Сердце глухо клокочет в горле. Ноги не слушаются, но омега твёрдо двигается вперед по коридору. Здесь всё также тускло и сыро. Противный свет зелёных ламп режет глаза, но сейчас это далеко не самое важное.
Дэйо Акихиро, наконец-то, пойман.
Дыхание перехватывает, рёбра сдавливают лёгкие, всё нутро кипит, и кажется, что вместо крови по артериям бежит огненная магма. Всё тело заливается непомерной злобой, наполняется воспоминаниями — самыми старыми и незначительными событиями, всем, что с лёгкостью заставляет желать отмщения за своих друзей.
Гореть этой суке в аду. Он терпеть себя не может за ту проявленную слабость, за то, что не смог остаться с Козерогами, что не смог помочь им. Он ненавидит свою чёртову природу, хотя в последнее время свыкся и принял её, будь она проклята.
Накахара, скинув к коридорной стенке рюкзак, раздражённо распахивает железную дверь.
— Где он?
Комната оказалась небольшой, квадратной и серой. Стены обшарпанные, старые и невзрачные. Напротив входной двери на двух стульях сидят Шибусава и Фёдор в своей привычной одежде. Достоевский слегка улыбнулся, встречая влетевшего к ним Накахару, а Тацухико просто молча кивнул. Альфа — удивительно — без шапки, нога заброшена на ногу, руки сложены на колено одной из них, а в фиолетовых глазах пляшут озорные искорки. У белобрысого омеги же руки скрещены на груди, он щурится и изрядно вдумчиво смотрит на врага, не моргая.
Накахара поворачивает голову вправо.
Вот
он. Долгожданный финиш.
Перед ним восседает на железном стуле тот самый Ворон. Его руки пристёгнуты к подлокотникам кожаными ремешками, ноги связаны ими же. У него растрёпанные и длинные чёрные волосы, тёмно-зелёные глаза, лицемерно блестящие в полумраке зала, одежда почти вся изорвана в клочья. Чуя со свистом выдыхает, предвкушая, какими
прекрасными будут последующие минуты.
— Ох, и малыш Козерог тут, — вычурно скалится Дэйо, сверкая глазами в сторону пришедшего. В памяти всплывают испуганные лица друзей-Козерогов, их последние крики вслед беспородному чужаку, тащившему рыжего омегу в подворотню.
Акихиро пах отвратительно. Взрыв.
Накахара рычит, быстро сокращая расстояние от двери до оскалившегося ублюдка. Он разминает кулаки, хрустят костяшки пальцев, на лице никаких эмоций.
— Как ты вы-ы-рос с нашей последней встре-е-чи, — присвистнул мужчина, не давая возможности парню начать высказываться. — Интересно, тебя уже кто-нибудь повязал?
— Заткнись, — Чуя наотмашь бьёт Дэйо куда-то в скулу. Слышится противный треск.
— Нормально функционирующий рот Акихиро нам ещё нужен, Накахара-кун, — подаёт голос Шибусава. Его тон строгий и холодный. Наверняка у него самого куча вопросов к этой вороньей шавке.
Чуя хмыкнул, вцепившись в чужие волосы, и пренебрежительно вздёрнул голову Акихиро назад, вынуждая поднять на омегу глаза.
— Кто-нибудь выжил тогда?
Мужчина высокомерно демонстрирует свои зубы, испачканные кровью.
— Ага, — довольно заулыбался тот. — Четверо из тридцати семи. Мы трахали их в тот вечер по очереди. Жаль, тебя среди них не было.
Удар.
А за ним ещё один.
По подбородку Ворона сбегают струйки крови. Мужчина кашляет, но всё ещё омерзительно улыбается.
— Где они сейчас?
— О-о-о, мы бы перетрахали
всех твоих друзей, — Дэйо, игнорируя поставленный ему вопрос, смахивает мокрую чёлку, прилипшую ко лбу, — и тебя в том числе.
Сука.
— Мразь, — Чуя шипит, словно раскрывшая свой капюшон кобра, и в очередной раз со всей силы проезжается кулаком по чужой сломанной челюсти. Альфа судорожно хватает ртом воздух, дёргается, сплёвывает на пол кровь, но всё равно продолжает мерзко тянуть улыбку.
— Довольно, Накахара-кун, — приподнимает правую руку в смирительном жесте Тацухико. Ни одна мышца на его лице не дрогнула за то время, пока Чуя избивал это отребье.
— Что вы с ним сделаете? — Чуя пытается держаться, но руки по-прежнему чешутся вмазать по давно раскрашенной морде. Во рту пересохло, горло безудержно дерёт, ладони под бархатом перчаток неприятно вспотели, а всё нутро бешено и отчаянно сжимается, не желая так просто успокаиваться.
— Фёдор-кун уже сделал, — Шибусава косится в сторону коллеги. — Осталось ждать, когда яд подействует.
Накахара не отвечает, развернувшись, и, последний раз скользнув взглядом по довольному лицу этой суки, выходит в коридор. Конечно, Дэйо терять совершенно нечего — умрёт в ближайшие полчаса.
