Калейдоскоп

      Ичиго       ***       Ночь в Уэко вымораживала душу. Пробиралась ледяными пальцами под одежду, и даже призрачный, блеклый огонь костра не помогал согреться. В чертовой пустыне веяло могильным холодом, и она действительно несла смерть. Песок был похож на стеклянную пыль – иссеченная кожа зудела и саднила от постоянного соприкосновения. Ноги утопали в песчаных барханах, и идти было тяжело. Поднявшийся ветер нес надоевшее крошево, взвивал в воздух и бросал в измученные тела. Песок скрипел на зубах, сыпался в складки хакама и въедался в ладони намертво. Ичиго казалось, что он наелся этого чертова песка на всю оставшуюся жизнь. Он теперь возненавидит пляжи. А еще – холод и бездонную тьму над своей головой.       Кровь ползла по правому виску. Смешивалась с потом и стягивала кожу липкой коркой. Горячее, тяжелое дыхание было единственным источником тепла в этом промозглом мире. Оно да полыхающая ярость схватки.       Замок Айзена вырастал из песка подобно одному из барханов. То приближался, то отдалялся. А стены оказались такими же холодными. Сухими и крепкими. Да только с виду – под ударом крошились, как высохший ракушечник, с громким хрупким треском.       Бешеная погоня выматывала. Цель была близка, но путь к ней оказался слишком тернист и извилист. Ичиго уже надоело падать, подниматься и вновь расшибать колени об очередного противника. На этот раз они посмели прикоснуться к тому, что неотъемлемо принадлежало его миру. К наивной девушке с большими серыми глазами и до невозможности добрым сердцем. И им не стоило этого делать. Ведь он не намерен больше никого терять. Никого из тех, кто стал ему дорог. Кто встал рядом с ним и сражался. Он разнесет эти чертовы хоромы по кирпичику до основания, но сделает все как надо. Один раз он уже сдался, и эта ошибка стоила жизни его матери. С тех пор он не сделал и шагу назад, и не намерен отступаться теперь.       Схватка будоражит кровь. Отзывается тянущей болью в мышцах, наливается тяжестью в рукоять меча и набатом ударяет в затылок. А потом в затылок ударяет очередной стеной, и Ичиго становится плевать на всю эту пастораль. На холодные виды загробного мира и чудаковатость архитектурных изысков. Остается только противник. Гриммджо Джаггерджак. Он вводит Куросаки в ступор. Такую же яростную ненависть и звериную озлобленность он видел только у одной сущности – у мелкого монохромного пакостника в своей голове. О, однажды он показал Ичиго свой голод. Заставил прочувствовать все до последней молекулы желания, и не поддаться ему стоило огромных усилий. Это же Куросаки видит и сейчас. В синем пламени его взгляда. И не может не реагировать. Не может не бросаться навстречу, как и во все прошлые разы. Не может не отвечать на холодное всепоглощающее пламя таким же огнем. Вот только там, в глубине, за пламенем, у арранкара ничего нет. Абсолютно. Пустота. И наверное, еще и поэтому их зовут пустыми. Зато у Ичиго в этом пламени горят аж трое: субтильный старик Зан, придурковатый пустой и сам он, всем своим сердцем. А Гриммджо не такой – он выгорает дотла, каждый раз почти обращается в пепел, отдается огню полностью, без остатка. И от него скоро действительно ничего не останется. Потому что ему некого защищать, не за что бороться и нечего оставить после себя. Его душа – пустая. И Ичиго ему почти сочувствует. Не жалеет. И только почти. Потому что огонь – вот он – на расстоянии поднятого меча и ближе. Опаляет, манит и полыхает. И у него не так много времени, чтобы жалеть кошака, пока он старается сам не обратиться в пепел.       С первой встречи противостояние интриговало. Подогревало ненависть, раззадоривало внутреннего пустого и заставляло беситься: догнать, подмять, уничтожить. Он и чурался этого чувства, но и не понимать не мог, что с новым противником придет и новая сила. И она ему понадобится.       Сам же Джаггерджак больше походил на хамоватое быдло, которое фанатично следовало за Ичиго все школьные годы и которое ему приходилось постоянно ставить на место. Ничего нового в этой ярости не было. Да только силы оказались не равны. И тогда ударило, заставило раскрыть глаза и присмотреться повнимательнее к рычащей груде мышц. А когда увидел, понял, то и реагировать по-прежнему больше не смог. В пустоте Гриммджо, казалось, можно что-то найти. Если окунуться поглубже да показать ему самую изнанку его собственной опаленной души.       Этим он и занялся, раз за разом выбивая пыль из наглого, дикого и чертовски сильного арранкара. Все, что было нужно – это заставить оглянуться и понять, что можно не так, что можно по-другому.       Он улыбается ему. Тянет губы в мягкой улыбке, и место огня занимает боль. Окатывает словно прибоем, и Джаггерджак видит ее в остановившейся руке. Видит и понимает. И отвечает такой же. А Ичиго задыхается – он уже отчаялся надеяться, но тот смог его удивить. Теперь Ичиго может показать ему другой путь – не испепеляющее пламя, а гораздо более необузданный вихрь, который может как и обжечь, так и приласкать.       Он протягивает руку поверженному противнику, и Джаггерджак скалится, закусывает щеку изнутри до крови, но не может ее не принять. Недошинигами смотрит открыто, все с той же болью, но без превосходства. И это подкупает. Куросаки признает его. Не как равного, а просто сам факт его существования. Он пришел сюда не убивать. Он пришел сразиться и победить. И арранкару придется это принять вместе с поражением. Принять, чтобы когда-нибудь попытаться победить снова.       Ичиго смотрит заискивающе. Приваливается спиной к осколкам разрушенной стены и как будто молчаливо просит его о чем-то. И когда черная фигура почти скрывается из виду, а сам он начинает проваливаться в обессиленный обморок, Гриммджо понимает. Куросаки просил его держаться. И не умирать.       Он давится подступающей к горлу кровью и злобно ощеривается: не дождешься, Куросаки. Не сейчас, когда вдруг нарисовался этот постыдный долг. Позже, когда мы снова возненавидим друг друга.       Улькиорра       ***       Гонка выходит на финишную прямую. Подол платья Иноуэ полощется на ветру словно флаг. Тонкие пальчики прижаты к бледным щекам. Ичиго не сводит с нее внимательного, оценивающего взгляда, а Шиффер – с Ичиго. Молодой шинигами порывист, импульсивен и неуправляем, и это досаждает. В стане господина таких – через одного. И ничего, кроме усталости и раздражения, он у него не вызывает. Шестерка остался где-то далеко внизу, у подножия. Дышит слабо, и рейяцу чуть слышна. Но неумолима. И на миг в сосредоточенные мысли проскальзывает сомнение: не убил. Хотя на его месте убил бы абсолютно любой. И это поражает до странности. Шинигами вообще странный со всей этой похожестью на них, арранкаров. И чтобы понять, придется выяснить степень этой похожести.       Он бьет нещадно, не жалея ни силы, ни чувств, и раз за разом повторяет все свои ошибки. Кватро предупреждал его уже, и теперь ему становится скучно. Если шинигами и научился чему-то новому, то этого все равно недостаточно. Ни сейчас, ни потом.       Женщина заламывает руки и ахает на каждый удар. Все реакции предсказуемы и не изменятся, судя по тому, что он видел на грунте. И ее поведение здесь тоже не меняется. Чего не скажешь о притопавшем квинси. Вот кто оказался китайской шкатулкой с секретом. С виду прост, как прямоугольный параллелепипед, а ковырни грань – и стенки рушатся тысячью плоскостей неизвестности. Простой узор его чувств и эмоций вдруг начинает складываться в многослойный, сложный рисунок, наполненный линиями, точками и завитками. Шиффер почти любуется этим рисунком, отвлекаясь на холеные руки, стискивающие чужие хрупкие плечи.       А потом поднимает взгляд на лицо – и рисунок опять меняется. Как в калейдоскопе. И остановить это изменение он не может. У него кружится голова, и начинает рябить в глазах, пока настырный шинигами продолжает играть этими своими яркими красками. Хочется остановить эту чехарду и заставить Куросаки остановиться. Дыра в туловище отлично этому поможет. И даже помогает на бесконечно-долгую секунду. А потом женщина заливается слезами, квинси полыхает чистой ненавистью, а шинигами… Шинигами чуть вздрагивает, и вместе с ним вздрагивает весь Уэко Мундо. И это поражает настолько, что Кватро захлебывается никогда не вдыхаемым ранее воздухом. Чертова гусеница выползает из своего кокона, превратившись во что-то еще более мерзкое, чем было изначально. И в это слишком сложно поверить. В первую минуту он растерян. Потом зол. А потом ресуррексион не дает ему права на ошибку. Бой продолжается, но этого противника арранкар не знает. Он сделал его таким же пустым, как и он сам. Но даже теперь за пустотой Куросаки стоит еще более глубокая, черная и холодная бездна. Как небо пустыни в полночь. И это пугает настолько, что стоит ему жизни. Он смирился со смертью, принимая удар. Смирилась глупая женщина, обладающая способностями Бога. Вот только квинси, как обычно, остался при своем мнении. Он встает у Куросаки на пути. Дрожит под гнилостным дыханием костяной маски и задыхается от вскипающего жара серо, но смотрит, не отрываясь, прямо в провалы глазниц и пытается отыскать в угольной черноте то, что осталось от непутевого шинигами. И это стоит жизни им обоим. Почти, потому что серо угасает, но маска пока не меняет своего плана – лишь готова выслушать того, кого обязана была защитить. Но Исида молчит, сцепляет зубы и лишь поводит плечом в сторону шаткого обрыва. Не со стороны женщины, со стороны Сексты – и мир вокруг опять меняет свой узор. Пестрый бисер, цветные стеклышки и фантики опять меняют свое положение, и Шиффер чуть прикрывает глаза, борясь с тошнотой. Квинси странный: он равняет четверку к шести и думает, что мертвый шинигами на это купится. Но маска в ответ осыпается пыльным крошевом, и Куросаки падает лицом в пол. К черту логику. Она ничего для них не значит. Не для людей, которые верят. И арранкар пораженно качает головой: шинигами признает его силу и, даже будучи сильнее, все равно пытается остановить бой. Он не собирался его убивать, а падая вот так наземь без сознания, он не просто подставляет спину под удар – он доверяет ему право ударить последним. Доверяет ему жизни своих друзей. Все будет зависеть от выбора самого арранкара. Захочет ли он убить их, когда сам побывал на пороге смерти. Именно об этом и кричал взгляд квинси: ты понял свою цель в бое с Гриммджо, так пойми и теперь. Остановись.       Иноуэ падает следом за шинигами, глотая слезы, растягивает исцеляющий купол над телом. А Исида настороженно смотрит на Улькиорру. Странно видеть в глазах не страх смерти, а страх непонимания.       В холодный песок спускаются все вместе. Иноуэ на радостях бросается к Гриммджо, но замирает: над полузапорошенной, окровавленной фигурой – Абараи и Чад. Она боязливо оглядывается на Куросаки, но тот занят лентой на рукояти меча, а Исида лишь раздраженно фыркает. Улькиорра опять пытается понять сложившуюся мозаику, и только слегка красноватая деталь в виде заострившихся скул Сексты наводит его на определенную мысль. Их приняли. И они теперь, похоже, официально в стане Куросаки. Не шинигами, поправляет себя Кватро и, судя по широкой ехидной усмешке Абараи, ему об этом никогда не дадут забыть. Квинси возводит глаза к потолку неба, и Улькиорре до ужаса хочется повторить жест. Теперь все будет по-другому. И там, где у них никогда не было выбора, вдруг образовалась целая брешь возможностей и вероятностей. И причина этому только одна. И имя у причины только одно. И он ничего от них не потребует за то, что сделал. Даже не подумает ждать чего-то взамен, и это так непривычно, что Кватро не сомневается – они отплатят ему сполна за обретенную свободу. Ухмылка готейского офицера говорит о том, что он в этом не сомневается, и вот теперь Улькиорра может не стесняясь лицезреть купол над головой и пенять на авантюру Куросаки. Отольются им эти «слезки» определенными проблемами. И на самом деле, сейчас их существование подвержено даже большей угрозе, чем у Айзена. Теперь все будет указывать на них. Только вот Куросаки на это откровенно плевать. Он, чуть пошатываясь, валится в подставленные руки красноволосого шинигами и тут же болезненно морщится от громкого голоса.       – Ичиго, какого ляда противник так быстро кончился?!       – Потому что ты всех раскидал, Кенпачи…       Куросаки тихо стонет, а высокий мускулистый шинигами с колокольчиками в волосах, только что победивший Нойтору, лишь раздосадовано фыркает.       – Как обычно…       Кенпачи не двигается, но пристально и с неприкрытым любопытством рассматривает оставшихся в живых. Те все так же не двигаются, только женщина поводит руками, меняя позу над Джаггерджаком. Куросаки молчит, отдыхая на плече офицера, и Улькиорре становится интересно: как же они будут объяснять все это другим и Готею, в частности. А потом замечает хищный прищур Сексты, на миг теряется, а потом доходит – о. Ооо… Этот капитан их противниками уже не считает. Как сказал бы Гриммджо, они теперь – «добыча» Куросаки, а значит – их никто не тронет. Пока. Почти смешно. До нелепости.       Абараи легонько похлопывает Ичиго по плечу, в то время как начинают собираться другие шинигами, но тот реагирует только когда приносят вести о мелкой Кучики. Точнее, они оба реагируют. Дергаются, но почти сразу же успокаиваются. Иноуэ заканчивает с Секстой, и тот, отряхиваясь, тяжело поднимается на ноги.       – Кур-р-росаки…       Раскатистый рык повисает в холодном воздухе почти ощутимой угрозой. Окружающие, хоть и не подают вида, но подбираются, готовясь к атаке. И только рыжий остается спокойным. Улькиорра ждет немедленного рывка, удара, но тот лишь отпускает плечо Абараи и хромает к Сексте. Подлезает под мышку, уцепляется за остатки белой ткани на боку и тянет Гриммджо вперед.       – Бьякуя, где портал?..       Кучики-старший сердито поджимает губы – на что окружающие испуганно вздрагивают. Но еще больший шок вызывает легкий кивок в сторону и показательно-равнодушный выдох.       – Под твою ответственность.       – Как будто когда-то было иначе…       Куросаки бурчит недовольно и сильнее давит на больной бок Гриммджо, еле пришедшего в себя от такой наглости. Он уже собирается опять начать пререкаться, но только закусывает губу.       Абараи встречает взгляд Кучики и тоже устало вздыхает, передвигаясь ближе к Улькиорре.       – Тебе лучше пойти с нами.       Как квинси оказывается в радиусе полуметра от его правого локтя, он не успевает заметить. Абараи пристраивается на шаг впереди, Чад и Иноуэ идут сзади. И это все не просто нелепо, теперь это – уже сумасшествие.       Ренджи       ***       Злобные переругивания начинаются сразу же на входе в подвал, и он понимает, что головной боли теперь хватит на всех. Урахара же на колоритную компанию лишь поднимает веер к лицу, не скрывая удивления в насмешке.       – Оя, оя, Куросаки-сан, в вашем полку прибыло?       Ругань затихает на мгновение, а потом возобновляется с новой силой, втягивая в свой водоворот и Панамочника.       – Теперь это будет его любимым развлечением.       Исида почти злорадствует, и Ренджи не может с ним не согласиться. Куда лучше, когда интерес скучающего интригана направлен только на двоих, а не на всю честную компанию. Шиффер на подначку предсказуемо не реагирует, но Ренджи не спешит списывать его со счетов. С Урахары станется.       На восстановление отводят всего пару часов. Пока Готей передислоцируется на грунт, в магазин заглядывает Укитаке. Арранкаров и Ичиго демонстративно отводят в сторонку, а Урахара, все так же прячась за веером, не спеша уходит следом за ними. Очевидно, что капитан 13-го отряда принес новости от главнокомандующего. Очевидно, что они никому не понравятся. Очень. Да только Ичиго, вернувшись через полчаса, спокойно ложится обратно под щит Иноуэ и закрывает глаза.       – Они будут сражаться за меня.       Он зачем-то говорит то, что и так уже все знают, но Исида откликается.       – То есть, Готей их пока не тронет.       «Вот именно, «пока»», – уныло вздыхает про себя Ренджи, а Ичиго лишь досадливо морщится. И это тоже всем понятно. Кучики-тайчо сказал, что они – его ответственность, так что Абараи ни капли не сомневается, что временный шинигами опять все вывернет по-своему.       Вернувшиеся еще через 10 минут арранкары спокойны. Джаггерджак привычно оскален, Шиффер эмоционален не более Бьякуи на планерке, а к Ренджи подлетает адская бабочка. Будь ты не ладен, тайчо, – объявляют общий сбор.       В мешанине крупномасштабного боя сложно что-либо рассмотреть да и услышать тоже. Каракура залита всеми оттенками рейяцу и искрит, как недоперегоревшая новогодняя гирлянда. Абараи теряется в этом свете, и только несколько жизненно важных «лампочек» остаются неизменно в поле его духовного «зрения»: Рукия – с Уноханой, тайчо – недалеко, почти поблизости, со своим противником, а Ичиго, главный источник нынешних проблем – и вовсе остался около магазина с арранкарами и Урахарой. И это все так неспроста, что он силой заставляет себя сосредотачиваться на пустых и Забимару. Никто и не говорил, что у чертового Панамочника не будет никакого плана. Огромный огненный столб на границе бокового зрения говорит об этом куда более красноречиво. Да только чем все это кончится, он не берется предсказывать. В любом случае, ничего по-старому уже не будет.       Совсем рядом с ним бьется Мацумото – серая пыль Хайнеко напоминает надоевший песок Мундо, а он чуть не лишается правой ладони, опять отвлекшись на ненужные мысли. Бьякуя ему голову оторвет, когда узнает. Когда, а не если… И тут же он выпускает из виду «точку» Куросаки со своей карты. А это очень и очень плохо.       Гриммджо       ***       Джаггерджак не успевает. Катастрофически и почти никуда. Хочется быть везде и всюду, накинуться сразу на всех и грызть, рвать зубами, вонзать когти и убивать, убивать, убивать. Пантера в его руках мечется, дичает, но пока еще подчиняется его приказам. Пустые сами бросаются под ноги, а за ними и нумеросы, и фрассьоны – теперь они для них предатели – чем не хорошая мотивация для жестокой битвы? Этот дружок Куросаки со странной рукой, которого к нему «приставили», старается не путаться под ногами, так что Гриммджо вполне может развернуться и не сдерживаться. А Улькиорра совершенно спокойно ушел с таким же флегматичным отморозком, как и сам. Гриммджо ощущает их даже за пару кварталов от себя. Даже сквозь забивающий все приторный запах рыжего выскочки. О, этого он и на пороге смерти бы не потерял. Не после того, что шинигами с ним сделал. Поэтому, когда навязчивый отголосок вдруг исчезает, его в миг пробивает холодная дрожь. А когда понимает, что рыжего в городе нет вообще, то еле удерживается от паники.       На разрушенном пепелище странный Панамочник приводит в чувство кошку. Рядом валяется другой шинигами, и отчего-то он кажется Гриммджо знакомым. Энергичное вытрясание из последнего, куда они дели Куросаки, ничего не дает – шинигами лишь принимает боевую стойку. И стоит только Сексте шагнуть вперед, как очухивается Урахара.       – Не надо, Ишшин. Может и к лучшему…       У Джаггерджака нет времени слушать их препирательства, Урахара и так знает это. Поэтому просто открывает перед ним сенкаймон.       В зыбком переходе промозгло и сыро, и чем-то напоминает погодку Уэко. Он усмехается привычной мысли и сосредотачивается на рейяцу шинигами – как игла в стогу сена. Здесь сила не окрашена характерным, «личностным» откликом. Переход как огромное болото, в котором утонуть – проще, чем хакама подвязать. И где его найти? И не забыть при этом, что в болоте водится бешеный «аллигатор» – Котоцу, который перекусит тебя на раз. Это тебе не унылая гарганта, проход по которой подобен ленивому взмаху меча. Мир живых и мир мертвых гораздо ближе, чем Сообщество и грунт. Путь к перерождению еще нужно заслужить. А остаться в этом болоте может разве что только законченный псих. Которым, по всей видимости, и является Куросаки, потому что Гриммджо чуть не валится на него, споткнувшись от неожиданности. Какого черта? И тут же повторяет мысль в слух. Да только шинигами никак на праведный гнев не реагирует. Не реагирует вообще ни на что, сколько бы арранкар его ни тряс. Рыжий бледен до синевы в неверном свете, холодный пот собирается на висках и ключицах. Тело замерло в позе лотоса, а ладони стиснуты между собой до хруста костей. И Гриммджо это очень не нравится. Медитировать сейчас явно не лучшее время, а место – и подавно. Да и из любого сна Джаггерджак бы его вытащил, только если… Только если шинигами не затянуло во внутренний мир. А, судя по позе, его не просто затянуло – он сам туда ушел. Вот только для чего? Предположений у Гриммджо нет, а значит, Куросаки должен сам ему рассказать. И чтобы не стало поздно, ждать его добровольного ответа арранкар сейчас никак не может. Не тогда, когда на кон поставлены их жизни. А значит, он сам у него спросит.       Насильственное вторжение отдается колющей болью в затылке. Он валится на колени, выставляет вперед руки, и тут же в ладони впивается мелкое крошево камня. Он сосредоточенно вдыхает сквозь стиснутые зубы и поднимает голову: перед ним – полузатопленный мир. Небо, вода и хлипкие остовы разрушенных зданий, и все такое, к черту, сине-белое, что его начинает тошнить. В его внутреннем мире не было красок, как не было красок в Уэко Мундо – они были одинаковыми. А у мелкой занозы в заднице – вода и соль в воздухе. Гриммджо морщит нос и озирается. Чего ради его понесло в гости к своей душе? О чем можно думать в такой момент? В спину подталкивает порыв ветра, и он следует за ним по осколкам бетона. Рыжий где-то здесь, совсем рядом. Шумный выдох у правого бедра заставляет его привычно вздрогнуть, а потом пальцы легко пробегают по костяной шкуре – Пантера укажет ему дорогу. Они перемещаются длинными прыжками, и арранкару уже начинает надоедать эта экскурсия, когда Пантера вдруг резко останавливается. Он замирает следом за ней, а камень под его ногами внезапно обваливается. С неуклюжим всплеском он валится в глубину, а меч остается на разрушенной колонне.       С приступом паники удается справиться только через добрый десяток секунд, пока тело опускается сквозь толщу воды. Он выталкивает из себя оставшийся воздух, а потом вспоминает, что это – всего лишь физиология, и надобность в кислороде преходяща; при всем желании захлебнуться во внутреннем мире шинигами он не сможет. Шинигами. Мысли тут же возвращаются к исходной точке, а по нервам бьет судорогой. Он оглядывается в мутном пространстве, но отклик идет снизу, из сумрачной бездны, и он торопливо дергается к ней. Да только все равно не успевает. Куросаки выпускает свой меч из рук, а его занпакто уже готовится нанести смертельную рану. Какого ляда ему приспичило сражаться с собственной сущностью?! Раздражение мгновенно превращается в полыхающую злость, и он бросается к рыжему что есть сил. Чертов Куросаки почти улыбается, готовый принять смерть. Чертов меч почти плачет, готовый убить. А у Гриммджо зубы сводит от этого блядского трагизма. Ну не может Куросаки по-другому – без соплей и без надрыва. Последним рывком арранкара выносит на линию удара между противниками, и он успевает еще подумать, что довольно быстро расквитается со всеми долгами, прежде чем его накрывает боль и надоевшая темнота.       Гриммджо       ***       Жидкий огонь прокатывается по всему телу. Кости выворачивает наизнанку, мышцы перетягивает жгутом, а мозг плавится как воск под напалмом, моментально испаряясь. Он жарко выдыхает и не может сдержать надсадный стон. Куросаки. Банкай. Блядь. Он затянул его в свое чертово перевоплощение! Теперь все внутренности походят на фарш. Надеюсь, тебе так же хреново, Кур-р-росаки…       – И даже более чем.       Тенса рассеянно кивает головой, прислушиваясь к необычным ощущениям. Уши Пантеры под его рукой подрагивают, так же прислушиваясь к обновленному внутреннему миру – в Уэко Мундо вдруг появился океан, и мечи удобно устроились на его берегу. Только удочки не хватает в руках Зангетсу, закатавшего штанины по колено и лениво бултыхающего босыми ногами в набегающих волнах.       Джаггерджак отплевывается от песка, задыхается и кое-как приподнимается на локтях. Вода так близко и так призрачно далека от истерзанного тела, что он готов отдать все, что угодно, только бы добраться до нее.       – Это называется «жажда».       Мечи синхронно скашивают взгляд в его сторону, а арранкар не оставляет попыток доползти до эфемерных волн. Живительная влага оседает испариной на нёбе, перетекает мимолетным облегчением по телу, и он позволяет себе зажмуриться от наслаждения.       – Какого хрена?..       – Это человеческие чувства. Арранкары о них забыли.       Пантера загребает хвостом прибрежный песок, а меч с интересом продолжает его разглядывать.       – Тебе не стоило вмешиваться. Чем это может обернуться для вас обоих, я теперь не знаю.       – А раньше что, знал?       Гриммджо злит его напускное спокойствие. Что-то он недоговаривает. И это «что-то» гораздо больше пустых фраз.       – Если бы ты не вмешался, он получил бы огромную силу, а потом потерял бы все. Одноразовая сделка.       – А теперь?       – А теперь… Он получил тебя, и что будет дальше – не предугадать.       Хвост Пантеры уже намел небольшой курганчик за спиной Зангетсу, и Джаггерджаку тоже невыносимо хочется хоть как-то выместить свое раздражение.       – Зато я знаю, как проверить – я отсюда сваливаю.       Арранкар тяжело переворачивается на спину, пыхтит и долго пытается сесть. Голова нестерпимо кружится, перед глазами – сплошной черно-синий узор, а к горлу моментально поднимается соленый комок.       – Не так быстро. Он еще не сделал ничего из того, ради чего сюда пришел.       – Что я пропустил?..       Дребезжащий голос проходится жалящим рефреном по ушам, а слева от Гриммджо валится на задницу белая копия Куросаки. Пантера поднимает голову с колен Зангетсу и издает угрожающее рычание, но пальцы меча чуть давят на ее холку, и она возвращается обратно. Молчит, но пристально следит за каждым движением пустого.       – О, у нас в гостях арранкарские кошки!       Патлатый омерзительно скалится, и Гриммджо уже готов пересчитать все его зубы своим кулаком, как меч подает голос.       – Не стоит кусать руку, которая тебя кормит.       Зангетсу почти улыбается, вкрадчиво проговаривая слова, а у арранкара медленно, но верно срывает крышу.       – Да какого ж хрена?!...       – А ты еще не понял, киса? Мы теперь все под Королем…       Хичиго глумится над ним с ожесточенной обидой и начинает нервно загребать песок руками, сооружая небольшую горку.       – О! Притопал! Вот сейчас пойдет потеха…       Он усмехается и поводит плечами, прислушиваясь к действиям Хозяина, а Зангетсу лишь вздыхает на озадаченное лицо арранкара.       – Ты, наверное, не ощущаешь того, что происходит снаружи так, как мы. Но если сосредоточишься, то сможешь увидеть.       Подбородком он указывает на бесконечную даль горизонта, и Гриммджо с остервенением сжимает зубы, вглядываясь в черно-синее пространство. А потом, действительно, перед глазами встают смутные образы, с каждой секундой все четче и четче обретая границы. К моменту, как он успокаивается окончательно, горизонт пропадает из виду, а на его месте возникает Каракура.       Гриммджо       ***       Мерзкая тварь даже отдаленно не напоминает Айзена. Не человек и не шинигами, не арранкар и не пустой. Выкидыш Хоугиоку. Мутировавшая рейяцу. Чего ради лисий шинигами пытался украсть этот камень? Обычному капитану не справиться с подобной силой. Только такой же мутации. Слепой Тоусен и то был честнее, выбрав себе противника «по зубам». А теперь придется отдуваться этому рыжему выскочке. И им заодно, всем табором. Джаггерджак чертыхается про себя и сжимает кулаки.       – Не дрейфь, киса. Король справится.       Голос пустого срывается на последней ноте, и вместо ободрения отдает неподдельным беспокойством. Арранкар не реагирует на реплику – он сейчас весь сосредоточен на Куросаки и силе, что его переполняет. Во время боя во внутреннем мире Джаггерджака поднималась песчаная буря, наметала барханы и долго сочилась вездесущим песком. В мире Куросаки – даже волны остаются умиротворенно-спокойными. Ветер ровный, руины незыблемы. Гриммджо на миг пугается этого холодного безразличия и украдкой кидает взгляд на Зангетсу и Пантеру – те абсолютно флегматично равнодушны. Зан продолжает гладить костяную «шерсть» на загривке, а другой рукой изредка кидает камни в набегающую пену.       – Не отвлекайся.       А вот пустой с трудом пытается усидеть на одном месте. Ерзает, оглядываясь на горизонт, скалится, вздыхает и дергается. От его мельтешения рябит в глазах, и Гриммджо послушно возвращается к действу снаружи. А смотреть есть на что – Айзен разошелся не на шутку и грозится перепахать полгорода прицельными ударами. Бешеный «кладоискатель», блядь. Куросаки молчит, чуть хмурится и выжидает. Ждет, когда Хоугиоку войдет в полную силу и превращение завершится. Ждет, когда сможет нанести один решающий удар. Волны серо давно уже не обжигают, движения Айзена кажутся слишком медленными, а попытка заточить рыжего в клетку – вообще откровенно смешной. И только на привычную команду они не могут не отреагировать. Тихим голосом Куросаки произносит: «бан-кай…», и Зангетсу мягко приваливается к телу Пантеры, закрывая глаза.       – Эй, старик… Хотя, ты уже не старик. В общем… Ты не помри там.       Хичиго переползает к Зангетсу и устраивает свою ладонь на лоб меча. А тот лишь слабо улыбается, но молчит. Пантера косится на пустого и чуть приоткрывает пасть, обнажая ряд клыков и предупреждая о том, что ему не стоит трогать меч. Хичиго руку убирает, но не отодвигается. Лишь показывает ей длинный синий язык.       Гриммджо хочется заорать в голос о том, что сейчас не до их пререканий, но не может выдавить ни звука. Кровь набатом ударяет в виски, и он мгновенно покрывается ледяным потом.       – Последняя Гетсуга Теншо…       Из него как будто разом вынимают все кости. Кровь в венах испаряется, а рук и ног он больше не чувствует. Нет больше ни страха, ни ненависти. Лишь абсолютная всепоглощающая пустота. Наверное, это и есть смерть. Он тяжело опускается на песок, на автомате отмечая, что пустой, Пантера и меч уже упали в обморок. Последнее, что он видит – это искаженное лицо монстра, разрубаемое надвое, а потом весь мир погружается в поднимающийся океан, а он проваливается в его бездну.       Ренджи       ***       – Ичиго!..       Он окликает его охрипшим голосом и тут же тяжело закашливается, харкает кровью, но продолжает хромать в сторону рыжего. Куросаки вял и отстранен. Форма шинигами потрепана, рукава оборваны в лохмотья, но на самом нет ни царапины. Только дыхание поверхностное на слабой улыбке да тени под глазами аккурат как у Ханатаро. Он склоняет голову чуть набок и смотрит куда-то сквозь Абараи.       – Ичи, прием!       Ренджи фыркает и забирает лицо рыжего в свои ладони. Пачкает кровью, но на это сейчас обоим глубоко наплевать.       – Где Айзен?       – Где-то на дне…       Куросаки пожимает плечами, и его взгляд становится чуть осмысленней, указывая на колоссальный и прямой, как нож, разлом в скалах. Абараи бы присвистнул от удивления, если бы губы не ходили ходуном от нервного перенапряжения. Горячка боя на грунте выжала его досуха, и он боится даже представить себе, что произошло здесь. Сколько сил на это ушло, и как с этим справится молодой шинигами. Он садится рядом, устало приваливается к плечу Ичиго и облегченно выдыхает.       – Значит, выживем…       Куросаки не отвечает, а потом вдруг теряет сознание, медленно сползая на землю.       – Ч-черт!.. Унохана-тайчо!..       Куросаки отправляют к Урахаре. Ренджи наскоро бинтуется и сопровождает рыжего, так и не выпавшего из бессознанки. Его устраивают на футоне в дальней комнате. Измотанная Иноуэ бросается к нему, а Ренджи обращает внимание на незнакомого шинигами, ошивающегося в комнате.       – Это еще кто?       – Я тебе потом объясню.       Рукия привычно шипит, вцепляясь в его плечо, и он морщится от боли в руке. Потом, так потом.       – Боюсь, это не поможет.       Урахара непривычно серьезен и даже забывает про свой излюбленный веер. Он останавливается в дверях, разглядывая подрагивающий купол над безвольным телом.       – Он не ранен. Арранкар-сан, позволите задать вам несколько вопросов?       И только тут Ренджи замечает зеленоглазого и квинси в углу комнаты.       – А остальных попрошу погулять…       Ухмылка опять приклеивается к лицу Панамочника, и Абараи поспешно шагает в коридор – с того станется дать пинка для ускорения. Они собираются во дворе. Иноуэ, Рукия, Исида, Чад. Мелкая, как и обещала, рассказывает про новенького шинигами, оказавшегося на самом деле «стареньким» и, по совместительству, отцом Куросаки. А Ренджи отрешенно подмечает, что нигде не видит Джаггерджака. Ему безумно хочется курить, и он садится прямо в пыльную траву, выуживая из-за пазухи мятую пачку.       – Черт, последние…       Он бурчит себе под нос и равнодушно разглядывает по-прежнему безмятежно-голубое небо. Усталость наваливается многотонным валуном, и он почти засыпает под негромкий голос Рукии. Ровно до того момента, как возвращается Шиффер. Он переводит взгляд с одного на другого, ни на ком не задерживаясь, и только Исида осмеливается задать мучающий всех вопрос.       – Что с Куросаки?       Точнее, два.       – …и где Джаггерджак?       Арранкар тихонько вздыхает и сосредотачивается на нем, фокусируясь глаза-в-глаза.       – Ку… Куросаки применил специальную технику для того, чтобы уничтожить По… велителя.       Он запинается на именах, как будто впервые их произносит. Определенно, Ичиго опять вляпался по самые булки.       – Она подразумевает под собой использование всей силы шинигами.       Ренджи прикусывает губу и встречает шокированный взгляд Рукии. Пожалуй, только шинигами поймут, что конкретно значит эта фраза. Да квинси догадается через полминуты. Но это уже не важно.       – Секста был в его внутреннем мире в тот момент. Что с ним стало, я не знаю.       – Но он ведь жив?       Иноуэ заламывает руки и начинает ходить кругами по маленькой площадке перед домом.       – Они оба живы. Сейчас шинигами пытаются придумать как их «разделить».       – Думаешь, получится?       Исида, как всегда, думает сначала о плохом.       – Не знаю.       Улькиорра поводит плечами, а Ренджи, не сдержавшись, фыркает.       – Чтобы Куросаки да не справился?       – Ренджи, мы не можем утверждать…       Рукия вторит Исиде и, как обычно, опять не понимает, чем злит старого друга.       – Да брось. И не из такого дерьма выбирались.       Она с Исидой опять солидарно хмурится, а Ренджи встречает внимательный взгляд арранкара.       – В пору придумать какой-нибудь план.       Он настырно затягивается тлеющим фильтром, позволяя бесстыдно рассматривать свою реакцию. А потом Улькиорра выдает что-то навроде кивка и задумчиво цедит.       – Определенно.       Улькиорра       ***       Вытянувшиеся лица друзей Куросаки выглядят смешно. Только диковатый шинигами плюет на все условности и предрассудки. Похоже, только он понимает и принимает Куросаки всего, без остатка. Со всеми странностями и заморочками. Он действительно на его стороне.       – Пошли. Подкинем им пару идей.       Абараи кивает на дом и неторопливо поднимается на ноги. Солнце вспыхивает кровавыми бликами в неопрятном хвосте, а сам он чихает в дверях.       – Будь здоров, Нахлебник-сан.       Панамочник тут как тут, усмехается в складки веера. Только глаза не смеются.       – И вам не хворать…       Шинигами, забывшись, ехидничает и тут же смущенно перебивает сам себя.       – Как нам помочь Ичиго?       – О, безусловно, без вас мы не справимся.       Урахара вроде и кривляется, но между тем и говорит серьезно. Улькиорра ловит на себе предвкушающий взгляд и невольно вспоминает одержимого Заэля. Есть у них что-то общее.       Оставшиеся во дворе начинают суетиться, но шинигами останавливает бессмысленные метания жестом, а их уводит обратно к Куросаки.       – Ваши мечи станут проводниками для их сущностей.       Урахара присаживается в изголовье и помахивает веером в темпе нервного паралитика. Однозначно, выдержка – не его конек. Улькиорра и Абараи солидарно пожимают плечами, располагаются по разные стороны от безвольного тела и достают мечи. Прикасаются лезвиями к рукам Куросаки и замирают на бесконечно долгую секунду. А потом проходит минута, вторая, третья. На пятой не выдерживает Абараи – вот у этого терпения не хватит даже на вдох.       – И долго нам так сидеть?       – А ты куда-то торопишься, Нахлебник-сан?       Панамочник почти обижается, а Абараи вспыхивает. Зря он дергается. Ведь никто не думает, что он не хочет помочь рыжему. То, что он беспокоится, видно невооруженным глазом. Они все тут за него беспокоятся. И Улькиорра вдруг ловит себя на том, что почти не удивлен этому. Принять их беспокойство оказалось слишком легко. Как данность.       – До бесконечности, Абараи-сан.       От дверей слышится усталое раздражение, и Исида останавливается в ногах Куросаки, встречая усмешку Урахары.       – Пока не подтолкнете своей рейяцу…       Ну конечно, кто же, кроме квинси, знает о духовной энергии все, если не больше? Они ведь даже не подумали о том, что можно просто применить немного силы. Абараи смотрит на него, сосредотачиваясь, а арранкар медленно выдыхает через нос. Легкий толчок оказывается синхронным. Мизерным – на что хватило ума у обоих, потому что в противном случае они просто покалечили бы Куросаки. Но и этого более чем достаточно – ответным всплеском их раскидывает в разные стороны, припечатывая к стенам. Абараи улетает сквозь седзи в коридор, Панамочник рушится на шкаф, квинси валится ничком в самом дальнем углу, а Улькиорра сползает на пол по стене. Куросаки, даже в забытьи, горяч и порывист. От тела Сексты идет чуть видимый сухой обжигающий жар. Он тяжело рвано выдыхает сквозь зубы сгусток крови и тут же закашливается. Улькиорра медленно встает и склоняется над шестеркой. Кожа того раскалена, как будто плавится изнутри от серо. Даже дыхание как из печки. И Шиффер уже абсолютно ничего не понимает.       Панамочник перебирается поближе, внимательно приглядывается и прислушивается к обоим телам. Абараи помогает подняться Исиде, и они тоже не могут оторвать от них встревоженного взгляда.       – Секста, ты меня слышишь?       Улькиорра пробует на удачу, но тот вдруг болезненно морщится и сорванным тихим голосом выдает несколько настолько непечатных слов, что Кватро хочется недовольно прицыкнуть на него.       – Сам… как думаешь?       Гриммджо жмурится и наконец чуть приоткрывает глаза. Садится, опираясь на подставленный локоть Шиффера, и снова сплевывает красным.       – Что-то не так…       Джаггерджак с квинси начинают одновременно. Первый заполошно оглядывается по сторонам, а второй заполошно оглядывает его.       – И я даже знаю что…       А Абараи в это время приподнимает Куросаки, перетряхнувшегося навзничь. Осторожно похлопывает по щекам и усаживает, когда тот начинает стонать.       – Оя, оя…       Смешок Урахары выглядит совсем нелепо, но Улькиорру тоже тянет посмеяться – от безысходности. Квинси сказал, что что-то не так. Секста дергается, как будто потерял свой меч. А у Куросаки в челке – ярко-голубая прядь. Меч. Волосы. Меч… Нет, это не смешно. И Джаггерджак тут же бросается к Ичиго.       – Куросаки! Верни мой меч!!       И даже Абараи тут не поможет – арранкар трясет его как тряпичную куклу из стороны в сторону. А тот пускает фонтан крови из носа и заново валится в обморок. На этот раз – надолго. Вот тебе, Гриммджо, расплата за все твои грехи. Недаром говорят, что «любопытство погубило кошку». Тебя оно подставило с первой встречи. И никто тебя не просил лезть к нему. Сейчас можешь смело плясать на своей могиле.       – Почему это произошло?       Абараи отмахивается от громких безумных воплей, и квинси тоже заинтересованно пододвигается ближе к шинигами.       – Я могу только предположить…       Урахара по привычке закрывается веером, и желание убить его возникает у всех троих одновременно.       – Последняя Гетсуга Теншо забрала все его силы, а рейяцу больше не может накапливаться в теле. Это как если бы прорвало плотину – вода-рейяцу уходит свободным потоком. Поэтому Куросаки-сану нужен был какой-то «заслон», «якорь», за который его сила будет держаться. А раз сила арранкара была внутри него в момент «прорыва», то она и осталась сдерживать чужой поток, чтобы не вылиться вместе с ним.       – И долго мне его «держать»?!       Джаггерджак оставляет в покое бессознательное тело и рычит от бессилия.       – Пока не «наполнится», то есть не восстановит силы.       Панамочник пожимает плечами и усмехается уже открыто.       – Если бы не ваше вмешательство, Куросаки-сан больше не смог бы быть временным шинигами. Вы его спасли.       На это Секста опять начинает метаться по комнате, но Урахара ничего не хочет слушать, поспешно выпроваживая всех за дверь. Абараи пересказывает случившееся друзьям, Джаггерджак продолжает беситься, а Улькиорра вдыхает глубоко-глубоко, полной грудью, свежесть наполненных синевой сумерек. После Уэко все здесь кажется слишком цветным и ярким. Вот, значит, как теперь повернулось… Он лениво рассматривает разношерстную толпу и почему-то вдруг чувствует себя необычно-потерянным, вырванным из полотна мироздания, одиноким… Как будто Куросаки был единственным, кто связывал их миры и всех их вместе. Хотя, почему «как»? Так оно и есть. И возможно, еще и поэтому так буйствует Гриммджо. Тоже чувствует эту пустоту. Зато теперь арранкар полностью отплатит шинигами за свою жизнь. А чем расплачиваться ему, Улькиорре?       