Неуловимый Бродячий Пёс

Лифт пищит, оповещая о прибытии на восемьдесят второй этаж, и открывает свою железную пасть. Из его кабины шагает только рыжий низкорослый мужчина, оставляя четырёх своих коллег позади. На этаже свежо и пахнет каким-то ароматизатором — в лифте удавиться от духоты можно было. Двери с грохотом закрываются. Вышедший омега на все сто двадцать процентов уверен, что те жалкие простолюдины задержали дыхание, лишь бы не давиться слюной; даже небось глаза закрыли и нарочито отвернулись, делая вид, что занятой рыжий омега вовсе не их объект обожания. Ох, будь в лифте босс, они бы все по струнке ровно стояли, единоличники хреновы. Стук каблуков. Коллеги вокруг любезно расступаются, здороваются, склоняя головы в знак приветствия, как бы невзначай любопытничают о здоровье, хитро щурясь, разворачиваются, подавая бумаги на подпись, но омега натягивает улыбку в ответ и обещает, что всё подпишет чуточку позже. Нужный ему кабинет располагался в конце коридора. Серая железная дверь и двое охранников по двум её сторонам. Мужчины не двигаются, держат руки сложенными чуть ниже пояса и изредка что-то сообщают по рации, висящей на левой стороне груди. Стоят так чёрт знает сколько, как у них ноги не отваливаются? Да они похожи на каких-то специально запрограммированных роботов, сейчас ещё выпалят их стандартное в один голос... — Добрый день, Накахара-сан. Рыжий омега сдержанно им улыбается и заходит в охраняемую ими территорию без стука. Кабинет небольшой, кругом множество шкафов с документами, по правую сторону широкий кожаный чёрный диван, впереди стоит рабочий стол, а за ним огромное окно в пол, с которого видно центральную магистраль города. Особенно прекрасно здесь зависать после полуночи, ещё и с сигаретой между пальцев и чужих ладонях на собственных бёдрах. В этом бедном и несчастном кабинете не осталось места, где бы его босс к нему не приставал. — Как прошло? — нетерпеливо интересуется гордо восседающий за столом Дазай, откладывая от себя бумаги. Солнце в зените, но в помещении стоит полумрак — северная сторона. Здесь прохладно — закрыто окно, не пропускающее внутрь летний знойный воздух, и под потолком работает кондиционер. На диван летят шляпа и плащ, а их обладатель тянет руки вверх и широко зевает. — Долго сидел в очереди, а так всё чудесно, — Накахара излучает недовольство. Он, если присмотреться, весь нервный и раздражённый — с утра на ногах, бегает по поликлиникам, ни крошки во рту, а уже давно за полдень и хочется сожрать слона, хотя, пожалуй, простого бутерброда с колбасой будет вполне достаточно. Накахара, разминая шею и плечи, подходит к столу с бумагами, когда темноволосый альфа его обходит и приближается к омеге. Вы поглядите — улыбается как сытый удав. Осаму, бессовестно нарушая личное пространство своего напарника, кладёт ладонь Чуе на живот и отрывисто целует ему губы. — Хочу, чтобы это был мальчик. — Много хочешь. Дазай ухмыляется с такой привычной колкости со стороны партнёра, чмокая того в щёку. — Но ты ведь тоже не против. Омега беспардонно ставит руку альфе на лицо, отталкивая от себя. — Мне всё равно, кто это будет, лишь бы не твоя маленькая копия, рыбья ты морда. Темноволосый смеётся, аккуратно убирая со своего лица чужую ладошку, а потом зацеловывает и её. Накахара уже хотел одёрнуть руку, но остановил взгляд на карих глазах напротив. Чёртов плавленный шоколад. Последние годы Чуя тонет в них с головой и с каждым днём осознаёт, что Коё действительно оказалась права — он нашёл того, кто дал ему понять, что его место здесь и только здесь. И если на свете существовало счастье, то оно имело запах мёда, карамели и, кажется, каких-то слишком сладких конфет, от которых даже зубы сводит порой. — Где Фами? — недовольно вздыхает Накахара, невольно окидывая взглядом кабинет. — На полигоне, — Дазай притягивает омегу к себе за талию. — Совсем прописался там. — Весь в тебя. Чуя беспокоится за сына, хоть Осаму и говорит ему, что волноваться абсолютно не о чем, ведь на полигоне мальчик не один — с ним играют и другие мафиози, в том числе вечно мрачный Акутагава и его новоиспечённый омега Накаджима. Ацуши Чуе очень понравился — скромный хороший парень, временами совсем духом падал, но это было поправимо. Рыжий омега сразу распознал в нём потерянного сына Тацухико, и когда отвёл юношу к нему, тот чуть не закатил истерику. В хорошем, разумеется, смысле. С Шибусавой Накахара контакт поддерживает, с Портовой Мафией организация старшего омеги не враждует, территорию не делит, в целом можно сказать, что они в какой-то степени даже сотрудничают друг с другом. — Ты уже придумал, что будешь дарить Фамию на день рождения? — Чуя вытягивает шею, и его чмокают в кончик носа. Омега забавно жмурится и слабо улыбается уголками губ. — Хочу научить его стрелять, — как-то слишком беззаботно отвечает ему Дазай, из-за чего Накахара взрывается моментально. — Ему всего шесть, Осаму! — Но ему не нравятся твои кухонные ножики, — пожимает плечами альфа, раздражённо скалясь. Омега возмущённо рычит и выпутывается из тёплых объятий. Временами Накахара с Дазаем ругались не на шутку, порой это происходило на глазах коллег, а порой при пятилетнем сыне, которого они потом успокаивали вдвоём, и ссоры, как ни странно, медленно сходили на «нет». Глаза Дазая холодно блестят в полумраке кабинета, — от нежности и ласки ни капли не осталось. — Прекрати переживать за него. Ты считаешь меня плохим отцом? — Не считаю, — устало бурчит Чуя, понимая, что в этой словесной перепалке он безоружен. — Фамия играет с маленьким сыном Ацуши-куна и возвращается домой очень довольным, — альфа подходит к омеге, обнимает его со спины, переплетая пальцы своих рук у того на животе, и говорит совсем шёпотом, прикрывая веки, — и волноваться тебе нельзя. — Придурок, всего-то вторая неделя, — Накахара ворчит и тушуется, отмахиваясь от цепких лапищ назойливой бинтованной мухи, но тому, походу, там как мёдом намазано. — Вот увидишь, Чуя, мы и не заметим, как они вырастут.