Омега подбирает свой рюкзак с пола, закидывает его на плечо и бредёт в сторону выхода из этого своеобразного штаба. Где-то на углу он останавливается, опирается о него плечом и смотрит на размытые серые фотографии, всё также прибитые к стенам блестящими ножами. Стоит долго, прислушивается к собственному биению сердца и понимает, что достиг одной из своих целей; стало немного легче. Теперь ближе к зиме можно попытаться найти оставшихся Козерогов.
В голове безликая пустота. Из кафетерия не доносятся голоса и музыка — у парней сегодня какое-то задание в квартале Аса́хи. Вокруг полнейшая звенящая тишина. Неприятно покалывает живот, и в немой мольбе урчит желудок.
За стеной послышался приглушённый смех Дэйо, а потом звонкий и чёткий выстрел.
Наверное, тоже не выдержали.
Накахара вздыхает, прикрывая глаза, и чувствует, как его отпускает, словно горы с плеч сваливаются.
Наконец-то. Гонка окончена. Он выиграл. Не без помощи Шибусавы и Фёдора конечно.
Тц.
Чуя привык всё делать в гордом одиночестве и достигать всего своим трудом, самостоятельно, без чьей-либо протянутой руки. Но Тацухико действительно открыл ему глаза на самые простые вещи — жизнь это не одиночная игра, это «компания».
Отчётливо слышатся шаги, и на плечо мягко ложится широкая ладонь. Омега даже не вздрогнул, прекрасно понимая, кто стоит сзади.
— Они по-прежнему в Северном квартале.
Чуя не поворачивает голову к Шибусаве, только шепчет в ответ искреннее и тихое «спасибо».
***
На подсвеченной уличными фонарями дороге мелькают огнями фары тысячей машин, тянутся длинной вереницей, убегающей куда-то вдаль, манят за собой в неизвестность ночной суеты. В окнах жилых домов гасится свет, шумные проспекты редеют, закрываются магазины, и начинают мигать неоновые вывески.
Стрелки настенных часов близятся к десяти.
Тяжёлый вздох.
— Я убивал альф, вообще-то.
— Потому что боялся их?
— До сих пор этим занимаешься?
Дазай, заведя руки за спину, жутко улыбается, наблюдая за снующими далеко на центральной магистрали машинами. На стекле отражается и его высокая фигура — правая часть лица всё ещё обмотана серыми лентами бинтов, а неприкрытый карий глаз по-прежнему холодно блестит в полумраке помещения.
Рабочий кабинет большой: напротив входа стоит стол с наставленными на нём стопками бумаг, за ним огромное широкое в пол окно, по бокам кабинета с одной стороны располагается чёрный кожаный диван, а всё остальное пространство занимают шкафы с какими-то книгами и документами. Теперь этот кабинет принадлежит ему. Теперь ему принадлежит
всё, что принадлежало Мори, и немного больше.
Осаму думал, что задушит Огая голыми руками. Поначалу Накахара Дазаю был совершенно безразличен. Но как только он стал замечать эти отвратительные и пошлые поползновения Мори в сторону юного омеги, внутри у молодого альфы натянулась струна. Длинная и тонкая. И она с треском лопнула, когда Огай как бы невзначай поинтересовался у своего ученика, когда будет лучше повязать Чую-куна. Неполноценному показалось всего на секунду, что внутри него вспыхнул чёртов огонь ревности, и что можно уже сейчас взмахнуть рукой, и сидевший на соседней высотке снайпер спустит курок. Но он только сдержанно улыбнулся, скрывая своё мнение за маской безразличия, и спокойным тоном сказал боссу, что Чую тот не получит. На мгновение в мёртвых глазах мужчины промелькнул страх. Осаму знал, за какие ниточки нужно дёрнуть, чтобы не позволить Мори приблизиться к Накахаре ещё ближе, чем он тогда находился. И они решили, что позволят рыжему омеге выбрать самому. Правда, время бежало слишком быстро, а Накахара, видимо, на альф плевал с высокой башни. Дазая это чуточку злило, но он дал своему напарнику пищу для размышлений, следил за ним, ухаживал в той мере, в которой омега ему позволял, всегда находился рядом и прожигал глазами тех, кто смел взглянуть в сторону его партнёра.
Дазаю привили с детства, что омеги — это низина общества. Они не могут занимать высокие должности, лидирующие посты, они должны безоговорочно подчиняться, хвалить и уважать альф. Осаму усмехается, представляя, как выглядел бы его маленький напарник в образе официанта или учителя начальных классов. Дазай вдруг осознаёт, что за свою недолгую жизнь почти не встречал омег. Видел их разве что только консультантами в магазинах или мило улыбающихся восседающих на ресепшене какой-нибудь компании.