Бьякуя       ***       В магазине Урахары шумно. Несмотря на ранний час, со двора слышны громкие голоса. И Бьякуя только вздыхает – общаться с риокой и так тяжело, а неприятные новости тот вообще не выносит, так что ему опять будут мотать нервы. И представшая перед глазами картина ничуть его не удивляет: Куросаки снова орет.       – Да можно подумать, я тебя за уши тащил!! Ты сам влез в мой мир и сам подставился! А теперь я виноват?! Я не могу это контролировать!       – Да что ты вообще можешь?! Недошинигами! Слабак!       Джаггерджак хватает его за грудки и ощутимо встряхивает, Куросаки вырывается, и между ними тут же влезает Абараи.       – Да хватит вам! Никто ни в чем не виноват! Достали уже!..       – Оставьте их, Абараи-сан. Им только в радость.       Квинси брезгливо морщится, но остается спокойным. Усаживается рядом с другим арранкаром, отрешенно наблюдающим за сценой во дворе, и складывает руки на груди. А в доме идет бурная возня Урахары со своими помощниками и Шихоин. Только сутки прошли с окончания боя, они почти все ранены и нуждаются в отдыхе, и только у этих двоих энергия бьет через край.       Его появление остается незамеченным всего несколько секунд, но спорщики опять возвращаются друг к другу.       – …как будто мне забот мало было! И еще эта челка клоунская…       – Клоунская?! Да я тебя сейчас в блин раскатаю, Куросаки!       – Кишка тонка!       – Абараи-фукутайчо…       А вот стоит подать голос, как лейтенант вмешивается уже более основательно. Раздает два крепких подзатыльника, зная, как капитан не любит склок, и те пораженно замирают.       – Угомонитесь.       Даже голос меняется – как будто младших офицеров строит на плацу. У него настолько дельно это выходит, что Бьякуя каждый раз поневоле останавливается, наблюдая. Зычный веселый голос, компанейский характер, справедливый и в меру строгий командир. Его уважают. А вот Бьякую боятся. И что из этого лучше, он не знает.       – О, Кучики-сан собственной персоной. Какие новости?       Ажиотажа Урахары он не разделяет от слова «совсем». Но раз Куросаки пока не может явиться в Сейретей, то Бьякуе приходится выступать глашатаем воли нового Совета. И ему же придется выслушивать все недовольные крики. В прошлый раз ходил Укитаке – и одному Кёораку известно, как он смог так спокойно договориться с этой взрывоопасной смесью. У него не получится. Если только Абараи не поможет.       Они переходят в дом, и Бьякуя и рад бы просто вывалить это на Куросаки и вернуться в отряд, да не получится. Без шансов. Урахара прячется за веером, квинси замирает в углу, Куросаки и Джаггерджак расходятся в разные стороны под суровым взглядом Абараи, и только Шиффер без тени эмоций встречает его взгляд.       – Вы можете вернуться в Уэко Мундо. Шиффер – хоть прямо сейчас, Джаггерджак – после того, как восстановит силы. Готей не будет преследовать вас двоих, пока вы не нарушаете законы наших миров.       Это и приговором-то назвать нельзя. От них просто отмахнулись, будучи занятыми более серьезными делами: восстановлением баланса, выжившими пустыми и подсчетом потерь. Весьма цинично думать, что раз их кто-то однажды победил, то с ними может справиться любой.       – А если они решат остаться здесь?       А риока сразу чует подвох.       – Я уже предупреждал тебя об ответственности, Куросаки. Так что ничего не изменилось. В таком случае будет необходим кто-то, кто будет контролировать их действия в течение года – столько продлится «испытательный срок».       – То есть соглядатай?       – Тебе-то что? Тебе все равно от этого не отмахаться.       Куросаки вмиг переводит озлобленный взгляд на Сексту, и Абараи тут же вмешивается.       – Джаггерджак, Куросаки, просто дослушайте.       – Именно. По известным причинам, Джаггерджак и Куросаки будут связаны этим соглашением. И неважно насколько долго будут восстанавливаться их силы.       Ичиго хмурится и молчит, а потом вдруг оборачивается к Кватро.       – А что решил ты, Улькиорра?       Вопрос кажется странным. Никто из них даже и подумать не мог, что тот будет выбирать. Это дело решенное. Но арранкар вводит всех в ступор тихой репликой.       – Я остаюсь.       Изумление абсолютно неподдельно, и только Куросаки кивает как ни в чем не бывало, а потом усмехается Бьякуе.       – И кто будет его наблюдателем?       Взгляды почему-то прикипают к Урахаре, и тот удивленно паясничает.       – С чего бы вдруг?       – Я буду.       Предложение квинси повергает в еще больший шок, и они пораженно застывают. Немая сцена длится почти полминуты, пока Бьякую не дергает за язык.       – Не выйдет. Силы не равны.       – А кто тогда? Чад? Или, даже не вздумайте, Иноуэ?       Риока тут же подбирается, хмурится и добавляет сталь в голос.       – Я вполне могу…       – А ты не надорвешься, Куросаки?       Джаггерджак ухмыляется, тоже злится, но даже он понимает, что если Кватро вдруг решит взбрыкнуть, то никаких сил ни квинси, ни рыжего, тем более в таком состоянии, не хватит, чтобы ему противостоять. А пока суд да дело, он успеет разнести пол-Каракуры. И он не понимает этой готейской беспечности. Он, например, четверке не верит ни на гран. И судя по окаменевшему лицу капитана, тот не верит тоже. Только Абараи с Куросаки одинаково упрямо настроены.       В споре взглядов побеждает Бьякуя.       – Тогда квинси. И ты действительно не выдержишь в случае чего, Куросаки.       Мнения Улькиорры на этот счет не спрашивает никто – хватило лишь раза, чтобы тот открыл рот. Кучики достает из-за пояса два узких браслета и двигается к Сексте. Подзывает Куросаки, активирует специальное заклинание кидо, замыкая одного на другого. Те шипят на болезненную волну рейяцу, и Джаггерджак тут же обещает.       – Я убью тебя, Куросаки, после всего.       – Обязательно.       Рыжий не остается в долгу, а Кучики уже переключается на квинси с четверкой. Те процедуру проходят молча, даже почти не смотрят друг на друга. А у Бьякуи возникает странное ощущение, что это ничем хорошим не кончится. Однозначно. И ни для кого.       Гриммджо       ***       Устроились они, на самом деле, неплохо. Панамочник предлагал воспользоваться гигаем, но ему и в духовном теле замечательно – можно совершенно спокойно бродить по всему городу, изучая и осматриваясь. Раньше у него на это не было ни причины, ни надобности. А теперь это здорово помогает справиться со скукой. Ровно до того момента, как Куросаки вернется из своей чертовой школы, и они смогут наконец, не сдерживаясь, размяться. За неимением возможности драться на мечах, он с лихвой компенсирует это кулачным боем в подвале Урахары. И это – ни с чем не сравнимое удовольствие. Куросаки бесит его и сам бесится, а доводить его до белого каления так же здорово, как полоснуть хорошенько когтями ресуррексиона по горлу. О, он навсегда выбьет всю эту жалостливую дурь из все-еще-не-шинигами. Чтобы больше неповадно было заниматься благотворительностью. И себе лишний раз напомнит, что инициатива, как всегда, наказуема.       Куросаки заводится с пол-оборота. Первый месяц на грунте они почти не отлипают друг от друга. Джаггерджак сильнее физически, но рыжий ловок, быстр и настырен в своей импульсивности. На второй – они и мысли не могут допустить, чтобы прогулять эту своеобразную «тренировку».       Гриммджо привычно слизывает кровь с разбитой губы – кулак рыжего пришелся по касательной, зацепив маску, но довольно ощутимо мазнул по зубам. Куросаки что, придурок, лупить по кости со всей силы? Хотя, это не так уж и важно – под вечер придет Иноуэ и излечит их помятые тела. А потом Джаггерджак вконец обнаглеет и припрется спать на диван в гостиной шинигамского дома. Рыжий на это может лишь поразиться терпению домочадцев Урахары, которые и уломали отца «пригреть кошака на шее». Выдержали почти два месяца, прежде чем взвыть благим матом – им и Урахары хватало с избытком. Но в подвал пускали. И поначалу даже присутствовали на показательных боях, пока не надоело. А надоело всем достаточно быстро, в отличие от сумасбродной парочки.       Драться с Куросаки – это как ходить по лезвию меча – опасно любым непродуманным движением. И это вызывает яростный восторг и исступленное желание победить. От первого реванша в простой недолгой потасовке, когда он зажимает рыжего болевым и мордой в искусственный камень скалы, ему хочется удовлетворенно зарычать. А еще – вцепиться клыками в загривок и свернуть позвонки. Но эта вспышка проходит достаточно быстро – она – всего лишь отголосок его прошлого, часть безудержного голода Пантеры. И он почти сочувствует Куросаки – если она покажет ему эту часть… то, вкупе с его собственным пустым, все однажды может выйти из-под контроля. В такой ипостаси бояться нужно было не арранкаров – бояться нужно было шинигами. Гриммджо еще хорошо помнит полыхающую рейяцу над Лас Ночес, когда рыжий ушел за Кватро. Это действительно пугает.       А с другой стороны – без Пантеры он чувствует себя как будто голым. Поэтому и хочется что есть силы вдарить, причинить боль и страдание, поглотить…       Драться с Джаггерджаком – как будто биться головой о стену, балансируя надо рвом с пираньями – чуть расслабишься, и от тебя не останется ничего. Разве что изжога. Поэтому он и не дает Куросаки расслабляться. Следует за ним неустанно. Потому что с каждым днем все хуже и хуже может переносить расстояние между ними. Поход в его дом – одна из причин – он почти не чувствует Пантеру. Ему нужно быть ближе. Ему нужно стать сильнее, иначе этот своеобразный «отпуск» может затянуться до бесконечности. А он очень не любит ждать.       Куросаки поразительно живой, яркий и гибкий во всех отношениях. Неспроста он зацепил его с самого первого столкновения. Поначалу он казался лишь наглым дохляком, бахвалящимся выскочкой, но с каждой новой встречей невольно приходилось признавать, что так-то оно так, но и растет он очень быстро. Мужает на глазах, хотя сам еще совсем мальчишка. А в Уэко он почти не узнал его с этим всепонимающим взглядом карих глаз. И он не просто стал наравне, он ушел далеко вперед, имея при себе лишь одно желание: защитить близких ему людей. Арранкарам этого не понять. Они бы не стали защищать ни одного пустого. А вот то, что Куросаки и их теперь приписывает к «своим» вообще ни в какие ворота не лезет. Противника щадить не надо, его нужно убить. Да только рыжий опять все делает по-своему. И ни один из них не смог бы предположить, что все закончится именно так.       Улькиорра       ***       Бледный свет раннего утра пробивается сквозь легкие шторы. Просыпаться здесь было непривычно ото всего, начиная с мягкой постели и заканчивая шумом машин с улицы. Странно и одновременно как будто знакомо. Что-то вроде «мышечной памяти». Улькиорра вчера наткнулся на какой-то медицинский справочник в богатой библиотеке дома квинси – и термин впился в мозг. Его не столько интересовало содержание книги, сколько само умение читать. Раньше он даже не задумывался об этом. Раньше. А теперь вот как все обернулось. Прожить год в Каракуре, не привлекая внимания и не дергаясь – что за странное «наказание»? «Проверка на вшивость», как выразился Куросаки и был, конечно же, прав. Для их пребывания в мире живых Сейретею нужны были гарантии, и они посадили их на короткий поводок. Ограничитель силы не позволял использовать ресуррексион и скрывал рейяцу. Неплохо, если хочешь спрятаться, и неприемлемо, если хочешь сражаться. Сражаться хотел Джаггерджак, а он… Он, пожалуй, больше ничего не хотел. Бывший господин давал силу и цель – уничтожить. Но пришел шинигами и оказался сильнее. И он хотел мира. И Улькиорре ничего не оставалось, только как подчиниться. Потому что и у него одно желание все-таки было – выжить.       Возвращаться в Уэко не имело смысла. Лишь разруха и песок. Остался ли кто-то в живых из арранкаров его не волновало – подчиняться кому-либо еще он не собирался, а подчинять самому не было никакой выгоды. Ни сила, ни власть в пустом мире не имеют значения. История с Айзеном его разочаровала. И, вопреки всем его амбициям и настроениям, Кватро захотелось чего-то нового. Увидеть мир живых не через зрачок гарганты, а самому, воочию, вспомнить каково это. Ведь здесь слишком много ярких красок и слишком много жизни, чтобы вот так сходу разобраться одному мертвому арранкару.       Его желание удивило всех, кроме Куросаки. Тот отчего-то думает, что понял его мотивы, но арранкар не спешит его переубеждать. Гораздо ближе к правде оказывается квинси – раз предложил выступить его «надзирателем». Ни тени страха не мелькнуло на его лице, а значит, он уверен, что арранкар пока не собирается «буйствовать». Скорее он вынашивает какой-то коварный план или готовится к чему-то. Поэтому квинси хочет за ним проследить. Весьма рациональное и логичное заключение. Улькиорра подумал бы так же, окажись на его месте. Это Куросаки склонен доверять, пусть и бывшим, врагам, а Исида везде видит противоречие. Арранкара опять удивляет этот «калейдоскоп» – тот не только не доверяет ему, но и в шинигами сомневается. Может быть, не так сильно в Куросаки, но к остальным питает загадочную озлобленность. И Кватро не может это игнорировать.       Квинси приводит его в свой дом. Просторная квартира на последнем этаже в простой многоэтажке на другом конце города. Обширная библиотека из старых книг, аскетизм и почти стерильная чистота. Странно для шестнадцатилетнего подростка. Абсолютно. Но его устраивает. В пику он даже согласился на гигай, чтобы не отставать от закидонов квинси. «В Риме поступай как римлянин» – находит он лишнее подтверждение правильности своей теории в очередной книге, и пытается привыкнуть к новым обстоятельствам. Точнее, научиться превозмогать их. Например, это – блеклое утро, прохладные простыни, тонкий запах чая с жасмином… Исида уходит в школу, не дожидаясь его на завтрак. Но стол всегда накрыт на двоих, а в холодильнике – и обед, и ужин; и даже после краткого инструктажа он наверняка сможет воспользоваться микроволновкой. Но есть почти не хочется. Гигай устроен по полному подобию человеческого тела, и Урахара предельно ясно объяснил, как ухаживать, как освобождаться при необходимости, и как сильно беречь его прекраснейшее творение. И арранкар старается выполнять пожелания. Хотя бы ужинать. И опять в одиночку – Исида приходит поздно, что-то перехватывает и усаживается за учебники. Они почти не разговаривают. Несколько фраз о повседневной рутине – вот и весь разговор. Гораздо больше времени они проводят в молчании. В редкие вечера, с книгами, на разных концах дивана в библиотеке. И проходит достаточно много времени, прежде чем квинси сам заводит с ним непринужденную беседу. Почти месяц. И почти «не-при-нужденную».       – Не стоит так на меня смотреть, я могу неправильно тебя понять. Просто скажи.       – Почему ты живешь один?       Улькиорра откладывает бесполезную теперь книгу и в открытую разглядывает мальчишку. Очевидно, что комната, в которую его определил квинси, раньше кому-то принадлежала. Мужчине, если судить по характерной обстановке. И он уже прекрасно знает, что шестнадцатилетние подростки не могут жить одни. По целому ряду причин. Он хочет выяснить этот ряд у квинси.       – Потому что мой дедушка умер.       Исида от чтения не отвлекается, но деланно-равнодушный вид не обманул бы и Ямми.       – А другие родственники?       – Отец живет отдельно.       Странный разговор. Почему отдельно? Судя по семейству Куросаки – простые ценности еще долго будут в норме. Откуда средства к существованию? Еда всегда на столе, и он ни разу не потребовал какой-либо компенсации, и ни разу ни в чем не ограничил. И совсем уже странный вопрос – тебе не одиноко? Шиффер, вспоминая все те же ценности, вытаскивает на свет и сопутствующие чувства: любовь, родственная привязанность, обида. Скорбь – как теперь оказывается.       Разговор на этом обрывается, но Улькиорра продолжает смотреть. Пока квинси легонько не вздыхает.       – Ты меня смущаешь.       Ооо… И снова – легкий перестук в стеклянной трубке с зеркалами. Смущение. И пока он пытается логически к нему прийти, квинси уходит в свою комнату со слегка порозовевшими скулами.       Ответ не находится ни через час, ни через два. И он решает назавтра заглянуть в подвал Урахары – если Куросаки будет хоть немного вменяем после драки с шестеркой, он спросит у него.       Ренджи       ***       Пребывание арранкаров в Генсее выглядит дико. Нет, прямо дичайшая дичь какая-то. А с другой стороны – все сложилось именно так, как не могло иначе. Ичиго, Джаггерджак – порывистые, вспыльчивые, охочи до драки. Шиффер, Исида – отмороженное спокойствие, флегма, сродни тайчо. «Подобное ищет подобного», – мелькает в голове запоздалое определение, и Ренджи чертыхается про себя. Теперь их друг от друга будет не оттащить. Он бы еще понял «разноцветную» парочку, но «темные» так и остаются за гранью восприятия. Вот тебе и мертвые, и живые.       Абараи старается приходить как можно чаще, несмотря на все недовольство капитана. Сбежать на парочку дней от бесконечного аврала, выдохнуть и снова окунуться в бесконечную вереницу дел. Рук не хватает на восстановление защиты, кадровые перестановки, патрули и муштру новичков. Сейретей гудит как улей в разгар цветения медоноса, и Ренджи бежит на грунт к привычной насмешке Урахары, спаррингам Ичиго и арранкара и сплину арранкара и квинси. Последние редко принимают участие, но частенько зависают рядом, наблюдая за неистовыми эмоциями. Ренджи почти всегда присоединяется к рыжему, уравнивая соотношение сил, но иногда Ичиго настолько увлечен схваткой, что он уходит к Исиде. Кендо было идеей Ренджи, хоть он и не думал всерьез чему-то его научить. Просто развеяться, размяться, а квинси – для проформы и общего развития. Тот соглашается, пожав плечами – навык не пригодится, но можно попробовать улучшить координацию и постановку движений. Абараи хоть и сбегает от новобранцев отряда, но учить Исиду одно удовольствие – более исполнительного педанта не найдешь ни в одном из миров. Как только они начинают, Шиффер прикипает взглядом к их паре, но никогда не вмешивается и никогда не предлагает устроить тренировку с ним. Да Ренджи и сам не горит желанием – чревато последствиями, если кто-то из них сорвется. Но судя по тому, что умения квинси растут из раза в раз семимильными шагами, он понимает, что арранкар все-таки занимается с Исидой. Возможно, даже здесь, в подвале Урахары. Потому что, ну не может квинси так легко блокировать сложный удар сверху вниз после всего лишь часа занятий с прошлого раза. Интересно было бы посмотреть на них в процессе. Но уличить-то – уличишь, а попросить почему-то язык не поворачивается. Уже только от одной представившейся картинки сознание делает умопомрачительный кульбит, и он старается забыть об этом как можно скорее. Какой бы гибкой его психика ни была, но всему есть предел.       На одной из таких тренировок они только-только успевают скрестить деревянные мечи, как у Ренджи срабатывает передатчик – в город явился пустой. «Странно, что только через два месяца», – успевает подумать он и тут же бросается на зов. Пустых двое – массивные фигуры, острые клешни рук и ног, непропорционально большой корпус. И почти одинаковые маски на лицах – чертовы близнецы. Один поворачивается к квинси и Шифферу, другой бросается на выскочивших Ичиго и Гриммджо, и только Ренджи остается стоять посредине с шикаем наизготовку. Плохо. Это очень плохо…       Тандем с квинси уводит пустого за квартал к небольшому парку – вечером там меньше людей. Кватро выступает в роли приманки и не торопится освобождаться из гигая, почти лениво уворачиваясь от прицельных ударов, но Исиде помощь и не нужна. Как обычно, его самомнение превыше каких-либо рамок осторожности. Ренджи не может его не понять, поэтому не вмешивается. На крайний случай, для арранкара этот пустой – лишь пустой звук, не иначе. Он фыркает на дурацкий каламбур и торопится к Куросаки – вот где стоит волноваться. Ни Джаггерджак, ни Ичиго не могут освободить свои духовные мечи, так что сражаются врукопашную. И больше всего это походит на какую-то игру – Куросаки загоняет, а Гриммджо бьет. Ренджи решает пока не вмешиваться – арранкару нужно размяться, а рыжему просто «понюхать пороху», вспомнить навыки. Он наблюдает за стремительными движениями и ударами, а потом вздрагивает от нахлынувшего предчувствия. Что-то не так. Он вглядывается повнимательнее в оскал арранкара – но тот всегда такой, а вот Ичиго с почти зеркальным отражением этого оскала – это уже очень и очень подозрительно. Он входит в раж, и куда его обычно приводит эта дорога, Ренджи прекрасно знает. И он тут же бросает несколько огненных заклинаний кидо, отвлекая всех троих на себя. Пустой силен. Даже для него с шикаем. Верткий, сильный и очень, очень злобный. Он увеличивается в размерах, огромные клешни загребают по стенам зданий, а ядовитое дыхание опаляет кожу саднящими ранами. Арранкар распаляется еще больше, бьет почти с наслаждением и ни на миг не хочет уступать свою добычу. А пустой, как назло, откликается все больше на Ичиго, вычисляя в нем «слабое звено» и странную, почти родственную ауру. Что ты такое? Они бы все хотели знать ответ на этот вопрос. И когда Ичиго голыми руками выламывает одну из задних лап прямо из костяного панциря, до Ренджи наконец доходит. Пустой интересовался не просто так – глаза Куросаки заволакивает черной дымкой. Он опять и шинигами, и пустой одновременно. И кто из них может победить сейчас становится слишком очевидным. Ренджи задыхается от озарения, и тут же рядом с ним возникает Улькиорра.       – Это становится опасным.       Его голос не меняется ни на йоту в своей безразличной холодности, но от того какой смысл он в себе несет, Абараи вздрагивает и бросается к Джаггерджаку.       – Уведи его!       Он перекрикивает бешенный рев раненного пустого, подставляясь под выпад арранкара.       – Какого хрена, шинигами?!       – Уведи его! Ты что, не видишь, что его затягивает?! Блядь! Если он станет пустым, то ты никогда не вернешь себе силу!       Вот с этого и надо было начинать. Больше, чем сила, арранкара интересует только Ичиго. И он бросается к нему. Отправляет в недолгий полет в ближайшие кусты, а Ренджи неистово прессует тварь, отвлекая от противника. А когда взрывная рейяцу исчезает в направлении магазина Урахары, то он и вовсе может полностью переключиться на поединок и Забимару. Он прыгает, уворачивается и бьет. Квинси и Шиффер где-то рядом, на периферии, но он справится и сам. Еще десять минут энергичной потасовки, и пустой наконец растворяется в воздухе разрушенными частицами маски. Исида зажимает раненное предплечье, Улькиорра отрешенно наблюдает за собирающейся грозой, а Ренджи вызывает группу зачистки. А потом они, не сговариваясь, идут к Урахаре.       Притворно-удивленные аханья Панамочника заглушаются грохотом рушащихся скал. Под градом камней Куросаки и Джаггерджак еле живы и оба задыхаются от неистового желания убить друг друга. У арранкара носом хлещет кровь, и желание привычно и почти обыденно, а вот у Ичиго оно, пожалуй, впервые настолько серьезно и всепоглощающе. Оно поглощает его. Пустой в его голове с Пантерой в руках напротив безоружного Зангетсу – и песчаная буря над штормовым океаном. И это уже второй раз, когда он так близко к точке невозврата. Ренджи уже собирается вмешаться и помочь арранкару успокоить разбушевавшегося Ичиго, как последний сам замечает их. Сжимает кулаки и гаденько ухмыляется, вперяя взгляд.       – О! А вот и закуска пожаловала…       И если бы не отличная реакция Улькиорры, квинси бы лишился куска шеи прямо в стремительном броске. Сонидо помноженное на шумпо, но арранкар успевает за доли секунды встать перед Исидой и заблокировать сокрушающий удар. Куросаки озлобленно щерится, отступает и готовится напасть снова. В его глазах полыхает звериная жажда, и до Ренджи доходит чуть быстрее, чем до Джаггерджака, что во всем виноват сладостный запах крови на распоротой руке квинси. И он бросается наперерез беснующейся сущности, а Гриммджо гневно рычит.       – Не игнорь меня, Куросаки!!       Он тоже лезет к нему, но Ренджи успевает раньше, сильным, точным движением вырубая рыжего.       – Ты – придурок, Джаггерджак! Тебе его успокоить надо было, а не продолжать выводить из себя.       Абараи и злится, и облегченно выдыхает, и чертыхается от попеременно сменяющегося спектра чувств.       – Да можно подумать я специально…       Еле сдерживаясь, арранкар продолжает рычать, но Ренджи лишь отмахивается, проверяя состояние Ичиго.       – Как всегда. Он тебя сейчас отправил бы к праотцам, а потом начался очередной Армагеддон. Учти это в следующий раз.       Ренджи фыркает и отрывает надоедливо болтающийся рукав формы – зацепился за какую-то железку на поле боя – и протягивает ткань тяжело дышащему Джаггерджаку.       – Обязательно, мамочка.       Арранкар злится, переступает с ноги на ногу, но не может не признать правоты шинигами. Следующий раз может оказаться таким же и последним в их недолгой жизни.       – Утрись, а то помрешь раньше времени.       Абараи насмешливо щурится, и Гриммджо послушно вырывает ткань из рук и зажимает нос. С Куросаки все в порядке, Джаггерджак опять буйствует – гармония вернулась в мир.       – Что здесь происходит?       И только тут все замечают притаившегося за их спинами Бьякую.       Бьякуя       ***       – Что здесь происходит?       Они настолько увлечены Куросаки и арранкаром, что он до последнего себя не обнаруживает. Даже собственный лейтенант перестал реагировать так, как надо.       – Кучики-тайчо, двое пустых уничтожены. Потерь нет.       Абараи рапортует на автомате и тут же вспыхивает, пиная по голени начавшего ржать Джаггерджака. Чертовы придурки.       – Такого потеряешь…       Арранкар скалится, встречая недовольный взгляд капитана, и тот разворачивается к Урахаре.       – Пожалуй, Куросаки-сану не стоит встречаться с пустыми больше, чем уже есть.       Панамочник задумчиво разглядывает отдыхающее в пыли тело, а потом чуть нервно начинает тереть правый висок.       – А вам, Арранкар-сан, все-таки придется надеть гигай. Во избежание, так сказать…       – Да хрена с два!       Естественно, Джаггерджак возмущается, и Бьякуя больше не может выносить это непроходимое упрямство, граничащее с тупостью.       – Это не обсуждается.       Гриммджо подбирается в момент, скалит зубы, и уже готов кинуться на треклятого шинигами, как Абараи ловит его за предплечье.       – Да хватит тебе. Можно подумать, ты не понял, что сейчас произошло. Это не шутки, Джаггерджак. Ты провоцируешь не его, а его пустого.       Ренджи выделяет последние слова и выразительно смотрит на заведенного Гриммджо. А тот плюется, терзает тряпкой так и не остановившийся нос, но понемногу успокаивается. А Бьякуя в очередной раз поражается умению лейтенанта забалтывать и находить подход к абсолютно разным сущностям. А еще его это бесит. Слишком уж зачастил Абараи на грунт. Даже с учетом всех изменившихся реалий.       – Урахара-сан, прошу проследить. Абараи-фукутайчо, мы возвращаемся. Немедленно.       Панамочник кивает, чуть улыбаясь на строгий голос. А у Ренджи по губам читается безмолвное «блядь», но он поспешно вытягивается в струну. Бьякуя открывает сенкаймон, и офицер уныло топает следом.       Кучики поджимает губы, но ничего поделать не может. С появлением бешенного риоки его и так не без малого взбалмошный лейтенант совсем теряет берега благоразумия и ответственности. Мало того, что дошло до прямого неподчинения, а потом и схватки в истории с Рукией, так теперь он все больше и больше распоясывается. Своевольничает, забывает следить за словами и иногда откровенно игнорирует субординацию. А после битвы за Каракуру лейтенант становится не только еще более дерзким, но и силы прибавляет немерено. И эту бы энергию да «в мирное бы русло», а он все шляется на грунт, продолжает водить дружбу с риокой, цапается с арранкарами и возится с квинси. Мало ему новобранцев, которых тоже надо тренировать. А еще: возобновить отчетность, провести инвентаризацию штатного имущества, сверить графики патрулей с другими лейтенантами. Да мало ли дел в отряде? Больше он не позволит ему отлынивать.       – Позвольте заняться прямыми обязанностями, Кучики-тайчо.       Формальность летит в спину, как будто бы он ковыряется в десне выбитого зуба – с ленцой, языком и остервенением. Ну попляшешь ты у меня.       – Вечером жду с отчетом по происшествиям за последнюю неделю и заполненными накладными на хозяйственные нужды на следующий месяц. И не забудьте рапорт о случившемся в Генсее.       – Слушаюсь.       Нервно подергивающаяся бровь – все, что может позволить себе вспыльчивый лейтенант в ответ на раздражающий выговор. Все остальные реакции были выбиты из него, когда в переносном, когда в буквальном смыслах, еще в первый же год службы у строгого капитана. Это тебе не Кенпачи, которому плевать на все бумажки, и не Айзен, которому было проще сделать все самому, чем привлекать офицеров. Бумагомарательство Абараи ненавидит чуть ли не больше, чем пустых и голод. А с учетом того, что местное время давно уже перевалило за полдень, приниматься за работу ему нужно прямо сейчас.       Лейтенант поспешно уходит, а Бьякуя возвращается на свое рабочее место. Когда разведка донесла, что в Генсей пролезли два гиллиана, приказ об отправке капитана в помощь не заставил себя ждать. Но все, что он обнаружил на выходе – остаточный след уничтоженных пустых и обыденно-безобразную сцену у Урахары. Арранкар опять орет на Куросаки, накаляет и так уже сложную ситуацию и все никак не может понять, что речи об их правах вообще не идет. Они – никто, заноза в заднице Сейретея, как и риока когда-то, пустые. А с пустыми разговор у шинигами короткий. Даже несмотря на то, что другой арранкар встал на защиту квинси. Последние вне закона гораздо дольше, чем первые. Бьякуя вообще не видит смысла «присматривать» за всеми ними, как выразился Укитаке-тайчо. Как показала практика – они и «в своем глазу бревно успешно не замечают». И отношения лейтенанта с ними тоже злит. Опять. Дождется Абараи, что на вызовы будут ходить только дежурные, а «блат» прикроют.       И конечно же, к вечеру Ренджи не приходит. Бьякуя ждет до самой темноты, потихоньку пестуя мысли о расправе. Наглости лейтенанта нет предела. Кучики откладывает последний отчет уже перед самым отбоем. С минуту нервно постукивает пальцем по столешнице, ожидая, что взрывная рейяцу, мелькающая где-то на территории отряда, все-таки соизволит прийти в штаб, а потом поднимается сам.       Абараи на плаце. Десяток новичков загнанно дышат, опуская мечи, а Ренджи вновь принимает боевую стойку.       – Еще раз.       Они отрабатывают совместную атаку. На оголенных плечах и боку лейтенанта несколько царапин, но это – максимум, что они могут нанести такому, как он.       – Абараи-фукутайчо, вы знаете который час?       – Время отбоя, Кучики-тайчо. Простите, задержались с последней группой.       Абараи разворачивается к нему и убирает меч в ножны. А у Бьякуи перехватывает дыхание, когда взгляд останавливается на четком контуре татуировок на груди. Влажная кожа покрыта испариной, покраснела, и от этого линии кажутся до предела контрастными. Несколько прядей выбилось из-под резинки, капли пота собираются в ямке пупка, а рейяцу – жаркая, голодная и пахнет мускусом. И Бьякуя понимает, что завис, только через несколько бесконечно долгих секунд. Он тысячу раз видел своего лейтенанта на тренировках. Когда молодые шинигами распаляются, скидывают косоде с плеч и возвращаются мокрыми как мыши. Но еще ни разу он не видел в этой дикости и первобытном желании – красоты. Такой же необузданной и жестокой. И это подкидывает комок сердца к горлу, заставляя бешено биться. Он с трудом сглатывает его обратно и уже собирается отчитать Ренджи за наглость, как тот разворачивается и отпускает солдат в казармы.       – На сегодня все. Хорошо поработали. Ужинайте и отдыхайте.       – Слушаемся! Спокойной ночи, Абараи-фукутайчо, Кучики-тайчо.       Нестройный хор голосов приводит его в чувство окончательно, и Бьякуя обещает себе разобраться с причинами и следствиями позже.       – Мой приказ об отчетности вы опять пропустили мимо ушей?       В конце концов, даже Абараи понимает, что за проступки его могут разжаловать. Так какого же ляда продолжает испытывать терпение Бьякуи?       – Никак нет, Кучики-тайчо. Все готово. Просто задержались с отработкой атак. Сейчас принесу.       Ренджи улыбается мягко, довольный хорошей тренировкой, и уже собирается сорваться за бумагами, как Кучики успевает бросить вслед.       – Приведите себя в порядок, и жду в своем кабинете.       Ну об этом-то он мог и не напоминать – Ренджи и не позволил бы себе никогда явиться «на плаху» неопрятным. Он фыркает про себя и исчезает в шумпо, а Бьякуя медленно возвращается в штаб.       Что. Это. Сейчас. Было? С чего вдруг его чертов лейтенант показался ему красивым? Когда эта порывистость, больше смахивающая на хамство, стала его заводить? Откуда вообще такие мысли? Поначалу молодой лейтенант казался глупым и подобострастным. Да, исполнительным, но недалеким, а об усидчивости и вовсе речи не шло. К тому же излишняя инициативность только мешала. А потом он выяснил, что лейтенант его уважает. И степень этого уважения была настолько же велика, насколько было велико его желание превзойти своего капитана. Бьякуя мотивацию одобрил, но долго радоваться не пришлось – после истории с Рукией Абараи уважать не перестал, но ясно дал понять, что дальше в их убеждениях им не по пути. Он принял его силу, характер, все условности и привычки. Подстроился. Но больше побеждать его не хотел. Возможно, хотел равняться, но и тут Бьякуя кривил душой. А после Уэко и вовсе отказался от этой идеи. Он совершенно перестал узнавать своего самого близкого подчиненного. И это ему не нравилось. Он хочет вернуть прежнего Абараи-фукутайчо, потому что нынешний его отчего-то пугает. А еще больше пугает своя собственная реакция.       – Кто из офицеров помогал вам составить отчет?       Бьякуя ни в жизнь не поверит, что Абараи успел все сделать сам.       – Рикичи. И только в части расчетов. Знаете же, что просидел бы до темноты и не успел погонять салажат.       Абараи отвечает честно и без тени стыда или страха. Раньше он бы все волосы из хвоста повыдирал, но сделал бы все сам и отсидел бы трое суток на гауптвахте за допущенные ошибки, а теперь признается без зазрения совести. Потому что, что бы капитан ни сделал с ним за это, это не то, из-за чего он будет переживать в первую очередь. Бьякуя в его приоритетах опустился куда-то на уровень рисовой каши с луком – нелюбимой большинством офицеров, но полезной и поэтому из солдатского меню не убираемой.       Кучики презрительно кривит губы. Это обидно, в конце-то концов! И сделать он с этим уже ничего, пожалуй, не сможет. Начать давить и навести порядок – лишь добиться еще большей отчужденности в отношениях «капитан-лейтенант». Спину в бою Абараи ему прикроет, но в больнице больше не появится. Он одергивает ненужные мысли и переходит к отчету с грунта.       – Какова вероятность, что Куросаки сорвется, когда пустой появится в следующий раз?       – Хмм… Процентов 70.       – Объективно, Абараи-фукутайчо.       Кучики смотрит строго, не отрываясь, и Ренджи запускает пальцы в хвост, задумчиво дергая пряди.       – Это объективно, тайчо. Джаггерджак не тупой, и после сегодняшнего до него наверняка дошло, что чем больше он задирает Ичиго, тем хуже он сделает себе в итоге. Теперь он за ним присмотрит.       – Что ж, тогда надобности вашего присутствия там больше нет.       – В таком случае вероятность возрастает до 95 процентов. Джаггерджак его однажды доведет, и сорвется Ичиго скорее не из-за пустого, а из-за него. Кто-то должен быть там и остановить, когда запахнет жареным.       – На этот случай там Урахара, квинси и другой арранкар.       – И ни один из них ему не друг и навряд ли сможет достучаться до разума Ичиго, когда его накроет.       Ренджи лукавит, но не собирается сдаваться слишком легко. Бьякую злит эта недоговоренность и неосознанная зависть к величине роли риоки в жизни его лейтенанта. И лейтенанта – в жизни риоки. Но решения он менять не намерен.       – Я прошу разрешить отправляться в Генсей на вызовы по пустым.       Абараи идет на компромисс, и это выбешивает еще сильнее. Тем, что теперь Бьякуя в его глазах продолжает оставаться несгибаемым, холодным тираном, чуждым любым проявлениям чувств. Даже если на самом деле это почти правда.       – Разрешаю. Но не более того.       Хорошо, он сделает этот шаг навстречу. Но не для того, чтобы попустить лейтенантской «тоске по лучшему другу» – только из-за вероятности того самого Армагеддона.       Гриммджо       ***       Куросаки приходит в себя достаточно быстро. И, хвала меносу, самим собой. Добавлять себе неприятностей он сейчас не намерен. Досадливо дует на отросшую челку в голубых бликах и осматривает знакомую комнату. Ему уже надоело в ней просыпаться. А потом замечает Иноуэ, склонившуюся над рукой квинси, и тут же тяжело садится.       – Исида, это сделал я?       От того, насколько его голос наполнен суровой обреченностью, Джаггерджака тянет блевать. Стошнить прямо здесь эту исступленную злость на вечно «посыпающего голову пеплом» Куросаки, чтобы стало хоть немного, но легче. Они и так сейчас по уши в дерьме, и не нужно добавлять в него еще и чувство вины. Просто Куросаки сам по себе такой. И навряд ли изменится.       – Нет.       – Честно?       И Гриммджо не может не заскрипеть зубами. И не передразнить.       – Если «честно», то в том состоянии ты бы на такие мелочи не разменивался.       «Ты бы просто оторвал ее голыми руками», – мысль возникает сразу у всех собравшихся. Даже у Иноуэ. И глаза Куросаки вмиг потухают. А Гриммджо снова злится – теперь он точно себя обвинит! Чертов Куросаки!.. Так. Спокойно. Нарвавшись еще раз, лучше он точно не сделает. Никому. И даже ловит предупреждающий взгляд Улькиорры и тут же отмахивается. Идиотом его здесь считает только Шиффер. Джаггерджак фыркает и приваливается к стене. Крамольная мысль посещает голову, и он незаметно прикусывает язык: сейчас как никогда не хватает Абараи, чтобы тот подошел, хлопнул по плечу, навалился и выдал: «Не грузись, Куросаки!» озлобленно-радостным голосом. Чертовой рыжей мямле нужна поддержка, а он так не умеет. Или не научили, или не помнит. В любом случае, хреново. Надо как-то выводить его из этого состояния.       – Ты не помнишь?       Квинси опережает Шиффера на несколько секунд. А то, что Улькиорра хотел спросить, видно и невооруженным глазом.       – Смутно. И примерно с того момента, как мы разделились.       «Чуть позже», – поправляет Джаггерджак про себя и усмехается – Куросаки опять проспал все самое интересное. Правда это не смешно. Значит монохромный пустой в его голове все больше и больше подчиняет его. Не долго быв во внутреннем мире Куросаки, он успел оценить степень безумия пустого: тот не просто его подчинит – он сожрет его со всеми потрохами. И Пантера ему поможет. И на выходе появится кто-то совсем иной. Кто-то навроде вайзарда с силой арранкара или вастолорда, или кого-то еще. А насколько он будет силен, представить еще сложнее. Мало не покажется никому. И значит, Куросаки тоже нужен «ошейник». Не тот, вычурный, которым наградили их, а хороший поводок от самого Гриммджо. Чтобы даже думать не смел свихнуться. Чтобы не лез к пустым – и без него есть кому справляться. А адреналиновую встряску и острые ощущения он ему вполне может и в подвале Урахары обеспечить. Кстати, о Панамочнике. Он, кажется, уже с минуту заискивающе смотрит на Джаггерджака.       – Да и черт с вами.       Он поднимается на ноги и уходит следом за Урахарой в лабораторию. Черт с ним, с этим гигаем. Раз уж на то пошло, тело – не самая большая цена за спокойствие.       А возвращается уже без арранкарской формы – в простых джинсах и черной футболке. Гардероб Абараи пришелся почти впору. Гигай жмет, душит, и ему постоянно хочется прокашляться и расстегнуть ремень на идиотских штанах. Как они вообще в этом ходят? Кватро и под страхом смерти не признался бы, что ему неудобно, но Урахара заверил, что все временно, и скоро он к дискомфорту привыкнет.       Куросаки устало мнется у дверей. Исида и Улькиорра – во дворе в компании Иноуэ.       – Я предупредил отца о тебе.       Ну естественно, ты предупредил. А иначе как тебе еще объяснять «материализовавшегося» соседа? Джаггерджак досадливо фыркает, топчется на месте, а потом разворачивается на выход.       – Ну так и пошли тогда. Я жрать хочу.       Куросаки улыбается, а потом и вовсе прыскает со смеху.       – Ох, Джаггерджак…       И чего смешного? Шинигами точно псих, раз после случившегося может еще смеяться.       На осенний двор наползают теплые сумерки приближающегося вечера. Всей толпой они провожают Иноуэ и расходятся у реки – квинси и Кватро в одну сторону, он с Куросаки – в другую. Рыжий молчит всю дорогу, сосредоточенно о чем-то размышляет, а Джаггерджак не сводит с него взгляда. Определенно, он пытается вспомнить, что творил, будучи под властью пустого. Раньше же он помнил. Но, очевидно, сейчас, с наличием Пантеры, монохромный пустой все больше и больше влияет на его мыслительные процессы.       – Что?       Они почти у дома, и Куросаки останавливается. Мнется, но хочет выяснить все недомолвки сейчас, а не при семье.       – Ничего, Куросаки. Не дергайся.       – Не смей лезть к моим сестрам и…       – Да нужны они мне! Куросаки, я же сказал: не дергайся.       Джаггерджак привычно злится, но это не та злость. Не такая, когда хочется разорвать всех и вся на куски. Даже по отношению к Куросаки. Но злится он именно на него – за то, что считает тупым. Станет он добавлять себе проблем, когда они и так уже по уши вляпались. И уж точно разнообразить их бытовухой он не намерен. Куросаки сомневается, смотрит с подозрением, а потом все-таки кивает, принимая его решение. Дом станет нейтральной территорией, где они будут орать друг на друга вполголоса, но не посмеют тронуть.       – А вот и сыночек пожаловал!       Придурковатый Ишшин, как обычно, вылетает навстречу с хуком. Куросаки, как обычно, уворачивается, и руку перехватывает Джаггерджак.       – Юзу, Карин, это друг Ичиго. Он поживет у нас какое-то время.       Что тот наплел малявкам его не очень-то волнует. Серьезная девчонка смотрит заинтересованно и кивает. Совсем точно так же, как рыжий. Добродушная – улыбается наивно-приторно и приглашает к столу. И Гриммджо хочется взвыть от безысходности. Еще тройку месяцев назад единственным его желанием было убить Куросаки, а сейчас он в его доме, за одним столом с его семьей, и мысли… Мысли путаются, теряются и вообще перестают формироваться, когда он видит насколько напряжен Куросаки в его присутствии. В бою это было бы понятно, а сейчас-то что? Джаггерджак мучается до самой ночи. Ворочается на уже знакомом диване, а потом вдруг понимает, что Куросаки просто-напросто доверился ему. В очередной раз. И почему он думал, что раньше это давалось ему легко? Переступить через себя в сражении – один коленкор, а позволить жить вместе со своей семьей – уже совершенно другой уровень. Но шинигами все равно делает этот шаг. И прекрасно осознает, что делает это, в первую очередь, для себя. Сорваться он может и в доме. И единственным, кто сможет его удержать, будет арранкар. И за эту вероятность тоже нужно платить.       Под утро он не выдерживает. Чертов гигай с его физиологическими особенностями – этот диван не предназначен для спины. И Джаггерджак нахально топает в комнату Куросаки, спихивает того с постели, ложится сам и накрывается одеялом с головой, не желая слушать сонное возмущение. Куросаки бухтит, сердится, но уходит, оставляя ему постель в полное распоряжение. На часах шесть утра, но больше он не сможет уснуть. Не теперь, когда наглый кошак сопит в его подушку. И это его ответ на выказанное доверие. И Ичиго этого более чем достаточно.       Улькиорра       ***       Ветер становится прохладным. Квинси неосознанно потирает раненную руку, но от пореза не осталось и следа. Разве что эфемерное ощущение боли, которому он поддается. Нервно поправляет очки и как будто не знает, куда себя деть. И только у самого дома Улькиорра понимает, что его мучило, когда Исида тихо выдавливает из себя.       – Спасибо. За помощь.       А потом судорожно выдыхает от облегчения, и он понимает еще одну вещь: квинси мучился не от того, что ему нужно поблагодарить арранкара, а просто от самого факта. Похоже, проблемы с социализацией у него еще глубже, чем Шиффер подозревал. Вот уж чего необычнее быть не может.       – Пожалуйста.       Улькиорра пожимает плечами, рассматривая расслабившуюся спину. А на пороге квартиры Исида замирает – чужая рейяцу, похоже, только Улькиорре незнакома, потому что квинси тут же становится донельзя сумрачным. Он сердито дергает ключом, но дверь и так уже открыта, а в гостиной – еще один квинси с таким же сосредоточенным лицом.       – Не оставишь нас?       Исида чуть поворачивает голову, но не смотрит на него. А Улькиорра все равно кивает, отмечая, что другой квинси слишком старательно не обращает на него внимание. В своей комнате он устало валится в кресло и укладывает голову в подставленные ладони. Выносливость этого тела падает с каждым днем. Определенно – нужно поужинать и проспать часов десять, чтобы восстановиться. Определенно – такой распорядок не понравится Джаггерджаку. Он усмехается злорадной мыслишке – ну хоть что-то приятное случилось за вечер. Потому что из гостиной слышится только раздражение и злоба, и похоже, неприятности так скоро не закончатся. А потом Улькиорра ловит себя на том, что именно считает «неприятностями», и пораженно застывает. Неоднозначное поведение квинси – вот теперь вся его забава и весь источник проблем. Он выстраивает логическую цепочку, пытаясь прийти к тому, как это произошло, но уже через пять минут опять отвлекается – рейяцу Исиды ударяет всплеском ненависти в виски. И он не может это проигнорировать. Поднимается на ноги, проходит полутемный коридор и останавливается в дверях, складывая руки на груди.       – Я был о тебе лучшего мнения.       Старший квинси презрительно поджимает губы и обходит Исиду стороной. Тот лишь поводит плечом, но не отвечает, а Улькиорра провожает взглядом незваного гостя.       – Извини.       Исида оборачивается только когда хлопает входная дверь.       – Ужин?       И Улькиорра кивает. Квинси неловко, он невесело усмехается, все еще находясь в своих мыслях, и идет на кухню. Шиффер следует за ним и усаживается за стол.       Исида раньше никогда не позволял своей рейяцу выйти из-под контроля. И либо тот квинси так на него действует, либо… Ооо. Квинси извинялся не за сцену. Очевидно же, что при таком строгом контроле, внезапный всплеск – не слабость, а намеренный выброс. Он «позвал» его, так как хотел побыстрее закончить встречу. Просто воспользовался им. Довольно странный способ, и еще более странно, что квинси просчитал его реакцию. Похоже, Улькиорра не единственный, кто наблюдает. Исида тоже изучает его.       – У нас довольно «высокие» отношения.       Он фыркает себе под нос, расставляя тарелки, а потом усаживается напротив и неспешно принимается за еду. Хотя видно же, что кусок не лезет в горло. Еще с минуту Исида притворяется, а потом откладывает палочки и тянется к очкам. Металлические дужки бросают короткие блики на столешницу, а он зарывается пальцами в волосы.       – Это настолько важно?       «Для тебя? Для него? Сейчас?» – конкретика не имеет значения для Улькиорры. Квинси выбит из колеи, и он не знает, когда тот придет в норму, что ему для этого сделать и нужно ли?       – Нет… Нет, больше не важно.       Исида опять усмехается и на этот раз ему удается взять себя в руки. А в руки – палочки, и продолжить ужин.       Этот квинси – отец Исиды, и, судя по тому, что арранкар был проигнорирован, то дело не в нем. И на ум приходит только одна причина: сегодня его сын был ранен и мог погибнуть. О да, это определенно «не важно» по мнению младшего. Но не – его отца, раз он оказался здесь. А еще Исида не снимал перед ним очки. Никогда. Почему? Это снова смущение – раз он не хочет видеть его сейчас? О, без сомнений. И вечер тут же перестает быть томным…       Улькиорра давит просящийся наружу смешок и сосредотачивается на приеме пищи. Возможно, ему стоит отвлечь квинси от ненужного самокопания?       – Что это?       Палец указывает на полку с очередной техникой над его головой, и Исида тут же забавно щурится, пытаясь рассмотреть, что он имеет в виду.       – Это фотоаппарат.       Он привстает со стула, тянется через весь стол и достает с полки простенькую «зеркалку».       – Можно запечатлеть любой момент времени в электронном виде или перенести на бумагу. Вот так.       Аппарат издает негромкое короткое жужжание, а потом яркая вспышка бьет Улькиорре по глазам. Он застывает не моргнув и колоссальным усилием воли подавляет порыв встать и припечатать квинси мордой об стол. А потом замечает сквозь цветные бабочки перед глазами абсолютно искренне-растерянный взгляд Исиды, и весь порыв тут же сходит на нет.       – Извини… Извини, я не хотел.       Квинси нервно отставляет фотоаппарат в сторону. Пальцы дрожат, и он прячет их под стол, скулы краснеют, а глаза бегают из стороны в сторону. И все это настолько нелепо, что арранкару хочется рассмеяться в голос. Ему может и нужно учиться всему заново, но он не ребенок, чтобы так бояться его обидеть.       – И?..       Улькиорра насмешливо поднимает бровь, поощряя продолжить, и квинси неловко мнется. Снова берет фотоаппарат в руки, нажимает несколько кнопок и протягивает ему. На небольшом экранчике – сам арранкар. Большие зеленые глаза смотрят отрешенно и немного грустно. Темные, отросшие локоны, тонкий овал белого лица и почти бескровные губы. Значит вот так он выглядит на фотографии? Странное ощущение. И еще более странная техника. Он нажимает кнопку наугад, и изображение меняется – закатная река неподалеку от их дома. Еще раз – ступени на крышу и кусок белого облака. Еще – лягушка в траве под большим листом лопуха и застывшие в воздухе капли. Еще, еще и еще. Картинки сменяют друг друга, пока он не натыкается на изображение старика. Седой затылок на подголовнике кресла, за ним – стеллажи библиотеки, в руках – раскрытая книга. Старик задремал во время чтения, и наверняка это тот самый дедушка, о котором говорил Исида. Он недолго рассматривает снимок, а потом отставляет аппарат экраном к себе и возвращается к тарелкам.       – Можешь пользоваться, если интересно.       Квинси продолжает смущаться и краснеть, и Улькиорра кивает на предложение. Визит настолько его расстроил, что он никак не может взять себя в руки? Или обстановка мешает? Улькиорра заглядывает в ополовиненную чашку мисо-супа в поисках ответа. Может быть все что угодно. Раз уж квинси так разболтался, то возможно, ему больше нет нужды высиживать часами в библиотеке, когда захочется поговорить. Стоит сразу тащить его на кухню. Или расстроить еще одну неприятную встречу. Или хоть раз встать чуть раньше и составить компанию за завтраком. Потому что от этого чертового смущения квинси у него что-то теплое разливается в грудной клетке, где-то на уровне дыры в арранкарском теле.       Ренджи       ***       Поход в отдаленный район Руконгая проходит тяжело. Пустых около десятка, пусть даже они и слабенькие на офицерский взгляд, но новичкам хватает. Да, первые стычки редко проходят гладко. И хуже всего то, что новобранцы уже рассредоточились по кварталам к моменту появления Ренджи. Он успел заработать себе одышку, перемещаясь от одного к другому, приглядывая, защищая и помогая. Одно радует, что никто серьезно не ранен, а значит, тренировка прошла не впустую. Он собирает патрульных по окончании боя и раздает краткие указания. Двоих отправляет в отряд – восстанавливать поврежденные ноги, с остальными тремя продолжает патрулировать территорию. Он досадливо морщится и на ходу начинает сочинять отчет о дежурстве, который с утра потребует тайчо. С парнями-то он разберет все просчеты от и до, а вот Кучики может опять поспешить с выводами. И не видать ему увольнительных как собственных ушей. А ведь у него уже были планы…       Утром он оставляет отчет на капитанском столе и собирает отряд на построение. Привычная разминка, завтрак, а потом приступает к работе над ошибками. Составляет отдельный план тренировок на следующую неделю и подробно разъясняет что, где и почему было сделано не так. А потом Бьякуя зовет его к себе в кабинет, и Ренджи на ватных ногах останавливается перед стулом, не решаясь сесть. Сейчас как начнет выговаривать, а так – хоть сбежать можно будет побыстрее. Он переминается с ноги на ногу и ныряет в омут с головой.       – Отчет о патруле, тайчо. И я уже принял меры.       – Я видел, Абараи-фукутайчо. Неплохо справились.       А вот тут он еле удерживает челюсть на своем месте. Это он называет «неплохо»? Это сарказм? Какая муха его укусила?       – Именно, лейтенант. Потерь, как и серьезных ранений, нет. Пустые уничтожены. Ошибки вы уже разобрали, и, я слышал, новый план тренировок составлен. Претензий нет.       Абараи сцепляет зубы что есть сил. Так и тянет сказать «спасибо», но вдруг обидится? С их тайчо никогда не угадаешь, на что можно нарваться – и простую искреннюю благодарность могут посчитать оскорблением.       – Увольнительные на следующие два дня вам подписаны. Можете возвращаться к новобранцам.       О как… Он еле выдавливает из себя: «Слушаюсь!» и поспешно ретируется во двор – чтоб не передумал.       А Бьякуя откидывается на спинку стула и прикрывает глаза. Два дня отдыха от порывистого лейтенанта – то, что нужно. Абараи сделал все по правилам: урон минимизировал, упреждающие меры принял, виновных в живых нет. И в любой другой бы раз он может и устроил выговор, но не теперь, когда назойливые татуировки на груди продолжают сниться которую ночь подряд. Ему нужен отдых и привести мысли в порядок. А еще встретиться с Абараи в приватной обстановке и поговорить не как капитан с лейтенантом.       Ренджи       ***       В Каракуре свежо и пахнет только что прошедшим дождем. Наверное, одним из последних – скоро пойдет снег. Урахара привычно усмехается, и Ренджи не может не улыбаться в ответ, подначивая на ехидцу. Ичиго и Джаггерджак, как обычно, в подвале. И Исида с Улькиоррой тоже здесь, как ни странно. Он вскидывает руку в приветствии, и рыжий, тут же отвлекшись, пропускает удар под дых, а Джаггерджак довольно скалится.       – Здорово, шинигами!       Абараи снова улыбается, кивает Исиде с Улькиоррой и помогает Ичиго подняться.       – Давненько тебя не было, Ренджи… Джаггерджак – мудак кретинский…       – Ага, дел по горло как обычно…       И тут же перехватывает кулак Гриммджо. Отвечает ложным выпадом и делает подсечку. А арранкар освоился в гигае, как ни крути. Правда, силы от этого меньше не стало – и спарринг превращается в бой на троих. Ренджи успевает поглядывать на Исиду с Улькиоррой – как он и подозревал, они и вправду тренируются на боккенах. Похоже, Шифферу все-таки стало скучно. Или он преследует ещё какие-то цели – он никогда не возьмется понять. Ему и тайчо хватает с его «тараканами».       Тренировка выходит что надо. Иноуэ привычно вздыхает, вылечивая порывистую парочку, а потом они все вместе перебираются в дом Куросаки. На их счастье Ишшин с девочками на каком-то онсене до послезавтрашнего утра, и они могут погудеть в свое удовольствие. Приходят Рукия и Чад, а Ренджи расчехляет заначенную упаковку пива на кухне. «Детишкам» еще рано, но Джаггерджак вполне может составить компанию.       – Как он?       – А тебе все неймется, «мамочка».       Арранкар присасывается к банке и ухмыляется, прекрасно зная, что Абараи имеет в виду.       – Так же, как и тебе, я смотрю. Ты так из него скоро всю пыль выбьешь.       – Имею право.       – Не сомневаюсь. Что собираешься делать, когда силы вернутся?       И только тут для Джаггерджака весь вроде как обыденный разговор обретает смысл. Абараи беспокоится за рыжего и Абараи, черт возьми, беспокоится за него, Гриммджо. Нет, «беспокоится» – слишком громко сказано. Просто он не только смирился с выбором Куросаки, как это сделали все, даже квинси, но и принял этот выбор. Он действительно уравнивает для себя значимость их сущностей. И это не может не поражать.       А Ренджи неторопливо потягивает свое пиво и ждет, когда же арранкар сообразит.       – Еще не решил.       Гриммджо все-таки выдавливает из себя ответ, и улыбка Ренджи становится шире – чудо случилось. Арранкар недовольно молчит, раскрученный на откровенность, а Абараи курит в приоткрытое окно, изредка кидая на собутыльника подначивающие взгляды.       – Я уже все сказал, хватит пялиться.       Джаггерджак злится, и тут уж Ренджи не может сдержаться, прыская в кулак.       – Что бы ты ни решил, без него тебе будет очень скучно.       Гриммджо дергается, а Абараи складывается пополам от смеха.       – Ох, придурок, не могу…       – Ренджи, чего это ты тут заливаешься?       Рукия сгружает грязные тарелки в раковину и принимает вторую стопку посуды из рук Исиды, следующего за ней.       – Пошутил удачно.       Джаггерджак рыкает и всерьез рассматривает вариант выкинуть Абараи в окно, пока тот кое-как успокаивается.       Это действительно смешно. Арранкар своей ненавистью сам вырыл себе могилу. Куда он теперь денется от своего непобежденного противника? Сам факт вызывает пораженную усмешку. Не смешно только попавшимся в ловушку. А когда поймут, уже поздно будет.       Абараи примирительно поднимает банку, Гриммджо фыркает, но тоже успокаивается – пусть думает, что хочет. Они возвращаются к остальным, а в самый разгар вечера прилетает адская бабочка.       Застывают все как один. Рукия ловит ее на сгиб указательного пальца и тут же хмурится.       – Массированное нападение в восточной части Руконгая. Всех лейтенантов и младших офицеров вызывают на помощь.       Она быстро рапортует и одновременно с Абараи поднимается на ноги.       – Эх, запомните меня молодым и веселым.       Ренджи кривится, усмехаясь, пока она открывает портал, и Куросаки мгновенно подбирается.       – Да мне просто тайчо запретил ходить в самоволку в Генсей.       Объясняет он беспечно, уже из ворот, и пропадает, а Куросаки сердито сбрасывает руку Чада со своего плеча.       – «Успокоил», блин!       Рыжий и сам прекрасно понимает, что ничего бы там сделать не смог, но не переживать все равно не может.       – Можно подумать, это в первый раз.       Квинси откликается совершенно спокойно, и Гриммджо он определенно начинает нравиться хотя бы уже за то, что ради проформы иногда перетягивает «одеяло» раздражения Куросаки на себя. Иноуэ подхватывает тему, вовлекает Чада, неумело вторя Исиде, и Куросаки приходится делать вид, что он успокоился. Хотя все равно потом до самого утра уснуть не может. Пока не звонит Урахара и клятвенно не заверяет его, что с ним уже связались и что со всеми все в порядке.       Ренджи       ***       Крупномасштабная атака проходит в нескольких районах одновременно. Что-то недоглядели умельцы из разведывательного отряда, а отдуваться теперь им. И еще тайчо насколько заведен, что от этого совсем паршиво. Знал же Ренджи, что, в случае чего, даже разрешение Укитаке-тайчо его не спасет. Да и портал, как назло, выводит их прямо к сражающемуся капитану.       – С дороги.       И от того, насколько суровый голос холоден и тверд, пробирает даже Рукию. А Ренджи понимает, что обычным выговором не обойдется.       К утру они убирают гарганты. Противник стремительно уменьшается в количестве, в основном благодаря усилиям 11-го отряда и Кенпачи в частности. Но тут уже ничего не поделаешь – скучает он по хорошей драке, привык к вылазкам Ичиго и сопутствующим этим вылазкам приключениям. А тут – такая развлекуха.       К полудню Ренджи успевает отправить всех своих раненных бойцов в 4-й отряд и даже проверить их размещение там. Успевает перекинуться парой слов с Рангику и Мадараме и спешит вернуться – откладывать «казнь» бесполезно. Он наскоро бинтует вывихнутый локоть и составляет про себя отчет о проведенном сражении, но все оказывается бесполезно – в штабном кабинете его уже ждут два офицера, а Бьякуя еле сдерживает полыхающий гнев за каменной маской лица.       – На «губу». На трое суток.       И Ренджи даже не спорит. Отрешенно думает о том, что с легкостью избавился бы от охраны, если бы хотел сбежать – лейтенанта они бы не удержали. Но думает он так не всерьез – усугублять положение не имеет никакого смысла. Гораздо больше его интересует реакция капитана. К чему был этот дурацкий запрет? Он ведь совершенно не обоснован. И он прекрасно знал, что Абараи его нарушит. А потом его приводят в камеру, и думать больше не хочется – жесткие нары кажутся райским ложем для уставшего тела. А поразмышлять об очередном «сдвиге» своего капитана у него еще будет время.       Высыпается он на неделю вперед. Забимару блаженно жмурится где-то на краю сознания и переворачивается вместе с ним на другой бок. Еще бы кормили прилично, а то баланда надоедает уже на следующий же раз. Да только в детстве у них иногда и этого не было, так что он давно уже не гнушается качеством пищи. Чаще – количеством. Он скидывает форму, оставаясь в хакама, и начинает отжиматься. Локоть прошел на утро, так что он может занять себя физической нагрузкой, а мозг – размышлениями о парадоксальности капитанских поступков.       Их отношения всегда были достаточно сложными. И это знал почти каждый. Да только его это мало заботило. По первости – да, еще как. А потом на смену максималистским комплексам пришло слепое восхищение, потом – уважение, а потом и вовсе – понимание. Принятие, сопереживание, поддержка. И только отношение Бьякуи не менялось. И это ошарашивает, а потом наводит на тяжелые подозрения в тихой, скрываемой ненависти. И слишком уж многим позже он осознает, что тайчо-то на самом деле никогда и не думал ненавидеть или презирать. Старался, воспитывал, тянул до должного уровня, пока он бесился, как глупый мальчишка. И не прогнал ведь сразу, хотя кандидат был тот еще. Но Ренджи понял наконец. Осталось только раскусить последнюю выходку.       После освобождения, у ворот казармы его встречают Хисаги и Мадараме.       – Привет, рецидивист. Мацумото там «поляну» накрыла, только тебя ждем.       Мадараме радостно ухмыляется во весь рот и хлопает его по плечу.       – Я не рецидивист, я – уже «бывалый».       Ренджи скалится в ответ, но не может не радоваться старым друзьям. В отряде его Кучики сейчас навряд ли ждет, так что неплохо бы пропустить по стаканчику для снятия стресса.       Столовая 10-го отряда разделена ширмой. Мацумото в компании Нанао усердно спаивает Юмичику, и Иккаку тут же бросается к ним, а Хисаги спрашивает вполголоса, отвлекая Ренджи от созерцания пьяного веселья.       – С чего это Кучики-тайчо наказал тебя?       – Да чтоб я знал, Шухей.       Абараи устало потирает затылок, и ему действительно нечего ответить на этот вопрос.       – Ни с чего вдруг запретил ходить на грунт. А когда я, естественно, приказ нарушил – посадил под арест.       – Ревнует он тебя, что ли?       – Очень смешно, Исане.       Оказавшаяся поблизости девушка пьяно хихикает, а он лишь фыркает на дурацкое, неправдоподобное предположение.       – Чем черт не шутит…       Хисаги задумчиво осматривает его с ног до головы и уводит девушку отдыхать на скамейки, поближе к окну.       – И ты туда же?       Он такое заявление только как шутку может воспринимать. Абсолютно не смешную и ни разу не возможную. Глупость какая. И он отмахивается от нее совершенно равнодушно, предпочитая саке и пьяный дебош идиотским подколкам. В конце концов, Мацумото и Мадараме куда больше них понимают в веселье и приколах.       Улькиорра       ***       В ночной тишине слышится приглушенный звук мотора. Отсветы фар ползут по потолку, и он сосредотачивается на них, отвлекаясь от холодного, липкого пота, испариной выступившего на лбу. Он тяжело садится на постели и медленно выдыхает застрявший комом воздух. Озноб пробирается по позвоночнику, и он морщится от неприятного ощущения. Хочется уйти от него. Хотя бы на кухню.       Теплый свет приглушает судорожный страх. Улькиорра застывает над столом и долго не может пошевелиться. Точнее, не хочет. А потом оцепенение рушится от сонного голоса Исиды.       – Ты чего?       Говорить не хочется. Язык прилип к нёбу; и сейчас он, наверное, выдал бы только сухой хрип вместо ответа. И тогда испугался бы квинси. Поэтому, он качает головой и собирается вернуться в постель, но тот его останавливает.       – Сядь.       И он послушно садится обратно – сил спорить тоже нет. Исида кипятит чайник. Разводит заварку молоком и ставит перед ним кружку.       – Кошмар.       Он констатирует со знающим видом, а Улькиорру наконец перестает мучить забытый термин. Квинси садится напротив, греет пальцы о свою чашку и всем своим видом показывает, что готов выслушать, если надо. Но Улькиорре говорить не хочется. Просто посидеть, растворить комок в горле горячим чаем и послушать тихое, размеренное биение рейяцу соседа. Этого вполне достаточно. А еще он знает, что квинси не уйдет, пока арранкар сам не поднимется на ноги. Он скорее боится возможного срыва из-за нестабильного состояния, чем сопереживает ему. И от этого почти обидно. Почти, но не совсем. И все же он решает озвучить одну из терзающих мыслей.       – Он действительно его убил.       – Без вариантов.       Исида делает неторопливый глоток и кивает. Он настолько в этом убежден, что Улькиорре становится легче. Совсем чуть-чуть, и в то же время весьма ощутимо. Он не видел снов настолько давно, что даже забыл само определение сна. А когда в сознание вторглись леденящие картинки страшного монстра, он еле вырвался из плена кошмара. Это – лишь затянувшаяся реакция на произошедшее. Всего лишь ответ на пережитые события. Пусть даже и такой запоздалый. И внезапный уход Абараи с Кучики-младшей здесь вовсе ни при чем. Совершенно. Абсолютно. Точно.       Исида видит это нежелание говорить и послушно ничего не спрашивает. Хотя у него с логикой все в порядке, и он наверняка уже связал два происшествия. И тогда тем более нет смысла что-либо объяснять. Просто, надо же было этому умению вернуться именно так и именно сейчас.       За окном начинает тихонько шуршать дождь, а Улькиорра наконец согревается. Больше он не уснет, но можно просто расслабиться, вытянувшись на постели, и постараться больше не думать ни о чем. Да и квинси еще в школу надо…       До утра он слушает мерное тиканье старенького будильника, а потом поднимается Исида. Плещется в ванной, возится с завтраком, а перед выходом из дома негромко стучит в дверь его комнаты. Три четких удара, которые попадают в темп сердца чертова гигая.       – Звонил Куросаки – с Абараи все в порядке.       Квинси уходит, и он почти сразу же проваливается в неглубокую дремоту. На этот раз без сновидений.       Улькиорра       ***       Туман плавает на поверхности сознания весь день. Не дает окончательно прийти в себя, обволакивая мысли сонным мороком. Он встряхивается всем телом, но даже после холодного душа оцепенение не исчезает. И в голову приходит только один вариант, как можно снять напряжение.       Куросаки он перехватывает почти у самого дома. Тот удивленно вскидывает брови, но Улькиорра знает, что ему не нужно придумывать отговорки – тот действительно сможет понять, что бы он ему ни сказал. Понял же один раз, значит и сейчас есть все шансы.       – Улькиорра, ты чего?       Удивление Куросаки неподдельно и бесхитростно. Тревога мелькает в распахнутых глазах, и он привычно моментально подбирается.       – Что-то с Исидой?       – Нет. Нет.       А ведь он всегда зовет его по имени. Не отдавая дань дурацким традициям – и Улькиорре почему-то нравится. Это квинси по большей части общается безлично, как будто они ведут долгий, непрекращающийся неделями разговор. Необычное ощущение на фоне вольготности рыжего.       – Я хочу размяться.       Рот Куросаки приоткрывается, и вот тут он действительно понимает. Слишком много и одновременно ничего. Урахара предупреждал его, что у арранкаров могут быть проблемы с адаптацией. Даже если они здесь временно, это не отменяет того факта, что им придется контактировать с этим миром. Подстраиваться под него и ситуацию. Пока Джаггерджак был без гигая, речи об этом не шло, а Улькиорра молчал. Но, похоже, всему есть предел.       – К Урахаре?       Шиффер чуть морщится – тогда ничего не получится – Куросаки будет отвлекаться на Джаггерджака, тот будет лезть с комментариями или, чего доброго, решит присоединиться к «разминке» и обсуждению. А Улькиорра будет отвлекаться на квинси и невысказанный вопрос в его глазах.       И он качает головой.       – Тут есть парк неподалеку. Хотя бы полчаса, но выиграем.       Куросаки кивает, соглашаясь с его доводами. Все равно потом припрется Джаггерджак, и разговора не получится. А Улькиорра хочет поговорить. Неужели Исида настолько глух и слеп к его состоянию? Сам же вызвался присматривать. Или арранкару нужно просто… Бесполезно гадать – скоро все расскажет сам.       Небольшая поляна в центре парка вдали от пешеходных дорожек подходит идеально. Улькиорра вытаскивает из-за спины чехол с боккенами и кидает один Куросаки. Тот легко ловит, тут же принимая стойку, и они начинают.       Рыжий и непредсказуем, и последователен одновременно. Кажется, он когда-то учился сражаться, да и со всей уже набранной практикой можно не бояться ударить в полную силу. Хотя он даже с квинси никогда себе этого не позволял. В этом теле, в этом мире, и чисто физически, они теперь почти одинаковы. Почти... И слишком разные. И именно поэтому Улькиорра хочет поговорить с Ичиго.       Куросаки, получив ощутимый удар по правой руке, перекидывает меч в левую и судорожно выдыхает сквозь зубы, готовясь к новой атаке. Нет, так не пойдет.       – Улькиорра, просто скажи.       Он останавливается и опускает меч.       – Это Джаггерджаку нужно выбеситься до седьмого пота, чтобы нормально выражать свои мысли.       Куросаки фыркает, и Улькиорра заинтересованно смотрит на него. С неподдельным интересом. Вот оно что. Они уже настолько сблизились, что Джаггерджак может говорить в его присутствии, а не просто орать.       – Не надо делать такое лицо, как будто ты удивлен. Я думал, ты о нем лучшего мнения.       Рыжему действительно весело. А он действительно ошибался – и года не прошло, а Гриммджо уже открылся ему. Хотя ничего удивительного по сути – он всегда неадекватно реагировал на недошинигами. Горячо, яростно, слишком бурно. И Куросаки всегда отвечал ему с не меньшей страстью. Похоже, он привык быть честным в таких ситуациях. Да и Улькиорра никогда не замечал, чтобы тот лукавил. Ни словом, ни делом.       Куросаки валится в пожухлую траву, вынуждая опустить меч и подойти ближе.       – Я видел сон.       Это действительно его беспокоит. Навязчивое состояние полудремы все еще царапается позади черепной коробки.       – Господин… Айзен…       – Он мертв, Улькиорра. Без вариантов.       Он повторяет слова Исиды, и Улькиорре ничего не остается, кроме как принять эту уверенность.       – Правда. Это… Ну, это не то, в чем я мог бы сомневаться.       Куросаки озадаченно чешет затылок, не зная, как еще доступнее выразить свои мысли. Но если бы Улькиорра не понимал.       – Он был злом и… я убил его.       Пальцы Куросаки чуть подрагивают, взгляд стекленеет, а мысли уносятся в прошлое. И Улькиорру удивляет его потерянный вид. Он уничтожал пустых направо и налево, но с шинигами что? Совесть вдруг проснулась? Нет, нет, Куросаки нельзя мерить обычными рамками. Нельзя приписывать их стандартные реакции, как бы сильно он ни был похож на арранкаров. Но рыжий не дает ему опомниться и высказать предположение, возвращаясь к реальности.       – Джаггерджак близко.       Он поводит носом, как будто принюхиваясь. Улькиорре в гигае приходится напрягаться, чтобы почувствовать чужое присутствие на расстоянии, а Куросаки реагирует на как будто выросшую пятую конечность – рефлекторно.       – Не сомневайся и ты, Улькиорра.       Он смотрит открыто, честно. Его тяга к справедливости и стремление защитить непоколебимы. И это за гранью понимания арранкара.       – Хочешь, можешь Ренджи спросить.       Паршивец улыбается, стараясь успокоить его наигранной веселостью. А когда и Улькиорра не может игнорировать приближающуюся рейяцу, вдруг говорит такое, что заставляет его задуматься о своем мнении по поводу недалекости шинигами и конкретно – Куросаки.       – Поговори с Исидой.       – Что ты имеешь в виду?       Улькиорра подбирается, не пытаясь даже предположить скрытый смысл фразы.       – То и имею. Простой разговор. Скрывать вам друг от друга нечего. Правда, с ним бывает тяжело. Мне, по крайней мере. Но он будет честен с тобой, несмотря ни на что. И поддержит, если надо. Чтобы не выдергивать меня каждый раз.       И ему опять смешно. Он что, издевается над ним?       – Ты издеваешься надо мной?       – Да нет же! Я не отказываюсь и не издеваюсь. Просто вы с ним похожи: все любите перепроверять.       Вот уж никогда бы он не подумал, что Куросаки найдет сходство между квинси и арранкаром. И наверное, у него на лице этот вывод написан, потому что Ичиго тут же меняет веселый настрой на озлобленный.       – Я говорю о ваших характерах, Улькиорра. Не больше и не о чем-либо другом.       – Для тебя мы все равны…       Неожиданная догадка становится ослепительным озарением. Чудовищным открытием, сметающим все его представление об этом человеке, шинигами, пустом.       – Именно. Не после того, что было…       – Кур-р-росаки!!       Громкий голос прерывает его на полуслове. Джаггерджак ломится сквозь кусты под стать танку. А по лицу Куросаки тут же проскальзывает тень, и он моментально напрягается как хитрый зверек, почуявший приближение хищника. Улькиорра уже устает удивляться. Ичиго может скрывать от них что-то, но он никогда им не врал. Больше недоговаривал. И он ни разу не замечал этой фальшивой маски. Так зачем же она для Сексты? Или, скорее, от него?       – Я тебя понял, Куросаки.       Тот кивает в ответ, не сводя обманчиво-расслабленного взгляда с Гриммджо, и Улькиорра тихонько вздыхает – тренировка на этом закончена.       – Какого лешего вас понесло сюда?       – Устали от твоей наглой рожи?       Рыжий предполагает, дразня. Отвлечь внимание арранкара легко, что тут же подтверждается.       – Признайся, что просто устал проигрывать мне.       Гриммджо фыркает и не ведется на подколку. Что-то они тут обсуждали, раз решили обойтись без лишних ушей? Неужто Кватро начал чудить?       – Не дождешься.       – Ловлю на слове. Эй! Квинси пошел к Урахаре.       Внимательный взгляд Джаггерджака жжет Улькиорре спину, и тот останавливается, ожидая продолжения. Потому что Секста никогда не умел держать за зубами свои тупые подначки.       – Никак тебя потерял.       Ну кто бы сомневался?       – Не дождешься.       Он вторит Ичиго, и тот тут же заливается смехом. Джаггерджак теряет нить их разговора, злится и бросается на Куросаки. Боккен трещит под сильным ударом и лопается с глухим треском.       – Придурки.       Улькиорра вздыхает на опешившие лица и разворачивается к выходу из парка. Те следуют за ним, негромко переругиваясь, и он отключается от пустой перебранки. Значит, Куросаки не сомневается. А можно ли ему верить и стоит ли? Один раз он уже поверил. Возможно, ему действительно просто поговорить с Исидой? Тот более объективен в своих суждениях. Хотя Куросаки более эмоционален и честен в своих помыслах. Что же выбрать?       Гриммджо       ***       Вот так новость: Куросаки ушел с Кватро. Что там четверка опять мутит, раз понадобилось вмешательство рыжего? Что у него на уме? К чему готовится и как хочет использовать Куросаки? Ни за что он не поверит, что они просто поговорили. У Шиффера ничего никогда не было просто. Он не может его понять, прочитать реакцию и соответственно – не доверяет. Но Куросаки верит, и это заставляет задуматься о его вменяемости. Хотя, чему он удивляется? Куросаки весь – сплошное противоречие. И каждый раз угадывать его реакцию становится все интереснее. Он, вроде бы, и прост до мозга кости маски, но обязательно извращает любое мнение о себе. И это интригует. И это заставляет доводить его из раза в раз. Абараи прав был – скучно ему точно не будет.       В магазине Урахара как обычно сокрушается, притворно вздыхая.       – Куросаки-сан, как же так? Это была моя любимая пара.       – Не по адресу, Урахара-сан.       – Чего там вякнул?       Джаггерджак не собирается обращать внимание на пустые обвинения, а Панамочник таки приносит еще один меч.       – Улькиорра, продолжим?       Гриммджо уязвленно замирает вместе с Исидой. Ах так, значит… Ну, держись, Куросаки.       Улькиорра бросает взгляд на Исиду, но меч поднимает и блокирует удар шинигами. А Джаггерджак решает не оставаться в долгу. Он разворачивается к квинси, и тот тут же возводит глаза к искусственному небу подвала. И Сексте более ясного ответа не надо.       Исида легок и быстр. Ловчее Куросаки, и предпочитает в кулачном бою защищаться и уворачиваться, а не нападать. Чем злит арранкара до невозможности. В течение пяти минут ему надоедает бегать за ним. Квинси пытается вымотать его, но и не пропускать удары не может. Слизывает кровь с разбитой губы и опять лишь блокирует, а у Гриммджо в ушах стоит гулкий стук дерева да веселое чертыхание Куросаки.       – Улькиорра, хватит отвлекаться.       Кватро действительно смотрит, косит взглядом на квинси как завороженный, и действительно зря отвлекается. Потому что рыжий на самом деле неплохо владеет мечом и может удивить арранкара. Что и случается, когда Куросаки начинает его прессовать. Джаггерджак почти любуется сильными, отточенными движениями и удивлением в чуть распахнутых глазах четверки. А потом сам удивляется, получая ощутимый удар в челюсть. Ну ничего себе, квинси атакует! Джаггерджак начинает ржать, чем выводит из себя и Исиду, и Шиффера, и шинигами, и бросается на противника.       – Закончили, квинси.       Он удовлетворенно рычит, отправляя того наземь в пыльное крошево.       – Еще нет.       Исида сплевывает кровь, утирается и гневно смотрит на шестерку. Ой, как страшно. Если не умеешь рассчитывать свои силы и не знаешь, когда остановиться, то не стоит и вступать в ближний бой.       – Закончили.       Улькиорра цедит сквозь зубы, и Куросаки еле удерживает довольную улыбку. Ну конечно. Закончили. Только ты еще не знаешь, что значит довести Исиду.       Гриммджо ловит кулак в последний момент, но все равно пропахивает спиной добрый пяток метров. Ничего себе! Кто это и куда дели квинси? Он обидчивый какой оказывается. Проигрывать не умеет вообще. Джаггерджак щерится, моментально оказывается на ногах, но перед ним уже спина Улькиорры – тот все равно сделает по-своему. Куросаки бросает меч Исиде, и тот ловит, все еще недовольно посматривая на всех троих. Хватит с тебя. Не тот ты боец, чтобы валяться в грязи и ломать пальцы о чужие зубы. Лучше, чем у Куросаки, у тебя все равно не получится, на вкус Гриммджо. И Секста послушно разворачивается к рыжему.       Еще примерно два часа они неустанно гоняют друг друга, пока не приходят Иноуэ и Урахара со своим надоедливым «ярэ-ярэ».       Что-то он упускает. Что-то происходит между этими двумя такое, что Панамочник вдвойне энергичнее начинает помахивать своим веером, а Куросаки отводит взгляд. Что-то прямо витает в воздухе, а Гриммджо все никак не может поймать за хвост. А потом доходит: понимание. Улькиорра принял квинси так же, как Куросаки принял их с Джаггерджаком. И что-то еще. Где-то там, в глубине пустых зеленых глаз. Что-то помимо. И вот это остается загадкой. Он еще недолго пытается выяснить, а потом машет рукой – можно подумать, это так важно. Гораздо важнее это то, как Куросаки реагирует на Кватро. Он относится к нему не просто как к равному, а как к кому-то, кто ближе. И вот это отчего-то злит. Куросаки, кажется, начинает забывать, кому он должен и перед кем обязан. Что ж, придется еще раз напомнить. На следующей «тренировке» в подвале.       Гриммджо       ***       Ночью что-то происходит. Джаггерджак просыпается от смутного беспокойства, свербящего в затылке, а потом слышит тихий осторожный голос Карин, будящей Куросаки.       – Ичи-нии… Ичи-нии, там Юзу…       Рыжий подрывается на автопилоте. Пару секунд осоловело хлопает глазами, а потом выдыхает, медленно успокаиваясь. Уходит следом за сестрой, а Гриммджо вперяет взгляд в темный потолок. Проходит почти час, и он уже устает ждать, чтобы спросить, но рыжий не возвращается в комнату, а спускается на кухню. И Джаггерджак раздраженно встает. Ну не уснет он, пока не выяснит, что там опять с беспокойным шинигами происходит.       Он уже по привычке запинается о футон у дверей и чертыхается – как бы хорошо он ни видел в темноте, а парадокс в том, что матрац как будто специально цепляется за ноги. Это глупо и по-детски, но Ишшину надоело слушать, как они делят кровать, в первую же неделю и он предложил простой выход: кто проиграет, тот и спит на полу. И Куросаки всенепременно отдавливает ему ногу в свой редкий выигрыш, когда с утра ломится в школу.       Рыжий – в полутьме от кухонной подсветки. Плечи напряжены, взгляд пустой – за окно, а пальцы, сжимающие кружку с молоком, подрагивают так, как будто он после недельного запоя.       – У Юзу иногда бывают кошмары…       Он хрипит надсаженным голосом, как если бы орал часа полтора где-то в песках Уэко, а Гриммджо оставляет стратегический пост у косяка и валится на табуретку.       – А выглядит так, как будто это ты их видишь. Что-нибудь типа восставшего Айзена или голого Ямми.       Джаггерджак ерничает, но он уже говорил, что не умеет и не будет его успокаивать.       – Есть кошмары пострашнее Айзена.       Куросаки вымученно улыбается, оборачиваясь к нему – и вот такое выражение на его лице Гриммджо навряд ли когда-нибудь видел. И наверное, и не увидит больше никогда. Только если рыжий опять не разнюнится.       Гриммджо молчит. Если шинигами хочет, то пусть рассказывает сам, тянуть из него насильно он ничего не будет.       – Ей снилась мама…       Справедливый вопрос: «Мама что, страшнее всемогущего монстра?» он успевает удержать на языке. Потому что Куросаки еще не закончил.       – Она не может ее помнить, ведь слишком маленькая была. Только по фотографиям. Она не рассказывает, что именно видит, но наверное, как та умирает…       Голос Ичиго падает до мертвого шепота, а Гриммджо, похоже, сейчас расскажут самую страшную тайну семьи Куросаки.       – Ее убил пустой. Из-за меня. Я всего лишь хотел помочь девочке, что упала в реку… Мне было девять лет. Мама меня спасла.       Секста осторожно сглатывает. Куросаки сейчас похож на хрупкое стекло, которое может рассыпаться на кусочки от любого неловкого прикосновения. И чем это чревато, ему слишком хорошо известно.       – Знаю, знаю, ты не подряжался мне сопли вытирать. Да мне и не надо.       Куросаки горько усмехается. Тянет губы через силу, вздыхает и медленно направляется на выход. А Гриммджо ловит его за локоть, останавливает, но не знает, что сказать. А нужно. Хоть что-то. Срочно.       – Я отнял у них маму. А у отца – любимую…       Теперь он точно готов сорваться. И Гриммджо почти в панике от бессилия. Иногда он забывает, что чертов рыжий на самом деле – всего лишь ребенок. У него нет за плечами сотен лет битв, пожирания себе подобных и медленной эволюции. Нет сотен лет жизни в Сообществе, как у его дружков из Готея. Все они: и квинси, и деваха, и силач – просто дети, втянутые в большую игру своими способностями и чужими амбициями. Но даже за этот краткий промежуток своей жизни каждый успел испытать личную трагедию, которая оставила глубокие шрамы на их душах. И никаким «вытиранием соплей», пожалуй, не победить такое сильное чувство вины. Нужно хотя бы попытаться отвлечь. Хотя бы сейчас.       Джаггерджак не отпускает его руку, резко поднимается, а потом перехватывает за шею локтем.       – Я и не собирался, Куросаки. Но если и дальше будешь сковытать, я откушу тебе голову. В прямом смысле.       Он фыркает и начинает кулаком левой руки натирать рыжую макушку. Он – не Абараи, он его просто отвлечет, перекинет мозги в привычную ненависть и избавится от угрозы, зависшей над их головами.       – Ай! Джаггерджак, прекрати! Да понял я, понял!       Куросаки дергается, вырывается из хватки, но Гриммджо держит крепко и продолжает превращать и без того лохматые вихры в безобразный колтун.       – Не ори. «Комшариков» своих разбудишь.       – Да отпусти же! Больно.       И только когда отбиваться он начинает в полную силу, арранкар выпускает его из своих рук. Толкает в спину для ускорения и сам топает следом в спальню. Куросаки падает на простыни, Джаггерджак опять запинается. Рыжий вздыхает, укладываясь – Секста чертыхается, вздрагивая на холодной постели.       – И не вздумай реветь там, а то собственной кровью умоешься.       – Дышать-то хоть можно?       – Можно. Только негромко и через раз.       – Кошак драный.       – Кретин рыжий.       И это у них будет вместо «спокойной ночи». Зато Куросаки действительно пришел в себя. Бурчит вон что-то привычно-сердитое в подушку, и Гриммджо улыбается. Если Ишшин, а это именно его рейяцу почти «незаметно» фонила из гостиной, делал ставку на него в забеге «Куросаки – чувство вины», то зря старается. Он ему не нянька и не сторож. Но и не признать не может, что эта маленькая победа приятно греет самолюбие. Черт с ними, с комплексами Куросаки, если понадобится, то Гриммджо действительно не поскупится перегрызть ему горло. Даже если в ущерб себе.       Ренджи       ***       После «отсидки» тайчо смотрит волком. Цедит приказы сквозь зубы, отводит взгляд и загружает работой так, что Ренджи, приползая домой, просто проваливается в забытье, даже не в сон. А утром все начинается по новой. Кучики держит его в «черном теле», как бы двусмысленно это ни звучало из уст Рангику, но Ренджи лишь отмахивается – не впервой. Надо просто перетерпеть. Через неделю ледяной взгляд перестанет жечь спину, градус презрения опустится до приемлемого уровня, а голос вернется к умеренно-строгому тембру. Скоро все пройдет. Да только ощущение надвигающейся лавины крепнет день ото дня и ни в какую не хочет исчезать. Странно и почти пугающе. Ренджи было попробовал понервничать, да быстро отказался от бессмысленной затеи. Уж сколько бы он уже ни служил под его началом, а все равно Бьякуя иногда такой фортель выкинет, что за голову хватаешься. И он перестает обращать внимание – перебесится. Стоит поменьше мелькать у него перед глазами да выполнять все приказы беспрекословно. Скоро туча минет, а разбираться в причинах и следствиях они будут потом. Кучики, хоть и дикий, но, как только приведет в порядок свое настроение, сам объяснит, что Ренджи сделал не так. Хотя, чего уж тут – и так понятно – нарушил приказ. Да только приказ этот странным был. Абараи не хотел тогда накалять обстановку и спорить, потому что капитану опять «вожжа под хвост попала». Успокоился бы и даже не заметил «самоволки», если бы не треклятое нападение. Только почему-то не успокоился и не забыл.       Ренджи вздыхает, игнорируя Забимару, скулящего о послеобеденном часике законного отдыха, и собирается на тренировочный полигон. У новобранцев – часы изучения гарнизонного устава, а он с удовольствием погоняет воображаемых пустых. Но мечтаниям сбыться не суждено – у ворот отряда его перехватывает холодная волна капитанской рейяцу, и он спешит обратно.       – Звали, Кучики-тайчо?       – У вас мало обязанностей, фукутайчо?       Вопрос риторический, и лучше бы Ренджи вякнуть что-нибудь нейтральное и вернуться в каптерку, но Забимару подзуживает ехидцей абараивское самолюбие и дергает за язык.       – Никак нет. Хотел немного потренироваться на закрытом полигоне.       Да, только Забимару виноват в том, что у Ренджи замашки смертника-камикадзе. Сам он ни за что не признается.       – Потренироваться? Что ж, отличная идея. Идемте.       Кучики выплывает из-за стола, а лейтенант прикусывает язык. Нет, они частенько тренировались вместе, да только Абараи такие тренировки чуть ли не на коленях у него вымаливал. А тут, надо же, сам предложил. Хотя… Если подумать, то это – неплохой способ спустить пар. Пусть уж он один раз вдоволь погоняет своего лейтенанта, чем будет неделями выкипать, как походный котелок над костром.       Полигонный плац застроен искусственными препятствиями. И если у Урахары в подвале – хаос и дикая идентичность пересеченной местности, то здесь – бардак продуманный, все устроено именно для тренировки. Хитрой, эффективной и с многообещающим развитием событий.       Ренджи выпускает шикай не задумываясь. Раскручивает удлиняющийся меч вдоль тела и метит прямо в сердце капитана. Тот жест оценивает и, с легкостью уворачиваясь, отвечает ножнами так, что Ренджи тут же заходится кашлем. Вот это скорость и сила… Давненько Бьякуя не был «в ударе». «Скорее – «в угаре»», – поправляет себя Ренджи и тут же уходит в защиту. Что ж, пусть побесится – им обоим это пойдет на пользу.       Бьякуя загоняет его до седьмого пота с таким остервенением, что под конец Ренджи подумывает уже использовать банкай, чтобы «угомонить» капитана. Сенбонзакура хлещет волнами, но он еще может дать отпор. Уж в чем в чем, а в выносливости он, с недавнего времени, ему не уступит. Не после многочасовых пробежек по Уэко. И не после спаррингов на грунте. Но когда внутренний часовой механизм уже выходит на четвертый круг, Ренджи останавливает тренировку. Кучики усиливает напор жалящих лезвий, но Абараи и не думает выбираться из кокона своего меча, кидая все силы на поддержание защиты.       – Может хватит на сегодня, тайчо? Мне еще с новичками тренировку проводить.       – Сбегаете, Абараи-фукутайчо?       – Нет. Предпочитаю рационально использовать свои силы.       Ренджи улыбается, делает неожиданный выпад и рассекает кромку капитанского хаори в районе голени.       – Вернемся?       Кучики теряется только на миг. Уже через секунду опять – собранный и хмурый. Он уже не просто теряет над собой контроль, раз лейтенант смеет ему выговаривать.       – Успокоились?       Абараи продолжает скалиться, и Бьякуе нестерпимо хочется ударить еще раз. Исподтишка, но точно промеж глаз непутевого лейтенанта. Или хотя бы уйти в шумпо на территорию отряда.       – Вашими молитвами, фукутайчо. Кровь.       Он презрительно хмыкает и указывает на разодранный рукав формы Ренджи.       – Пустяк.       Тот веселится так, как будто лишнюю порцию окономияки слопал на обед, но Бьякуе, как ни странно, легче. Легче, когда улыбка Ренджи обращена к нему.       Бьякуя       ***       Легче, когда он такой – сосредоточен только на нем. И ни на что не отвлекается: ни на отряд, ни на друзей-офицеров, ни на риока, ни на арранкаров. И это уже ни в какие ворота не лезет – помешательство какое-то.       Тренировка проходит в алом тумане. И он еще никогда настолько не терял над собой контроль, сражаясь со своим лейтенантом. Только улыбка и задорное лукавство в словах выводят из штопора, которым вращается его разум. А вот теперь ему нужно несколько дней спокойствия и медитации, чтобы навести во внутреннем мире порядок, а мысли вернуть в привычное русло.       Лейтенант благодарит за тренировку, кланяется и исчезает возле казарм, а Бьякуя возвращается в свой кабинет. Плещет в лицо из кувшина, заглядывает в зеркало и застывает – стекляшка возвращает полыхающий огонь в глазах, раздувающиеся крылья носа и закаменевшие скулы. Он одержим – понимает он с кристальной четкостью. Одержим этим шинигами. То, что раньше казалось лишь раздражающим фактором, постепенно настолько врослось в кожу, что стало необходимым как кислород, если это определение можно применить к шинигами. Но иначе и не скажешь. Он не осознавал этого, но тело, душа и чувства следовали своему инстинкту без участия его разума. Он до последнего оставался в неведении, а когда ударило, ему только и оставалось, что судорожно цепляться за край раковины, а потом разбить чертово доказательство собственной слабости.       А доказательства были. И еще какие. Взять хотя бы последний инцидент: весьма красочно обличает все его некапитанское поведение. Больше похоже на озабоченную молодую мамашку, ревниво трясущуюся над своим чадом. Хорошо, не совсем молодую, но, по сравнению с ним, Ренджи – действительно ребенок. Яркий, открытый, в чем-то наивный, но где-то и больше него понимающий. Странно так думать про своего офицера. А вместе с тем он может быть и жестоким, и непреклонным, и сильным, и самоотверженным. Кладезь противоречий и сплошная открытая эмоция. Как риока. Столько лет они уже служат вместе, уже притерлись, привыкли друг к другу, и для Бьякуи уже любое его поведение должно перестать быть в новинку, но лейтенант опять его удивляет. Удивляет этой реакцией на самого себя. Почему же только сейчас? Почему ударило именно теперь? Наотмашь да с такой силой, что перевернуло весь внутренний мир. Конечно, опять из-за риоки. Возможно, в нем он нашел именно то, чего не видел в своем капитане? Друга? Родственную душу? Товарища? Но Бьякуя никогда и не стремился стать кем-то из них для него – у них все было проще, им хватало положенного уставом. Почему же сейчас так отчаянно хочется быть кем-то большим? И в нем видеть больше, чем просто офицера. Бьякуя не может найти ответ, но и отпустить эти мысли не может. Абараи Ренджи. Его чертово проклятие. И что теперь делать? Как быть дальше? Забыть? Да, забыть. Выкинуть из головы, перестать думать о нем, сосредоточиться на работе. Получится? А что, он – не хозяин собственным чувствам? Столько лет удавалось держать жесткий контроль, так неужто сейчас не выйдет? Один раз он уже поддался своей страсти, и закончилось это смертью Хисаны. Больше он такой ошибки не допустит. Больше он не позволит страдать ни близким людям, ни самому себе. Он так решил.       И следует своему решению всю следующую неделю. Игнорирует лейтенанта, старается как можно реже с ним пересекаться и сократить общение до минимума. Ровно до того момента, как Абараи опять уходит на грунт – какой-то пустой снова охотится на невинные души, и между делом проверяет на прочность выдержку одного капитана. Он не меняет своих приказов. И Ренджи это знает очень хорошо, потому что уходит абсолютно спокойно, даже ухом не ведет в его сторону. А стоило бы, наверное. Потому что Бьякуя опять начинает себя накручивать. И никакие уговоры, медитации и логические умозаключения не помогают, когда сердце рвется следом за ним. Лейтенанта нет почти сутки. И почти сутки Бьякуя задыхается нестерпимым жаром, опаляющим изнутри. Вишневый сад внутреннего мира стремительно отцветает, теплая весна сменяется знойным летом, на деревьях появляются зеленые листья, а в воздухе – удушливый аромат лесных трав. Что с этим делать? Как с этим бороться? Сенбонзакура выглядит странно в густой, высокой траве на берегу пруда – среди стрекоз, бабочек и переливчатых трелей соловьев. И он еле дожидается лейтенанта, чтобы вернуть покой своей душе и буйному лету. И Абараи приносит с собой прохладу, пронизывающий ветер и собирающуюся грозу, набухающую тяжелыми каплями ливня. И все только потому, что он почти не скрывает своей радости и задорного веселья – к гадалкам не ходи – Абараи опять виделся с риокой и Ко. И это бесит, гремит раскатисто и заставляет сжать зубы и отвернуться. Он сейчас пытается ограничить его общение с друзьями – Абараи это не примет. Но Кучики хочет его себе и делить его с кем-то не намерен. Он ведь пытался быть «покладистым». Пытался поощрять его увольнительными, чтобы тот понял, что капитан на самом деле ценит его и не такой уж и бесчувственный чурбан. Да только Абараи стал пропадать в Генсее, и это его не устраивает. Он запутался в своих чувствах, мотивах и поступках. Как ему отвергнуть это? Как перестать обращать внимание? Как перестать чувствовать? Ведь здесь нет и двух вариантов – только убрать все ненужные эмоции и вернуться к тому, что было. Да только сделать это невозможно. Можно только признать, что все его поведение на самом деле являлось отголосками скрытой одержимости офицером. Они как черное и белое – они слишком разные, и всего, что есть у Абараи – всю жизнь не хватало Бьякуе. Не хватало простого… Тепла, общения, крепкого плеча, искренности и бесхитростности поступков. Хоть чего-то, что снова стало бы по-настоящему значимым в его жизни.       Он теряет покой, сон, аппетит. Из рабочего кабинета почти не выходит. И доводит до того, что даже Рукия перебарывает свое смущение и идет к нему с вопросом о самочувствии. Бьякуя отнекивается, отмахивается в своей привычно-строгой манере, но это-то уж точно тревогу из глаз сестры не уберет. И он вообще зря это сделал, потому что Рукия идет спрашивать Ренджи, а тот, конечно же, является к нему на порог кабинета.       – Разомнемся, Кучики-тайчо?       И улыбается предвкушающее, оголяя ровный ряд зубов. А Бьякуе от этой улыбки ударяет в виски так, что он боится, как бы из носа и ушей не потекла кровь от зашкаливающего давления. Что ж, ты сам напросился. Ох, он «разомнется» сейчас…       Лицо умудряется держать только чудом. Кивнуть, не дрогнув ни единым мускулом, а Абараи чуть ли не светится от счастья. Что же ты со мной делаешь?       А потом накаляющуюся обстановку спасает ежеквартальное собрание в Клане. Кучики уезжает на несколько дней и почти рад сменить безумие унылой скукой длинных вечеров в главном поместье. Он почти приходит в себя, но стоит вернуться – и чувства возвращаются. Да еще и с удвоенной силой – Абараи опять был на грунте. Хвастается Рукии веселыми посиделками у Урахары и зовет с собой в следующий раз. А Бьякуя понимает, что так больше не может продолжаться. Если он сорвется, то натворит таких дел, что заварушка у Соукиоку покажется «цветочками».       И спасает его Укитаке. Капитану вновь нездоровится, и он просит «дорогого Бьякую» отправиться в Академию вместо него. Походить, оценить студентов, присмотреть новые кадры, «развеяться и отдохнуть от отрядных дел». Укитаке болезненно-слабо улыбается, абсолютно бесхитростно, но Кучики кажется, что бывший наставник что-то подозревает. Смотрит на него и, как обычно, видит и понимает гораздо больше. И Бьякуя соглашается. Снова почти неделю проводит вдали от отряда, снова приходит в себя, но на деле получается, что то, что казалось спасением – становится еще большей мукой – он начинает скучать. Нелепо, недостойно, недопустимо. А выдержав весь срок «передышки», в шумпо возвращается в отряд. Нет у него больше никаких сил. Почти не осталось. И все опять начинается заново.       Гриммджо       ***       После ночных посиделок на кухне Куросаки начинает странно на него смотреть. Зависает взглядом, задумавшись над учебником, и Гриммджо терпит до последнего, а потом кидает в него подушкой. Рыжий улетает со стула и тут же возвращает ее обратно.       – Какого хрена?       – Будешь так на меня пялиться, протрешь еще одну дыру.       Джаггерджак ржет на розовеющие скулы, но его действительно раздражает этот вдруг проснувшийся интерес. Он что, думает, если Гриммджо один раз вытряхнул его из кошмара собственного самобичевания, то арранкар на самом деле – «белый и пушистый»? Как бы ни так. И ты вроде никогда не обольщался на его счет, Куросаки, так что нечего теперь смотреть.       – Пошли к Урахаре.       – Нет, завтра контрольная – буду готовиться.       – Нахрен.       И подушка в этот раз летит вместе с кулаком. Куросаки дергается, прикладывает руку к случайно прокушенной под ударом губе и опять смотрит.       – Нет.       – Ну и черт с тобой! Сам пойду.       И действительно уходит.       Вечером подмораживает. Дыхание вырывается облачком пара, а он вдыхает поглубже, принюхиваясь к новым ароматам: свежесть зимней ночи, застывшая грязь и что-то еще, покалывающее легким морозом обратную сторону грудной клетки. Он поднимает глаза к небу и щурится – сверху начинает падать мелкое крошево. Снег. Слишком похожий на белые пески Уэко. Он чертыхается и отбрасывает прочь эти глупые сантименты. Раз собрался, то надо идти. Выместить навязчивое раздражение, неизвестно от чего проснувшееся, хотя бы на квинси. Ну смотрит и смотрит Куросаки. Что в этом такого? Джаггерджак ему тоже ни в чем не врет, так что, если рыжий начнет заблуждаться в своей оценке арранкарских поступков, то это – его проблемы. Гриммджо ему ничего не обещал. И здесь он только ради того, чтобы вернуть свою силу. Все. Точка.       Джаггерджак спускается с крыльца и направляется в сторону магазина. А на полпути ощущает, что квинси и четверка сегодня остались дома. Что, тоже из-за контрольной? Чертовы дети!       Он злится, останавливается возле моста через канал и досадливо сплевывает. Попробовать Урахару раскрутить на поединок? Навряд ли получится – добиться чего-либо от Панамочника почти невозможно. Гриммджо смотрит на темный, ленивый поток и зачем-то вспоминает рассказ рыжего о матери. Может быть это даже где-то здесь произошло… И конечно же, на невеселую мысль тут же откликается холодная темнота: противным чавканьем огромной челюсти и смрадным дыханием гниющей шкуры – кажется под мостом пустой нашел какого-то бедолагу-бездомного. Джаггерджак несется под опору почти с радостью и почти моментально его догоняет знакомая рейяцу.       – Йо, шинигами!       – И тебе не хворать, Джаггерджак!       Абараи скалится, выхватывает меч, останавливаясь перед пустым, и Гриммджо понимает, что наконец может нормально «поохотиться».       – Вот он куда забрался, а я уже четверть города оббегал.       Жажда Абараи почти такая же сильная, но он ему уступит эту добычу. И даже говорить ничего не надо – понимает интуитивно. Слишком хорошо понимает, как Секста соскучился по простому, первобытному инстинкту убивать. Лезть специально не будет, но в развлечении поучаствует с удовольствием. Не видел он эту сторону шинигами. Плохой день?       – Действительно, как кошка с мышкой.       Абараи фыркает, когда пустой, обессиленный и загнанный, исчезает под его мечом, почти моля о пощаде, а арранкар устало приваливается к стене. Лейтенант достает сигареты и продолжает веселиться.       – Бросили тебя сегодня все?       – Контрольная у них, видите ли.       Джаггерджак цедит с таким остервенением, что шинигами начинает хохотать.       – Ну, пошли, составлю компанию, если еще не набегался.       Джаггерджак дергается было, но предложение звучит не как подачка – Абараи действительно не прочь еще немного помахаться. И вот тут он готов сломать ему запястье, благодаря горячим рукопожатием.       В подвале Урахары, как обычно, пыльно и пусто – сплошные камни. Панамочник помогает Гриммджо вылезти из гигая, и тот чуть не падает от эйфории освобожденной сущности.       Дерутся они добрых три часа, догоняют, атакуют, уворачиваются. Не сдерживаясь и не щадя. Джаггерджак даже удивляется такому яростному порыву Абараи, а потом вспоминает, что почти ничего не знает об этом шинигами. Одно дело – тренировка на троих с Куросаки, и совсем другое – вот так – по-родному безумно, с силой и неподдельной яростью. Как если бы один на один с рыжим и все равно не так. Куросаки был камнем преткновения, о который он споткнулся. Непримиримым соперником и непреодолимым рубежом. И Абараи слишком на него похож. Всем, кроме мотивации. Со всей той же яростью и силой он бьет не для того, чтобы победить, а просто ради самого процесса драки. Для него важнее отточить приемы, набраться силы, ловкости и выносливости, а не победить и сожрать побежденного. И Джаггерджаку становится интересна эта разница. Он ведь даже не задумывался об этом, а теперь понимает, что там, где для них была важна только сила, шинигами больше ставили на опыт и умения. Они ведь еще и какие-то заклинания в бою использовали, а не тупо выпускали серо, как некоторые. Драка в подвале для Абараи – именно тренировка. Жесткая, выматывающая, болезненная, но действительно всего лишь тренировка, а не пустая погоня за победой, как у них с Куросаки. И это цепляет.       – Надо бы как-то повторить это.       Предлагает Джаггерджак, а Абараи только усмехается. Они устало рассаживаются на камнях, когда Урахара наконец уговаривает их остановиться.       – Ну, если бы чаще удавалось выбираться, можно было бы и повторить.       – Что так?       – Только, если приходят пустые.       Джаггерджак фыркает на бесполезные, по его мнению, условности, и Абараи устало объясняет свое положение.       – Приказ есть приказ.       Пока они отдыхают в пыли, Джаггерджак задумывается о том, что шинигами, похоже, тоже был рад выпустить пар. Только с чего бы это? Не хватает ему тренировок в своем отряде? Или правильного оппонента не хватает? Скорее второе. И он уже собирается высказать свое предположение, как Абараи его подтверждает.       – Хочется иногда, вот так, не заботясь, начистить кому-то рожу.       – Кто кому еще.       Гриммджо, естественно, протестует, а тот лишь опять улыбается.       – Может быть. Как там Ичиго?       – А что ему сделается?       Джаггерджак фыркает, рассматривает Абараи и в который раз недовольно кривится на все эти «телячьи нежности», типа дружбы, поддержки, заботы. Он эти простые чувства давно уже позабыл и не горит желанием вспоминать. Он – арранкар, ему это не нужно.       – Дурак ты. Так ничего и не понял.       Гриммджо уже собирается врезать ему за пустое оскорбление, но шинигами смотрит серьезно и, похоже, хочет донести до него какую-то важную мысль.       – Дурак ты, раз не понял, что это для него значит. Он не сможет вечно разрываться между нашими мирами. Он – живой, и он должен жить. Генсей для него важнее нас. Потому что он у него останется при любом раскладе: будет у него сила или нет. Все дело в том, чем он рискует, находясь в таком состоянии. Было бы неплохо, если бы ты ему помог, как он тебе когда-то.       – Помог?! Это ты называешь «помощью»?!       Джаггерджак рычит и поднимается на ноги. Ренджи вскакивает следом и абсолютно спокойным голосом продолжает.       – Точно дурак. Ты предпочел бы сдохнуть там, в песках? Или недолгий остаток своей жизни проходить под чокнутым монстром? Чего ты вообще хочешь? Чего хотел там?       – Силы!..       И Абараи не дает ему закончить.       – Ну получил ты силу, что дальше? Хоть под Айзеном, хоть здесь, когда Куросаки восстановится; что ты будешь с ней делать? Какой смысл сражаться, если ты любого сможешь победить?       И вот тут Джаггерджака пробирает. До нервного тика. Чертов шинигами, похоже, даже не пытался представить, каково это – обладать великой мощью, каково быть всесильным Королем целого мира. Он его не поймет.       – Ладно, ладно, не рычи только опять. Я просто предлагаю подумать об этом. И прошу присмотреть за Ичиго. А потом делай, что хочешь.       – Спасибо за разрешение.       Джаггерджак язвит, но гнев понемногу спадает. Может быть, он и вспомнит когда-нибудь слова Абараи, но сейчас они для него ничего не значат.       – Ох и намучается он с тобой…       Шинигами усмехается, выбираясь из подвала, но дожидается, пока Гриммджо опять впихнут в гигай. И смотрит почти с удовольствием, как на искусственном теле проступают синяки. С таким же наслаждением смотрит Урахара на свое творение, перенимающее, в буквальном смысле, состояние духовной ипостаси. Одному Джаггерджаку не смешно – боль ощущается не в полном объеме, но достаточном, чтобы раздражать. Особенно, когда в носу лопается сосуд, и кровь заливает новую майку. Это у шинигами, под воздействием рейяцу, заживет все как на собаке на следующий же день, а ему до утра терпеть – времени уже за полночь, чтобы ползти «на поклон» к Иноуэ.       – Бывай, Джаггерджак!       Абараи вскидывает руку уже в воротах сенкаймона, а он только злорадно ухмыляется треснувшей губой.       – Пошел ты.       Всю дорогу до дома Куросаки он не может отпустить свое раздражение. Что это сейчас было? Какого ляда шинигами взялся читать ему нотации? Какого хрена вообще в это лезет? Гриммджо не собирался идти в Генсей, не собирался проваливаться в чужой внутренний мир и уж тем более не собирался делиться своей силой. Но раз все это все равно случилось, то рыжий ему все отдаст. Сполна и даже сверху добавит.       А стоит зайти в дом, как раздражение тут же прорывается наружу – в коридор вылетает Куросаки.       – Где тебя носит?       И Гриммджо даже не собирается отвечать – иначе точно сорвется. Но из-за спины слышится такая волна подавляемого гнева, что он нехотя оборачивается.       – Джаггерджак…       – Да у Урахары я был. Пришел Абараи, вот, размялись. Сказал же с самого начала!       Куросаки не почувствовал бы пустого отсюда и не нашел бы рейяцу в подвале, вот и терпел до последнего. Ждал, когда он вернется. А увидев разбитое лицо, наверняка уже напридумывал себе самые разнообразные варианты.       – Придурок…       – Опять?! Да вы достали уже!       – Да не ори же ты!..       Куросаки бросается к нему и зажимает рукой рот, а Джаггерджак просто опешивает от этого жеста. Ладонь накрывает легко, не давит на распухшие губы, а сам рыжий чуть ли не шипит от натуги.       – Вот вечно так – только орать и можешь.       Бухтит он почти беззлобно, а потом вообще хватает за руку и тащит на кухню. Достает небольшой пакет, сыплет в него лед из морозилки и протягивает ему.       – Приложи к щеке – легче станет, а то Иноуэ завтра в обморок упадет.       Роется в коробке с верхнего шкафчика, пихает ему в руки стакан с водой и таблетки.       Джаггерджак глотает без слов, все еще находясь под впечатлением от реакции шинигами. Волновался, прикосновения осторожные, но пальцы горячие настолько, что почти обжигают, а взгляд… Ох, вот это взгляд. Гриммджо чуть не давится водой – Куросаки смеет смотреть не просто с тревогой, а чуть ли не со злостью, как будто он его предал. Сбежал и не вернулся. Или умер. Опять. И все это вместе представляет такую жгучую смесь, что он уже безропотно топает в спальню и ложится на кровать. Ему нужно все это обдумать, причем очень срочно и основательно.       Бьякуя       ***       Из очередного похода на грунт лейтенант возвращается с подбитым глазом и характерной ссадиной на щеке. Понятно, он опять встречался с Куросаки и его компанией, и Бьякуя больше не может это игнорировать. Свои чувства он все-таки признает. А вот позволить им расти и развиваться нельзя никак. Он не посмеет нарушить данный когда-то самому себе зарок: никогда. А помимо него, есть еще и убеждения Клана, собственная нетерпимость к неуставным отношениям и страх. Банальный страх, что даже если он и наплюет на все условности, Ренджи его чувства не примет. О, он несомненно любит, уважает и жизнь отдаст за своего капитана, да только это не та любовь, уважение и жертвенность, которые нужны ему, Бьякуе. А раз столько факторов против, и только один за, то не имеет смысла больше сомневаться – он должен со всем этим покончить.       Бьякуя игнорирует его, ведет себя как с любым младшим офицером, никак не выделяя по должности. Ни о каких совместных тренировках больше не может быть и речи. Никаких праздных разговоров и встреч. Только работа. Он справится. Не было нужды горячиться и метаться, когда он только понял смысл своих поступков. Все это нужно было сделать сразу же. Загубить на корню, а не давать разрастаться сомнениям, тоске и тщедушным мыслям. В его внутреннем мире снова дует холодный ветер, и полевые цветы вянут под ним, съеживаясь грязной трухой, и осыпаются наземь. Все возвращается на круги своя.       А лейтенант еще, как назло, как будто специально проверяет его на выдержку. Мелькает перед глазами как можно чаще, пристает с глупыми вопросами по делу и нет и каждый раз зовет потренироваться вместе. И получает отказ. Один раз, другой, третий, – и смотрит удивленно, почти обиженно. И перестает предлагать. И Бьякуе становится легче. Перестает заглядывать в кабинет – и Бьякуя снова может нормально дышать. Все чаще уводит новичков на полигон – и Бьякуя с легкостью концентрируется на оставленной работе. Чаще уходит в патрули – и сердце больше болезненно не сжимается. «Холодная война» приносит свои плоды. А потом, в одну из долгих зимних ночей, Кучики видит сон. Да такой, что с футона подскакивает как ужаленный. Сердце бьется где-то в горле нервной судорогой, кровь в венах вскипает и моментально испаряется, кости плавятся от невыносимого жара, и он почти не может дышать, захлебываясь выстывшим за ночь воздухом. А еще стоит так, что Бьякуя даже боится прикоснуться к члену, чтобы не причинить себе еще большей боли. Кое-как он приводит дыхание в порядок, но возбуждение и не думает пропадать. Что бы он себе ни представлял, каким бы зарокам ни следовал, а мысли все равно возвращаются к одному. К Ренджи. К Ренджи обнаженному, ласкающему, податливому. В бисере пота на крепких плечах, выгнувшемуся так, что мышцы вспучиваются рельефными буграми, и шепчущему срывающимся от наслаждения голосом: «Да… тайчо…»       И Бьякуя готов выть от бессилия, от невозможности побороть свое собственное наваждение, и прикасается к раскаленной коже. И позволяет жарким видениям вновь возникнуть перед глазами. И хватает всего пары судорожных движений онемевшими пальцами, чтобы его накрыл самый мощный оргазм в его жизни.       До самого утра он больше не может уснуть, боясь повторения или продолжения сна. И снова не может не думать. Только он пришел в относительную норму, только выставил заслон от потока желаний, как преграда тут же дала течь. Не одно, так другое. Если… Если он еще раз увидит что-то подобное… Ему даже страшно об этом думать.       И конечно же, сон повторяется. Немного меняется ракурс, положение тела, но сам-то лейтенант никуда не делся – по-прежнему заходится в экстазе в его руках. А потом снится снова, и снова, и снова. И Бьякуя не может этого вынести. Серьезно. Хуже пытки. Он почти не видит лейтенанта днем, зато ночью – во всех деталях. Да с такими подробностями. И он сдается, отчаявшись взять гормональную бурю под контроль – идет к Унохане за снотворным. Врет про бессонницу, и та предлагает пройти осмотр, видя неспокойные отголоски рейяцу, но капитан отказывается наотрез. Она нехотя соглашается, выписывает таблетки и настоятельно рекомендует снизить нагрузку и больше отдыхать. Сколько раз Кучики попадал к ней можно пересчитать по пальцам одной руки, но раз уж с бессонницей справиться не может, то это уже что-то совсем из ряда вон выходящее. Возможно, ей стоило настоять. А, с другой стороны, может быть, дело в самом сне – возможно, он не хочет видеть что-то конкретное, например, кошмар. Так уже было однажды, после смерти жены. Но тогда, что же происходит сейчас и кто виновник этих снов? И она улыбается – ответ лежит на поверхности. Да только решать проблему нужно явно не снотворным. Она вопросительно приподнимает бровь, но Кучики ни за что с ней не согласится. Унохана пожимает плечами, а Бьякуя возвращается в отряд. Что бы там себе не подумала женщина, а он своих решений не меняет. Он справится сам. Вытравит насмерть, но не поддастся.       Улькиорра       ***       «Рокировка» на самом деле выводит его из себя. Он уже сражался с Куросаки, даже не единожды, но это ни разу не доставило ему удовольствия. А сейчас он действительно злится. Но только на себя. И за то, что отвлекается. Дергается, оглядывается, несмотря на всю концентрацию, но не может не обращать внимания на квинси. Не сейчас, когда он – в паре с шестеркой. Не тогда, когда он двигается так легко, а глаза горят неподдельным азартом. Столько чувств, столько эмоций сразу, и все ему – Гриммджо. А в спарринге с Улькиоррой он всегда оставался спокойным. Лишь изредка цыкает, когда получает болезненный удар боккеном по пальцам. Но не больше. А ему снова хочется увидеть тот холодный цвет, яркий контраст и глубокую, насыщенную гамму узора. И он встает спиной к Джаггерджаку, и он протягивает меч в сторону квинси – покажи мне.       Странный сон, странный разговор с Куросаки, странная реакция на Сексту – он не справляется со всем сразу. Он не успевает обрабатывать информацию. Ему нужно остановиться и подумать. И совсем скоро время представляется. Школа, тесты, контрольные. Квинси просиживает в своей комнате почти безвылазно, а Улькиорре наконец удается поразмышлять над странными реакциями. Хорошо, со сном более или менее понятно – дает знать о себе стресс, поднимается полуобоснованная тревога. Но он с ней справится. Квинси дал ответ, и Куросаки повторил, а потом и вовсе заставил поверить в непоколебимость своих убеждений. Что ж, эту проблему можно оставить на время. Он поверит Куросаки сейчас, даже если после придется пожалеть об этом. Они здесь всего лишь несколько месяцев, и он не хочет отравлять свое существование сомнениями. Даже если все когда-нибудь обернется самым худшим образом, он больше не хочет о чем-то жалеть. И не будет.       А теперь самое интересное – квинси. Откуда, черт ее подери, эта реакция? Почему? Ему настолько нравится кулачный бой? Однозначно – нет. Его настолько цепляет Джаггерджак? Однозначно – да. Чем? Своей вспыльчивостью, гневом, азартом, голодом? Чем, квинси, раз уж ты так на него смотришь? Улькиорра пытается успокоить вновь разбредающиеся мысли, а потом озаряет – «успокоить». Дело в спокойствии. Квинси не нужны эти эмоции, он хочет спокойствия. И поэтому Джаггерджаку – гневный взгляд, Куросаки – почти презрение, а ему – сосредоточенность, расслабление, покой… Он действительно запутался в своих мотивациях. И не понял сразу, что этот бой он выиграл. Квинси спокойно с ним. Даже если тот ему не доверяет. Зато теперь доверяет Улькиорра – Исида не ударит в спину, не встанет напротив. Он останется рядом. И все потому, что Куросаки показал им каково это – не друг против друга, а рядом, за одну цель, невзирая на сущности. И в этом, пожалуй, его самая большая сила.       Улькиорра облегченно вздыхает – конец сомнениям, больше не нужно терзаться навязчивыми идеями. Он откладывает забытую книгу, встает. За окном сгущаются сумерки морозного вечера. Исида до сих пор не вернулся из школы. И что его так задержало? Он греет чайник на кухне, разглядывает разноцветные огни за окном и наконец слышит, как открывается дверь. Похоже, Исида не один – что привело сюда Куросаки? Он уже собирается выйти навстречу, как парочка вваливается сама: квинси на плече рыжего, хромает и не поднимает головы, Куросаки сопит разбитым носом, куртка в грязи и костяшки рук сбиты. Ичиго сгружает ношу на стул у стены, и Исида устало приваливается к спинке. Морщится от боли, когда Куросаки бесцеремонно приподнимает штанину и ощупывает его левую лодыжку.       – Вы что, подрались?       Ступор самый настоящий. Он бы и предположить не смог, чтобы эти двое когда-нибудь сражались друг с другом. Даже разминка в подвале Урахары настолько неправдоподобна, что остается только один вариант: с пустым квинси бы и сам справился, но Куросаки… Опять, наверняка, дело в нем. Все их беды от него.       – «Подрались»… На шпану мы нарвались!       Куросаки ехидничает и злится, когда Исида настойчиво тянет штанину из его руки.       – Хватит. Или пойдем к Иноуэ.       Квинси вырываться перестает и обреченно вздыхает – спорить с рыжим бесполезно.       – Это растяжение. До утра дотерпишь? Где у тебя аптечка?       Исида кивает и наконец смотрит на Улькиорру. Бровь рассечена, на щеке и подбородке темные разводы и скула припухла. Да только в глазах, помимо боли: досада, гнев, презрение, остаточный адреналин, но ни капли страха.       – В верхнем ящике.       И Улькиорра оборачивается к шкафам.       – Что произошло?       Он ставит перед ними небольшую белую коробку, и Куросаки начинает в ней копаться, злобно цедя сквозь зубы.       – Для тебя может быть в новинку, но люди и без всех этих «потусторонних» сил пытаются постоянно друг с другом воевать.       Улькиорра удивленно приподнимает брови – Куросаки читает ему отповедь? И на что он злится?       – Хватит. Он-то тут причем?       Квинси прикрывает глаза, когда Куросаки опускается на колени и начинает накладывать повязку.       – Да знаю я… Извини, Улькиорра. Просто кое-кто опять со своей упертостью…       Рыжий бросает на арранкара короткий взгляд и продолжает бухтеть, колдуя с бинтами.       – Я не просил тебя помогать.       А теперь злится квинси.       – Как обычно.       Куросаки и зол, и обижен, и расстроен. Исида все еще недовольно пыхтит, но он не хотел его обидеть. Это даже Улькиорра понимает. Шинигами заканчивает с повязкой и осторожно прикасается к его лицу, а тот отстраняет его руки.       – Я сам.       – Конечно, сам…       – В ванной есть зеркало, умник.       – Да кто же спорит.       Куросаки надоедает препираться, и он сдается, устало поднимаясь на ноги. Квинси хромает в ванную, а рыжий только вздыхает.       – Приложите лед. Какие таблетки он и сам знает. А утром я приведу Иноуэ.       Куросаки указывает взглядом на оставленную аптечку, намекая, что без помощи Исиде все равно не обойтись. Но раз от него не хочет ее принимать, может у арранкара получится. Невероятно, но он как-то сумел справиться с его гордостью.       – А ты?       – А у меня дома есть персональный врач.       Улькиорра непонимающе хмурится, подозревая, что Куросаки, помимо прочего, еще и головой ударился, раз считает, что Джаггерджак будет ему помогать.       – Да об отце я, об отце! Ну что ты, в самом деле…       Куросаки фыркает, машет рукой на глупые предположения, но кто же знал об этом. Он уходит домой, а Улькиорра направляется к Исиде, прихватив аптечку.       Квинси сидит на бортике ванны, глаза опять закрыты, раненную ногу держит на весу. Улькиорра ставит коробку на раковину, включает воду и мочит полотенце. Исида все еще в прострации, но стоит прикоснуться влажной, холодной тканью к окровавленному виску, как дергается так, что чуть не падает спиной в пустую ванну. Не от боли, от неожиданности. В распахнутых глазах – шок, и Улькиорру почти пугает такая реакция. Разве все не закономерно? От помощи шинигами ты отказался, но остался арранкар, так что вполне логично, что… О. Он, похоже, даже и не подумал бы, что Улькиорра захочет. Что просто не оставит без внимания. Что проявит инициативу. И кажется, «арранкарство» тут ни при чем, раз уж он собрался отказываться от помощи обоих.       – Я все еще не знаю, что произошло.       Улькиорра медленно тянет руку с полотенцем обратно к лицу, не разрывая зрительного контакта. Исида смотрит в ответ, но от повторного прикосновения вздрагивает уже чуть ощутимо, взгляд опускает в пол и пожимает плечами.       – Как и сказал Куросаки, всего лишь местная шпана. Хотели денег вытрясти.       А говорит так, как будто это в порядке вещей. Для Куросаки – может быть – с его-то горячим характером, а вот для квинси…       – «Тихонь» обычно считают слабаками, «легкой добычей».       И вот тут квинси улыбается. Зло, исступленно и очень, очень радостно. И Улькиорра улыбается в ответ – это чувство ему очень знакомо: когда кто-то обманывается твоей внешностью и имеет наглость недооценивать противника. Куросаки был прав – в этом они с квинси действительно похожи.       Гриммджо       ***       – Гриммджо-кун, ты только погляди, какой красавец!       Отец настолько радостно разглядывает разукрашенную физиономию сына, что Ичиго почти обижается. А Джаггерджак, отзываясь на веселый окрик, не может не оскалиться на приторный, сладкий запах крови, которым так и веет из прихожей.       – Хорош, ничего не скажешь.       И он просто не может от него оторваться. Смотрит, облизывает взглядом окровавленные губы, тянет носом запахи драки и еле сдерживается от того, чтобы наброситься.       – Очень смешно.       Куросаки фыркает, послушно усаживается на кухне и подставляет лицо и руки под опеку отца. А любвеобильному папаше это только в удовольствие – подлечить сыночка. Рыжий процедуры выдерживает с олимпийским спокойствием. И с ним же выдерживает голодный взгляд арранкара. А потом поднимается в их комнату, и Джаггерджак следует за ним, наступая на пятки. Останавливается за спиной, шумно дышит в затылок, кожей впитывая частицы чужого запаха, и почти урчит.       – И кто же посмел прикоснуться к моей добыче?       Куросаки тут же отталкивается от него локтем, разворачивается и отскакивает к столу.       – Больной что ли? Стану я у них имена спрашивать…       Джаггерджак ухмыляется, стискивает кулаки и тяжело заглатывает воздух. Инстинкт не шепчет на ухо, он орет благим матом. Кто-то прикасался к нему, к его силе и к его противнику. И если последнее можно стерпеть, то первые два пункта обязательны к рассмотрению – это как если бы кто-то плюнул ему на спину. Какой-то слабый, мелкий человечишка посмел своими грязными руками… И он снова рычит и приближается, вцепляясь в плечи мертвой хваткой, чтобы Куросаки тут же болезненно передернулся.       – Да ты чего, Джаггерджак? Они вообще к Исиде пристали. Хорошо, что я его догнал… Черт, больно, отпусти.       Куросаки хмурится. Куросаки удивлен. Куросаки все еще не понимает.       – Да успокойся же ты! Мы их так отделали, что они до сих пор, наверное, в окурках валяются.       Неужели дошло? Или просто нелепое совпадение? Он вырывается, отходит в сторону на шаг и потирает пострадавшие плечи. И смотрит ошарашенно, пугается неожиданного «наезда» – сколько раз Джаггерджак сам бил – было все равно, а кто чужой притронулся – сразу встает на дыбы? С чего бы вдруг? Можно подумать, он его монополизировал и теперь не позволит вообще никому прикасаться.       Нет, все-таки рыжий делает неправильный вывод. Отводит взгляд, смущается, чуть розовеет и наверняка думает, что дело только в том, что арранкар не хочет делиться. И кто из них – дурак, спрашивается? И что, позволить Куросаки обмануться? О, да, пусть думает, что Гриммджо хочет, чтобы он сражался только с ним. Пусть думает, что он важен для него. Когда Джаггерджак вернет себе силу, он покажет глупому шинигами, что она на самом деле значит для него. А пока… Пускай краснеет. Это даже можно использовать. Куросаки ведь такой ребенок еще. Подросток в пубертатном периоде. Что бы с ним ни происходило, а гормоны наверняка дают о себе знать – он не может не думать на определенные темы. Хотя бы иногда. И с этим действительно можно неплохо поразвлечься. Гриммджо раньше даже и не думал о таком, некогда было. А сейчас, в период вынужденного «простоя», можно к единственной отраде в виде драк, добавить еще одну «вариацию» сражения – сыграть на его нервах. О, это, конечно же, опасно с нестабильностью Куросаки, но угроза тут другого рода, так что может и проскочить. С другой стороны, он направит мысли, чувства и энергию шинигами в иное русло, и это даже пойдет на пользу. Может, он даже быстрее восстановится, если к адреналиновым встряскам добавится двусмысленность, чувственность и возбуждение. Интересная идея. Интригующая. Гриммджо косит взглядом на укладывающегося под одеяло Куросаки и понимает, что он ведь даже никогда не думал о рыжем, как об объекте сексуального желания. Да, возбуждение частенько накатывало в драках, но то – на пике ярости, в порыве чувств. Убивать и размножаться – два основных инстинкта человеческой природы, а он тоже когда-то был человеком. Так давно, что уже почти забыл каково это – хотеть кого-то еще и в этом смысле. И теперь Джаггерджак смотрит оценивающе. Начнем с того, что Куросаки – парень. С куда большим удовольствием Джаггерджак завалил бы рыжую одноклассницу Куросаки. Да только тот наверняка бы не позволил. Как же, он еще и так будет ее «защищать». Но, да ладно. Раз они связаны, то на «безрыбье» и Куросаки сойдет. Джаггерджак непривередливый. Или это как-то по-другому называется в их мире? Шинигами в принципе, неплох с физической точки зрения: крепкий, хорошо сложен, натренирован. Засадить в узкую молодую задницу будет большим удовольствием. И правда, где были его мозги раньше? Да только Куросаки ведь не позволит просто так поиметь себя. Он ведь тоже раньше об этом не думал. А теперь Джаггерджак для него в этой ипостаси вдруг представился – и что теперь делать? Куросаки же гордый, наивный и до жути сентиментальный. И это самое плохое сочетание из возможных – просто и быстро не получится. А значит придется загонять, расставлять ловушки и давить, намекать, провоцировать, пока шинигами не сломается. И это будет самым настоящим испытание выдержки Джаггерджака. И это будет самым интересным в его пребывании на грунте. Что ж, тогда начнем.       – Еще раз, Куросаки, что-то такое и…       Он намеренно обрывает фразу, чтобы тот сам придумал нужное ему продолжение, сам обманулся, сам подставился.       – Что «и»? Сам пойдешь бить? Так с этим я и без тебя справлюсь.       Куросаки сонно ворчит в подушку, и Гриммджо понимает, что «охота» действительно будет сложной. Но и захватывающей.       И вот теперь очередь Джаггерджака смотреть. Оценивать, прикидывать, размышлять, останавливаясь взглядом на рыжей макушке, острых коленках или развороте плеч. И Куросаки, конечно же, этот взгляд замечает. И опять смущается – точно, рыбка заглотила наживку. И шинигами и нелеп в этом своем порыве, и страстен одновременно. У Гриммджо никогда еще такого не было – он его почти соблазняет. Доводит до исступления, почти красуется, но ни словом, ни делом еще ни на что не намекает, а Куросаки уже покупается. И теперь в «подвальных потасовках» еще больше разгоряченной ненависти – рыжий бьет так, что срывает последние тормоза, с ума сходит, бесится. Но не может не признать, что хочет. И чего именно. И пугается этих желаний, поэтому и бьет так, как никогда раньше. И это вдруг до безумия нравится самому Гриммджо. Да, Куросаки всегда выкладывался по полной, всегда был честен с ним, но он еще никогда не был так мотивирован. Никогда одновременно ни боялся, ни ненавидел, ни хотел. Он полыхает так, что не заметить проклюнувшуюся и возрастающую сквозь тело рейяцу практически невозможно. Урахара довольно кивает, никак не комментируя изменившийся настрой – он понимает куда больше, чем говорит, как обычно. Квинси и четверка молчат из солидарности. Исида навряд ли уже сделал правильный вывод, но он на верном пути. А вот Шиффер схватывает идею моментально и недовольно поджимает губы. Не одобряет, но молчит, очевидно, тоже руководствуясь предположением, что это поможет быстрее восстановить силы. Да только Гриммджо и не нужно их одобрение. Главное – работает, а мотивация – так, дело десятое.       До точки кипения они оба доходят слишком быстро, но на ней же все и меняется. Меняется с очередным пустым, который опять лезет в Каракуру, и жертвой, которую он себе выбирает.       Гриммджо       ***       Ранняя оттепель приносит частые дожди. И, если честно, вода надоедает Гриммджо почти так же сильно, как и песок. Особенно, когда она постоянно льется с неба. В такие дни ему все лениво и индифферентно до известной матери. Даже хорошая драка с Куросаки не спасает. Тот опять со своей школой, приближающимися экзаменами и нудным зависанием над учебниками. Гриммджо становится скучно, он вял и слишком расслаблен. И возможно, именно поэтому умудряется так лохануться. Нет, в итоге все, конечно, заканчивается более чем сносно, да только и не замечать своей ошибки он не может.       В город приходит пустой. Не сильный, не слабый, обычный. Шарится по переулкам несколько часов, присматривая себе жертву и наконец находит подходящую. Уровень духовной силы чуть выше, чем у обычных людей, и это так славно, так замечательно, что он просто не может не следовать за ней.       Гриммджо слышит испуганный вскрик примерно за квартал от дома Куросаки. Знакомый отклик слабой рейяцу заставляет сразу же всего обратиться в слух, а потом и вовсе рвануть с места. Ему это ох как не нравится. Пустой – массивный, но верткий, с виду похож на ящера. Длинный хвост скребет по мокрому асфальту и выламывает чей-то забор в переулке. Жертва в острых когтях уже без сознания и не пытается вырваться. А Гриммджо сходу, даже не налетает на него, а сваливается сокрушающим ударом. Тело из лап выпадает, приземляясь в лужу недалеко от самого пустого, и это дает арранкару пятисекундную фору для того, чтобы избавиться от гигая. В духовной сущности у него будет куда больше шансов победить, просто забив до смерти. Чем он и занимается, пока пустой вдруг не начинает менять форму, обрастая ядовитыми шипами для верности. Едкая вязкая слюна капает из раскрытой пасти и, попадая на кулак, заставляет кожу тут же вспучиваться ожогами и кровоточить. Но Гриммджо не обращает на это внимания – это такие пустяки по сравнению с тем, на кого посмел позариться пустой. Маска под ударом дает трещину, и именно этот момент выбирают Куросаки и Исида, чтобы появиться.       – Юзу!!       Вопль рыжего пробирает до самых костей. Так, что даже Гриммджо отвлекается и пропускает замах мощного хвоста. Припадает на одно колено, но больше не позволит себя ударить. А потом вмешивается квинси, выпуская пару стрел одновременно, и арранкар бешено рычит на ненужное вмешательство – это его добыча и никто, никто не имеет права ее отнимать. Да только квинси сейчас глубоко фиолетово на его инстинкты, он спешит к Куросаки, и Джаггерджак оборачивается. Рыжий лихорадочно прижимает тело сестры к себе, покачивается вместе с ним и никак не может прийти в себя от шока. Квинси осторожно осматривает и ощупывает маленькое тельце, что-то говорит Куросаки, но тот, кажется, не слушает. Не слышит и Гриммджо – в ушах все еще звучит бешеный набат прерванной схватки. И легче становится только когда прибегают Чад и Иноуэ. Юзу укладывают на асфальт, выставляют щит и еле слышно выдыхают все разом, когда та начинает подавать признаки жизни. А про Джаггерджака забывают почти на целую минуту, но он и не думает обижаться – он втискивается обратно в гигай и ему пока не до этого. Боль приходит сразу же: острая, жалящая ладони, запястья, локти. Медленно, но верно распространяется дальше – на плечи, и он стискивает зубы. Горячо и больно. Сосредоточенно вдыхает-выдыхает через нос, справляясь с резкими спазмами, а потом Иноуэ подзывает его и заново разворачивает купол. Боль притупляется и уходит. Всего лишь несколько минут конвульсивной агонии – вот и все удовольствие от встречи с пустым. С Джаггерджаком девушка расправляется так же быстро. Мелкая Куросаки уже розовеет, дышит ровно и сонно. Шинигами поднимает ее на руки и встречает взгляд Гриммджо. И от того, сколько всего сейчас плещется в карих глазах, у Джаггерджака не находится ни сил, ни смелости что-то ему сказать. Всей толпой они двигают к дому Куросаки. Юзу укладывают в комнате девочек, что-то врут Карин про случившееся на дороге, а потом неловко прощаются, оставляя Гриммджо и Куросаки наедине. Да еще квинси успевает выразительно посмотреть на арранкара, предупреждая об осмотрительности, но Джаггерджака и не нужно предупреждать – он и так видит, что приступ на подходе. Рыжий мечется по спальне, глаза начинают темнеть, но Гриммджо не собирается ждать светопреставления. Он хватает его за грудки, весьма ощутимо прикладывает спиной о дверь, но говорит совершенно спокойно, вкрадчиво, четко проговаривая и не сводя упрямого взгляда.       – Куросаки. Успокойся.       А тот дышит через раз, смотрит в ответ почерневшими склерами, но не вырывается. И постепенно приходит в себя. Расслабляется в крепкой хватке и стонет сорванным голосом.       –Джаггерджак, я… Все… Уже все.       И опять смотрит на него так, что Гриммджо не знает, чего ему хочется больше: ударить, заставляя очухаться, встряхнуть, чтобы вышел из ступора или прижать к себе, чтобы успокоился уже наверняка. Но Куросаки выбирает свой вариант – просто утыкается лбом в его плечо и замирает.       – Если бы не ты… Спасибо, Гриммджо…       Запинается, называя по имени, но Джаггерджак вдруг понимает, что отданный квинси пустой того стоил. Стоил того, чтобы Куросаки сделал этот шаг навстречу, даже если цена была слишком высока. После такого Ичиго доверит ему свою жизнь – все долги между ними оплачены. И Джаггерджак лишь тихонько фыркает ему на ухо и укладывает руку на плечи, приобнимая. Ты не всесилен, Куросаки, ты лишь немногим сильнее меня. И ты уязвим: семья, друзья, собственное чувство справедливости – слишком много слабых мест. Если бы не твое упорство и выдержка, ты бы никогда не очутился сейчас здесь, в руках арранкара, который когда-то чуть тебя не убил, а теперь спас твою сестру.       Ренджи       ***       К весне рейяцу Ичиго уже ощутимо начинает расти. Прибавляет по капле, но стабильно. В один из заходов на грунт тот даже рассказывает ему о недавнем случае с Юзу и поведении Джаггерджака. Они устало бредут по темной улице, отстав на добрый десяток метров, после очередной разминки в подвале, и Ичиго вполголоса пересказывает события. А Ренджи очень внимательно наблюдает за ним. Куросаки говорит общими фразами, скомкано, но смысл доносит. И произошедшего и их действий после. Даже говорит о реакции Гриммджо, и Абараи задумчиво присвистывает. Неплохой прогресс от «убий» до «сохрани». Куросаки одергивает его, хмурится, смущается, а Ренджи только веселится на выказанные эмоции – вот так дела творятся: кто же знал, что ты сможешь приручить кошака, который «гуляет сам по себе». Наслаждайся теперь. А кошак оборачивается к ним, ждет, когда догонят, и смотрит заинтересованно.       – Что за секреты, девочки?       Куросаки вспыхивает и торопится к Улькиорре с Исидой, а Ренджи справедливо интересуется.       – Пяти минут не прошло, как мы тебя в пыль укатали, а ты опять лезешь на рожон?       – Никуда я не лезу, что ты. Просто спрашиваю.       Джаггерджак скалится, ехидничает, но смотрит все так же настойчиво, и Ренджи решает больше не томить.       – О тебе, конечно же, сплетничали.       – Ооо…       – А если серьезно, Джаггерджак, то, правда, спасибо тебе.       Ренджи перебивает, не дав продолжить пустой обмен подколками, переходит на серьезный тон и совершенно искренне благодарит арранкара.       – Я не нанимался следить за твоим дружком.       – Он уже давным-давно – твой «дружок», так что тебе и карты в руки.       Абараи не понимает, какого черта арранкар до сих пор отпирается. Ведь сам прекрасно знает, что это так. Неужели настолько сильно боится сблизиться, что готов отрицать до последнего? Странная упертость. И похоже, это действительно какой-то страх – для арранкара такие проявления заботы явно в новинку. Он действительно не собирался сближаться с Куросаки настолько, да вот нужда застала, и пришлось. Пришлось учиться жить заново, пришлось научиться общаться, пришлось сделать шаг навстречу, снимая напряжение невзаимной ненависти. Абараи почти насквозь его видит со всеми этими глупыми выводами, показным бахвальством и обманчивой дикостью. Арранкар прекрасно был осведомлен о том, на что шел и к чему это все ведет.       – И я надеюсь, тебя не нужно предупреждать о том, чем это все чревато?       – Подумаешь, напугал.       Лейтенант, похоже, думает, что все знает о них с рыжим, но арранкар и не собирается его переубеждать. Пусть заблуждается как хочет.       – Ичиго уже один раз взял ответственность на себя. Тебе тоже когда-нибудь придется.       Ренджи не шутит. Если арранкар действительно намерен довести дело до конца, то должен понимать, что делает. Это не просто – вернуть силу и свалить на все четыре стороны. Куросаки дал тебе возможность выбрать другой путь. И раз ты уже ступил на него, то будь добр не сворачивать.       – Учту твои пожелания по мере своей необходимости.       Джаггерджак фыркает, а Ренджи машет рукой – все равно останется при своем мнении. Единственное, что он может сделать – проследить, чтобы не стало поздно для кого-то из них.       – Смотри, чтоб только поздно не стало.       Джаггерджак пожимает плечами, пристраивается рядом, молчит. Похоже, определенной степени понимания они все-таки достигли. Но Ренджи хотел спросить еще об одном. Точнее, о двоих.       – А как там наша самая «веселая» парочка?       – Сам видишь.       – Думаешь, пришли к консенсусу?       – Да ни хрена я не думаю. Черт их разберет.       – И ты даже не пытался Шиффера спросить?       Ренджи действительно интересно, и он оглядывается на Гриммджо, а тот лишь отнекивается.       – О чем спросить?       – Что он собирается делать дальше.       – Тебе надо – ты и спрашивай.       Вот над ними он точно не собирается свечку держать. Ему и Куросаки хватает с головой. И Ренджи опять усмехается – ну конечно, никто и не сомневался.       – Обязательно. А ты пока пораскинь мозгами вот еще над чем: по тебе же ударит, если решишь взбрыкнуть.       – Хватит ныть, «мамаша».       – Силы Куросаки начали расти и, соответственно, пустых прибавится.       – Абараи, ты правда за идиотов нас держишь?       – Почти. Потому что ты так и не понял, что Куросаки – мой друг, и я, естественно, буду о нем беспокоиться. Особенно сейчас, когда все еще в подвешенном состоянии.       – Вот это я как раз понял.       Ренджи смотрит с недоверием, но не подколоть не может.       – Ага, только ревновать не начни.       – Не дождешься.       Джаггерджак предсказуемо фыркает, уходя от развернутого ответа, и Ренджи ничего не остается, как замять тему. Что-то темнит арранкар. Думает не о том, забывая о самом важном. Вот только когда спохватится, опять наломает дров.       Абараи возвращается в Сейретей, опять ловит на себе отстраненный взгляд капитана и чертыхается: действительно, не ему лезть в отношения арранкаров, людей и квинси, когда у самого – сплошное недопонимание. Что опять стряслось с Бьякуей, он не может взять в толк. Совсем. Абсолютно. Он пытался вывести его на чистую воду, разве что на коленях перед ним не ползал, когда вдруг обрушилась эта монолитная стена отчуждения, да только все бесполезно. Кучики бегает от него, игнорирует, отворачивается. И в чем причина такого поведения тоже не говорит. Ренджи честно пытался вспомнить, где накосячил, но ничего, кроме последней выходки, не обнаружил, но за нее он уже отсидел, и Бьякуя простил. А потом снова что-то стало не так, и вот тут он уверен – не по его вине. Просто не за что. Тогда в чем причина? Потому что даже Рукия уже подходила спрашивать не поругались ли они. А что думают об этом остальные окружающие ему и представить страшно. И давить на Бьякую бесполезно – «упрется рогом», и ничего не поделаешь. Ему только и остается, что смириться. Отступить, оставить в покое. Может быть, капитану скоро надоест, и он прекратит играть в молчанку. Может быть, надоест не скоро, но и это они уже проходили. В любом случае, вопрос в лоб Ренджи всегда успеет повторить. И довести до белого каления, но узнать правду тоже. Вот только последствия могут быть очень плохими. Ренджи прекрасно помнит, что случилось на Соукиоку – повторение ни одному из них не понравится. К тому же выпытывать правду у Кучики с мечом наголо он, наверное, больше не сможет. Они оба изменили подход друг к другу. Поэтому Ренджи молчит, смотрит в сторону, дает собраться с мыслями. Для них ведь тоже когда-то может стать поздно. А Кучики все еще его капитан, и кому, как не лейтенанту, быть осмотрительнее, быть уступчивей и «демократичнее» в их отношениях?       Улькиорра       ***       Сегодня он просыпается слишком рано. И слушает тиканье будильника несколько часов, гоняя сонные мысли из одного угла комнаты в другой. Квинси был, конечно, весьма «красноречив и подробен», рассказывая об инциденте с сестрой Куросаки, но этого вполне хватило, чтобы нарисовать себе полную картину. Судя по тому, что рыжий на следующий день, как обычно, носился с Джаггерджаком по подвалу Урахары, с приступом они справились. И не просто справились: Куросаки выглядит спокойным. Что это? Как такое вообще возможно? Как они это сделали? Но факты налицо, не врут и неоспоримы. Шинигами и арранкар снова меняют манеру поведения друг с другом. Да, Джаггерджак уже дал понять, что «заинтересовался» рыжим, но после произошедшего Улькиорра видит не просто любопытство. Шестерка вздумал поиграть, но теперь эта игра может обернуться и против него самого. Он ведь стал опорой для того безумия, что раскачивает лодку разума Куросаки. Якорем. В первый раз они справились с приступом отвратительно, халтурно, просто вырубив Ичиго. А ведь можно было попробовать понять на какие «болевые точки» нужно надавить, чтобы вернуть покой его душе. Сейчас, похоже, Джаггерджак с этим все-таки разобрался. Куросаки не просто смотрит, провоцирует, тренируется. Он действительно видит в арранкаре союзника. Именно такую же сущность, как и он. Да, ведь он и сам отчасти пустой, и, скорее всего, именно поэтому может теперь увидеть Гриммджо по-другому. Не так, как когда вывел из Уэко и не когда помогал освоиться в Генсее. Еще глубже. И это даже пугает. Постепенно он доверяется Гриммджо, подпускает все ближе и ближе. И опять-таки не как «шинигами-арранкар», а как две личности, взаимодействующие друг с другом. Это поражает. И даже вызывает зависть – ему с квинси до такого добраться будет сложно. Им обоим. Да, они привыкли к совместному быту, привыкли к совместным тренировкам, но узнать друг друга лучше получается не так хорошо, как хотелось бы. А ему хочется. Теперь он может это признать. Наблюдая за схваткой шинигами и арранкара, он хочет, чтобы Исида был так же уверен в каждом его ударе, был уверен, что сможет его предугадать, и уверен в том, что знает, чем он может ему ответить.       А потом он замечает еще одну странную вещь: Ичиго ведется на игру арранкара. Улькиорре вообще не понравилась эта затея Гриммджо вспомнить про еще один инстинкт, но для него это – еще один способ победить Куросаки. И Улькиорре такой подход неприятен. Играть на чувствах рыжего, особенно сейчас, опасно как никогда. Но Куросаки опять переворачивает все с ног на голову. Он не просто ведется на игру Гриммджо, он почти верит в нее, и это, как ни парадоксально, и помогает успокоить его внутреннего пустого, помогает избежать срыва. Куросаки верит и видит в новом отношении арранкара своеобразную «поддержку». Весьма и весьма своеобразную, на вкус Улькиорры, но с этим ничего не поделаешь. Раз рыжему так спокойнее, то пусть продолжает обманываться. Сейчас это поможет. Но что случится, когда все откроется, предугадать невозможно. И вероятнее всего, Куросаки будет настолько больно, насколько сильно он позволит себе увязнуть в этом обмане.       А еще он отмечает, что квинси тоже видит это изменившееся отношение. Видит, но пока не понимает, не осознает в полной мере. Они ведь, для начала, все еще подростки и относительно наивны в некоторых вещах. Квинси подозревает просто разбушевавшиеся гормоны и пока не понял всей глубины ситуации. Но, видя, как тот хмурится каждый раз, когда замечает взгляд Ичиго, обращенный к арранкару, он понимает, что скоро квинси осознает реальный смысл происходящего. Да, определенно. Несмотря на мизерный шанс того, что хмуриться квинси может по другой причине. Хмм, может быть он не приемлет такие отношения? Отнюдь. Квинси всегда позиционировался как сугубо адекватный, лояльный и без ханжеских замашек. Тогда, может быть, ему претит сама мысль о Куросаки с Джаггерджаком? Ревность? Тоже маловероятно, но не невозможно. Стоит, наверное, обдумать и поискать подтверждение этой теории. Только как? Каким образом? Просто подойти и спросить, ревнует ли он Куросаки? Чувствует ли к нему что-нибудь? О, определенно чувствует – громадное терпение. А вот что помимо этого, придется выяснять.       А потом, неизвестно как, его мысли вдруг перескакивают на саму вероятность квинси в отношениях. Не с Куросаки – с кем угодно отвлеченным. С рыжей женщиной, например. И вырисовывается такой бред, что он тут же отбрасывает глупые предположения. И тут же садится на постели – а что если бы квинси завел отношения с ним? От перспективы пробирает до самых кончиков пальцев. Он медленно выдыхает, вглядываясь в рассветные тени. И так же быстро отметает и эту идею. Абсолютно невозможно. Нереально. Невероятно. Даже… Даже если бы Улькиорре этого когда-нибудь захотелось. Квинси уже составил о нем мнение, сделал выводы из слов и поступков. И ни один из них нельзя рассматривать как что-то, что может вызвать в Исиде теплые чувства к нему. Они ведь тоже стали друг для друга «опорой» – квинси бежал от одиночества, Улькиорра бежал из Уэко. Друг в друге они нашли «приют». Да, временный, но тот, которого не хватало именно сейчас. Он делает еще один сосредоточенный вдох и слышит, как поднимается Исида. Уходит в ванную, потом на кухню, а Улькиорра вспоминает, что когда-то пенял себе на игнорирование чувств квинси, и поднимается на ноги. Ужинать вместе они почти привыкли, как насчет завтрака?       На появление арранкара в «неурочное» время Исида никак не реагирует. Раскладывает приборы и еду на двоих совершенно автоматически, как будто всегда так делал. А может и делал? Не только ужин, может, он ждал его и с утра тоже? Ведь положение тарелок было именно таким каждый день. Очевидно, что квинси после завтрака, просто убирал за собой, оставляя вторые порции на столе. Он идиот? Или идиот – Улькиорра, если только сейчас это понял? И как вообще понимать его поведение?       А квинси даже не смотрит на него, «спит на ходу», действительно всего лишь повторяя отработанные до рефлекса движения. Что же происходило здесь каждое утро все это время?       – Доброе утро.       – Утро…       Исида сонно мычит, но Улькиорра никогда не видел его по утрам, так что ему еще не с чем сравнивать его поведение. Единственное, к чему они пришли, так это к тому, что им обоим проще общаться в непринужденной обстановке кухни. И Улькиорра намерен воспользоваться этим прямо сейчас.       – Ты всегда готовишь на двоих.       – А ты всегда ешь…       Квинси утыкается носом в кружку с горячим чаем, очки запотевают, но его глаза и так закрыты. Да он просто уснет прямо сейчас. Но Улькиорра уже знает, как его разбудить.       – Плохо спал?       – Мало… Тесты…       Ооо, квинси просто неподражаем, когда в «неадеквате». Он никогда еще его таким не видел.       – Я имел в виду, что ты всегда готовишь на двоих завтрак.       И вот тут квинси наконец реагирует. Поднимает недоумевающий взгляд, моргает, отставляет кружку.       – А ты спишь до обеда, и мне не стоит этого делать?       А мозги квинси, похоже, так и не проснулись, констатирует Улькиорра про себя. Ничего-то он не понял, а когда дойдет, то наверняка покраснеет так, что Улькиорре до жути обидно, что он, скорее всего, этого не увидит.       – Я не понимаю смысл твоих претензий…       – Не нужно. Это пустяк.       И улыбается. Просто, открыто, легко. И опять ловит вопрос в глазах квинси. Но тебе и не нужно этого знать. Достаточно того, что ты делаешь это просто так. Даже не понимая, насколько это важно для Улькиорры.       Исида запускает руку в волосы и чуть склоняет голову набок, продолжая смотреть, но арранкар принимается за свой завтрак как будто и не было никакого разговора. Лишь легкая тень улыбки продолжает скользить по губам. Куросаки и Джаггерджак могут играть в любые игры, но то, что происходит между ним и квинси – настоящее, без капли фальши или обмана.       Бьякуя       ***       Снотворное дает передышку. Отключает мозг на ночь, но с утренним возбуждением справиться не может. Зато может справиться сам Кучики. Ледяной душ, тренировка и медитация. Снов он больше не видит никаких. Вообще. Да только прислуга теперь смотрит странно. Осторожно, почти незаметно, боясь сурового нрава господина, и все равно так, что проигнорировать это невозможно. Он уже собирается позволить им высказать то, что их смущает, как ответ приносит Рукия.       – Нии-сама, вы неважно себя чувствуете?       В снова честно встревоженных глазах он видит неподдельное беспокойство. Она совсем недавно стала чуть более раскованно выражать свои мысли при нем, и это и радует, и отторгает одновременно. Он не хотел сближаться с той, кто был так похож на его жену. Не после ее смерти. И в самом начале было очень тяжело даже смотреть, не то чтобы говорить с ней. И отпускать стало только совсем недавно – после Соукиоку, после Уэко. Теперь он концентрируется на том, что сестра – просто член семьи. И далеко не самый неприятный.       – Нет, Рукия. Со мной все в порядке.       И смотрит, гадая: решится или нет высказать свою тревогу. Но та, опять же, после всех событий, теперь уже может быть смелой и говорить о том, что не приемлет. Как хорошо, что он не сводил ее с Кланом, даже знакомить не стал, просто поставив всех перед безоговорочным решением – обе стороны не пережили бы морального шока.       – Простите мне мою дерзость. Слуги сказали, что вы плохо спите.       Бьякуя чуть хмурится, но сдерживает свое раздражение. Или кто-то заметил, что он пьет таблетки и посмел донести сестре, или он спалился, и слухов, даже в собственном поместье, уже не избежать.       – Да, плохо. Много работы. И я уже был в 4-м отряде.       Зато можно избежать дальнейших расспросов. И успокоить – ведь он от нее ничего не скрывал, просто не договорил. Рукия закусывает губу, смотрит встревожено и сочувствующе.       – Я могу что-нибудь сделать для вас, нии-сама?       – Нет, не нужно. Скоро все пройдет.       Бьякуя добавляет в тон непринужденности, и она все-таки покупается. Смотрит, хоть и с подозрением, но больше не может себе позволить быть неуверенной в собственном брате. Зато может позволить хоть немного ему помочь.       – Нии-сама, я знаю, вы не любите сладкое, но может быть есть что-то другое, что вы предпочитаете больше других блюд?       – К чему ты ведешь?       – Да просто вспомнилось вдруг: в детстве Ренджи тоже частенько не мог заснуть…       О, нет, только не это. Не рассказывай ему о вашем совместном детстве. Он не хочет этого знать! И не хотеть не может.       – …малыши-то засыпали всегда хорошо – он их так убалтывал своими сказками… А однажды… и после этот пустой… трое погибли… и Ренджи очень долго не мог спать… И потом… Сладкое!       – Что, прости?       Из дымки горячечных фантазий он вытаскивает себя силком. Не дает погружаться, концентрируясь на голосе и единственной мысли: надо все это прекратить.       – Сладкое, нии-сама. Он не мог заснуть, но стоило найти хоть кусочек сахара или еще чего-нибудь – получалось. Почти всегда. Наверное, глупо так думать, но, возможно, вам тоже нужно просто съесть что-нибудь любимое на ночь.       Рукия смотрит открыто, улыбается. Она нашла хоть какой-то вариант, как ей кажется. Да только Бьякуя знает, что не поможет. Спасет только вот это самое «любимое», если будет засыпать в его постели еженощно.       – Я попробую.       Он давит из себя легкое подобие улыбки, и Рукия успокаивается окончательно. Уходит, а он подавляет желание разбить что-нибудь о стену. Да только не поможет. Ничего не поможет. Ему нужно просто все забыть. И сладкое Кучики действительно не любит. Хотя все равно находит альтернативу – напиться. Куда проще идти по проторенной дорожке, чем уповать на самообман и плацебо. Саке, по части отключения мозгов, еще никогда никого не подводило. А именно это ему сейчас и надо.       Сказано – сделано. Похмельное утро настолько тяжело, что даже ни одной ненужной мысли у него не возникает. Мыслей нет вообще – спят еще в пьяном угаре. Даже привычное возбуждение не настигло. Зато почему-то подушка мокрая, и кожу щек стягивает. И в зеркале он видит ответ: вкупе с темными кругами под глазами, покрасневшие склеры и опухшие веки. Самое лучшее доказательство его слабости.       По закону подлости недалеко от отряда его перехватывает Укитаке. Бьякуя привел себя в относительный порядок как раз для того, чтобы никто не вздумал опять спрашивать о его самочувствии. Он вообще ни с кем говорить не хочет. Особенно сегодня. Да только от внимательного взгляда наставника так просто не сбежишь.       – Кучики-тайчо, мы можем поговорить?       – Если это что-то срочное. Сейчас в отряде слишком много дел.       – О, твой лейтенант прекрасно справляется с большинством из них. Я уверен, что пару минут старому другу ты можешь выделить.       Он и не сомневался, что у него не получится, но попытаться стоило. Укитаке улыбается, отчего-то чуть морщит нос и приглашает в казармы 13-го отряда.       – Фруктовое саке.       – Что?       Укитаке с таким азартом рассматривает его, как сложную, но горячо любимую китайскую головоломку.       – Именно это ты вчера пил. Проведя столько лет в обществе Кёораку, начнешь разбираться даже в «амбре», не то что в выпивке.       Он легко смеется, прикрываясь косоде, и тут же спохватывается.       – Прости, я не имел в виду ничего плохого.       – Я и не подумал. Просто не знал, что вы – блюститель «сухого» закона.       – Ох, Бьякуя, конечно же, нет! Я просто хотел поговорить с тобой.       Капитан тут же поднимает руки, продолжая веселиться.       – И я не собираюсь осуждать.       А потом вздыхает, грустнеет, отчего-то мнется и все-таки говорит.       – Просто не ожидал этого от тебя. Рукия сказала, что ты неважно себя чувствуешь. Испереживалась вся, ведь в отряде, как я понял, тоже не все гладко. Ты поругался с Абараи-куном?       – И со мной, и с отрядом все в порядке.       Бьякуя уже устал повторять это всем и каждому. Он уже начинает злиться.       – Тогда скажи мне вот что: твой лейтенант…       – Я не буду это обсуждать.       Бьякуя перебивает на полуслове. Кипит гневом и еле сдерживает ровный, холодный тон. Поднимается на ноги, не смотрит в глаза, но костяшки сжатых кулаков чуть заметно белеют.       – У меня много дел, Укитаке-тайчо. Увидимся позже.       И уходит. Сбегает прочь. Потому что так и хочется закричать. Какого черта они все лезут в его жизнь?! Какого черта опять пристают с Абараи?! Какого черта думают, что имеют право глумиться и давать советы по поводу его несостоявшегося…?! Он не станет слушать! Он. Справится. Сам.       Кучики исчезает за казармами, а Укитаке только и остается, что удивленно смотреть вслед.       – Я же только хотел спросить о назначении…       Гриммджо       ***       Через несколько недель Абараи приходит опять. Сразу к Урахаре. Но ни Гриммджо, ни четверка даже не успели почувствовать присутствие пустого, как шинигами уже со всем расправился. Они лениво дожидались Куросаки и квинси из школы, а тут нарисовался он – вот теперь пойдет потеха. Гриммджо же хотел как-нибудь повторить схватку с Абараи, вот случай и выпал. Улькиорра подбирается, но все-таки остается на месте – не хочет понапрасну напрягаться – так им же от этого и лучше. И Джаггерджак бьет, ухмыляется, ловя ответный оскал, и как никогда может не сдерживаться. С Абараи и не надо – тот и так выкладывается на полную катушку.       – Что, шинигами, плохой день?       И лейтенант тут же злобно ощеривается.       – День самый подходящий, чтобы надрать тебе задницу.       – Ну, попробуй.       И они продолжают. Свирепо, сильно, всепоглощающе. Так, что Улькиорра только фыркает на взметаемые тучи пыли и отходит в сторонку. У него нет абсолютно никакого желания становиться между молотом и наковальней.       – Джаггерджак, ты меня пожалеть собрался? Или выдохся уже? Последний удар я едва почувствовал!       – Чертов засранец! Ну, держись!       В какой-то момент приходят Куросаки с Исидой, но тоже решают пока не вмешиваться. Гриммджо косит взглядом на рыжего, замечая его интерес, и распаляется еще больше. А потом и вовсе теряет контроль, когда все эти «перемигивания» комментирует Абараи.       – Не отвлекайся, киса.       – Да я тебе сейчас…       Ух, как он ему наподдал! Джаггерджак даже сгруппироваться не успел, пропахав спиной колею. У шинигами отлично поставлен удар, да и мозги отлично сносит, чтобы так бить. Куросаки восхищенно присвистывает, и Джаггерджак тут же уязвлено дергается – ну он вам сейчас покажет, чертовы шинигами!       Абараи уходит в оборону, защищается, отступает и нападет снова. А Джаггерджак снова не может сконцентрироваться, потому что взгляд Куросаки почти обжигает, отвлекает и заставляет пропускать самые простые атаки.       – Джаггерджак, хватит уже красоваться перед ним.       Абараи говорит негромко и вкрадчиво, как будто совсем ненароком выворачивая арранкарскую руку из сустава. И Гриммджо опять рычит: и от бессилия, и от злости, и от почти что смущения.       – А ты завидуешь?       – Ну если ты думаешь, что, валяясь в пыли, вызовешь его симпатию, то завидовать тут точно нечему.       Шинигами провоцирует, но Гриммджо это и надо было. Он отвлекает того разговором и тут же меняет позицию, оказываясь сверху на Абараи. А потом, естественно, получает болезненный удар коленом в бок и скатывается. Поднимаются на ноги одновременно – Джаггерджак сплевывает, а шинигами стискивает кулаки.       – Давай, не разочаровывай его больше, чем уже есть.       О, а вот теперь Гриммджо действительно готов размозжить его голову о камни. Потому что Куросаки даже не думает присоединяться к ним, заворожено наблюдая за схваткой. Не реагирует даже когда Исида уходит к Улькиорре. Просто смотрит, но рейяцу полыхает почти обжигающим пламенем, скользя по плечам, спине, рукам и ногам, всему арранкару. И это заводит похлеще привкуса крови во рту.       За всеми этими метаниями он даже не замечает, как выдыхается. Гигай мешается, путается, наливается дополнительной тяжестью, но снять его сейчас – все равно, что признать свое поражение. Он себе такого не позволит. Очередной выпад Абараи оказывается ложным, и Гриммджо еле-еле удается устоять на ногах.       – Эй, Ичиго! Долго ты еще будешь прохлаждаться?       И вот тут Секста уже не может вынести этого чертова панибратства Абараи. Да как он смеет?!       – Давайте-ка вместе, а то я уже скучать начинаю.       Да как он смеет недооценивать его? Что? Что он сказал?.. У Куросаки взгляд такой же ошарашенный.       – Да ты сегодня в ударе, Ренджи. Что на тебя нашло?       – Пустой попался слабенький. А новички в отряде еще совсем «зеленые», чтобы заставить меня даже вспотеть.       Абараи ухмыляется, шапкозакидательское настроение медленно выветривается, и Гриммджо почти чувствует, как того отпускает сведенная изнутри судорога.       – И Бьякуя-то тебя не гоняет?       – Как ни странно, но нет. Мы опять «впали в немилость», так что придется вам потерпеть. Ну же!       Куросаки выходит вперед, но даже и думать не стоит, чтобы он справился. И Джаггерджак бросается следом. Куросаки ошалело уступает, а когда шестерка отходит, бросается снова. И они даже не мешают друг другу, чередуя удары и доставая лейтенанта мощным прессингом. А улыбка Абараи становится только шире. Раньше они вдвоем были против Джаггерджака, но кто сказал, что Ренджи ему в чем-то уступает? К тому же он неплохо научил Ичиго действовать сообща, так что, Джаггерджак, просто закрой рот и продолжай!       Абараи они уматывают вусмерть, но тому, похоже, в кайф, раз не прекращает довольно жмуриться и подкалывать.       – А вы неплохо сработались, я смотрю.       Мокрые как мыши, они валятся среди камней и разглядывают высокий искусственный потолок. Где-то неподалеку все еще слышатся удары боккенов Исиды и Улькиорры. Но и они скоро закончат, судя по тяжелому дыханию квинси и «поплывшему» взгляду арранкара.       – Иди ты к черту, Абараи.       Джаггерджак ухмыляется беззлобно и не может не признать, что тот прав. Куросаки растет на глазах в опыте кулачного боя. Да и не только. Тренировка отражается и на силе духа, и на выносливости, и на физическом развитии. Гриммджо рассматривает подтянутое тело с крепкими мышцами под стареньким тренировочным костюмом, и гигай тут же откликается неуместным сейчас возбуждением. Куросаки отвечает почти идентичным взглядом, и это распаляет еще больше. Кажется, Гриммджо немного просчитался с количеством собственной выдержки. Заинтригованный взгляд Абараи как нельзя яснее об этом говорит. Рыжий пыхтит, поднимается на ноги и торопится встретить Иноуэ, как всегда пришедшую помочь, а Ренджи, естественно, цепляется к Гриммджо.       – Не могу не признать, что это провоцирует рост его рейяцу, но подумай десять раз прежде, чем соберешься что-нибудь сделать.       Шинигами смотрит строго, предупреждающе, а арранкара как никогда тянет обернуть все в шутку.       – И я не шучу, Джаггерджак. Потому что он – не поймет, в случае чего. И вот тогда тебе действительно придется туго.       – Ты – перестраховщик, Абараи. Носишься с ним как курица с яйцом.       – Мы уже говорили об этом, так что не строй из себя «белого и пушистого». Ичиго все воспринимает близко к сердцу, тебе ли не знать.       – Вот именно, что знаю. Поэтому не дергайся раньше времени. Ничего я еще не сделал.       – Ладно. Но я тебя предупредил.       Предупредил он… Гриммджо вообще не думал, что он заметит. По крайне мере, не так скоро. А Абараи оказался не лыком шит. Хотя чему он удивляется – у того за плечами тоже не один десяток лет опыта и знаний. Теперь нужно быть осторожней, чтобы он не спугнул ему Куросаки.       Абараи поднимается на ноги и протягивает ему руку. Джаггерджак фыркает, принимает из вредности и легко встает из пыли. Но даже этот простой жест не остается без внимания – Куросаки опять вспыхивает.       – Вот же черт, Джаггерджак!       Абараи старательно не смотрит на рыжего, но на Гриммджо – почти с удивлением. А тот не может не расплыться в довольной улыбке.       – Абараи, я тебе ничего не обещаю, но я действительно в курсе того, что делаю. Все нормально будет.       Шинигами смотрит оценивающе, как будто собирается поверить, а потом все-таки пихает его в бок.       – Ловлю на слове, и будем надеяться.       