабы Зины было три, а выделяла она Пустю: в город забрала, у себя жить оставила, всему, что знает, учила, да только сама Пустя не очень-то стремилась занять место бабы Зины. Не по нраву был ей город. Вот Слободка — другое дело! И куда-то ехать учиться на целых три года она отказалась наотрез. Потому есть у неё только бумага за подписью тогдашнего городского врача, что Пульхерия Андреевна Тылина — как есть повитуха и не больше…       Назвал же батюшка деревенскую девочку Пульхерией. Имени этого даже в святцах нет, потому и именин у Пусти не было отродясь. Видать, не забыл отец Исидор слов батюшкиных на Пасху…       А прозвище Пустылиха она получила от слободских. Кто-то кинул слова: «А пусть Тылиха тебе…», так и получилось — Пустылиха. Да она не обижается. Пустылиха, так Пустылиха…       Женщина ещё раз глянула на улицу и хотела уж задёрнуть занавеску, как…       «Накаркала, старуха, да и…», — ругнулась про себя Пустылиха.       Перед домом остановилась коляска, и из неё выпрыгнул — другого слова и не подберёшь, право, — мужчина, помог выбраться женщине с животом, который никакими накидками не спрячешь, и они торопливо, насколько это было возможно, пошли по протоптанной дорожке к дому. «Хорошо, хоть Ваське с утра наказала почистить, иначе бы не прошли вдвоём-то».       — Васька! — окликнула девку-помощницу Пустылиха. — Поди дверь отвори. Гости к нам…       — Ох, матушка заступница! Ох-ти, Господи! — причитала роженица. — Когда ж конец-то будет!       — И-и-и, милая, это только начало! Как Господь говорил? В муках рожать будешь. Вот и ты в муках будешь… Никуда не денешься.       — Не хочу в муках! Ох! Хочу скорее чтоб…       — Скоро не получится. Тебя звать-то как?.. Васька, что стоишь? Беги до Домны Михалны. Скажи помощь её требуется. Не справлюсь я одна… Живо мне! Чтоб одна нога там — другая здесь!.. Так как, говоришь, тебя звать-величать?       Роженица хихикнула:       — А величай меня Аделаидой. Меня, его сиятельство, так за столом зовёт… Ох!.. Нет, лучше называй меня Клариссой… чтоб как в романе… всё было… Ох!..       — Аделаида… Лариса… Придумают тоже! Звать тебя как назвали батюшка с матушкой? А?       — А пошто тебе, знахарка, знать, как меня зовут?.. Небось, побежишь докладывать… А вот не скажу тебе… не скажу… даже не проси…       — Девка! Ты что?! Засыпаешь, что ли?! Ты не спи, не спи!.. Ты давай тужься! Рожай давай! Девка! Слышь?!       — Слышу!.. Что орёшь?.. То имя скажи… то рожай давай… А вот нет у меня… давать-то нечего… Сейчас дух переведу… и не больно совсем… а говорила — в муках…       — Опять засыпаешь, корова, прости Господи! Не спи, проснись! Вот я тебе лицо оботру…       — Отстань, бабка… хочу в тишине и покое… побыть… а потом разве… ох…       Роженица закрыла глаза и откинула голову, словно…       — Нет, нет, даже и не думай! Да что ж это такое! — Пустылиха похлопала роженицу по щекам — никакого ответа, и лицо стало медленно белеть. — Да ты никак помирать собралась?! Я тебе помру! — и знахарка со всей силы стала хлестать рожавшую по щекам.       Та открыла глаза, повела по сторонам, задержала взгляд на знахарке, попыталась что-то сказать… и потеряла сознание.       Пустылиха метнулась в ларю. Где тут у неё травка, что силы роженицы поддерживает?.. Вот она. Горячая воды в печке… Размочить, пожевать — и…       Хлопнула дверь, и в комнату вошла высокая дородная женщина. Глянула на лавку, мигом скинула платок, шубейку. Васька тут же подобрала и унесла в сени.       — Что, Пульхерия? Без памяти баба?       — Да вот, Домна Михадна, сама не знаю… Только что вот говорила, смеялась даже, и вдруг — на тебе!.. Побелела вся… и вот… без чувств… сама видишь…       — Вода горячая есть? Пульс есть?       — Васька, подай бадейку да чистое полотенце. Вот водичка… А пульса не щупала, Домна Михална, не до него было…       Повивальная бабка, споро вымыв руки, кинула полотенце Ваське на плечо и приступила к роженице… Пульс пощупала — не понравился он ей, в глаза заглянула, живот помяла…       — Схватки были?       — Были, как не быть, да только…       — Что «только»?       — Как будто… затихали они…       — Затихали, говоришь?.. Слышь, девка! Глаза открой, коли слышишь, — окликнула она роженицу. Та не шевелилась. Домна повернулась к Пустылихе: — Отходит она, Пульхерия. Спасать надо.       — Как спасать?.. Если она уж…       — Ребёнка хоть спасти… Помогай, Пустя, — резать будем…       …Васька, вытерев пол до двери, кинула тряпку в бадейку и вышла в сени. Женщины, устало привалившись к печке, молчали. На лавке, укрытые простынкой, лежали мёртвые мать и ребёнок…       — Что делать будем? — нарушила тягостное обеим молчание Пустылиха.       Домна Михайловна вздохнула и выпрямилась.       — Доктора звать.       Пустылиха недовольно поморщилась:       — Хлопот не оберёшься… полицию, небось, известит… покою от их не будет…       — А тебе-то что? Ты ж ни в чём не виновата?       — Ни в чём, ей-Богу, не повинна. Вот тебе крест, — истово перекрестилась Пустылиха.       — Ну, тогда и нечего… А ты давала чего? Травки там, настойки…       — Ни Боже мой, Домна Михална. Говорю ж тебе, не до них мне было. Она, как на лавку легла, так сразу охать принялась, всё побыстрей ей хотелось…       — Ладно, — махнула рукой Домна. — Потом расскажешь. Да не мне.       — А кому? — испуганно спросила знахарка.       — Кому надо, — отрезала повивальная бабка. — Васенька, Васса! Поди сюда, милая. — Из сеней по-явилась девка-помощница. — Ты, девонька, езжай с моим возчиком с больницу, к доктору Милцу. Роженица, скажешь, померла и ребёнок с нею. Скажи ему, что я прошу его приехать. С ним и вернёшься.       Васька, кивнув, ушла. Женщины сидели молча, ожидая приезда затонского врача, Александра Францевича Милца…