Осаму не раз слышал, что альфы дерутся за омег. До огромных синих синяков, до кровавых подтёков на коже, до переломов и вызова реанимации. Но Дазай не из тех, кто лезет на противника с кулаками. Его конкурент был его боссом. Нужно было действовать скрытно и осторожно. Ох, был бы Огай в курсе, какие перевороты в его собственной организации происходят за его спиной. Осаму на все сто процентов уверен, что Мори
знал. Вот только рыпаться начал в последний момент. А перед смертью не надышишься.
После взрыва выжили
все, кроме Огая. Как и планировалось. Дазай стал на йоту серьёзнее при коллегах, на целых полгода потопил Портовую Мафию от лишних глаз и ушей. Он стал ещё озлобленнее и безразличнее к некоторым своим подчинённым. Теперь его смело кликали Бессердечным Псом, хотя при этом втихаря говорили, мол, он кажется бессердечным, значит, оставил своё сердце в груди другого человека.
Хах.
Дазая вело отношение Накахары к нему. Чуя не такой, как все. Он
уникален, бесспорно прекрасен и по-своему красив. От того, что омега пахнет цветущей вишней, он сам невзначай становился цветком; молодым, только-только начавшим цвести и пускать ветвистые корни в землю, а его крохотные шипы на стеблях были всего лишь видом самообороны. Чуя, как и все, нуждался в тепле и ласке. Осаму, правда, никогда не мог назвать заботу о ком-то своей сильной стороной, наоборот, ему это было чуждо, ровно так же, как и его рыжему эсперу. Но Неполноценный готов был идти на всё, лишь бы завладеть этим омегой. Он даже через силу, но признаётся, что не раз представлял Чую в образе любящего папочки, и чтобы щенки обязательно были от Осаму, а не от какого-то блохастого ублюдка-простолюдина.
Дазай не переживал насчёт Накахары, ну, разве что самую малость. Чуя большой мальчик, и в обиду он себя уж точно не даст. Подумаешь, немного наивный, это только дополняет его образ рыжей злой колючки. Осаму оставил Чуе метку, пометил как
своего омегу. Альфа был больше чем уверен, что Накахара не ляжет под кого-то другого, учитывая ещё и то, что рыжий просто захлёбывается своими блокаторами. Навряд ли могло произойти что-то чересчур глобальное. Дазай жалеет, что не рассказал о заговоре своему напарнику. Возможно, сейчас бы он был рядом, а не шлялся бы где-нибудь, не продолжил свою карьеру одинокого скрытного убийцы.
Стук в дверь.
— Войдите, — Осаму усаживается в своё кресло, не обращая внимания, что его запыхавшийся коллега со стопкой бумаг уже ворвался в кабинет секундой ранее.
— Дазай-сан, вот. Вы просили, я сбе…
Парень не успевает договорить.
— Да, ты свободен, — перебивает его темноволосый, но тот всё ещё мнётся на месте.
— Простите меня… Дазай-сан, Сэтоши-кун может идти?
Осаму откидывается на спинку и, не поднимая взгляд к подчинённому, начинает перебирать в руках принесённые ему бумаги.
— Если хотите, можете развлечься с ним сами. Я оплачу за каждого.
Парень, видимо, совсем опешил. Он шустро поправил очки и, встав по стойке смирно, неуклюже поклонился и выпалил:
— С-спасибо, Дазай-сан, вам б-большое.
— Иди уже.
Хлопает дверь.
Низиной общества можно считать только продажных омег и беспородных альф, выползающих на улицы только по ночам. Дазай не считал секс с публичными омежками чем-то особенным. Ему просто нужно было попробовать. Чтобы не волноваться самому, чтобы уметь успокоить Чую, если придётся, чтобы сделать ему приятно, чтобы
свести его с ума, в конце концов.
Грядущая ночь обещала быть незримо интересной. Именно предчувствие чего-то скрытого от посторонних глаз, невидимого в этой ночной темноте предвещало что-то грандиозное и немыслимое.
Взгляд цепляется за медленно слетающую со стола слегка помятую листовку; она падает на пол в шаге от кожаного кресла.
— Во-о-от ты где, — Дазай расплывается в победной улыбке и тянется к листку. На фото изображён низкорослый рыжеволосый парень в чёрной куртке и длинном выбивающимся из-под неё бордовом кардигане. Он смотрит куда-то вбок, идёт мимо проулка между Имаёти и центральной улицей. Они совсем недавно развесили там камеры.
Попался.
— «Неуловимый Бродячий Пёс», — шепчет Осаму, читая заголовок, и тут же усмехается, — ну давай посмотрим, как быстро ты бегаешь.
***
— Спасибо, Бобби, — Накахара забирает со стола маленький пакетик и искренне благодарит толстяка в белом фартуке, стоящего напротив.
— Да не за что, Рыжий, — так называемый Бобби тянет улыбку. — Обращайся, если что, — мужчина обходит прилавок и подходит к двери, меняя табличку на «закрыто». — Домой сейчас?
— Ага, — потягивается руками вверх Накахара, широко зевая. — Тяжелый день.
— Ты там аккуратнее.
Чуя хмыкает, непроизвольно улыбаясь.