Джаггерджак мог бы, наверное, даже попросить Ренджи «помочь», но тут же отметает эту мысль – Куросаки будет сам виноват в собственной наивности, но Абараи он не собирается обманывать. В конце концов, сложно сказать, как все повернется. Сложно хотя бы потому, что этот порыв Куросаки на самом деле не только веселит, но еще и заставляет глупое гигайское сердце колотиться чаще. Рыжий ведь даже не осознает сейчас от чего была эта вспышка. Не понимает, отчего руку Абараи он принял, а его – всегда игнорировал. Не понимает и не видит разницы. Еще одно его заблуждение. Но, может быть, когда-нибудь он поймет, что с кем-то хочется просто драться, а кого-то – победить.       Ренджи       ***       А Джаггерджак неплохо устроился. «И рыбку съесть, и в пруд не лезть». А может чего и похлеще… Самомнением арранкара можно свиней откармливать, а тут такое чудо – молодой, горячий и наивный. Ренджи взгляд Ичиго заметил уже давно, а сейчас у того уже просто все на лбу написано. И чем это чревато – известно всем. Единственный плюс – рейяцу. Да только цена за нее может выйти несоразмерно большой. Хотя… Может и проскочит? С ними не угадаешь. Джаггерджак, конечно, тот еще дурень, но даже он не может не понимать, что лишняя конфронтация им ни к чему. А если просто собрался воспользоваться – так это уж слишком. Даже для него. Ренджи не хочется верить в худшее. Потому что арранкар не просто смотрит в ответ, подначивая, но и сам ведется на свою игру. Смотри только голову не потеряй. И как бы Гриммджо перед рыжим не хорохорился, но с Ичиго Абараи все равно поговорит.       Он перехватывает его уже у портала. Шестерку поймал Урахара – снова осматривая и проверяя гигай. Иноуэ чем-то отвлекла квинси, а Улькиорра успевает и на Исиду пялиться, и ему, Ренджи, бросать предупреждающие взгляды. Да уж знаю я, не ты один – всевидящий и всепонимающий.       – Ичиго, это может привести куда угодно.       – Ты о чем, Ренджи?       Куросаки смотрит так, как будто и правда не догадывается. И Ренджи задумывается о том, стоит ли продолжать этот разговор. В худшем случае – они будут виноваты не меньше Сексты, в том, что знали, но не говорили. А в лучшем… А лучшего тогда и не представится, раскрой хоть кто-нибудь из них рот.       – Об этой твоей «зависимости» от Джаггерджака.       Он кривится так, как будто съел целый лимон, но Куросаки продолжает недоумевать.       – Какая «зависимость», Кучики с тобой!       Он чурается, но предательская краска так и ползет по щекам. А, понял все-таки.       – Да та самая, Ичиго. Я не собираюсь учить тебя уму-разуму, но все же, будь осторожнее с Джаггерджаком. Это не тот бой, который можно выиграть легко.       – Ренджи, да я не…       И замолкает. И закусывает губу так по-детски наивно, что Ренджи не может не улыбнуться. Молодой парень, первое, наверняка, чувство, лихорадка и страх быть поверженным этой страстью.       – Хорошо. Просто будь осторожен. И не ведись так легко на его уловки.       Ренджи говорит серьезно, но улыбается, и рыжий расслабленно мычит в ответ.       – Ты правда думаешь… что, ну… стоит?..       – А только ты можешь это знать. Стоят ли твои чувства его.       – Я… подумаю.       – Ну и на том спасибо.       Абараи хлопает его по плечу, но рыжий и так в курсе, что может обратиться к другу с любой проблемой. И такая ненавязчивая поддержка на самом деле очень для него важна. Особенно сейчас, когда чувства в раздрае, и ничего, кроме томной неопределенности, он пока не видит.       Ренджи уходит в портал, продолжая улыбаться. Вот уж чем-чем, а таким пребывание арранкаров в Генсее точно не могло обернуться. А оно вышло. И именно во множественном числе – за Улькиорру Ренджи тоже не поручится. Да, они с квинси – два сапога – пара, странные до жути и до жути похожие в этой своей странности. И Ренджи даже не удивится, если между ними промелькнет искра.       Приподнятое настроение длится весь следующий день, даже невзирая на обычно-отрешенный взгляд капитана. Ренджи чертыхается и досадливо чешет затылок – что же все-таки происходит с Кучики? То злится, то игнорирует. Как на горках. В последнее время раздражен и подавлен отчего-то, но Абараи даже боится подходить – аукнуться может всем, чем угодно. Тут бы надо действовать тихо, аккуратно, не торопясь, а он так не умеет. Если бы ему нужна была его помощь, он бы подставил плечо не раздумывая, но Кучики же не такой – он со всем привык справляться сам. Вот только сможет ли на этот раз? Ренджи устает теряться в догадках и отбрасывает безрезультативные мысли – толку от них ноль, а настроение портится. Вечером они собираются в 9-м отряде, и позитив ему еще понадобится, так что не стоит больше думать о чужих «тараканах».       Разгульная компания лейтенантов гудит до глубокой ночи. Ренджи тянет напиться в пику старшему звену, и он тут же себя одергивает – если оба главных офицера уйдут в «неадекват», то новобранцы точно взвоют. Да и лицо отряда может пострадать. Это раньше Абараи мог прятаться за спиной капитана, но со временем пришло чувство ответственности. И крепло, и крепло с каждым новым событием их бурной жизни. И теперь он понимает, что ответственен не только за отряд, но и за своего капитана тоже. Да, в случае чего, Кучики костьми ляжет, но жизнь, честь и звание боевой единицы сохранит, а вот что будет с ним самим, об этом тактично умалчивается. И кто за ним присмотрит, как не его лейтенант?       Ренджи выходит в прохладу весенней ночи, вдыхает полной грудью и достает сигареты. Дурацкая привычка накатывает вот в такие нетривиальные моменты как всегда неожиданно. Он тянет горький дым, а рядом становится Хисаги.       – Устал?       – Не то слово. Хотя сейчас легче, чем в самом начале. Да и не мне сравнивать – ты-то один отряд тянешь.       Хисаги на это лишь плечами пожимает. Да, тянет, но ноша-то своя, так что ему грех жаловаться, как и Абараи. Поэтому спрашивает о другом.       – А как там на грунте?       – Понемногу всякого. Притираются.       – А пустые?       – Пустые лезут все чаще – сила Ичиго растет, что не может их не приманивать. Или ты об арранкарах?       – И о них в том числе.       – О, эти вполне довольны жизнью.       Ренджи улыбается, гасит окурок и начинает рассказ, абсолютно не замечая тщательно подавляемого отголоска такой знакомой рейяцу. Не замечает и Хисаги, вслушиваясь в скупые, но емкие слова. Им нечего скрывать друг от друга.       Бьякуя       ***       Паршивец продолжает встречаться со взбалмошной компанией в Генсее. Приходит побитый, но довольный. И так тщательно делает вид, что не при делах, что Бьякуе охота его придушить. Да, он разрешил ему отправляться за пустыми, но смысл-то был в ограничении его свиданок с риока, а лейтенант и тут нашел как вывернуться. Потому что ходит Абараи довольно часто, но раньше ни с одной вылазки за пустыми он не возвращался таким бодрым и удовлетворенным.       Бьякуя привычно злится и привычно одергивает себя. Какой смысл накручивать, если он все равно решил выкинуть все это из головы? Да, решил, но следовать этому решению слишком тяжело. Он все никак не может смириться и отпустить эти мысли. И, наверное, уже никогда не сможет.       И если бы только это терзало душу: Абараи не просто таскается в Генсей, он – фаворит всего отряда, дружит со всеми лейтенантами и офицерами, и даже большинство капитанов отзываются о нем сугубо положительно. И кто бы мог подумать, что за столь короткий срок он завоюет сердца всего Готея. Со своим импульсивным, необузданным характером, но честной, открытой и располагающей улыбкой. Да что уж говорить, если даже Кучики не удержался…       Лейтенант уходит на еженедельную офицерскую попойку, а Бьякуя снова начинает метаться. Чуть только рейяцу дальше от казарменного плаца, как у него все начинает валиться из рук. Зачем ты уходишь туда? Ты нужен мне здесь! Бьякуя хватается за голову, пытаясь удержать злобное рычание. Он сходит с ума. Во внутреннем мире поднимается шторм, превращая отцветший сад в мертвую чащобу голых веток. Ливни топят под собой вывороченные корни, а зарницы выжигают покореженные стволы. Это несправедливо, страдать так в одиночку! Он больше не может этого выносить.       От казарм 9-го отряда слышатся громкий смех и нестройное пение каких-то скабрезных частушек. Он медленно, по капле, выпускает воздух из легких, сосредотачиваясь на том, чтобы скрыть духовную силу. Хотя бы одним глазком, хотя бы еще чуть-чуть… И может быть тогда он сможет набраться смелости и все-таки заговорить о наболевшем.       Бьякуя почти обнаруживает себя, натыкаясь на пару лейтенантов, но успевает скрыться за живой изгородью палисадника. Абараи и Хисаги. Губы обнимают чертову сигарету, – и Бьякуя еле фокусируется на собственных пальцах, обращаясь в слух. Лейтенант рассказывает об арранкарах. Но говорит-то как! Как будто о дружбанах из 11-го отряда – легко, с долей уважения и гордости, как о своих. Выделяет Джаггерджака, смеется, описывая их спарринги с ним и Куросаки, и ни на минуту не сомневается ни в одном своем слове. Значит так, да? Значит, арранкар… Что, раз Бьякуя отказал в совместных тренировках, то ты решил найти себе другого соперника? Такого же достойного? Куросаки тебе мало было?! Такого сильного приступа ревности он еще никогда не испытывал. Никогда еще безудержная ненависть к пустым не была настолько сильной, не превращала сердце в кровоточащее месиво, а мозг – в выжженное пепелище. И Бьякуя задыхается этим гневом, шагает в шумпо почти наугад, по наитию, и не сразу понимает, что оказался недалеко от родного офиса. Как во сне он идет в рабочий кабинет, достает припрятанную бутылку и еле сдерживает себя, чтобы не глотнуть прямо из горлышка. Нет. Он больше не станет топить свои чувства в алкоголе. Больше не станет испытывать свою выдержку. И уж тем более, он не станет делить своего офицера с арранкарами. Ему нужно действовать. Нужно придумать какой-то план, который бы смог гарантировать хотя бы мизерный шанс на удачу. Потому что сам он не справится. Бритва Оккама – не его случай.       Бьякуя устало валится в кресло. Все-таки отпивает немного и судорожно хватается за виски. Что делать с этой одержимостью он не знает, но ее нужно взять под контроль, придумать что-нибудь и закончить пытку. Мысли хаотично слоняются от очередной гауптвахты до похищения. Он действительно сбрендил, если думает, что сможет исполнить что-то из этого списка. Но знает себя достаточно хорошо – да, сможет, если припрет. И еще и не такое. И он старается не терять голову, пугаясь перспектив. Мысли останавливаются на бутылке саке, и он вспоминает, что как-то хотел пригласить Ренджи на ужин в поместье. Не то чтобы это было обычным явлением, но несколько раз он уже удостаивал его такой чести. Так почему бы и не сейчас? Хотя бы просто, чтобы поговорить. А еще шалое воображение почему-то подкидывает картинку из последнего откровенного сна и идею увязать эти два предприятия вместе. Бьякуя одергивает воспоминание, но предложение, само по себе, настолько заманчиво, что он не может сопротивляться. Это будет его первая и последняя попытка, но как ее воплотить? И тут же вспоминает про секретный схрон в каптерке лейтенанта, куда тот складывал все запрещенные вещи, что находил у новичков и младших отряда. Что-то, конечно, уничтожалось, а что-то было редким и могло пригодиться в нестандартной ситуации. И там определенно было кое-что, что может помочь ему с его «форс-мажором». Если только Ренджи это не выкинул или, упаси его Ками, в дело не употребил. Видит черт, он хотел по-хорошему, но больше не получится. Поэтому он хорошенько подготовится и сделает все, чтобы избавиться от этого навязчивого состояния.       Улькиорра       ***       Близится срок их «побывки» в Генсее. Куросаки с компанией сдают экзамены, переходят на последний год обучения, на носу летние каникулы… А Улькиорра не может поверить, что пролетел почти целый год с момента падения Айзена. События складывались странно, непредсказуемо и хаотично. И во всей этой чехарде он перестал даже следить за временем, слишком занятый происходящим. Но чем ближе срок, тем пуще он не может игнорировать надвигающиеся изменения. Очень скоро их жизнь сделает новый поворот, и что случится опять предугадать невозможно. Улькиорру терзают сомнения. Что ему делать дальше? Возвращаться в Уэко желания по-прежнему нет. Остаться в Генсее? Желание-то у него есть, а вот возможности… Допустим, с гигаем вопрос можно решить, но что делать с чередой других проблем, которые непременно возникнут? Начиная с жилищной темы и заканчивая денежной. И есть еще вопрос, волнующий его больше всех: как к его решению отнесется квинси? Понятное дело, отсрочка Сейретея была лишь временной мерой, которую они оба могли выдержать, а что будет теперь? Теперь, когда Улькиорра захочет остаться насовсем. И ладно, если бы он просто предпочел праздные шатания по Генсею, но арранкар хочет большего. С оглушающим озарением он понимает, что хочет остаться с квинси. И это такая несуразица и бред, что он начинает опасаться за свой рассудок. А потом, наблюдая за очередным валянием в пыли Куросаки и Джаггерджака, он понимает, что где бы он ни был, но кендо с Исидой ему будет не хватать больше всего. Будет не хватать тихих вечеров и сдержанной полуулыбки в глазах. Позднего ужина и сонного завтрака. Недовольного ворчания, когда Куросаки опять нарушает личное пространство квинси, и закушенной от смущения губы, когда Улькиорра обнаружил его странное увлечение шитьем. Всего этого и еще примерно тысячи мелочей, которые неизвестно каким образом впились под кожу, вросли намертво и отрывать их придется только с мясом. И странно, и горько одновременно. И что ему теперь делать решить сложно. Уйти и мучиться только от одного ощущения – тоски? Или остаться и преодолеть эту тысячу мелких, но вполне решаемых, проблем? И как всегда, в минуту сомнений, в его жизнь решает вмешаться Куросаки. Самым наглым образом – заявившись к ним домой. Квинси куда-то сбежал с утра пораньше, а Куросаки тратит свой выходной на пустые увещевания в своей лояльности. Пустые – потому что Улькиорра и так уже верит в его непредвзятость.       – Ты останешься?       Вопрос в лоб не застает врасплох только потому, что он и сам уже несколько дней постоянно обдумывает это. И что сказать? Как ответить, если он и сам не знает?       – Я не знаю.       Он удерживает лицо, стараясь сохранить остатки гордости, и даже хмурится, тщась его обмануть. Но Куросаки нет нужды в обмане – он видит его насквозь.       – А хочешь?       А вот на это его наглости не хватает. Даже чтобы просто кивнуть. И Куросаки опять понимает без слов и жестов, и кивает сам.       – Ладно, решим как-нибудь…       Шинигами вздыхает как будто с облегчением, и Улькиорра удивляется – его сомнения были только в этом? О, конечно же, нет. Тогда что же еще его гложет?       – Джаггерджака ты уже спрашивал об этом?       И судя по тому, как рыжий дергается, он попал в точку сосредоточения всех его мыслей, как иглой в центр трещины на стекле – чуть шевельни и обрушится осколками невысказанных надежд. Куросаки молча качает головой. Конечно, ты не спрашивал, ведь в последнее время отношения между вами стали определенно куда более запутанней. Для тебя, по крайней мере.       – Ты понимаешь, что для него это может быть не так серьезно, как для тебя?       – Не надо, Улькиорра. Мне уже Ренджи на эту тему мозги промыл. Все я понимаю…       Куросаки вздыхает, отходит к окну и болезненно сжимается. Конечно, он понимает – он уже попал в его ловушку, и от того, насколько ему будет больно сейчас, настолько сильно он увяз во всем этом. Улькиорра не верит Сексте, для того все это – только игра. Но еще он знает, что Джаггерджак не любит мучить своих жертв. Да, загонит до полусмерти, но никогда не станет издеваться над умирающим. И с Куросаки будет так же. Выходит весьма двоякая ситуация: арранкар никогда не поверит, что чувства шинигами могут быть искренни, и в то же время добивается их со вполне определенной целью. И в этой игре ты и сам жестоко подставишься, Гриммджо.       – Тогда тебе придется стерпеть. Или убедить в серьезности своих намерений.       – Я не собираюсь навязываться.       – Тогда как насчет того, чтобы взять то, что принадлежит тебе по праву?       – Он слишком гордый, он не станет… Никогда не признает…       – У тебя еще есть время его переубедить.       Улькиорра пожимает плечами. Рыжий, оказывается, и сам нуждается в помощи, загоняя себя в угол сомнений точно так же, как и Улькиорра. Но что Куросаки хочет от него услышать? Слова утешения и то, что он знает, что шестерка – бешеный маньяк? Так Куросаки и сам это знает. Сейчас он пытается разобраться. Если в вопросах жизни и смерти он не сомневался никогда, то когда дошло до личного – неожиданно струсил. Ведь это гораздо опаснее, чем повернуться спиной к своему врагу. Сейчас он рискует своим сердцем.       – Исида скоро придет.       Рыжий говорит невпопад и оборачивается к нему. И успевает заметить дрогнувшие ресницы. Кажется, он хочет что-то сказать, но Улькиорра смотрит открыто, позволяя считать реакцию и сделать выводы. Да, Куросаки, не ты один сейчас мучаешься выбором. И не тебе одному хочется верить, что то, что сейчас нежно греет внутри, не растопчут или не проигнорируют, как ненужный мусор. И Куросаки понимает. Чуть улыбается, но наверняка не будет вмешиваться. А Улькиорре на самом деле хотелось бы услышать его мнение насчет всего происходящего… Куросаки собирается на выход, но на пороге все-таки останавливается.       – Я думаю, он поймет…       И кого ты сейчас имеешь в виду? Себя или Улькиорру? Если арранкара, то правда собираешься дать ему ложную надежду? Потому что, если это окажется неправдой, то и смысла выбирать между Генсеем и Уэко больше не будет. А если себя… То – то же самое.       Ренджи       ***       Адская бабочка застает врасплох. Он только-только положил еженедельный отчет по проведенной работе на стол капитану и приготовился к привычному презрительно-ледяному взгляду, как инфернальное создание садится на ладонь. А от того, что он слышит, тут же срывается в шумпо во двор. Открывает сенкаймон за пару секунд, даже не оглядываясь на испепеляющий взгляд из окна кабинета. Простите, тайчо, но это – важнее любого отчета. В донесении говорится сразу о более чем десятке пустых, пришедших в Каракуру, и это очень плохо – значит, началось. Ренджи даже думать не хочет, насколько Кучики разозлил этот неожиданный вызов – не тем, что их прервали, а просто самим фактом нарушения распорядка. Иногда его педантичность граничит с психологическим расстройством.       Ренджи выходит рядом с домом Куросаки, охватывает окрестности быстрым взглядом и определяет нужное направление.       – Какого хрена, Джаггерджак?!       В полутемной подворотне лейтенант сваливается ему почти на голову, и арранкар недовольно рычит, нанося сокрушающий удар пустому.       – Не до тебя сейчас.       И срывается с места на улицу. Ренджи следует за ним, и вместе они натыкаются на еще одну тварь. Ичиго выглядывает из-за угла дома, а Джаггерджак приступает к следующему пустому.       – Уходите отсюда!       Ренджи перекрикивает пронзительный вой, а рядом с ним останавливается рыжий.       – Ни за что!       Лейтенант хмурится, хочет возразить, но сейчас не время. Судя по тому, что арранкар уже без гигая, убегать он больше не собирается, а по тому, что Ичиго все еще «в себе» – тот тоже прятаться не намерен.       – Черт с вами.       Он бросает уже на ходу, выразительно глянув на Гриммджо, но тот отмахивается – ему не нужно напоминать, что он должен присматривать за рыжим. Должен беречь как зеницу ока, как самое дорогое, что у него есть в жизни. Он и так будет.       Ренджи уничтожает пару тварей, продвигаясь к Улькиорре с Исидой. Пустые, попав на грунт, попытались рассредоточиться, и квинси медленно, но верно ограничивает район их действий, пока арранкары убивают одного за другим. И вот эта парочка точно не нуждается в его опеке – Шиффер такую мелочевку и в гигае бы не заметил, так что теперь действует почти лениво и не напрягаясь, но беспощадно. И Ренджи возвращается поближе к Джаггерджаку и Куросаки – вот где обязательно что-нибудь может случиться.       Где-то после пятого развеянного в пыль пустого, Ренджи начинает сомневаться – это не похоже на запланированную атаку. Пустые лезут как муравьи из потревоженного гнезда – бессистемно и непрерывно. Складывается впечатление, что кто-то намеренно разворошил этот «муравейник», чтобы встряхнуть их в очередной раз. А может быть, он ошибается? Может это просто «благотворительный забег, в котором могут поучаствовать все желающие»? Гадать теперь бесполезно. Нужно расправиться с ними как можно быстрее.       Ренджи прыгает, уворачивается и выпускает Забимару, точным ударом отбрасывая пустого, готовящегося напасть на Гриммджо. Арранкар скалится и, конечно же, орет.       – Мне не нужна твоя помощь!       Ну еще бы. Ренджи фыркает про себя. Если бы здесь не было Куросаки, он бы и пальцем не пошевелил – резвись сколько душе угодно. Но только ты присматриваешь за Ичиго, а Ренджи – за тобой. Потому что, случись что, и Куросаки тогда некому будет успокаивать. Ренджи действительно иногда чувствовал себя назойливой мамашей, паникующей по поводу и без. Но с ними – иначе никак.       И откуда же они лезут, эти твари? Их уже куда больше заявленного десятка. Квинси сосредотачивает пустых на себе, собирая сжимающимся кольцом, а Улькиорра бьет на подходе. И все равно некоторым особо «башковитым» удается или улизнуть, или вообще не клюнуть на приманку. А стоит Ренджи отлучиться, чтобы догнать одного такого «беглеца», как сразу же начинаются неприятности. Но, что необычно, не с Куросаки, а с Исидой и Шиффером. Огромная змея, прятавшаяся все это время где-то под тротуарами, вылезает наружу и вырастает еще больше, напоминая собой бешенный шланг метров трех в обхвате и все 30 в длину. Ренджи еле спохватывается, чтобы не сравнить форму пустого со своим банкаем – Забимару так на него обидится, что никаким ведром данго не отделаешься. А потом змея обнажает гигантские клыки и плюется ядом, от которого камни рассыпаются в пыль. И хуже всего то, что метит она в квинси. Обходит его стороной и собирается убрать помеху. Но пока не нападает, а лишь прицельно разрушает небольшое двухэтажное здание какого-то склада, на чьей крыше он находится. Вот только ничего у нее не выйдет – Шиффер тут как тут. Бьет по маске на голове с удвоенной силой, и та тотчас раскалывается. Но пустой не исчезает, а они слишком поздно замечают вернувшийся из-за другого угла здания хвост. Вот где была его настоящая маска. Удар настолько неожиданный, что Улькиорра успевает только поднять руку, блокируя, а костяной наконечник на хвосте начинает трястись и звенеть. Противный писк вмиг становится таким громким, что просто оглушает, но пока они зажимают уши, то не сразу могут понять, что двигаться как обычно больше не могут. Вибрация отдается по стенам, висит в воздухе и становится почти физической преградой. И конечно же, они с Улькиоррой справляются с ней через пару мгновений. Мгновений, которых не оказывается у Исиды – пустой нападает. Ядовитый клык распарывает ему руку. И то, только потому, что Исида успел выпустить стрелу и пригнуться, иначе бы пустой проткнул его насквозь. Стрела задевает маску на хвосте, убирает звон, а об остальном позаботится Улькиорра. Позаботится так, что Ренджи не сомневается – будь у них время, он бы заставил змею напиться собственного яда по самую макушку, голыми руками вырвал бы клыки и содрал шкуру заживо. А из шкуры мог бы пошить столько ремней, сумочек и сапог, что обеспечил бы весь Сейретей на столетие вперед. По крайней мере, именно об этом говорит его взгляд. О, Ренджи еще никогда не видел столько бешенства за ледяной маской спокойствия. Даже у Кучики.       Исида опускается на колено, зажимает здоровой рукой рану и шипит сквозь зубы. Ренджи не чувствует Иноуэ поблизости, а значит, квинси придется потерпеть. Улькиорра останавливается рядом, но почему-то медлит, и Ренджи торопливо встревает сам. Рвет рукава формы, подкладывает ткань под пальцы Исиды, и тот, конечно же, понимает. Осторожно освобождается от легкой ветровки, и Ренджи наскоро перематывает ею длинный, глубокий порез. Квинси стремительно бледнеет от потери крови и похоже, что яда, но держится стойко, неумолимо.       – Улькиорра, не зевай. Постараемся закончить побыстрее.       Арранкар наконец выходит из ступора и переводит на него взгляд. Ренджи чертыхается, но не повторяет – нет времени. И исчезает в шумпо, потому что Улькиорра уже обращает внимание на свою следующую цель, приближающуюся с воздуха.       Гриммджо       ***       Они не успели дойти до Урахары всего несколько поворотов, как квинси начал дергаться, а потом вообще обернулся назад, и только потом по ним с Шиффером ударило. Это Куросаки еще с минуту будет недоуменно смотреть на них, а чутье зверя просыпается почти мгновенно. Квинси срывается с места, и тут уже даже такой дурак как рыжий, понимает, что у них нарисовались гости. И даже не думает опять прятаться в подвале. Гриммджо перехватывает уверенный взгляд и начинает освобождаться из гигая. Следом за ним освобождается и Улькиорра, и тут вечер вообще перестает быть томным. Куросаки смотрит недоуменно, а Гриммджо мысленно расщепляет количество запахов на составляющие: больше десятка и увеличивается, и значит, четверка не зря решился наконец «сбросить шкуру». Когда бы шинигами ни прибыли, но и арранкары свое отхватить успеют. Он пихает рыжего в бок, и тот понимающе кивает – рисковать понапрасну он не намерен, так что будет вести себя осторожно. Ну хоть в этом отношении им не придется спорить – может он и не такой уж и тугодум.       Первому пустому Гриммджо почти с удовольствием переламывает хребет. Зверюга, кажется, пыталась что-то прорычать, но шестерке не до разговоров – шинигами удирает сразу от трех тварей, и арранкар с восхищением рвется за ним.       Квинси занимает опорный пункт на крыше, четверка мелькает где-то на периферии ощущения, и он понимает, что те не дадут разбредаться их нынешним жертвам. Очень хорошо, значит, охота будет хоть и не долгой, но весьма результативной.       Шинигамский лейтенант сваливается как снег на голову. Что-то бурчит там про опасность, но Гриммджо даже под угрозой смерти сейчас не уйдет отсюда. И Куросаки не даст. Рыжий заведен, рыжий полыхает. И его рейяцу настолько притягательно-вкусно пахнет, что арранкар даже не удивляется тому ажиотажу, что устроили пустые. У него самого «крышу рвет» от обалденного запаха, сияющих глаз и ожесточенного лица. Он, пожалуй, еще ни разу не видел, как Куросаки сражается, с такого близкого расстояния. Даже в человеческом обличии он ловок, быстр и достаточно силен, чтобы составить ему пару. И все равно «светит» рейяцу так, что пустые лезут как мухи на мед. Недаром, как только сила стала расти и накапливаться, Урахара запретил ему вылезать из человеческого тела. Под любым предлогом. Будучи шинигами, он бы и чихнуть не успел, как тут было бы уже пол-Уэко. Он и так неплохо справляется, разыгрывая из себя наживку – ему и этого хватит.       Гриммджо отрывается по полной, круша маски как гнилые орехи. Ломает кости, отбрасывает на несколько метров и снова бьет. Все это – всего лишь мелочевка, но даже ей он рад после такого длительного отдыха. Бодаться с шинигами в подвале – одно дело, а вот убивать… К этому он привык слишком сильно, и никакой Куросаки его от этого не отучит. Хотя может статься, что Гриммджо пошел бы на альтернативу, если ему придется задержаться здесь еще на какое-то время.       Абараи присматривает за ними очень уж «незаметно». Гриммджо и злит, и одновременно смешит эта опека. Но потом он понимает: распаляясь все больше, он все меньше оборачивается на рыжего. Не ровен час – ранят его, и тогда прощай вся хваленая выдержка. И Секста решает немного притормозить, скинуть с глаз кровавую пелену и заняться охотой так, как это делает Шиффер – легко и непринужденно. И стоит ему чуть успокоиться, как лейтенант уходит к другой паре. Да понял я, понял. Я контролирую себя, а ты не стонешь у меня за плечом. Для Абараи цена доверия кажется слишком большой, но для арранкара она еще больше, так что нечему тут удивляться. Кстати, о Шиффере и Абараи – что они тормозят-то там? Гриммджо пропустил завязку, впечатывая очередного пустого в асфальт, но когда огромная змеиная голова поднялась над крышами, не мог не передернуться. Мало того, что мерзкая, так еще и Куросаки встревожено смотрит на нее. И конечно же, отвлекается, получает удар по ребрам от другой твари, и Гриммджо несется к ним.       – Глаза разуй, Куросаки!!       Арранкар дергает его на ноги, встряхивает и смотрит так гневно, что в любой другой бы день рыжий сразу же пошел на попятную, но тот рычит в ответ, толкает с силой, а сам валится в сторону, выводя их обоих из-под еще одного удара. И такого Гриммджо точно не может вынести – снова мечется, крушит и заставляет захлебываться кровью наглых тварей, что влезли в этот мир и посмели прикоснуться к его добыче. «Шинигами мой!!» – вот что означает раскатистое рычание, но пустых вряд ли это напугает – тот, кто претендует, не настолько с виду силен, чтобы они подчинялись.       Абараи возвращается, тяжело пыхтя, разрубает на ходу мелкую тварь и мотает головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от отголосков звона. Даже с места Джаггерджака и Куросаки он был слышен. Пустых становится все больше, и лейтенант больше не рискует отходить далеко, переманивая часть пустых от Улькиорры на себя. А потом воздух Каракуры как будто вздрагивает, и Джаггерджаку кажется, что он снова слышит ту безмолвную, абсолютно-мертвую тишину Уэко – в небе открывается гарганта. И не просто открывается. Похоже, разлом был давно – вот откуда повылезало сразу и столько. А с увеличением количества духовной силы, гарганту просто разрывает изнутри от самого тротуара до бледных облаков наступающего вечера. И Гриммджо не просто кажется эта тишина – она смотрит на него своими белесыми глазами и разевает черный провал рта – дом, милый дом.       – Твою ж мать…       Абараи приземляется рядом, ухватив рыжего в охапку и выводя арранкара из ступора.       – А вот теперь точно убирайтесь.       Шинигами сосредотачивается прямо на глазах и подбирается, сжимаясь пружиной, когда из гарганты медленно вышагивает менос Гранде.       – Ее нужно закрыть.       – Каким образом? На вас с Улькиоррой – браслеты, а мне одному не справиться.       Да знает он прекрасно, что они не смогут. И рисковать прожитым годом в Генсее он им обоим не позволит. Никто из них не позволит. И Джаггерджак отступается, стискивая зубы. Но не отступает – выгнать его с поля боя не сможет никто. Не сейчас, когда пошло такое веселье.       Абараи отправляет адскую бабочку, а их уводит дальше от гарганты и ближе к Улькиорре. Они выхватывают себе пару минут передышки, пока лейтенант расчищает дорогу сквозь пустых своим мечом. А потом навстречу им шагает Кучики и незнакомый шинигами с татуировкой на лице.       – Кучики-тайчо, Хисаги.       – Абараи-фукутайчо, коротко и по делу.       Бьякуя       ***       Послание Ренджи лишь немногим опаздывает после бабочки разведывательного отряда. И у Кучики чашка выпадает из рук, когда он слышит содержание второй. Его лейтенант так редко просил о помощи, что Бьякуя не может не вздрогнуть – значит положение действительно серьезное.       Гарганта видна из любого места Каракуры. Он ориентируется на рейяцу Ренджи, а когда выходит из шумпо, рядом оказывается лейтенант 9-го отряда. Что, бабочка была адресована не только ему?       – До открытия гарганты насчитал около трех десятков пустых. Сейчас количество растет. Нужна помощь в закрытии разлома.       Ренджи рапортует, а рядом с ним останавливаются Джаггерджак и Куросаки. Оба помятые, запыхавшиеся, но взгляд обоих – жадный и на адреналине. А Куросаки еще и фонит. Да так, что Бьякуя тут же решает больше не отпускать своего лейтенанта в Генсей – пусть разбирается кто хочет, пусть хоть его самого посылают, но Абараи сюда больше и носа не сунет, пока накал этих страстей не выкипит дотла. И этот приказ он у него точно не нарушит.       От гарганты слышится довольное урчание, менос выпускает серо, а Абараи еле успевает перехватить за плечо рванувшегося Джаггерджака.       – Что, «друзья по воскресной школе» пришли тебя навестить?       Ренджи цедит так злобно, еще и ухмыляясь при этом, что арранкара пробирает до самого загривка.       – Там адьюкас, Абараи. И только попробуй…       – Не лезь на рожон, Джаггерджак.       Лейтенант просто припечатывает его своим тоном, и арранкар от неожиданности дает еле заметную слабину. Останется, он обязательно останется. Как бы сильно ни был заведен даже ты, но когда из уст Абараи звучит приказ, ты не сможешь ослушаться. И Бьякуя многое бы отдал, чтобы настолько сильные чувства были направлены на него. Многое, наверное, даже все.       Когда это они успели стать настолько близки с Джаггерджаком? Что лейтенант делал здесь, прикрываясь борьбой с пустыми? Что, раз даже арранкар не может тебе перечить?       Ренджи кидает осторожный взгляд на капитана, но Бьякуя и не думает как-то это комментировать. Сейчас его мысли позорно далеки от сражения, и ему срочно нужно возвращаться к реальности. Арранкар учуял там адьюкаса, а это значит, что и он сможет размяться.       – Все остальное оставляю на вас, фукутайчо.       – Слушаюсь!       И Бьякуя уходит к порталу. Скорее, скорее туда, где он сможет выместить всю накопившуюся злость, всю ревность, неудовлетворенное желание и страх. И чем адьюкас будет сильнее, тем лучше. А пока он идет, где-то на грани слышимости продолжает разворачиваться спектакль.       – Хисаги, ты не найдешь Иноуэ? Исида был ранен, – боюсь, дело там уже плохо. Пока мы будем разбираться…       Шухей кивает – Ренджи просит, доверяя жизни своих друзей без сомнений. И Хисаги уходит, а Абараи кидает еще один предупреждающий взгляд на Джаггерджака и Куросаки и отправляется за меносом. Между оставшимися еще недолго царит напряженная тишина, а потом Куросаки говорит сдавленным, но спокойным голосом, которому тоже нельзя сопротивляться.       – Гриммджо, останься со мной…       Рыжий бледен до синевы, пожар в его глазах угасает, как только он слышит про квинси, и арранкар не может не чертыхнуться. Озлобленно и вымученно. С чувством вины Куросаки бороться сложнее всего, с его страхом – почти нереально. Прошлый полусрыв был прекрасным доказательством. И Джаггерджак остается. Очень вовремя на них натыкается пустой, и арранкар почти с радостью лезет в драку. И рыжий следует за ним.       Что ж такое? Бьякуя отрешенно теряет сцену из виду. Что ж такое происходит? Как они это делают? Почему у арранкаров с риока и квинси получается добиваться друг от друга доверия, а он не может даже откровенно поговорить со своим лейтенантом? Холодная, всепоглощающая злость поднимается изнутри подобно вихрю Сенбонзакуры, и он больше не сдерживает себя, отдаваясь на волю лепесткам. Адьюкас заходится криком, рычит, обливается кровью, но все еще пытается держаться. С земли слышится рев Забимару, и менос уныло шагает обратно, неуклюже пятясь. Не успеет – костяная маска наливается алым светом смерти.       Он прекрасен, его лейтенант – в этом безумном танце силы, отваги и скорости. Бьякуя даже успевает полюбоваться одним глазом, пока заканчивает со своим противником. Он бы хотел увидеть больше, если бы не чертов пустой, все никак не желающий умирать. Бьякуя снова злится, рвет на куски несчастного, попутно цепляя нескольких неосторожных свидетелей из «свиты» адьюкаса, и снова возвращается взглядом к Ренджи. Но того на месте уже нет, как нет и меноса, а значит нужно закрыть гарганту. После того, как небо снова становится целым, он слышит отклик со стороны Куросаки и арранкара – конечно же, куда еще он мог пойти. Бьякуя расправляет плечи, распускает поток меча на несколько ручейков, уничтожает пустых и спускается на землю. Хисаги возвращается с уже зачищенной территории, оставляя арранкара и квинси на попечение Иноуэ. Идет туда, где все еще кипит схватка. Но это ненадолго, потому что терпения Бьякуи осталось совсем немного, на самом дне.       – Джаггерджак, да отцепись ты уже от него!..       Лейтенант усмехается и просит почти ласково, железной хваткой оттаскивая арранкара от очередной зверюги.       – Смотри, силенок на всех не хватит. О, и нас опять окружили…       Абараи веселится от реакции Джаггерджака, не от самой схватки. Но бьет почти так же, как и арранкар, с тем же удовлетворением. Вот и еще один повод навсегда пресечь их общение – с таким удовольствием он даже с Бьякуей не тренировался, хотя чувств тоже было много. Но все равно не так, как сейчас. И Кучики не просто теряет контроль – он в одном шаге от того, чтобы сорваться.       К счастью, заканчивают они достаточно быстро. Догоняют сбежавших и отлавливают спрятавшихся, а тех, кто еще хочет сражаться с радостью встречают арранкар и лейтенант. Приходит группа зачистки, подтирает память случайным свидетелям и забирает немногочисленные жертвы. Хисаги докладывает, что на границе города уничтожен последний пустой, Шиффер приводит шатающегося квинси, а Иноуэ торопится к «сладкой» троице. Те – запыхавшиеся, уставшие, Куросаки в крови и подволакивает ногу, но все трое выглядят донельзя довольными. И как только начинаются бравады, подтрунивания и расслабленные смешки, он своего предела все-таки достигает. Видит то самое опустошенное дно и понимает, что приказ будет только один.       – Абараи-фукутайчо, возвращаемся.       Улькиорра       ***       Чертовы пустые, как же они все не вовремя. Как же они все не к месту. Сейчас, когда им и так с головой хватает проблем. Когда в этой самой голове совсем другие клокочущие чувства, и размениваться на гнев, адреналин и схватку совсем не хочется. Исида оборачивается, и проснувшаяся интуиция орет во все горло, что сегодня станет совсем не таким, как вчера. Для всего этого мира. Но некогда, некогда прислушиваться к этому чутью, когда в ноздри бьет знакомый запах смерти и разложения. И они вступают в схватку.       Квинси лезет на крышу, отпугивает пустых стрелами, заставляя держаться в одном районе, убивает оказавшихся рядом и проделывает все это с такой наглой сосредоточенностью, что Улькиорра почти завидует, любуясь. А потом откуда-то выползает этот хренов червяк, и Улькиорра вспоминает откуда берется это звериное бешенство Сексты. Никто не посмеет прикоснуться к тому, что принадлежит арранкару! Никогда. А еще вспоминает, почему Джаггерджак частенько перепахивает собой полы подвала Урахары – это же бешенство застит глаза. И ему остается принять удар. К чему он не был готов больше всего, так это к ране Исиды. Густая кровь сочится сквозь пальцы, а Улькиорра чувствует, как все внутри него вмиг холодеет. Как будто самую морозную ночь Генсея запихнули в дыру арранкарского тела. А потом он забывает про собственные предупреждения и осторожность.       Исида падает на колено, а Улькиорре кажется, что он слышит тихий стон боли сквозь сжатые зубы. Этот звук пробирается даже сквозь остаточный звон от «погремушки», сквозь адреналин и собственный рык бессилия. И он же заставляет прирасти его к месту. Звук плавает в голове, вспыхивая сверхновыми звездами, и коченеет в сведенных судорогой пальцах. И как же хорошо, что приходит Абараи. Как же хорошо, что говорит именно то, что ему нужно сейчас услышать, чтобы прийти в себя. В противном случае все могло бы закончиться очень и очень плохо.       Да только радости Улькиорры хватает ненадолго. Абараи абсолютно не торопится звать Иноуэ. Квинси приваливается к перилам ограждения, слабо, но все равно пытается натянуть лук хотя бы до середины и выпустить стрелу – мелкому пустому хватит и этого. И Улькиорре пока хватит – раз все еще пытается, значит продержится еще чуть-чуть. А потом открывается гарганта, и верить Улькиорра сразу же перестает. На крыше они – открытая мишень для меноса, на земле – для все прибывающих пустых. А времени искать укрытие нет. И он уже готов наплевать на все договоренности, снять браслет и превратить этот чертов город в руины, как слышит знакомый звонкий голос.       – Исида-кун!       Наконец-то! Женщина стремительно развертывает щит, а он наконец-то может сосредоточиться на пустых. Незнакомый шинигами, доставивший Иноуэ, сдержанно кивает ему, а затем превращает меч во что-то наподобие кусаригама и берет часть пустых на себя. И Улькиорру отпускает. Совсем немного, но достаточно, чтобы жажда перестала быть первостепенно важной. Теперь он сможет сделать все быстро и без ненужных иссушающих чувств.       В горячке боя он почти не отвлекается на квинси. Лишь поглядывает иногда, отмечая, что состояние его заметно улучшается. Щит уже сняли, но он все еще слишком ослаблен, чтобы снова вступить в схватку. Но этого и не надо – здесь Улькиорра справится гораздо быстрее, чем ты. Лучше побереги силы.       Заканчивается все как-то незаметно быстро. Улькиорра еще никогда не был так отстранен даже в битве с мелкими пустыми, но состояние квинси до сих пор вызывает тревогу, и, как только живых тварей поблизости не остается, он торопится вернуться к Исиде. Вместе с Иноуэ они уже достаточно осмелели, чтобы спуститься с крыши, и первым делом арранкар подлезает под его руку, помогая идти. Исида смотрит странно, как будто чем-то недоволен, но не вырывается и вполне послушно отпускает Иноуэ. Они двигают в сторону Куросаки, а когда добираются, то те и вовсе уже расслаблены и смеют улыбаться. Как обычно, досталось только людям, а на «духовных сущностях» все заживает как на собаках. Черт, ему нужно успокоиться… Веселье перебивает капитан, и Улькиорра почти рад этому. Тот зовет своего лейтенанта таким голосом, что Куросаки сразу вскидывается, злясь, но Абараи терпит, отмахивается и безропотно следует в портал. Что ж, им здесь тоже больше делать нечего. Куросаки, Джаггерджак и Иноуэ уходят вперед, но им с Исидой торопиться некуда. К тому же нужно немного скорректировать дорогу, чтобы забрать арранкарский гигай.       