***

Кругом отвратительно пахнет гнилью и едким дымом. Не видно неба, сверху струится серый пепел. Здания на Южной улице разбиты, на земле валяются осколки стекла, лежат трупы людей — обстановка пробирает до костей. Царит леденящая и отпугивающая мгла, в воздухе чувствуется окутывающий туманом страх, всепоглощающий, жестокий и бездушный, как зубастый, брызжущий слюной хищник. Паника и ужас окутывают любого в этом квартале, закрадываются мелким ознобом в сердца всех, кроме него. Он идёт медленно, неспешно, спокойно всматривается в каждое искажённое болью лицо, пытаясь отыскать хоть одного оставшегося в живых. И он его находит. Рядом с перевёрнутой машиной лежит мужчина, от его рук исходит оранжевое сияние — пытается использовать способность. К нему-то он и направляется. Мужчина, заслышав шаги, тут же начинает корчиться и пытаться отползти в сторону. — Малыш, п-пощади! Пожалуйста! В его синих глазах вспыхивают бури и с этой секунды господствует шторм, топя собой корабли милосердия. Никто не смеет так называть его, кроме отца. Ни одна подзаборная беспородная шавка. Мальчик, обидчиво сощурившись, сжимает ручки в кулаки, а после сдувает ниспадающую на глаза пушистую чёлку и склоняется к валяющемуся на земле альфе. Тот резко дёргается вбок, но когда тонкие пальцы касаются его взмокшего лба, жёлтое свечение с рук пропадает и появляется в руках стоящего напротив ребёнка. — Ч-что ты сделал?! — выпалил мужчина, вытягивая одну из своих костлявых рук вперед, направляя её на какие-то объекты, но ничего ровным счётом не происходит. Мальчик поднимает руки на уровень груди и бесстрастно смотрит на свои ладони, горящие оранжевым светом. Проходит несколько минут прежде чем он переводит отрешённый взгляд на испуганного и загнанного в угол альфу и равнодушно произносит: — Твой дар бесполезен. — Ч-чего!? Он касается этими руками лба своей жертвы снова, и тот дёргается, переставая контролировать своё тело. Кости выгибаются под неестественным углом, противно хрустят, безнадёжно ломаются, альфа истошно кричит какое-то время, но потом замертво падает на асфальт. — С таким даром ты только и делал, что убивал тех, кто слабее тебя, — его тон пронзительный, как остро-заточенный нож, но при этом совсем безучастный, видно, что он безразличен ко всему, что сейчас творится вокруг. Хочет, чтобы всё побыстрее закончилось. Но мальчик знает, что отправится домой только тогда, когда вся работа будет выполнена идеально. Он, отряхивая ладошку о свой пиджак, направляется в сторону стоящих в конце улицы трёх фигур — двоих мужчин и ребёнка, тоже мальчика. У этого крохи большие испуганные карие глаза, он дрожит и обнимает ногу стоящего рядом рыжеволосого омеги, а тот шепчет ему что-то успокаивающее и гладит по непокорным и вьющимся каштановым прядкам. Он останавливается от них в нескольких шагах. Высокий темноволосый альфа склоняет голову вбок в немом вопросе. Взгляд точь-в-точь как у мальчика — высокомерный, острый и гордый; на губах лёгкая улыбка — яда в ней больше, чем в любой самой опасной змее на этой прогнившей земле. Его голос в ответ звучит холодно и чётко. — Я закончил.