Бобби действительно хороший парень. У этого альфы с раннего детства не было никаких шансов на учёбу в университете, он еле закончил школу, но зато сейчас в свои тридцать занимается любимым делом — открыл пекарню и работает для души. Накахара познакомился с ним недавно, совершенно случайно влетел в его магазин и спрятался за прилавок, когда убегал вечером от двух громил. Тот угостил запыхавшегося омегу зелёным чаем и парой булочек с витрины. Они разговорились, болтали о чём попало, альфа очень много бурчал о себе, что рыжему было на руку — он настороженно относился к незнакомцам, хотя со временем понял, что Бобби и мухи не обидит, добродушный, любит поговорить и постоянно заботится о Накахаре, пускай тот и говорит, что это явно лишнее.
— Я же Неуловимый. Ну, постараюсь никого не убить, — омега подпрыгивает — альфа под два метра ростом — и хлопает ладошкой по большой мозолистой ладони смеющегося здоровяка, а потом, звеня колокольчиком, покидает пекарню.
На улице обычная ноябрьская ночь. Кругом бегут ручьи и собираются в глубокие лужи у каменных тротуаров. Людей нет, только изредка по дорогам проносятся машины. Приятно пахнет дождём.
С каждым днём становилось всё холоднее и холоднее. Небо укутано белой вуалью, вот-вот готовое припорошить снегом дворы и кварталы. Чуя замёрз. Он не чувствовал пальцев на ногах, сами ноги словно онемели, шляпу омега себе так и не приобрёл, а бархатные перчатки едва спасали руки.
Накахара быстрым шагом покидает улицу, где находилась пекарня, и идёт по направлению к Исо́го. Недавно он потерял свой календарь, куда записывал дни цикла, а от сильного волнения омега пару раз умудрялся протечь даже на улице. Он следовал совету Тацухико, и теперь просто смиренно и безропотно пережидал эти злосчастные три дня, когда превращался в блядскую протёкшую трубу.
Ноги не слушались, но он твёрдо топал по пустынной улице. Ему оставалось два пятиэтажных дома, круглосуточная аптека на углу, потом завернуть направо и четвёртый подъезд с конца. Омега тяжело выдыхает, положив руку на живот и поудобнее закинув рюкзак на плечо. Сейчас бы упасть лицом в подушку и ус...
— Как дела, коротконожка?
Блять.
Тело захватывает волна мурашек, сердце начинает биться как заведённое.
Этот голос.
— Дазай?
Серьёзно?
Альфа стоит в шагах десяти от него между двух жилых домов и опирается спиной о кирпичную стену одного из них.
— «Неуловимый», значит, да?
Накахара коротко кивает, рассматривая Дазая издалека. Тот не выходит на свет, что по странному подозрительно. На нём всё тот же чёрный плащ, те же чёрный пиджак, галстук и белая рубашка.
Вот она. Долгожданная встреча. Правда сейчас она совсем ни к чему. Накахара так измотан, что нет сил даже на банальное удивление.
— Откуда спешишь? — карий глаз блестит в темноте.
Чуя мнётся, смотрит то на фонарный столб чуть дальше по улице, то себе под ноги. Ему ужасно хочется домой, желания разговаривать с напарником нет. Да и ну что за бред? Почему, когда Дазай далеко— хочется выть, а стоит ему засветиться на горизонте — пошёл он на все четыре стороны?
Накахара неловко поправляет рюкзак на плече и осторожно спрашивает:
— Мори мёртв?
— Тебя только это волнует? — Дазай ядовито усмехается.
— Не только.
Альфа не отводит взгляд от рыжего омеги, щурится, неприкрыто рассматривая.
— Ты теперь… ну?..
— Да. Главный теперь я, Чуя.
Накахара прерывисто выдыхает и, делая шаг вперед, напряжённо произносит:
— Я очень устал и хочу домой, Дазай.
— Жаль, — в голосе у Осаму ни капли досады, — а я так долго искал тебя.
Живот покалывает; неприятно тянет правый бок. Чуя равнодушно отворачивает голову и продолжает уверенно идти дальше.
— Куда же ты, напарник? — саркастично кричит эсперу вслед Неполноценный. — Мы ещё увидимся?
— Надейся.
Дазая ведёт запах. Оголодавший и неудержимый никем хищник, выслеживающий жертву по отчётливым кровавым следам. Он простоял между двух домов около получаса, терпеливо выжидая, давая рыжему омеге время. Время полноценно
захотеть.
Накахаре уже давно восемнадцать, он стал ещё более желанным, оформился, изменился взгляд, правда, плечи такие же не распрямившиеся, да и сам он такой же махонький, как и был. И от него так великолепно пахло сейчас. Неужели забыл выпить свои драгоценные блокаторы?
Чутьё приводит альфу к старой пятиэтажке. Дазай бегает глазами по окнам — везде выключен свет, кроме бокового окошка на четвёртом этаже. Осаму усмехается и двигается в сторону подъезда. Тот оказывается с выломанной дверью, и парень в который раз глупо улыбается — не то от предстоящей встречи, не то от, наконец, той самой близости, которой сегодня им обоим не избежать.