На подходе к дому Исида все-таки выдыхается. На лестнице заканчивается последний резерв, а у двери он почти теряет сознание, повиснув на Улькиорре кулем. Как бы ни была замечательна сила Иноуэ, но и ее иногда недостаточно. Правда Шифферу грех жаловаться – где-то на середине пути, когда он приходит в себя настолько, что уже может воспринимать окружающий мир довольно ясно, он обнаруживает, что это, пожалуй, впервые, когда он прикасается к Исиде так долго, так плотно и так горячо. Ооо… Ненужные ощущения сейчас совершенно не к месту. Однозначно. Абсолютно. Но тело все равно не может не реагировать дрожью на чужое тепло. Улькиорра старается отвлечься, сосредотачиваясь на произошедшем и состоянии квинси. Что бы он ни чувствовал – сейчас – не время.       Он уводит его в спальню и укладывает на кровать. Исида дышит тяжело и поверхностно, прикрывает глаза, на висках – холодная испарина. Улькиорра приносит стакан воды, но квинси игнорирует жест. Что же делать? Как помочь ему справиться с этим состоянием? А надо ли? Это далеко не первый раз, когда он был ранен. И наверняка не самый из серьезных случаев. Но Улькиорра все равно не может не метаться как загнанный зверь в клетке, от бессилия чем-либо ему помочь. Он ведь действительно этого хочет. Хочет быть рядом, разделить эту муку, хочет быть с ним… Вопрос только в том – хочет ли этого Исида? А потом Улькиорра опять слышит эфемерный стон, но на этот раз он может поручиться, что тот реален. Мгновенно оборачивается и ловит мутный взгляд из-под ресниц. И сам не замечает, как тут же оказывается у постели.       – Что мне сделать?..       Голос дается с трудом, хрипит где-то в горле, но Улькиорра уже не может контролировать разъедающие изнутри чувства. Они копились в нем почти целый год, собирались по капле из всех тех мелочей, пока не достигли критической массы. И он сдается.       – Просто… Останься со мной.       Исида шепчет, опять закрывает глаза, но вот его голос чист и совершенно серьезен. Даже с учетом своего состояния, он все равно находит в себе силы выразить свое желание ясно и более чем доступно. Однозначно. Потому что холодные длинные пальцы находят ладонь Улькиорры и легонько сжимают. И вот теперь арранкар не просто сдается, он полностью во власти своих чувств. Садится на край кровати, сжимает руку в ответ, переплетая пальцы, и пытается согреть. Не только руку, но и сердце, душу, разум квинси – если ты хочешь, если ты позволишь, если ты ответишь… И Улькиорра опять начинает дрожать. Столько возможностей, столько вариантов… Такая длинная дорога впереди, что он, ступая на нее, отбрасывает все прежние сомнения. Для них просто не остается места, пока квинси продолжает держать его руку и может расслабиться.       За окнами стремительно темнеет, на город опускается ночь. Ладонь в его руке наконец теплая, но хватка по-прежнему крепка, и Улькиорра осторожно укладывается рядом с квинси. Даже если Исида будет наутро смущен, даже если рассердится, но он не поменяет своего решения, потому что он сам попросил его остаться.       Гриммджо       ***       – Кур-р-росаки…       Гриммджо рычит так озлобленно-вкрадчиво, что не остается сомнений – Джаггерджак тоже своего предела достиг. И сейчас ему нужна разрядка. Но рыжий заведен не меньше него. Они еле добрались до дома, чуть не сорвавшись по дороге, когда наконец-то разошлись с Иноуэ. Бешенный Ишшин, как будто зная о готовящемся нападении, забрал девчонок в какой-то поход в горы на все выходные, и это сейчас как никогда кстати. Больше Гриммджо никто не помешает. Никто не отвлечет от того, чтобы вплотную заняться своей жертвой. Куросаки в синих сумерках настолько притягателен, настолько захватывающе искушающ и настолько одуряющее прекрасно пахнет, что он просто набрасывается на него. Впечатывает в стену мертвой хваткой, впивается в губы поцелуем-укусом и через несколько мгновений чувствует такой же горячий ответ. Кто сказал, что выдержки у Куросаки больше, чем у него? Кто сказал, что его это никогда не заводило? И кто сказал, что после всего, он сможет сопротивляться или не ответить на этот напор?       Куросаки выдыхает сорвано прямо в губы, цепляется за плечи и поддается всем телом вперед. Но Гриммджо уже и не может и не хочет контролировать это сумасшествие. Он рычит, подхватывает рыжего под колени, а потом валит на кровать. Ну, теперь держись, Куросаки, в этом сражении ты проиграешь. Гриммджо зацеловывает искусанные губы, спускается на шею, оставляя тут же наливающиеся красным засосы, а Куросаки выгибается и так неистово стонет, что у арранкара закладывает уши. О да, стонать ты будешь долго. А еще кричать и, наверняка, плакать, потому что Гриммджо не остановится. Сейчас он возьмет все. И он берет. Стягивает с него кофту, выпутывает из футболки и тут же прикасается губами к груди. Оглаживает плечи, щиплет соски, а Куросаки продолжает ерзать под ним – он уже хочет большего. И тянет с арранкара свитер, стремясь приникнуть кожей к коже. Джаггерджак отталкивает его руки, удерживается на пару секунд и в рекордные сроки избавляется от своей одежды, а потом возвращается к разгоряченному телу. А Куросаки он разденет сам. Насладится каждым моментом его поражения вдосталь. Тому нужно лишь расслабиться и принять его. Но рыжий не хочет так быстро сдаваться. Гриммджо он хочет вернуть столько же, сколько получает сам. Опять вцепляется в плечи, а потом короткие ногти впервые проходятся по спине, царапая не сильно, но настолько возбуждающе, что арранкар оставляет синяки на его ребрах. И опять целует, целует, целует. Хватается за ремень джинсов рыжего, дергает, а потом стягивает вместе с бельем. И ложится сверху, потираясь всем телом. В ноздри бьет запах желания и закипающей рейяцу. Он все никак не может насытиться ею, этим телом, этими стонами и голодным, дорвавшимся взглядом, который Куросаки не отрывает от него. Сейчас, сейчас ты получишь все сполна. Гриммджо возвращается к груди, кусает, зализывает, оглаживает пресс и опускается к паху. Теперь стон шинигами чуть тише – смущается, алея щеками, задыхается, но безропотно раздвигает колени. Подпускает ближе к себе. Джаггерджак берет в рот, а рыжего подкидывает так, что он чуть не давится членом. Что, неужели никогда не сосали? Ах да, он и забыл, что вместо подросткового секса ты занимался спасением мира. Но ничего, это даже еще лучше. Еще лучше доказывает то, что шинигами – только его жертва. Гриммджо прижимает бедра, заглатывает неглубоко, с силой работает языком и касается пальцами ануса – придется растягивать в любом случае. Насиловать он его не собирался, а его размеры определенно причинят боль. И не только ему. Рыжий чувствует прикосновение и тут же тянется к ящикам стола, промахивается, обжигает шалым взглядом, и Гриммджо оставляет член в покое. Приподнимается сам, рвет первый же ящик на себя и находит тюбик заживляющей мази – в самый раз. Выдавливает на ладонь не скупясь и возвращается к паху. Растягивает быстро и размеренно: выдержки и так осталось слишком мало, а тут еще все эти условности. А Куросаки отталкивает руки и тянется к его губам – у того осталось не больше. Гриммджо приставляет головку ко входу и начинает протискиваться. Рыжий закусывает губу, хмурится, отводит взгляд, но не пасует перед болью – он ее повидал немало, и арранкар лишь покажет ему ее новые грани. Больно будет так, что ты не сможешь терпеть этого желания. И страсти, и похоти, и… любви? Джаггерджак даже замирает от неожиданности – Куросаки улыбается. Слабо, тепло, сквозь слезящиеся глаза, и Гриммджо не может так больше продолжать. Останавливается, ждет, когда рыжий привыкнет, выдохнет сквозь зубы, и снова начинает медленно входить. Хорошо, чертов шинигами, но только раз. Только раз он поддастся на твои уговоры и попробует быть мягче. Трахаться – не кости ломать, он доведет тебя до полного изнеможения. Кажется, проходит вечность, прежде чем тело под ним наконец расслабляется, а потом и подается навстречу. И вот теперь они оба могут не сдерживаться. Вжиматься до боли, двигаться на пределе перетянутых мышц и пить стоны и вскрики с губ друг друга. Желание накаляется до предела, выжигает внутренности и ударяет многометровой волной прямо в мозг. Джаггерджак чувствует привкус крови во рту, понимая, что прокусил рыжему плечо, а тот заходится криком. И их обоих накрывает сначала оргазм, а потом подминает под себя волна рейяцу. Куросаки вырубается тут же, а Гриммджо на гребне наслаждения выносит во внутренний мир шинигами.       Гриммджо       ***       Давненько он тут не был. Как в магазин сходить за готовыми суши и парой банок пива. Прохладный морской бриз наполнен умиротворяющим перешептыванием прибоя. Песок под ногами искрится. Привычные руины белеют остовами из-под барханов, а небо неподражаемо глубокое, темное, не черное – цвета глубокой ночи без звезд. И весь этот иррациональный, чудаковатый мир выглядит умытым, посвежевшим и наполненным жизнью.       Гриммджо оглядывается на недалекий берег, и ветер опять подталкивает его в нужном направлении. Вот только открывшаяся картина далека от представшей в последний раз. На берегу движения воздуха порывисты, вода разбивается в пену как будто не от движения, а закипает от накаляющихся страстей – Пантера и Зангетсу против Хичиго. Пантера рычит угрожающе, двигается боком, заставляя Зангетсу пятиться за ее спиной. Взгляд последнего какой-то потерянный, руки безвольно повисли, а в теле слабость и отчуждение. Хичиго же рычит в ответ, достает меч и вот-вот начнет материться, но хищник не дает вымолвить ни слова, молниеносно нападая на него. Гриммджо наблюдает за происходящим как в замедленной съемке. Кадр за кадром: распластавшееся в полете тело Пантеры, оскаленная пасть, испуганное лицо Зана и озлобленное – пустого. А потом сознание опять совершает кульбит, и его выкидывает в реальность. Куросаки до сих пор в отключке. Гриммджо тяжело садится на постели и прислушивается к себе. Может показаться, что Пантера пыталась защитить меч шинигами, но он-то знает, что это не так. Она не защищала, она заявила на него свои права. Пантера всегда была жадной и охочей до силы. Она была той, кто всегда и подавлял его, и был опорой в бешеной гонке на выживание. И теперь, когда рейяцу шинигами восстановилась, она от нее так просто не отступится. Гриммджо не просто знает это, он это чувствует. Он избавляется от гигая и ощущает, как под кожей рекой струится и своя, и чужая сила. Он срывает блокирующий браслет, и река становится безудержным потоком, подхватывая, опьяняя и топя под собой. Ни за что на свете он не откажется от этой силы. Он ведь даже не предполагал, что они могут поменяться местами. Что он тоже может подчинить. О, и это удовольствие куда сильнее сексуальной разрядки. Просто на другом уровне. И он желает эту силу себе. С ней – равных ему больше не будет ни в одном из миров. Прости, Куросаки, но такому, как ты, она явно больше не пригодится. Теперь время Гриммджо становиться Королем.       Он открывает черный зев гарганты и исчезает в ее тьме, оставляя за спиной безвольное тело на смятых простынях.       Бьякуя       ***       Его сознание окутывает красной пеленой. Она маячила где-то на краю бокового зрения с самого прибытия в Генсей и заволакивала все больше и больше по ходу сражения. Теперь же ей незачем скрываться. Абараи с Хисаги о чем-то негромко переговариваются, пока они идут в Сейретей, но Бьякуя не слышит ни слова – лишь размеренный, ровный тон. Который должен был бы, наверное, успокоить, но на самом деле только еще больше подзуживает накаляющееся нетерпение. Поэтому пелена и окрашивает все вокруг в яркий цвет крови. Бьякуя больше не может контролировать свое желание. Абараи смеялся, Абараи злился, сражался и просто жил где-то слишком далеко от него. Но теперь Бьякуя сделает его своим. Раз и навсегда. Лишь «вчерне» намеченный когда-то план действий вдруг обретает четкость и определенность, выстраиваясь ровной последовательностью пунктов: захватить, подчинить, оставить себе. Нет ничего проще. Правда.       Он дает Ренджи время умыться перед вызовом в свой кабинет. Приказывает дежурному принести чай вместо пропущенного ужина. А когда лейтенант приходит, Бьякуя просто кивает на небольшой столик в углу кабинета. Абараи благодарно жмурится, улыбается, хотя в глазах все равно мелькает удивление – столько времени он его отталкивал, а теперь вдруг предлагает разделить с ним трапезу. Не волнуйся, больше он не оставит тебя без внимания. Они усаживаются, медленно пьют чай. Ренджи расслабляется почти мгновенно, но молчит, не решаясь нарушить уютную тишину. А потом сонная нега и вовсе лишает его последних сил, кости делаются ватными, а сознание затуманивается. Из солнечного сплетения начинает подниматься нестерпимый жар, который тут же бежит по груди, рукам, скулам, и Абараи чуть меняет позу, прижимая ладонь к животу.       – Тайчо… Что-то мне нехорошо…       А голос уже садится, и от него у Бьякуи бегут мурашки по коже. Абараи пытается подняться на ноги, но те, естественно, не слушаются, и он заваливается на бок. Приподнимается на руках, кое-как усаживается, но это – все, что он может сделать.       – Нехорошо, фукутайчо? По-моему, наоборот.       Бьякуя еле цедит сквозь стиснутые зубы, а потом поднимается сам. Подходит, нависает чернильной тенью, словно лезвие гильотины, а потом опускается на колени и тянется рукой к лицу лейтенанта.       Наркотик действует буквально за несколько минут. Превращает Абараи в жарко пышущий комок рейяцу. И хорошо, что Кучики заранее поставил барьер на комнату, иначе сбежалось бы пол-отряда. Как только Ренджи переступил порог – ловушка захлопнулась, а Бьякуя полностью поддался пелене перед глазами.       Лейтенант смотрит недоуменно, вздрагивает, вздыхает от догадки и тут же дергается, но хватка Кучики становится железной.       – Я смотрю, ничему вас жизнь не учит, Абараи-фукутайчо.       Кучики говорит отрешенно, разглядывает его лицо, удерживая голову за затылок. Голос спокойный, но где-то в его глубине кипит целое море гнева, ревности и страсти.       – Вы ведь прекрасно поняли, за что получили наказание в прошлый раз. Дружбу с риокой я еще могу понять, но к арранкарам вы не должны были приближаться.       Он стискивает волосы на затылке в кулак, намеренно причиняет боль, цепляется за тяжелый взгляд Абараи и не может насытиться этими захлестывающими ощущениями.       – А теперь что? Джаггерджак тоже будет твоим другом?       Шепот превращается в шипение, губы в опасной близости от губ, глаза в глаза…       – Я все еще вам верю, тайчо…       Слова обжигают кипящим маслом, почти выводят из ступора, заставляют опомниться. Но только на мгновение. А потом накрывает еще жарче. Конечно, ты мне веришь. До последнего пытаешься вразумить своего нерадивого капитана. Вот только знаешь что, Ренджи? Я больше не собираюсь притворяться перед тобой! И Кучики втягивает его в первый бешеный поцелуй.       Наркотик вызывал не только расслабляющий эффект, но содержал в себе и афродизиак. А еще подавлял рейяцу, и если бы Бьякуя не вспомнил про него… Они бы все равно оказались здесь же, но только с гораздо более худшими последствиями. Для него все закончилось бы наверняка трибуналом, для Ренджи – физической и психологической травмами. Но теперь он может хоть немного ослабить эти самые последствия.       Абараи пытается отбиваться. Упирается руками в плечи, отворачивается, кусает в ответ до крови и впивается ногтями. Но чем больше проходит времени, тем хуже он себя контролирует, подчиняясь увеличивающемуся возбуждению. Он сжимает губы, пыхтит, но старается не выдать ни звука – хотя бы в этом не проиграть Кучики и своему телу. На что Бьякуя лишь усмехается и заводится еще больше. Все еще сопротивляется… Но и он не говорит ни слова. Он просто не может сейчас думать о том, что сказать Абараи. Он надеется, что этот акт станет исчерпывающим ответом. Даже если метод выбран не самый «гуманный».       Дорвавшись до столь и так давно желанного тела, Бьякуя абсолютно перестает себя контролировать. Срывает с лейтенанта форму, оставляет жалящие укусы, сжимает и гладит везде, куда может дотянуться. Волосы Ренджи растрепались красными прядями по полу, зигзаги татуировок на плечах, груди, спине заново впитываются в память, гладкая кожа на вкус отдает солью и железом – и он самый прекрасный на свете. Бьякуя вспоминает свои жаркие сны – с реальностью не сравнить. Все куда более остро, ошеломляюще и восхитительно. И он скидывает свою форму, чтобы наконец прижаться так, как надо, как давно хочется. И когда накрывает своим телом, терпение заканчивается окончательно и бесповоротно. Он сходит с ума. Снова находит губы, но Абараи и не думает разжимать челюсть, опять отворачивается, поднимает руки к лицу, стремясь закрыться, и этим только напрасно злит Бьякую. Тот в момент сжимает его запястья до хруста, заводит их за голову и рычит. Больше он не будет терять время на эти ненужные попытки его остановить. Он все равно возьмет свое.       Бьякуя отпускает его руки, но тут же вцепляется в ноги, прижимая одно колено к животу. Пробирается пальцами к сфинктеру, только мазнув по члену, вводит сначала один, затем второй, и начинает грубо двигать ими, настойчиво растягивая стенки. Больше ты не посмеешь перечить мне ни словом, ни делом. Можешь сколько угодно болезненно морщиться, но раз не захотел понять по-хорошему, то теперь узнаешь настоящую цену своего неповиновения.       И опять – надолго его не хватает. Бьякуя плюет на ладонь, размазывает слюну по своему члену, посетовав, что не подумал о лубриканте, а потом складывает Ренджи почти пополам и рвется внутрь. Абараи чертовски тесный и чертовски горячий. До боли. Но это – правильная боль, та, которая нужна именно сейчас, та, которая тоже доставляет удовольствие. Он начинает медленно двигаться, с каждым разом углубляя толчки, а потом не выдерживает и срывается в бешеный темп. И вот теперь можно заняться членом Ренджи. Просунуть руку между телами, сжать толстый ствол и дрочить в унисон с движениями. Абараи под ним выгибается, дышит с присвистом, но по-прежнему молчит, от чего Кучики бесится и начинает двигаться с еще большей силой. Он не хотел его насиловать, даже зная, что Абараи в любом случае будет сопротивляться, а теперь не может не признать, что выбрал самый лучший способ расправиться с его гордостью. Вот только возбуждение Абараи не спадает ни на секунду. Да, благодаря наркотику, но еще это значит, что он испытывает не только боль. А еще – хотя бы примерно, поймет, что чувствовал Кучики последние месяцы. Как сходил с ума, как мечтал и ненавидел одновременно.       Оргазм проходит неистовым штормом по всему телу. Он настолько ярок, что почти ослепляет. Бьякуя валится сверху, на автомате еще несколько раз двигает рукой, позволяя кончить и Ренджи, и тот прокусывает губу, заходясь немым криком. Кучики рассматривает кровь на подбородке, гнев, обиду и боль в глазах, но не жалеет ни о чем. Слизывает алые капли и снова чувствует, как Абараи пытается его оттолкнуть. Несгибаемый, упертый, все еще гордый. Нарывается на повторение? Неосознанно. Но больше его тело вряд ли выдержит даже под препаратом, и тогда Кучики рискует нанести уже неизлечимые раны. Все, что Бьякуя может сейчас – лишить его сознания точным ударом, чтобы дать хоть краткую передышку и ему, и себе. А вот потом они поговорят.       Ренджи       ***       В Генсей капитан приходит уже на взводе. Указания отдает, как будто одолжение делает. И хмурится, и за показным спокойствием такая буря свирепствует, что Ренджи не может не реагировать. Успокаивать бесполезно, можно лишь попытаться не попасть под горячую руку. Хотя кажется, что все напрасно. В схватке с адьюкасом злость только нарастает, с пустыми на земле – переливается через край разумного, а когда Кучики приказывает возвращаться, то и вовсе становится инфернальной. Что же случилось? Что вас тревожит, выводит из равновесия и злит так, что Ренджи хочется спрятаться где-нибудь в Уэко, чтобы никогда не нашли? Что с тобой происходит, Бьякуя?       Он слышит нервный смешок Забимару в своей голове и не может не согласиться, что подобный «раздрай» наверняка ударит по нему в первую очередь. Что ж, ему не привыкать…       В рабочем кабинете на секунду кажется, что гроза начинает отступать, а потом Ренджи понимает, что та, на самом деле, лишь достигла апогея, становясь квинтэссенцией зла. Но капитан усаживается за стол, пододвигает к нему чашку с чаем, и Ренджи не может не обмануться, что в конце концов все обойдется. А потом весьма странные ощущения начинают ползти холодком под кожей. Согреваются, становятся горячими и расползаются по всему телу. Какого черта?.. Ренджи пугается всего на мгновение, но когда жар опускается в пах, смутная догадка возникает в голове и почти успокаивает. Он пробует выбраться из кабинета, но натыкается на такой взгляд, что последовавшая за его движением фраза Кучики даже не сразу доходит до разума. А когда доходит…       Да, было дело, кое-кто из разных отрядов баловались подобными препаратами. 12-й со своим сумасшедшим гением и не такое иногда производили. Вещества шли «в массы», которые охотно участвовали в экспериментах Маюри, даже не подозревая об этом. А наиболее удачные образцы даже иногда перевыпускали; и Ренджи с ног сбился, разыскивая нычки молодняка. Попадутся Кучики – и даже смерть их не спасет. А оказывается, капитан прекрасно владеет ситуацией. Тогда зачем? Ренджи даже не успел предположить, откуда наркотик мог взяться здесь, как Кучики ошарашивает знанием того, что в кружке Ренджи вместе с чаем. Первое – невероятно, второе – вообще какая-то дикая фантасмагория. Подождите… Что? Он же не мог сам ему… От предположения он не может устоять на ногах, от такого шока он вообще быстро не оправится, а Кучики еще и продолжает – прикасается к нему, стискивает пальцы на затылке, и Ренджи готов закричать от ужаса. А потом Бьякуя говорит такое и так, что у Ренджи не остается сомнений в его неадекватности. Он же… Ревнует! Банально ревнует! И вся эта злость из-за этого! Тогда зачем он его накачал? Почему нельзя было сказать напрямую? Хотя он же говорил, приказал, и Ренджи даже отсидел, ослушавшись, а все равно сделал все по-своему. Кучики прав – ничему он не научился. Так и не смог понять своего капитана и того, где совершил ошибку. Зато ясно теперь. Вот только зачем все-таки наркотик? Он же не собирается… И вот тут Ренджи снова пробует его остановить. Говорит, что все еще верит в его здравомыслие. Тщетно. Как не остановить ход времени.       Вот только зря Кучики думает, что он так просто примет это изощренное «наказание». Он мог выбрать любое другое. Да никому из капитанов такое и в голову бы не пришло, а он… Бьякуя, остановись. Ты горько пожалеешь о том, что сделаешь. Ведь Ренджи не сможет смириться с подобным.       Возбуждение не останавливается. Бесконтрольное, неудержимое. И все его внутренние силы уходят на то, чтобы не сорваться, чтобы не подчиниться грубым ласкам. Потому что никогда он не сможет этого понять – как можно принудить человека, который готов отдать за тебя жизнь. Для него что, «служба» еще и в этом заключается? Успокойся, Ренджи. Соберись. Представь, что это не он. Продолжай бороться. Это всего лишь физиология. То, что тебе это нравится продиктовано наркотиком. Да только тот факт, что это все-таки Бьякуя, его капитан, остается неизменным. И это не укладывается в голове. Да, Ренджи ничего не имел против секса с мужчиной. Да, в то же время ему нравились и женщины. Но он никогда не примет насилия ни над теми, ни над другими. Не сможет его оправдать, а в случае капитана – даже не захочет.       Оргазм почти лишает его выдержки. Только боль помогает отвлечься. Только взгляд Кучики, продолжающий жечь. И только губы, сцеловывающие кровь, помогают окончательно прийти в себя. А потом Бьякуя все-таки сжаливается над ним, отправляя в глубокую бездну потерянного сознания.       Просыпается он уже в карцере. В теле – слабость и вата, в мыслях – отрешенный хаос, а в сердце… А на сердце лежит змея.       – Ну что, поимели тебя, Ренджи?       Внутренний голос злой, отчаянный, почти плачущий. Разрывается от боли и задушенных слез. Ренджи патологически не переносил предательства. А то, что сделал Кучики, именно тем и является. Ну неужели он не мог по-другому? И следом за болью поднимается злость, потом отчаяние, а когда доходит до смирения, он тут же обрывает поток мыслей. Иногда ни честь, ни звание не способны оправдать твои поступки. Поэтому он не смирится. Не сможет больше видеть в этом шинигами своего капитана. Это выше его сил.       Бьякуя приходит вечером. Ренджи провалялся целый день, даже не пошевелившись, гоняя мрачные мысли по лабиринту наступающей депрессии.       – А вот теперь поговорим, Ренджи.       О чем? О том, что вы привыкли возводить все свои чувства в степень, терпеть, а потом срываться на тех, кто, по сути, не виноват? Так это мы уже проходили. Разве история с Рукией не была ярким тому примером? Почему же опять – да на любимые грабли? Чего стоило просто поговорить? Не бегать, чураться, игнорировать и психовать, а сразу сказать о том, что стало источником раздражения. И почему Ренджи должен был заплатить именно такую цену? Теперь Кучики думает, что Ренджи будет интересна причина? Он ведь все равно его уже наказал, посадил в карцер и даже одел на него браслет, ограничивающий силу.       – Не о чем.       Если капитан вдруг собрался фамильярничать, то Ренджи ответит ему тем же. Стократ. Он все равно на «губе», чем он еще сможет его наказать, если уже смешал честь, достоинство и гордость с грязью собственной одержимости?       – Ты знаешь, за что наказан.       – Никто не давал вам права так со мной поступать.       Ренджи по-прежнему не шевелится. Лежит на нарах, смотрит в потолок и даже не думает оборачиваться к Кучики.       – Я тебя предупреждал.       Предупреждал он! О чем, скажите на милость? О том, что за неповиновение насилует своих офицеров? Очень смешно. Ренджи сейчас абсолютно плевать, чем тот собирается оправдывать свою мотивацию. Человек, которым он сначала восхищался, а потом – безгранично уважал, оказался всего лишь заложником низменных страстей. И уж это никак не вина Ренджи. Кучики уходит, а лейтенант продолжает отвлекаться на вялые мысли о причинах и следствиях. О, теперь у него будет очень много времени, чтобы поразмыслить над всем этим. А еще решить, что делать дальше.       Улькиорра       ***       Солнечные лучи ползают по потолку, переливаются на стенах и капают на подушку, а потом перебираются в волосы квинси. Как Улькиорра и предполагал – тот смущен. Донельзя. Проснулся раньше, оценил картину и так зарделся, что арранкар не может сдержать легкой полуулыбки. Он смотрит в глаза квинси и видит только вот эту робость, но не сомнения. И это хорошо. Тот хрупкий мост, что сейчас возник между ними теперь так легко не разрушить. И еще одно: рука квинси все еще в руке арранкара.       – Утро.       Исида шепчет сонным голосом.       – Доброе.       Улькиорра подхватывает и продолжает улыбаться. Исида понемногу расслабляется, но ладонь не убирает, лишь снова прикрывает глаза.       В ненавязчивой тишине проходит еще около получаса, а потом они поднимаются. Улькиорра идет умываться, а Исида – готовить завтрак.       Острые лопатки двигаются под тонкой футболкой. Квинси заваривает чай, а Шиффер останавливается в дверях. Он готов вечно наблюдать эту картину, хотя вечность, монотонность и однообразие ненавидит до глубины души или, точнее, до глубины дыры в своей грудной клетке, еще со времен Уэко. Но сейчас, здесь, в утреннем свете, прохладной нежности ветра из открытого окна Исида кажется эфемерным, нереальным, тем, кого ему не хватало всю эту чертову вечность его существования. И он делает шаг вперед, как будто пытаясь удержать этот момент и эти ощущения. Останавливается за спиной квинси непозволительно близко, всего в паре сантиметров, но после сегодняшней ночи он не может избавиться от чувства потери, когда выпустил его руку из своей. И поэтому легко выдыхает на ухо, а ладонь укладывает между лопаток. Исида вздрагивает, фыркает, но не отстраняется.       – Облиться горячим чаем – не самое лучшее начало утра.       В его голосе Улькиорра слышит улыбку и сразу же успокаивается. Тему личного пространства и прикосновений они только что закрыли. Как насчет всего остального?       – Я тебя напугал?       – Как будто ты можешь…       Исида продолжает «веселиться» и полуоборачивается к нему.       – Ты заставляешь меня… нервничать.       На этот раз он мнется, поправляет очки и опять смущается. А Улькиорра легонько удерживает его за подбородок и прикасается губами к губам. Самый простой и невинный поцелуй, самое простое и невинное выражение своих чувств, но для них обоих он теперь значит слишком многое.       – Ты меня тоже.       Улькиорра пожимает плечами, отпуская его, и тут же, без перехода, продолжает.       – Надеюсь, больше никаких ран не будет.       И Исида, конечно же, усмехается.       – Не обещаю. Об этом нужно спрашивать Куросаки.       Улькиорра лишь улыбается в ответ. Конечно, Куросаки. Но квинси понял, что он имел в виду, а арранкар – то, что было скрыто за подтекстом. Там, в самой глубине сердца Исиды. Они поняли друг друга и принимают друг друга. А что будет дальше – даже загадывать не стоит. Они не будут торопиться, и все у них получится как надо.       Весь день проходит в этой умиротворенности. В солнечной неге и покое. Вечером, как обычно, собираются к Урахаре, идут по нагретой мостовой, а где-то на полпути квинси вдруг останавливается, оборачивается и смотрит куда-то мимо Улькиорры.       – Я их не чувствую…       – Может, уже в подвале?       Улькиорра тоже не чувствует и слабого отклика от Гриммджо, но это не кажется ему подозрительным – убежище Урахары надежно скрывало рейяцу, так что тут не о чем переживать. Но Исида задумчиво качает головой и делает шаг назад.       – После вчерашнего…       Сомнения квинси вполне оправданы. После того, что случилось вчера, предугадать, что станется с двумя взрывными натурами невозможно. Квинси наверняка что-то почувствовал, и Улькиорра согласно кивает.       – Проверим.       У дома Куросаки их ожидает такая же мертвая тишина. В окнах горит свет, и Исида торопливо стучит. Не открывают добрых три минуты, за которые квинси успевает прикусить губу и нервно засунуть руки в карманы брюк, а потом на пороге появляется Куросаки. Кивает в знак приветствия, пропускает в дом и уходит на кухню за лимонадом, пока они располагаются в гостиной. И все это абсолютно молча, размеренно и даже как-то медлительно, как будто через метровый слой воды. От шока, от недоумения и почти страха от представленных себе вариантов случившегося. Куросаки возвращается, ставит поднос на стол, усаживается в кресло напротив и смотрит в пол.       – Хорош, ничего не скажешь.       Улькиорра констатирует, разглядывая тело Куросаки.       – Ах, это…       Тот понимает сразу же, немного ерзает, тянет к шее бесполезно-узкий ворот футболки и пожимает плечами. Все открытые участки кожи в багровых отметинах, синяках, засосах и укусах. Но не это вызывает удивление. Голос Куросаки тих и пуст, без тени эмоций. Он даже не смущается своего вида. И Улькиорра зуб бы дал за то, что в обычной ситуации порывистый парень полыхал бы как маков цвет. Но не сейчас. А это значит – что-то случилось – что-то такое, от чего в теле рыжего не осталось и следа от рейяцу, ни намека на шинигами, ни одного оттенка чувств. И это действительно плохо.       – Какого хрена, Куросаки?!       Исида почти рычит, вскакивает на ноги и почти готов броситься на него.       – Он забрал мою силу. И все было по обоюдному согласию.       Квинси ошарашенно садится обратно. А Куросаки, видя потрясенные лица, все так же спокойно объясняет.       – Точнее, не так: сначала все было по обоюдному согласию, но в конце я потерял сознание, а он забрал мою силу.       На лице Куросаки – застывшая маска отчуждения и покоя. Очень похожая на ту, что Улькиорра видит по утрам в зеркале. Но у него она – живая, а рыжий как будто пустой в самом прямом из смыслов.       – Переоденься во что-нибудь другое, и мы идем к Урахаре.       Куросаки смотрит на него несколько секунд, а потом кивает и уходит в свою комнату. А Исида торопливо вытаскивает телефон и вызывает Иноуэ и Чада сразу к Панамочнику.       Всю дорогу состояние Куросаки не меняется. Идет чуть впереди, расслаблен, спокоен – самый обычный человек в самой обычной серой толстовке с капюшоном. И Улькиорра, видя волнение и гнев квинси, сам начинает нервничать. О, он даже не сомневался, что Джаггерджак что-нибудь учудит, но такое даже в самом изощренном сне не увидел бы. У него уже есть несколько предположений насчет того, что могло случиться, но лучше предоставить делать выводы шинигамскому продавцу, чем изводить себя сомнениями.       У магазинчика тихо. Вечереет, и Тессей, встречающий у порога, молча провожает их в гостевую. Иноуэ и Чад уже здесь, смотрят так же недоуменно, а Панамочник прикрывается веером.       – Оя, оя, Куросаки-сан.       Только говорит он серьезным голосом, а потом уводит рыжего в свои лаборатории, оставив остальных дожидаться результатов. Иноуэ тут же прилипает к Исиде, а Улькиорра отключается от пустого разговора. Его содержание сейчас не важно, больше другого его напрягает сама атмосфера отчужденности и тишины. Обреченности… Да, большинство окружающих Куросаки не были так же эмоциональны и горячи, как он, но сейчас Улькиорре почему-то не хватает именно этого – сильного проявления чувств, взрыва, реакции на произошедшее. Сюда бы очень хорошо вписался Абараи: прикрикнул бы, встряхнул, выматерился или даже влепил полусерьезную затрещину, но сделал бы все так, как надо, как отреагировал бы сам Куросаки. И очень жаль, что его нет.       В ожидании проходит почти час. Они уже достаточно успели себя накрутить, когда Урахара и рыжий возвращаются.       – Сегодня ночью опять открывалась гарганта. Внутри, а не извне. И полагаю, Арранкар-сан скоро не вернется.       Урахара как будто продолжает прерванный разговор, теперь вовлекая остальных послушать.       – Сила арранкара, что все это время находилась в вас, Куросаки-сан, поддерживала ваш духовный меч и помогала накапливать рейяцу. А когда та достигла нужного уровня, надобность в «стоппере» отпала. Но арранкарский «меч», очевидно, не захотел с ней расставаться и забрал с собой. Каким образом объяснить не возьмусь, но сам факт налицо. Причем на силу пустого он не позарился, она по-прежнему с вами, но заблокирована.       – Что это значит?       Исида прерывает логические выкладки Урахары и сжимает кулаки.       – А это значит, что не будь она заблокирована, мы бы сейчас бегали от пустого Куросаки Ичиго, Исида-сан.       Панамочник опять прикрывается веером, а в разговор влезает Иноуэ.       – Куросаки-кун, мы должны пойти за ним! Мы должны попросить его вернуть тебе силу!       Она вскакивает на ноги, за ней поднимается Чад в молчаливом согласии, а квинси одобрительно кивает.       – Нет.       Куросаки абсолютно индифферентно рассматривает устроенный переполох, как будто и вправду никуда не собирается идти.       – Куросаки-сан, сейчас в вас говорит стресс. Вы лишились части своей души, и это повлияло на вашу… кхм, эмоциональность.       Урахара позволяет себе даже удивиться: логический вывод, больше похожий на подозрение, все-таки подтверждается. Как же он хочет, чтобы Куросаки задержался и позволил не только «беглый» осмотр, а полноценное исследование.       – И именно поэтому – нет. Захочет – сам вернет, нет – я больше не рвусь быть «козлом отпущения».       И вот теперь удивляются все – на грубое сравнение и негативный настрой, Урахара – на глубину «бездушности», а Улькиорра – на интерпретацию своей роли в их жизни, жизни Сейретея и вообще всего. Наверняка, Куросаки не раз и не два пренебрегали, если теперь, лишившись собственных чувств и оценивая всю ситуацию сугубо объективно, он позиционирует себя именно тем, кем пытались заткнуть все образовавшиеся бреши, манипулировать в своих играх и подчинять себе. И похоже, что так и было. И у Улькиорры напрочь пропадает желание спорить с ним. Ведь, по сути, и он оказался в похожей ситуации с Айзеном. И тоже был «добровольцем» до того момента, как у него открылись глаза. А теперь настала очередь Куросаки видеть мир таким, каков он есть, без прикрас.       Они еще недолго спорят, пытаясь уговорить, пока Иноуэ не решается.       – Тогда мы сами к нему пойдем! Без тебя! И заставим…       – Правда думаешь, что тебе это позволят? Или что кто-то согласится помогать?       От холодной отповеди она опускается на пол чуть ли не в слезах. Интересно, а Куросаки замечал ее чувства к нему? Или действительно не понимает, что та, например, может хотеть отплатить ему за спасение в Уэко? Хотя тут наверняка все гораздо глубже.       На Куросаки пришикивают, Урахара идет успокаивать Иноуэ, и даже Чад смотрит неодобрительно. На квинси Улькиорра боится оборачиваться – рейяцу того просто дрожит от гнева, и он наверняка уже готов высказать все, что думает о рыжем. Не стесняясь, не сдерживаясь и не выбирая выражений.       – Я прошу вас.       На этот раз голос Куросаки устал. Он сжимает виски и вздыхает. У него болит голова от криков, спора и бессмысленных попыток уговорить их оставить все это в покое. Оставить в покое его. И они сдаются. Иноуэ обиженно выскакивает в коридор, за ней торопится Чад, но они остаются на месте.       – И еще одно, Куросаки-сан, я бы хотел проверить прямо сейчас.       Урахара вдруг встает, исчезает в соседней комнате, а потом возвращается с клеткой для птиц в руках. За решетками – дикий комок из перьев, клыков и когтей, хотя сама тварь по размеру не больше кошки. Она истошно орет, повизгивает и бьется костяным клювом о прутья – те искрят, наполненные рейяцу, но не дают ей выбраться. И где он нашел этого пустого?       – Как тебе это?       – А что должно быть необычного в обычной клетке?       Куросаки пожимает плечами, а они ошарашенно переглядываются.       – Клетка не пуста, Куросаки-сан…       – И это значит, что я больше не могу видеть духовные сущности. Ни пустых, ни шинигами, ни арранкаров.       Куросаки утвердительно качает головой, придя к правильному выводу, а Улькиорра еле сдерживается, чтобы не схватить квинси за руку – чтобы тот не кинулся на рыжего. Потому что выносить этот пофигизм уже больше невозможно.       Расходятся они в сумерках. Урахара все-таки уговаривает рыжего остаться на еще одно «обследование», а они с квинси медленно бредут домой. Улькиорра мечтает о чашке горячего чая и, возможно, даже шоколаде, чтобы восполнить запас эндорфинов гигая, но, глядя на квинси, понимает, что стресс удастся снять не скоро.       Исида не просто злится – он в бешенстве. И он дает ему волю, начав метаться по кухне. Улькиорра опирается на стенку у прохода, складывает руки на груди и принимается ждать, когда первая волна спадет. Возможно, ему нужно было попытаться как-то его успокоить, прикоснуться, что-то сказать, но он боится, что это только вызвало бы обратную реакцию. Поэтому он ждет. А когда Исида выдыхается, включает чайник, отходит к окну и замирает, сжавшись, Улькиорра начинает рассказывать о том, как видит ситуацию сам. С арранкарской точки зрения.       – Урахара правильно сказал – Куросаки лишился части своей души. Но никто бы не смог забрать ее просто так. Куросаки сам доверил ему свою душу и свою силу.       Квинси вскидывается, оборачивается к нему, и Улькиорра может только молиться, чтобы он правильно его понял.       – Хочешь сказать, что Джаггерджак все это спланировал?       За вопросом слишком явно читается такой подтекст, что надобность в молитвах отпадает – уже не помогут.       – Ты сейчас меня в чем-то обвиняешь?       Улькиорре почти физически больно. Так долго идти к взаимопониманию, чтобы так легко его разрушить…       – Что? Нет. Нет… Просто хочу понять причину.       Исида почти пугается такого предположения. Потому что если это – правда, то на карту будет поставлено слишком многое. И их доверие в том числе. А он не хочет снова проходить сквозь дебри отчаяния. Он тушуется, опускает взгляд, и Улькиорра понимает, что квинси, даже несмотря на всю логичность умозаключения, не хочет верить в предательство.       – Да, Джаггерджак играл с его чувствами, но только для того, чтобы ускорить процесс возвращения силы. И я более чем уверен, что он не собирался забирать ее, но, оказавшись в плену инстинкта, устоять не смог. Ты ведь знаешь, что все мы внутри – звери. Все это случилось непредумышленно.       Улькиорра медленно подходит к нему, не отводя взгляд. Поймешь ли ты? Продолжишь ли верить, отринув сомнения?       – Куросаки доверился ему. И только проблема Джаггерджака, что он не смог ответить ему тем же.       Квинси, ты понимаешь, о чем он сейчас говорит? Понимаешь смысл его слов? Сможешь ли снова поверить?       