В подвале спёртый затхлый воздух, здесь ужасно воняет и разбросанный на этажах мусор перебивает абсолютно все запахи. Дазай шустро поднимается ровно шесть пролётов и останавливается перед четырьмя дверьми, напряжённо принюхиваясь.
78.
Чуя ставит пустую кружку на стол, проглатывает гомеопатические гранулы и вздыхает. Между ног нещадно горит, но хоть живот не донимает. Раньше с этим совсем хреново было, он еле разогнуться мог, пихая под живот подушку и заворачиваясь в какой-то лягушачий эмбрион. У него стоит колом, как только он перешёл порог квартиры, полыхают щёки, словно его иммунитет второй день в лапах лихорадки, а ноги ватные сами по себе. Его брюки безнадёжно испачкались, ровно так же, как и белье, а майка и кардиган полетели вслед за ними в бак с грязной одеждой. Сейчас ему хочется плюхнуться на новую и чистую постель и уснуть, даже не прикасаясь к себе, а на утро проснуться грязным и мокрым без желания куда-либо передвигаться.
Накахара поправляет длинную белую майку, сползающую ниже бёдер и болтающуюся на нём, как мешок, и топает в коридор. Эту майку он спиз… нашёл на каком-то рынке и любезно присвоил её себе. После первой успешной стирки она полностью впитала в себя запах омеги, и теперь парень прекрасно в ней себя чувствовал. Ничего не жмёт, она свободная и удобная — домашняя, одним словом.
Медовый запах.
Откуда ему здесь взя…
Чуя замирает. Взгляд цепляется за стоящего в дверях, мать его, Дазая. Тот разувается, как ни в чём не бывало, словно к себе домой после работы заявился, не улыбается, выглядит слегка потрёпанным.
Бежал или?.. Он следом шёл, что ли? Скотина перебинтованная.
— Ты? — на одном дыхании шепчет Накахара, понимая, что не может отвернуться от альфы, скидывающего свой чёрный плащ прямо на пол в прихожей. Руки сами собой сжимаются в кулаки. Замок вскрыл? Мразь он такая, ещё и продолжить их уличный диалог хочет?
— Привет ещё раз, Чуя-кун, я дум-
Глаз Дазая как бы невзначай опускается на ноги омеги, по внутренней стороне которых медленно стекают вязкие капли смазки, и ему, чёрт возьми,
сносит крышу.
Чуя дёргается и вскрикивает, когда Осаму в пару шагов преодолевает расстояние между ними и толкает напарника к стене.
— Блять, отвали от меня. Какого… — его губы грубо сминают в поцелуе, кусают, рычат прямо в рот, пытаясь протолкнуться языком глубже. Омега отвечает неумело и неловко, глупо открывая рот, при этом скулит и жмурится, пытаясь отвернуть голову в сторону. Его ладони упираются альфе в грудь, отталкивая, но само девственное тело льнёт в желании почувствовать больше. По носу неустанно бьёт этот доконавший с концами медовый запах, смешивается с его собственным, туманит голову. Как пройдут последующие часы в присутствии Осаму и этого невероятно сладкого запаха, Чуя не представляет. Аромат окончательно ломает разум и не позволяет думать. Мозг отключается, парит где-то в облаках, и аварийный пилот на пару с ним бегает по радуге и кричит «оттрахайте меня уже кто-нибудь». Накахара не привык
не контролировать ситуацию. Он всегда следил за каждым движением любого объекта, что находился в его поле зрения, никому не давал подойти к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, проворно и скрупулёзно выслеживал и не упускал из виду. А теперь это всё необратимо отходило на второй план, скручиваясь тугой пружиной в низу живота.
Альфа проталкивает колено омеге между ног, и тот распахивает глаза, прогибаясь в пояснице и мыча до невозможности громко. Теперь рыжий руками давит на ногу бинтованному, мыкает в поцелуй, который совершенно не блещет лаской и нежностью, — он мокрый, подчиняющий,
собственнический.
— Идём со мной, — в перерывах между отрывистыми поцелуями шепчет Осаму ему в губы. — С того дня ты принадлежишь только мне.
Накахара хочет возразить, но с его левого плеча сдёргивают майку, и Дазай, наклонившись,
кусает его в то же место — в изгиб между шеей и плечом.
Больно. Чуя закусывает щёку изнутри, понимая, что его снова клеймят, метят, делают
своим. Последствия у сегодняшней ночи становятся неизбежными.
Осаму отстраняется и целует Чую вновь. На губах чувствуется металлический привкус крови, у обоих слюни размазались по скулам; так до неприличия грязно и распущенно, и Накахара вдруг понимает, что ему это
не нравится.
Эсперы, не разрывая поцелуя, шагают в спальню, путаются в собственных ногах, спотыкаются о край кровати, и Накахара, падая на спину, оказывается придавлен к ней своим напарником. В комнате царит полумрак, полоска лунного света просачивается сквозь щель между не плотно задёрнутых штор. Здесь почему-то прохладнее, чем в коридоре или кухне.
Дазай целует румяные щёки, шею, оттягивает майку за вырез пальцем, достаёт зубами до ключиц. Чуя вздрагивает от каждого укуса, от каждого нового засоса, оставленного багроветь на потом. Он всё ещё теряется, он
не хочет, чтобы всё произошло так быстро, хотя с другой стороны всё его существо этого жаждет.
— Ос-Осаму… подож-
— Я так скучал, малыш, — Дазай не обращает на скулёж омеги никакого внимания, приподнимая его за лопатки одной рукой, а другой вытряхивая из майки. — Ты искал меня? Скажи, что искал.
Пальцы пересчитывают выпирающие рёбра, раздаётся ни к чему не нужный чмок в области живота, бинтованные руки обхватывают постоянно сводящиеся вместе колени.
— Сдался ты мне, — собирает всю волю в кулак Накахара и цедит сквозь сжатые зубы, но тут же натыкается на бесстыжее карее блюдце, смотрящее прямо на него.
— Не стоит врать, Чуя.
Рыжий кривится от противной ехидной лыбы на лице напарника, тянется ухватиться рукой за его каштановые прядки, но оказывается ловко перевёрнут со спины на живот.
Ну, охуенно.
Чужая ладонь давит на поясницу, а другая раздвигает худые ноги шире.
Блядская поза.
— Я не… — Чуя ничего не успевает произнести и проглатывает своё возмущение, когда Осаму начинает водить указательным пальцем по сжавшемуся колечку и собирать выступающую естественную смазку; Накахара мгновенно краснеет, пристыженно утыкаясь в простынь и за неё же хватаясь руками, — блять.
Почему это так приятно.
Дазай не торопится. Неспешно поддевает пуговицы своей рубашки левой рукой, ослабляет галстук и расстёгивает ремень брюк, когда пальцами правой пока только играется с рыжим омегой. Тот дрожит, неосознанно поджимая пальцы на ногах, всё время сжимается и от волнения, видимо, течёт ещё больше.
Безумно дурманит голову запах вишни. Этого прекрасного цветущего дерева. Дазай не может терпеть, член болезненно тянет, упираясь в ткань брюк, и расстёгнутая ширинка ни капли не помогает. Но он смиренно терпит. Альфа не хочет делать больно, портить будущие
приятные воспоминания об их первом разе. Поэтому он наклоняется, обводит языком по-прежнему сжимающиеся мышцы и пачкает в смазке губы, окончательно теряя голову; параллельно этому он гладит широкими ладонями ягодицы партнёра, то сводя, то разводя их в стороны.
— Твою мать, — сипло выдыхает Чуя, укладываясь на простынь щекой, — извращенец.
Осаму, отстраняясь, самодовольно хмыкает, улыбаясь и пошло облизываясь. Он стягивает с себя галстук, отбрасывая его куда-то на пол, за ним летит и пропитавшаяся по́том рубашка, — как бы альфа ни настраивался, а он всё равно волнуется. У него дрожат руки, когда он садится на колени рядом с омегой, игнорируя приносимый брюками внизу дискомфорт, и осторожно давит указательным пальцем на вход. Чуя вздрагивает и закусывает простынь. Смазка моментально выступает по гладким краям, выделяется сильнее, позволяет проникнуть сразу на две фаланги, бежит по промежности, капает мутными каплями на простынь. Чуя как-то слишком протестующе мычит, поначалу сжимается, когда палец проникает полностью и гладит нежные стеночки, а потом, стоит задеть простату, омега дёргается, пугаясь реакции своего организма.
— Ты впервые так течёшь? — хрипло выдавливает из себя Осаму, добавляя второй палец, потому что долгая растяжка явно не требуется. — Что-то мне подсказывает, что нет. Ты перестал пить блокаторы? Давно?
Накахара истошно скулит, кусая ткань одеяла, и отрицательно мотает головой, растрёпывая мокрую чёлку. Дазай усмехается, разводя пальцы ножницами, и блаженно прикрывает глаза, когда до ушей доносится первый за сегодня стон. Терпение альфы безвозвратно лопается, как кропотливо и долго натягиваемая струна, и он тотчас убирает пальцы. Чую хочется до боли в мышцах, хочется владеть им всем без остатка, не только его чернильным сердцем и бестелесной душой.
Пока Дазай отстраняется и копошится с одеждой, Накахара, наконец, делает нормальный вдох, но всё равно не может надышаться. Ему мало кислорода, лёгкие сдавливает, голова немного кружится, он не может сосредоточиться ни на чём. Чуя слышит, как Осаму мостится между его ног, гладит бока, нетерпеливо трётся, размазывая излишки смазки, что-то сбивчиво шепчет — ничего не слышно, какая же он шпала, блять, — и давит набухшей головкой на сочащийся вход. Чуя от щепетильности момента задерживает дыхание. Вот, ещё мгновение и... Дазай плавно толкается внутрь, достигает половины, наклоняется к подрагивающим лопаткам напарника, поочерёдно целует их и входит до конца. Чуя цепляется за простынь и раскрывает рот в беззвучном стоне. Это так приятно.
Невыносимо.
— Блять, — рвано выдыхает Чуя, упираясь лбом в поверхность кровати.
Альфа не двигается, а омега под ним дрожит, как кленовый лист. Ленты бинтов, мокрые и противно пропитавшиеся по́том, сползают с плеч и груди, оголяя многочисленные следы от порезов, уродливые шрамы, старые царапины и криво зашитые ранки от пуль. Он так их ненавидит, презирает себя за все неудачные попытки проститься с этим чёрствым и гниющим миром. Когда-нибудь Осаму покажет их своему напарнику, своему
любовнику. Показал бы сегодня, но выдержка ни к чёрту.
Дазай, не убирая рук с бёдер партнёра и явно оставляя на них следы от ногтей, наклоняется к рыжей макушке.
— Скажи, если будет больно, — шёпот обжигает ушную раковину, по коже мчатся мурашки, и Осаму, выходя почти полностью, толкается обратно внутрь, сразу продолжая двигаться.
Накахара неестественно выгибается, до белых костяшек сгребая простынь в кулаках, и стонет в голос. Он дёргается и сжимается, но покорно принимает каждый сантиметр. Омеге кажется, что ему свело челюсть; с уголка губ тянется ниточка слюны, а перед глазами мутнеет.
— Идём со мной,
Чуя.
Дазай толкается грубо, размашисто, больше не наклоняется и как-то остервенело царапает худые бёдра напарника, из-за чего Накахара против воли старается не подмахивать, но пальцы альфы только сильнее натягивают на себя.
Чёрт возьми, как же жарко.
— Я положу всю Йокогаму к твоим ногам, — кожу между лопаток обдают горячим дыханием, и омега скулит, не в силах сказать ни слова в ответ. Ему так хорошо
никогда, блять, не было. Плевать, что эти развратные хлюпающие звуки бьют по ушам, щёки нещадно горят, а собственный член давно требует к себе внимания, которым его так безобразно обделили. Но просить помощи Накахара не станет, хотя те бесстыдно прекрасные ощущения, которые доставляет ему его объект ненависти, просто непередаваемы.
Омега вытягивает сжатые в кулаки руки вперед, упирается ими в подушку, а голову поворачивает вбок. Его глаза прикрыты и совсем немного слезятся, брови сведены к переносице, а с искусанных и припухших губ продолжают срываться несдерживаемые стоны. На поясницу спадают чужие бинты, щекочут, соскальзывают на постель. В него входят на всю длину, глубоко, с каждым толчком задевают простату и посылают по всему телу тысячи головокружительных горящих импульсов, что мгновенно взрываются фейерверками перед глазами. Пружина болезненно скручивается и грозится вот-вот лопнуть. Чуя понимает, что терпеть нет никакого смысла. Он сейчас… Альфа накрывает своими ладонями сжатые в кулачки руки омеги, нависает над ним, входит до конца, до самого растущего узла, слышит протяжный стон и, понимая, что Чуя кончает, осторожно проталкивает узел, сцепляя их. Накахара в это же мгновение звонко вскрикивает и начинает биться под Дазаем.
— Блять, блять,
блять, — как в бреду бормочет Чуя, мотая головой, — вытащи, вытащи его, блять, Осаму,
пожалуйста… вытащи…
Альфа не двигается, кончая глубоко внутрь омеги, и сильнее прижимает его к постели, не выпуская его кулаки из своих ладоней, жмурится, слегка дрожит от пережитого оргазма и чувствует, как тонкие ножки партнёра ощутимо бьют по его собственным, путаются, переплетаются.
Накахара позорно хнычет и трётся лбом об измятую простынь. Его глаза не прекращают слезиться. Ему до жути некомфортно и больно. Он неосознанно сжимается, обхватывая распалёнными стеночками огромный узел внутри себя, отчего альфа сверху несдержанно выдыхает через рот.
— Пожалуйста, Осаму,
пожалуйста, — сбивчиво тараторит Чуя, трётся щекой о простынь, жмурит веки до цветных кругов под ними, —
блять.
Дазай теряется, наблюдая за мечущимся под ним Накахарой, и не знает, что делать в сложившейся ситуации. Он слышал, что в первую течку вязать омег нежелательно, но просто не удержался.
Неужели ему действительно так больно?
— П-потерпи немного, — Осаму, извиняясь, целует Чую в макушку, крепче обнимая ладонями его подрагивающие в кулаках руки.
— Сколько? — рычит Накахара, стискивая зубы.
— Я… Я не знаю, может, полчаса… может, час, — Осаму сочувствующе смотрит на рыжий затылок, стараясь не шевелиться и не причинять омеге ещё больше дискомфорта. В неудобной они, конечно, позе замерли; скоро начнут болеть ноги и разъезжаться колени.
— Час?! — хрипло выкрикивает Чуя и тут же громко всхлипывает, — ублюдок, нахуя ты…
— Он скоро станет меньше, — тихо шепчет Неполноценный эсперу на ухо и тут же его целует.
Омега снова скулит и выгибает спину. Мышцы сводит спонтанной судорогой.
— Я… я с-сейчас…
Он кусает себя за плечо — в то, что утыкался носом секундами ранее — и кончает во второй раз, сжимая Дазая в себе. Сам Дазай рвано выдыхает и, сгорбившись, утыкается лицом омеге между лопаток, кончая следом. Чуя понимает, что его уже переполняет изнутри, чувствует, как тёплое семя альфы стекает по бёдрам. У него покалывают мышцы в ногах, на мокрых простынях разъезжаются колени, всё тело болит и ноет, а после двух оргазмов он ощущает себя утраханным до смерти.
Несколько последующих минут проходят в молчании. Понемногу отпускает. Эсперы переводят дыхание, тяжело дышат, — Накахара периодически замученно постанывает, а Дазай прерывисто сопит ему между лопаток, в какой-то момент переставая накрывать ладонью одну омежью руку и сдёргивая со своего лица поддельную повязку, — жарко.
— Чуя, — еле слышно зовёт того Осаму.
— М-м? — не способный на большее, Накахара прикрывает веки и сдавленно мычит.
— Ненавидишь меня?
— Более чем, — содранное стонами горло противно тянет, изо рта вырываются только хрипы.
Проходит около получаса, кажется, даже больше, когда узел начинает спадать, и Дазай осторожно покидает тело Чуи, наблюдая, как омега, пискнув, безвольно заваливается набок, как из него вытекает огромное количество спермы и пропитывает мокрые от пота простыни. Накахара судорожно сжимается, кусает пальцы рук, смотря куда-то вперед мутным от пережитого взглядом.
У Осаму подкашиваются ноги, он сам еле-еле добирается до
своего омеги, беспорядочно целует его в искусанное плечо, скулы, щёки, пока тот вяло отпихивается и морщится. Альфа укладывается рядом, прижимает партнёра к себе, рыжий всё ещё ворчит, слабо скалится и пытается отвернуться, но сил ни на что просто не хватает. Ну, ничего, успеется. Дазай не отпустит напарника никуда как минимум ещё дня два.
И они засыпают; мокрые, изнурённые и усталые, но оба до чёртиков довольные и, кажется, счастливые, что наконец нашли друг друга в неразберихе и суете ночных улиц этого неспокойного города.
Лучи занимающегося рассвета тонкой полоской медленно закрадываются в спальню через две неплотно задёрнутые шторы. Рыжий омега забавно сопит темноволосому напарнику в грудь, сжимая в кулачок оставшиеся ленты его бинтов где-то под боком.
Дазай давно не спит, гладит спутанные рыжие прядки, наблюдает за слегка подрагивающими во сне пушистыми ресницами любовника, изредка наклоняется и мягко целует того в лоб. Он так жалеет, что не пустился на его поиски сразу, как представилась такая возможность, оставил его на улицах, без единого шанса на спасение, сделал его предателем, хотя предатель из них двоих только один — тот, что с карими глазами. Но Осаму улыбается уголками губ, — Чуя способный мальчик, освоился, приноровился к такой жизни, свыкся с ней, обжил какие-то кварталы, если не весь город разом, и теперь на его голове красуется корона этих улиц. Он правда молодец. Не ищи альфа своего напарника сейчас, — тот бы сам поставил Йокогаму на колени и собственноручно заявился в офис Мафии, посягая на кресло босса. Хотя что-то Дазаю подсказывало, что Накахара именно
подстроился, что такая жизнь совершенно не для него.
Чуя забавно морщит во сне нос, а потом жмурится, широко зевая. Осаму оживляется, напрягаясь, и не отводит глаза́ от пробуждающегося любовника. Тот приподнимает сонную голову и резко распахивает веки, — не моргая смотрит в правый карий глаз напротив, тот, что оказывается совершенно
целым.
Дазай с улыбкой наблюдает за прыгающими по лицу напарника эмоциями, и уже открывает рот, как Накахара закатывает глаза и переваливается с бока на спину. Омега потягивается, уставившись в потолок, очередной раз зевает и трёт кулаками веки. Осаму долго собирается с мыслями, осматривает комнату, в которой почти нет мебели, кроме шкафа с сиротливо приоткрытыми дверцами и маленькой тумбочки со стороны рыжего эспера, и косится на Накахару.
— Пойдёшь со мной?
Чуя, видимо, сначала не понимает, о чём тот говорит. Рыжий омега хмурит брови, рассматривает стену впереди, а потом, сощурившись, склоняет голову к темноволосому альфе. Отказаться от нынешней жизни? Возможно, навсегда. Бросить всех? Новых коллег, псевдодрузей, Шибусаву?.. Ответ очевиден.
— Пойду.