Исида тяжело вздыхает, запускает руку в волосы на затылке, силясь принять произошедшее. Но Улькиорре все-таки кивает, принимая его слова на веру. И смотрит потерянно и грустно. Если сейчас начать сомневаться во всем и во всех, то у него останется не больше, чем ничего от всей его жизни. И Улькиорра делает еще один шаг вперед, обнимает за плечи и притягивает к себе. Есть вещи, квинси, в которых ты никогда не будешь сомневаться, как восход солнца или отражение в зеркале. Но есть еще и то, что всегда будет нести в себе риск. А есть и то, что ты можешь больше не подвергать сомнению, лишь поверив однажды. И Улькиорра относит себя к последнему. А когда чувствует робкое ответное прикосновение, понимает, что квинси – тоже.       Ренджи       ***       На «губе» он проводит целый месяц. Отдыхает, отсыпается на год вперед и всеми силами старается не думать, но думается постоянно. И в конце концов, он все-таки смиряется. Ненавидеть Кучики он не может, даже презирать отчего-то тоже. Слишком сильно его мнение о нем, как о капитане. С тем, как о человеке – не сравнить. Все они не безгрешны. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Но только слабости Ренджи не прощал. Как не прощал и трусости. И капитана простить не может. Бьякуя кажется до бесконечности запутавшимся, но он сам в этом виноват, а значит, Ренджи нет нужды заставлять себя понять причины Кучики. Он чувствует себя обманутым. Забимару каждый раз обиженно отворачивается, когда приходит капитан. А приходит он часто, почти каждый день. Молчит, смотрит. Иногда пять минут, иногда на час задерживается. Но Ренджи ни разу не обернулся в его сторону. Он больше не может называть себя его лейтенантом. Они стали чужими друг другу.       Первое, что он делает, когда его выпускают – отправляется к главнокомандующему Ямамото. Просить о переводе в другой отряд. А на обратном пути, недалеко от казарм, его догоняет Укитаке.       – Абараи-фукутайчо, в вашем прошении нет нужды. Вообще-то, прямо сейчас рассматривается вопрос о вашем назначении капитаном 5-го отряда.       Укитаке по обыкновению мягко улыбается, смотрит по-доброму и чуть лукаво.       – Ждали только, когда вы освободитесь…       – Что?       Ренджи перебивает, переступает с ноги на ногу, чуть не падая от удивления. С какой это стати?!       – Вы не ослышались. Сами знаете, после войны несколько отрядов лишились своих капитанов, поэтому было принято такое решение. И я думаю, вы не будете против, раз захотели перевестись.       – Нет, я… Да, конечно, Укитаке-тайчо.       Ренджи пытается осмыслить новость, но ответ приходит почти молниеносно – куда угодно, только бы не быть с ним.       – Вот и хорошо. Остались только бумажные формальности, экзамен у главнокомандующего, а рекомендации и я, и Зараки-тайчо дали вам самые положительные.       – Я буду стараться, тайчо!       Ренджи вскидывается, вытягивается в струну, смотрит с надеждой и восхищением оказанной честью, и Укитаке опять улыбается. Из этого сильного, честного и порывистого лейтенанта получится отличный капитан, как бы кто ни сомневался из-за характера, опыта, возраста или умственных способностей. Но об одной вещи он не спросить не может.       – Абараи-кун, а что произошло в Генсее, раз Кучики-тайчо посадил вас под арест? Он мотивировал его неповиновением прямому приказу, но мне хотелось бы знать подробности.       Подробности? О, такое даже священнику не любой расскажет, или Унохане, например, а говорить с добрячком Укитаке – и того хуже. Поэтому Ренджи злится – неужели и сейчас Кучики будет вставлять ему палки в колеса и встанет на пути исполнения задуманного? Нет, он не позволит.       – Все так и было, тайчо. Кроме того, мы, как бы сказать… не сошлись во мнениях.       – Хмм, раньше вам прекрасно удавалось справляться с норовом Кучики-тайчо. Не без вреда для себя, но все же. Что же случилось на этот раз?       Укитаке спрашивает прямо и смотрит серьезно. Знает, о чем говорит, интуитивно вспоминая про историю с Рукией, и действительно честно недоумевает. И Ренджи решает ответить искренностью на искренность.       – Я знаю, вы когда-то были наставником Кучики-тайчо. Вы хорошо его знаете, и наверняка у него к вам особое отношение. Поэтому, я прошу спросить обо всем у него. Правда не ручаюсь, что он ответит.       Укитаке удивленно моргает несколько секунд, задумчиво хмурится, но решает не настаивать. Если лейтенант не может сказать об этом другому капитану, значит это что-то действительно серьезное. Или настолько личное, что «шинигами со стороны» так просто не расскажешь. Что ж, с Бьякуей он в любом случае собирался поговорить – спросит и об этом.       – Хорошо. Я не настаиваю.       Укитаке опять улыбается, а Ренджи облегченно вздыхает про себя. Что случилось? Случился Кучики, вот что. Как рассказать о том, что капитан взревновал к арранкарам, как потерял голову и придумал это наказание? У Ренджи язык не повернется. Пусть теперь Кучики сам отдувается.       Вместе с Ренджи назначают Хисаги – в 9-м отряде и Киру – в 3-м. Что вполне логично, но Ренджи не может не радоваться, что кто-то будет привыкать, разбираться и осваиваться с чем-то новым вместе с ним. Можно и совета попросить, и помощи и просто поделиться набранным опытом.       Укитаке был прав – за рекомендациями дело не стало, а вот на экзамене у Ямамото пришлось попотеть. И с теоретической частью, и с практической, и с показательным боем с одним из капитанов. И какое счастье, что жребий пал не на Бьякую – Ренджи бы не выдержал. Но ему достался Зараки – и это был один из самых удачных моментов в его жизни. Этот капитан привычен до мозга костей, с ним можно не сдерживаться ни в силе, ни в умениях, ни в хитрости, и действительно показать все, что можешь всеми доступными средствами. Особенно, когда Кучики наблюдает за этим боем. Смотрит, замерев, почти не мигая, а под конец не выдерживает и сбегает прочь. Вот теперь он действительно победит любого.       Целый месяц он крутится как белка в колесе, привыкая к новым обязанностям. Завоевывает внимание и уважение, разбирается с документацией, тренирует и тренируется, и одновременно решает сразу тысячу проблем всех размеров. Увольнительных у капитанов нет, но есть редкий выходной, в который можно наконец выспаться. Но он, конечно же, свой первый отгул тратит на поход в Генсей. Получает разрешение у командующего и на всех парах летит в сенкаймон.       Врата открываются у магазина. Отлично, Куросаки и Джаггерджак наверняка уже здесь, а это значит, что уже совсем скоро он сможет наконец расслабиться и отпустить себя. Как ни странно, но встречать его выходит сам Урахара.       – Какими судьбами, Нахлебник-сан? О, или, точнее, теперь Нахлебник-тайчо. Спешу поздравить с повышением.       – Очень смешно, Урахара-сан. Было бы неплохо, если бы фамилию мою для начала запомнили.       Абараи скалится, зная, что Панамочник на подколки отвечает только подколками. И потом, кажется, он даже соскучиться успел по этому вееру и вечно всезнающей насмешке.       – Не доросли еще, «тайчо».       – Они там?       Ренджи уже не терпится закончить с любезностями, но Урахара вдруг складывает веер, смотрит с легким напряжением, а потом разворачивается в коридор.       – Сначала вам нужен гигай.       – Что? Зачем это?       Ренджи подбирается в момент, хоть и пугается сказанного. Что здесь случилось, раз ему нужен гигай?       – Об этом вам расскажет Куросаки-сан. И он, кстати, у себя дома.       Урахара что-то бормочет на ходу про временные гигаи, особенности строения тела и еще какую-то лабуду, но Ренджи не вслушивается, начинает накручивать себя и почти паникует. А когда он уже в гигае, стоит в дверях и уже готов бежать к дому Куросаки, Урахара опять подливает масла в огонь, нагнетая интригу.       – Все не настолько плохо, как может показаться. Хотя вы могли бы прийти и раньше.       – Знаете же, что не мог.       И Урахаре даже не надо кивать вслед исчезнувшему бывшему лейтенанту, а теперь капитану, потому что он действительно и так все знает.       А Ренджи путается в ногах, чуть не падает от быстрого шага и запинается на крыльце Куросаки. Отвык он от гигая. Слишком… Слишком давно все это было. Как будто в другой жизни.       – Йо, Ичиго.       – Здравствуй, Ренджи.       Рыжий кивает, а взгляд какой-то отрешенно-заинтересованный, как у юного зоолога, препарирующего лягушку. И от него Ренджи пробирает до самых костей. Куросаки ведет его в свою комнату, плотно закрывает за ним дверь, а потом садится на кровать. Ренджи осматривается, пытаясь уловить насторожившее ощущение, а потом понимает, что нигде не видит вещей Джаггерджака. Вообще не чувствует его присутствия и тут же сосредотачивается.       – Где Джаггерджак?       – Не знаю. Наверное, где-то в Уэко.       Куросаки говорит это абсолютно равнодушно. Даже пожимает плечами, и вот теперь Ренджи осознает, чего не хватало на самом деле.       – Рассказывай.       Ренджи просит с тяжелым сердцем, подозревая, что все будет очень плохо. И не ошибается. Фразы Куросаки сухие, краткие, опускают почти все эмоции, но Ренджи не может не видеть их отголосков за нервно кривящимися губами, пальцами, зарывающими в отросшую челку и пустого взгляда в никуда. Это так сильно по нему ударило… Что если бы он остался «с душой», то было бы гораздо хуже.       – …и поэтому Урахара просил тебя надеть гигай – я больше не вижу «призраков».       Усмешка разбавлена горечью. Куросаки заканчивает свой рассказ, но Ренджи хочет знать, что тот чувствует и думает по этому поводу.       – И ты, значит, смирился с этим?       – А что еще мне было делать, Ренджи? В Уэко я в любом случае не попаду. Да и сила мне, вроде как, больше не нужна – Сейретей сам прекрасно справляется с уничтожением пустых.       – Я говорю не об этом. Он бросил тебя…       – А он мне ничего не обещал. Это я доверился ему.       Ренджи долго молчит, осмысливая услышанное. И странно, и тяжело, и больно. Опять. Предательство. Он садится напротив Куросаки на стул, и тишина поселяется между ними. Тяжелая, досадливая, но по-прежнему по-дружески – на двоих. Разделить эту боль – все, что им остается. А потом Куросаки вздыхает, отгоняет привычно-мрачные мысли и начинает спрашивать сам.       – Тебя долго не было, Ренджи.       – Меня тоже предали…       А вот он скрывать своих чувств не сможет, не станет. Достает сигареты и курит одну за другой, пока рассказывает о том, что произошло с ним. Все, без утайки. Точно так же, как это сделал Ичиго. А Куросаки, слушая, хмурится, взгляд леденеет, кулаки сжимаются, но это, похоже, максимум, который он может сейчас показать.       – Зачем он сделал это?       – Приревновал к Джаггерджаку.       Ренджи фыркает, туша окурок в импровизированной пепельнице из жестяной банки. Обида, презрение, досада, все опять кубарем прокатывается по нервам, но еще он ощущает иррациональное облегчение. Ему действительно нужно было с кем-то об этом поговорить. Выплеснуть накопившийся стресс, не для того, чтобы тебе помогли, а просто, чтобы выслушали, поняли и поделились своим теплом. Потому что своего у Ренджи больше не осталось.       – Зато теперь я знаю, для чего мне стоит искать Джаггерджака и возвращать силу. Я убью Кучики.       И даже в таком состоянии Куросаки это удается. Ренджи улыбается открыто, по-настоящему, а потом пересаживается к рыжему и укладывает руку на плечо.       – Ага, а я помогу спрятать труп или, точнее, развеять его «останки».       Ичиго не может не ответить на это – растягивает губы в подобии улыбки, но этого и достаточно. Они друг друга поняли, поддержали, и после этого станет, хоть немного, но легче.       Бьякуя       ***       Кажется, той ночью он думал, что не жалеет ни о чем. И он не жалеет весь тот месяц, что Ренджи проводит под арестом. Он здесь, он рядом. Больше никакого Генсея и арранкаров, а со всем остальным Бьякуя справится. Ему нужно просто поговорить с ним. Вот только разговора не получается – Ренджи уперт, лелеет уязвленную гордость, обижен и даже не оборачивается к нему, вообще наплевав на всю субординацию. Он что, думает, раз наказан, то может и дальше пренебрегать им? Что ж, пусть попробует. А когда выйдет, узнает на собственной шкуре, как ему это не нравится. Вот только и со второй попытки не получается поговорить. И на третий раз. А потом Бьякуя вдруг понимает, что бунт Ренджи может быть куда более серьезным «звоночком», чем простая злость и непонимание. Через неделю он даже пугается – поди как лейтенант и правда решил никогда больше с ним не говорить. К концу второй – приходит в бешенство от показного игнорирования. Но не может, не может, не может не возвращаться к осточертевшей камере и осточертевшей обиде. Он ведь знает, что, как и почему привело ко всему этому, так почему делает виноватым только его?       Бьякуя заставляет себя успокоиться, взглянуть на ситуацию отрешенно и примерить на себя роль Ренджи, чтобы понять. И вот тут его снова сковывает ледяными пальцами страха – необузданный норов лейтенанта не потерпел бы принуждения. А именно это и сделал Кучики, так что чему он теперь удивляется? Ему нужно просто подождать, когда гнев Ренджи уляжется, а потом объяснить… Объяснить что? Как выразить это чувство? Свою ревность он ему «объяснил» более чем понятно, но как быть со всем остальным? Ведь Ренджи молчит, и пока его состояние не изменится, пока он не даст понять хотя бы малейшим жестом, взглядом, вздохом, что он теперь чувствует, Бьякуя не поймет и не сможет отреагировать правильно. Не сможет оценить ситуацию и понять, что делать дальше. И он продолжает приходить. Продолжает надеяться. А еще потому, что действительно больше не может без него. Раз заполучив, он больше не сможет от него отказаться. Ему нужно хотя бы видеть его, ощущать присутствие ровным фоном подчиненной рейяцу, знать, что он все еще здесь, в его власти.       А на третью неделю приходит сообщение от Ямамото. Бьякуя задерживает дыхание, вцепляется до боли в край столешницы и неимоверным усилием воли останавливает рвущиеся наружу ярость, панику и боль. Нет… Нет! Он не позволит его забрать! Не позволит разлучить их! Он слишком долго ждал, слишком долго хотел его, и он его не отдаст!.. Не позволит никому встать между ними. Но это же генерал… Это его приказ, которого нельзя ослушаться априори… Ему нужно успокоится и подумать.       На то, чтобы хоть немного привести себя в чувство уходит весь остаток рабочего дня, весь вечер, вся ночь. Он ушел к Ренджи, но в карцере не пробыл и пяти минут, не выдержав снова поднимающейся волны. А на утро он идет к главнокомандующему. Ямамото непреклонен, строго расписывает их теперешнее положение с личным составом и не хочет слушать никаких отговорок. Но Бьякуя и молчит – ему нечего больше сказать, нечего возразить. Ему он может только подчиниться. Все еще в шоке от произошедшего, он возвращается в отряд. Распугивает новобранцев своим «холодным и ужасным ликом», а в кабинете опускается без сил прямо на пол. Здесь он его обрел и здесь же потеряет. Опять. У него больше не будет возможности сблизиться с ним. Он уйдет. И от осознания оглушительный поток рейяцу переворачивает вверх дном всю комнату. Он кое-как подавляет вспышку, но еще долго не может взять себя в руки. Успокоиться, ему нужно успокоиться… Но о каком спокойствии может идти речь, когда это приказ главнокомандующего? Как можно успокоиться, когда у него снова забирают дорогого человека? Если не смерть, так система… И в ту ночь он впервые не может пойти к нему. Не может больше видеть и понимать, что это – последняя возможность побыть вместе. И у него осталась всего неделя, чтобы начать привыкать к жизни без Ренджи. Чтобы снова собрать свою душу по осколкам и смириться. И когда приходит Укитаке, у него это почти получается, но тот начинает спрашивать, и выдержка опять дает трещину.       – Бьякуя, я ведь тогда именно об этом хотел с тобой поговорить, о назначении. Главнокомандующий давно уже собирался начать этот процесс.       Давно? Укитаке неторопливо потягивает чай в его кабинете и смотрит с невысказанным вопросом в глазах. Если бы он сказал раньше, это что-то бы изменило? Бьякуя смог бы что-нибудь сделать? Или наоборот – не сделать? Наверное, нет. Да и нет смысла теперь об этом думать.       – Но Абараи-кун приходил не за этим. Он просил перевод в другой отряд. Что между вами произошло на самом деле?       А вот теперь бывший наставник серьезен как никогда. И это не просто подозрения – он виделся с Ренджи. Вот только что тот ему рассказал? Бьякуя подбирается, сосредотачивается и не позволяет ни тени эмоций скользнуть по лицу.       – Это – только между мной и моим лейтенантом. Вас это не касается.       – Совсем недолго ему осталось быть твоим.       Укитаке на грубость отвечает строгостью и бьет в самое сердце, сам того не зная. Бьякуя чуть вздрагивает, но продолжает стоять на своем.       – Даже если так. Для его назначения это не станет помехой.       – Бьякуя, ты не понимаешь… Я говорю сейчас не как капитан, а как твой друг. Я же вижу, что то, что произошло, ударило по тебе. А теперь он будет в другом отряде…       – Достаточно, Укитаке-тайчо. Ни мне, ни ему это не помешает работать как обычно. Больше мне нечего сказать.       – Ты опять упрямишься… Но если вдруг надоест, ты знаешь, что я всегда готов тебя выслушать и помочь.       Укитаке уходит с легкой обидой, но Бьякуе сейчас не до «переливаний из пустого в порожнее». Какой смысл говорить об этом сейчас? Ведь все уже решено. Зачем лишний раз бередить душу и вспоминать, что они сделали? Ведь это не вернет его назад и не сделает ближе.       Ренджи уходит, и мир вокруг как будто тускнеет. Выцветает до монохромности Уэко Мундо, и Бьякуя понимает, почему пустых зовут «пустыми». Они пустые внутри, в них ничего не осталось. Точно так же опустошен и Кучики. Отряд притихает, смотрит с опаской и сожалением. Рукия ходит на цыпочках, боясь затрагивать больную тему. А Бьякуя начинает погружаться в бездну отчаяния. Все, что ему достанется теперь – это редкие встречи на собраниях у Ямамото, взгляд украдкой и тяжелый вздох боли. Через месяц Ренджи опять уходит в Генсей, а Бьякуя понимает, что окончательно потерял его. И постепенно приходит отчаяние. Сжимает потихоньку пальцы на горле, а он долго не может понять, отчего задыхается. Отчего снова теряет сон, аппетит, рассудок и контроль над собой. Он начинает мучить себя вопросом, что бы случилось, если бы он поступил по-другому, взял ситуацию в свои руки, а не доводил до точки кипения, что если бы он сказал ему истинную причину? Но пустые размышления не утешат его, поэтому он и поддается всепоглощающему чувству потери. Теперь они равны в звании, и он не сможет больше ничего ему приказать, не сможет удержать и заставить подчиниться. Теперь их «конфронтация» играет против него.       Улькиорра       ***       Осенью становится тяжелее. Испытательный срок Улькиорры закончился, и Урахара изготавливает ему какой-то усовершенствованный гигай, который еще лучше скрывает рейяцу. Так что пустые их почти не беспокоят – хуже становится с Куросаки. Он по-прежнему тих, неэмоционален и старается спрятать охватывающую его депрессию. Она почти незаметна, если не вглядываться, не смотреть, желая увидеть по-настоящему, без прикрас, как видит Улькиорра. Вот только сделать он ничего не может. Видит Исида – и даже не пытается. Куросаки немного «оживает» только когда появляется Абараи. Редко и ненадолго, но только ему удается встряхнуть рыжего. Он не собирается изображать из себя «посетителя у постели умирающего больного», лезет в гигай, хватает в охапку и тащит к Урахаре, где выбивает из Ичиго дурные мысли, как пыль из татами. Пеняет Улькиорре и Исиде на то, что «замшели» без Джаггерджака и не выбираются поразмяться, а потом уходит обратно в Сейретей. Абараи тоже выглядит странно-надломленным изнутри, но Улькиорра не возьмется судить. Если Куросаки он знает достаточно, то этот шинигами, хоть и был отчасти похож на прежнего рыжего, на самом деле не такой. Он становится капитаном, а это значит, что и обязанностей, и ответственности у него теперь больше. И это давит на него.       Незаметно проходит Рождество, и Куросаки с друзьями начинают готовиться к выпускному, экзаменам и новому поступлению. И вот тут Исида неожиданно вмешивается – берет рыжего в оборот и заставляет погрузиться в учебу, наверстать все упущенное и поднять оценки. Он переключает его сознание на более насущные проблемы, отвлекая от тяжелых мыслей о произошедшем. Да так хорошо, что они даже заводят разговор о выборе университета и переезде. Улькиорра поражается такому прогрессу их отношений с досадой – с ним квинси свои планы на жизнь не обсуждал. И это отчего-то обидно. Ему бы хотелось знать о нем больше, больше участвовать в его жизни, чем уже есть. Он понимает это, как и то, что все должно развиваться постепенно. Он обязательно с ним об этом поговорит, когда сам определится, что будет делать дальше.       Разговор случается перед Днем святого Валентина. Глупый человеческий праздник, который можно перенести только из-за шоколада. Почему-то к нему Улькиорра вдруг обнаружил нелогичную страсть. Только вот когда Исида вываливает из пакета десяток коробочек, упаковок и кульков, Улькиорра понимает, что все это – знаки внимания ему, Исиде. Глухой шепоток ревности на ухо он категорично душит на корню и решается. Исида смотрит удивленно, как будто вопрос «что мы будем делать дальше?» уже давно был решен. Вот только арранкар не обсуждал это с ним. Разве он так мало для него значит, что эту тему можно считать закрытой? Разве он – не тот, кто будет принимать участие в будущем Исиды? Хочется банально разозлить и спросить напрямую. Не «вуалировать», а устроить «допрос с пристрастием». Исида, кажется, понимает, что скрывается за нахмуренными бровями и острым взглядом, а потом действительно начинает злиться.       – Ты тоже ничего не говорил о том, что собираешься делать дальше!       В запале квинси теряет контроль, и Улькиорра успевает заметить за вспышкой не только гнев, но и робость, и смущение, и страх. Так что же Улькиорра хотел от него услышать?       – Ты просил меня остаться с тобой, и я останусь.       – Большего мне и не надо.       Исида смотрит открыто, честно, подавляюще и без капли сомнений. А Улькиорра понимает, что какое бы будущее квинси себе не представлял и не строил – он видит в нем его. Вместе. Действительно, как и просил. Так какой же смысл спрашивать? Все останется по-прежнему.       Исида вздыхает, фыркает, а потом тянет его на кухню. Начинает готовить ужин и рассказывать, что именно он напланировал. Улькиорра слушает, улыбается и пытается поверить, что все это происходит с ним.       Весной они перебираются в Токио. Большой город сводит с ума количеством людей и пустых. Точнее – незаурядностью первых и стабильностью вторых. Им не сравниться с «маленькими страстями» в Каракуре.       Исида выбирает экономический вуз, а Куросаки, как ни парадоксально – медицинский. Похоже, стремление помогать и защищать не вытравить из него даже отсутствием «души». Квинси хмыкает на этот комментарий, соглашается, но отмечает, что было бы хуже, если бы рыжий собрался в полицейскую академию. Вот уж и правда – «из двух зол».       Они с Исидой снимают квартиру, а Куросаки удачно находит подработку в небольшой ветеринарной клинике какого-то доброго старичка, который сдает ему комнаты в обмен на помощь в уходе за помещением и животными. Куросаки не привыкать с его папашей, а то, что животные – так он к ним всегда относился с теплом и заботой.       На волне стремительно меняющихся событий Улькиорра даже теряется от обилия новой информации, обстановки, людей и вообще – реальности. Ему и сложно, и в то же время как-то спокойно. Во всем этом хаосе неизменным остается квинси – и этого более чем достаточно, чтобы принять происходящие изменения. Он ловит себя на мысли, что и сам хочет вписаться в эту жизнь, чем-то заняться, чему-то научиться. Мир живых предоставляет столько возможностей, сколько у него никогда не могло быть. И он решает хотя бы некоторыми из них воспользоваться.       Ренджи       ***       5-й отряд ему нравится. Хоть он и недолго в нем прослужил при Айзене, но успел со всеми перезнакомиться и со многими подружиться. Теперь, став капитаном и видя знакомые лица, ему легче привыкнуть к новой должности. Горячка первых месяцев после назначения постепенно сходит на нет, новый распорядок становится привычным, обязанности – рутинными, и он старается чаще бывать на грунте. Ичиго тих, вял, и Ренджи неистово хочется избавить его от этой апатии хотя бы посредством тренировки. Потому что его и так преследует чужая апатия – апатия Кучики. 6-й отряд ропщет и недоумевает, но старается не поддаваться настроению капитана. А тот как будто возвращается на десятки лет назад, когда еще только-только нашел Рукию, а из себя представлял монолитную глыбу льда. Ренджи казалось, что Кучики оттаял немного, но теперь все ведет к тому, что было – закрытой суровости и холоду. И отряд воет не только из-за спартанских тренировок– с Кучики почти физически тяжело находиться рядом. И все списывают это на уход лейтенанта. О, сколько Ренджи выслушал слезливых жалоб не знает никто. Бывшие сослуживцы частенько вылавливали его на улицах и в красках описывали все, что сейчас происходит у них. Вот только Ренджи слушать ничего не хочет, не хочет ничего знать – у него полно своих проблем. И больше всего он боится, что с этим же придет Рукия – врать подруге он не очень-то умел да и не хотел вовсе. Но она заводит разговор о брате только через полгода. Спрашивает невзначай совершенно обыденным тоном, и Ренджи тут же теряется. Что между ними произошло? Как же тебе сказать, Малышка? Твой братец накачал меня и изнасиловал – готова увидеть настоящее лицо того, кого почти обожествляла? Ренджи и злят эти вопросы, и в то же время он понимает, что злиться бесполезно. Не она в этом виновата, а ее интерес и беспокойство вполне оправданы – он же все-таки брат. Ренджи нечего ей ответить. Он отшучивается, отмахивается и сворачивает тему. Ей не нужно этого знать. Но это же заставляет его ненароком обернуться на Кучики и оценить его состояние. На собраниях у Ямамото они не разговаривали, даже не смотрели друг на друга, словно незнакомые люди. Но Ренджи не мог не чувствовать обжигающий взгляд в спину, когда уходил. Ошпарит на мгновение и тут же исчезнет. За этим взглядом стоит боль. За столько лет совместной службы он научился различать настроения капитана, угадывать эмоции и ловить любые невысказанные намеки на лету. Боль во взгляде шокирует. Он понял бы, если бы это была злость, презрение, затаенная обида или обвинение в предательстве, но в его глазах только мука. Как будто он потерял нечто настолько ценное, что уже ничто и никогда не сможет это восполнить. И вот это заставляет задуматься. Да, он не хотел копаться в причинах его поступков, но сейчас, когда буря эмоций уже давно улеглась, он может здраво рассудить, почему же все привело именно к тому, что случилось. Он посмеялся, говоря Ичиго про ревность, но если взять ее за основу, то многое становится понятным. Допустим… Допустим, Кучики мог испытывать к нему более «теплые» чувства, чем всегда показывал, тогда это вполне объяснило бы «ревность». И вполне объяснило бы боль сейчас. Но никакими «чувствами» он все равно не сможет оправдать насилие. Хорошо, если это предположение все-таки верно, хоть отчасти, смог бы Ренджи принять его, если бы все обернулось иначе? Смог бы принять и ответить? Это похоже на бред. Он боится так далеко загадывать. Слишком нереальным все это выглядит. Влюбленный Бьякуя – нереален, такого не может быть. Да и как в это поверить, когда он настолько профорсировал события? Ренджи, конечно, не ханжа, но привык в любых отношениях сначала находить взаимность. Будь то хоть простая похоть, хоть дружеский перепихон со скуки, хоть серьезные отношения. Здесь же не было ничего, никаких предпосылок. Только один единственный намек, спрятанный в приказе, вылившийся в ревностные нападки. И, ради всего святого, как он мог понять этот намек? Да, Кучики редко объяснял логику своих действий и мыслей, но это уже стало верхом его скрытности. Он страдает сам и мучает и его, а Ренджи не хочет больше мучиться. Если Бьякуе после всего есть еще что сказать – он его выслушает. Но лучше бы у него ничего не было. Он не хочет ко все еще терзающей его боли от предательства добавлять еще и сомнения. Не хочет сомневаться в том, кто стал его самым сильным боевым товарищем и соперником, кто учил, тренировал и оберегал его. Не хочет думать, что для всего этого были другие причины. Пусть все останется как есть.       От смятения в сердце спасают походы на грунт. Да, Куросаки сейчас тоже не позавидуешь, но на несколько часов они могут забыть обо всем, что их гложет. Получить хоть небольшую передышку и набраться хоть немного сил, чтобы существовать дальше. Существовать – по-другому и не назовешь. И если Куросаки лишился души в буквальном смысле, то у Ренджи она как будто вываляна в грязи, выставлена под холодный ветер и покрыта теперь замерзшей треснутой коркой. Ренджи старается приходить как можно чаще, но совсем скоро «лафа» заканчивается – Куросаки, Исида и Шиффер перебираются в Токио. Здесь не разгуляешься и не подерешься как следует – Иноуэ-то остается в Каракуре – лечить их раны будет некому. Несколько раз они пробовали кендо, но рыжий зачастую так устал от учебы и работы, что Ренджи просто остается в его квартире. Сбегает в магазин за пивом, и весь вечер проходит в пустом бормотании телевизора с каким-то очередным боевиком. Но это и не самый худший вариант.       Обычно Ренджи оставлял гигай у Куросаки, но на этот раз ему приходится идти к Урахаре: тот забрал тело для профилактического обследования и замены, если понадобится. Но Абараи ведь и не против – надо так надо. Он усаживается на крыше магазинчика, медленно курит, рассматривая появляющиеся в вечернем небе звезды, и медленно вдыхает холодный воздух. Снова наступила зима, и почему-то за легким морозцем он чувствует что-то еще. Что-то, что куда более холоднее, чем обычное время года.       – Йо, шинигами.       Голос за полтора года не изменился. Арранкарская форма сливается со снегом, а в глазах – все та же озлобленная усмешка.       – И тебе не хворать. Чего приперся?       – Где Куросаки?       Ренджи заинтересованно разглядывает Джаггерджака. Он бы хотел возненавидеть его за то, что тот сделал с Ичиго, но не может. Даже оказавшись в похожей ситуации. За арранкара, по большей части, решил инстинкт, и обвинить его во всех грехах сразу слишком несправедливо. Только в том, что обманул глупого мальчишку, спасшего ему жизнь.       Джаггерджак хмурится, смотрит с подозрением, отмечая холодный прием, но он и не рассчитывал, что ему будут здесь рады после совершенного.       – Зачем он тебе?       – Так трудно сказать, Абараи?       Джаггерджак злится, но вопрос давно уже пора было «поставить ребром». Теперь самое главное – это причина.       – От твоего ответа будет зависеть, скажу я или нет.       Арранкар видит изменившееся отношение и действительно понимает, что сейчас поможет только правда, какой бы она ни была. И он решается.       – Я пришел вернуть ему силу.       Ренджи смотрит ему в глаза несколько томительно-долгих секунд и верит. Верит, что там, в глубине синих глаз скрыт не только голод пустого, жажда силы и желание победить. Он видит в них одиночество и тоску, и этого сразу слишком много для арранкара. Но, может быть, хватит Ичиго? В конце концов, кто Ренджи такой, чтобы его останавливать?       – Что ж, тогда пошли.       Они спускаются с крыши, натыкаются на привычное «оя, оя, Арранкар-сан», и Урахара утаскивает Гриммджо подбирать гигай. Возвращаются они минут через 40. Джаггерджак уже заведен до предела – ведь Панамочник наверняка не объяснил ему ничего из сделанного. Этим придется заняться Ренджи, пока поезд будет нести их в Токио. Он предпочел бы добраться в шумпо с гигаем под мышкой, как и планировал, ведь так быстрее. Но с арранкаром это будет опасно – даже сквозь весь контроль с таким количеством силы его учуют пустые, начнут собираться и заставят понервничать местных патрульных шинигами. А еще Урахара вкрадчиво напоминает ему о барьере, но это и не нужно. Не дурак же он, чтобы не понимать, чем все может закончиться…       Рассказ Джаггерджак выслушивает молча, лишь предупреждает в конце, что не собирается извиняться. Но об извинениях речь и не идет, и вот тут Ренджи позволяет себе злорадно усмехнуться.       – Тогда как ты собираешься заставить его снова себе поверить? Иначе – у тебя не выйдет.       Арранкар дергается, злится, но молчит, а Ренджи решает не мешать ему придумывать способы. Думай, думай, Джаггерджак, ведь дело было не только в доверии. От тебя Ичиго хотел гораздо большего.       В город прибывают затемно. Под ногами хрустит ледяная корка, звезд за фонарями не видно, а от быстрого шага дыхание моментально превращается в пар.       На лестнице перед дверью Ренджи задерживается на пару секунд, оборачивается и выразительно смотрит на арранкара.       – Джаггерджак…       «Будь…» Нет, не то. «Не смей…» Тоже. «Только попробуй…» Опять. Что бы он ни сказал в продолжение, что бы ни подразумевал под своим взглядом, но Гриммджо понимает все. Смотрит в ответ без насмешки, серьезно и чертыхается.       – Да знаю я.       И Ренджи стучит, а потом толкает вечно незапертую дверь и заходит.       – Ренджи, это ты? Ты задержался.       Ичиго выходит из маленькой кухни, вытирает на ходу руки о полотенце – очевидно, готовил ужин для вечно-голодного друга.       – Ага.       Абараи кивает, разуваясь, торопливо проходит в комнату, чтобы гость больше не мог прятаться за его спиной.       – Йо, Куросаки.       Рыжий молчит, медленно складывает руки на груди и внимательно смотрит на арранкара, а тот смотрит в ответ. А Ренджи старается сделать все как можно быстрее, потому что Джаггерджак не станет ждать вечно, а Ичиго… Ичиго, наверное, тоже.       – Я поставил барьер. Он не даст силе выбраться за пределы комнаты, рассеивая ее. Пустые и так почуют всплеск, но их хотя бы будет меньше. И как только я уйду, он закроется наглухо на 12 часов.       – Не уверен, что есть смысл это объяснять, Ренджи.       Куросаки говорит холодно, лицо каменеет окончательно – не Ренджи решать, что здесь будет. Он лишь старается их всех обезопасить. Джаггерджак злобно фыркает, а Абараи пожимает плечами. Он уходит, не прощаясь, совершенно уверенный, что они встретятся совсем скоро. Ему нужно предупредить Исиду и Шиффера, а потом отправиться в патруль по городу. Выходные в Генсее опять становятся как никогда занимательными.       Гриммджо       ***       Как он и предполагал, в Уэко ему не может быть скучно – противников хватает и слабых, и сильных. Правда никто из них не сравнится с Куросаки, но это придет не сразу. А пока он весьма захватывающе развлекается с имеющимися пустыми. Немногочисленные адьюкасы взвывают, распробовав новую силу, и торопливо прячутся в Лесе меносов. А Гриммджо спускается за ними, и начинается охота. Сколько она длится он не может сказать. Он рвет на части, подчиняет, берет в плен, убивает и с каждым ударом заявляет свои права на этот мертвый мир. Он – его Король, и здесь не будет ни одной твари, которая бы не признала это. Ни одного пустого, который бы не боялся его. Джаггерджак даже обзаводится свитой из адьюкасов поумнее и слабых нумеросов, сбежавших от гнева шинигами. И правят они жестоко и кроваво, пока в один момент Гриммджо не перегорает. Как-то разом и почти больно. Он стал Королем, но куда стремиться дальше? Здесь не осталось никого, кто мог бы противостоять ему по силам. Даже встретившийся однажды васто лорде, хоть и заставил попотеть, но не принес никакого удовольствия от схватки, слишком быстро дав себя убить.       Новая сила безмерна и безгранична, и он даже представить себе не может, как Куросаки мог удерживать ее поток в простом человеческом теле. Сила бурлит вместе с кровью, выплескивается наружу, пока он не решает вообще больше не сдерживать ее. Точнее, не полностью, иначе бы рядом с ним никто не смог находиться. А Гриммджо нужно, чтобы кто-то был. И это становится первой «ласточкой» его осознания – он, оказывается, привык в обществу. Неважно кого: пустых, людей, шинигами, квинси, арранкаров. Но – рядом с кем-то. С тем, с кем можно подраться в любое время и этот кто-то не «склеит ласты» в первые же пять минут. И это не просто злит – это приводит в бешенство. Яростное, неконтролируемое, такое, что трое адьюкасов, напавших разом, пытаясь развлечь господина, отскакивают как ужаленные. И почти тут же распадаются на ворох частиц. «Все равно твоя сила – заимствованная!! Не твоя!! Ты – фальшивка!!!» – истошно орет один из них, умирая, и это становится следующим шагом для Гриммджо. Когда пелена ярости спадает с глаз, мысли успокаиваются, а разгоряченную голову остужает холодная ночь Уэко, он понимает, что чертов пустой был прав. Как долго он продержался бы здесь без этого опьяняющего вкуса чужой силы? Как долго продержался бы, завоевывая власть? И выдержал бы против васто лорде, к примеру, или двух? Или просто смиренно продолжил бы борьбу, постепенно эволюционируя еще в кого-нибудь? Или умер бы, устав от схватки? Что ему делать в этом мире?       Сила была многим для него, но оказалась не всем. И ему нужно много времени, чтобы это понять. Хорошо, он понимает, но что, в таком случае, он делал бы на грунте? Ну дрался бы с Куросаки, пока не надоест, цеплялся бы за него, как это делает Шиффер с квинси, а дальше-то что? Что в этом занимательного? Остаться бродить по Генсею? Да, интереснее, чем в Уэко, но опять-таки – бесцельно. И… Он заходит в тупик. Куросаки. Во всем виноват чертов Куросаки. Не вмешайся он – победил бы Айзен, и они бы, наверное, до сих пор подчиняли себе Сейретей, воевали или умирали. Или дал бы Куросаки ему сдохнуть тогда в песках, и ему не нужно было бы сейчас мучиться бессмысленными вопросами в пустоту. Куросаки…       Он становится еще одним толчком, и Гриммджо понимает, что больше так не может. Он видит сон. Точнее, воспоминание. Об их первой и последней ночи вместе. Видит обнаженное тело под собой, слышит горячие вздохи, чувствует его прикосновения и рычит не в силах остановить этот поток призрачных ощущений. И во сне, и наяву одновременно. Ну причем тут рыжий? Зачем он ему? Он же не хочет… И вот тут сознание сигнализирует последний раз, и он сдается – хочет. На самом деле хочет. Куросаки был не просто давним соперником, он был тем, кто заставлял Джаггерджака чувствовать, что он жив. Не пустые и не шинигами – человек Куросаки Ичиго. Рядом с ним он жил. Давно позабытой жизнью, еще до того, как умер и стал пустым. Как будто ход эволюции обернулся вспять, и он – снова человек. Такая чушь несусветная, но она оказалась самой привлекательной из того, что у него было в реальности. Куросаки… И сон начинает повторяться снова и снова. Возбуждение скручивает болезненной пружиной так, что ни дрочка, ни побоище с пустыми не помогают снять напряжение. Рыжий шинигами отдавался яростно, без остатка, целиком, до единой молекулы. Брал взамен сколько мог, почти столько же, но всегда, всегда был честен в своих наивных чувствах. Он доверился ему – и Пантера смогла забрать его силу. Вот только разве одно стало следствием другого? Ведь предупреждал же его Абараи, предупреждал же Шиффер, но о чем они говорили? Разве о том, что доверившегося можно не порабощать? Или он сам должен был к этому прийти, просидев черт знает сколько в песках Уэко? Да кто ж их теперь разберет? Но если так, то зачем Куросаки сделал это? Зачем доверился и чего хотел от него взамен? Доверия в ответ? Еще вчера Гриммджо бы только рассмеялся абсурдной мысли, но сейчас она уже не кажется такой невозможной. Возможно, если бы он действительно доверился, он бы и получил все это – жизнь, Генсей и Куросаки – не подчиненного, а подчинившегося добровольно, раз и навсегда. И все эти вопросы, ответы, размышления и сомнения становятся снежной лавиной, которая прокатывается по его сознанию. Он не может ей сопротивляться и просто отдается потоку и ждет, пока движение не прекратится. Стоит быть растерзанным этим ураганом, но все-таки выбраться из него, наконец осознав, что же произошло с ними на самом деле.       Он не хочет признавать своей ошибки, но и сопротивляться подавляемым чувствам он тоже не может. Черт с ней, с силой, у Куросаки ее всегда вдосталь, и если ему будет нужно, он всегда ему ее даст – в бою. Нужен только сам Куросаки. И вот теперь все становится абсолютно просто – вывалиться в гарганту, найти рыжего, вернуть силу, и все встанет на свои места. Но, но, но… С Куросаки ничего никогда не бывает просто. В Каракуре его нет – Гриммджо облазил каждый закуток, но не нашел и следа от рейяцу. Он идет к Урахаре, встречает странного Абараи, зачем-то лезет в гигай, а потом едет в чертовом поезде черт знает куда. Но как только шинигами начинает рассказывать, все оказывается понятным и логичным.       Но Абараи действительно странный – смотрит недоверчиво, почти зло, но не препятствует. Говорит загадками и тут же предупреждает, что Гриммджо сам все поймет, когда увидит рыжего. По крайней мере, он так надеется. Джаггерджак уже собирается ответить грубостью, но встречает холодный, пронзительный взгляд и чертыхается. Чтоб так смотреть, нужно знать, о чем говоришь. Так что Гриммджо в кои-то веки не будет спешить с выводами. Но Абараи прав – он признает это, стоит только увидеть Куросаки. Тот – «пустой», почти пустой. И от этого нервная дрожь по позвоночнику становится подобной смертельной судороге.       – Зачем пришел?       Как только Абараи уходит, Куросаки снова переключает внимание на арранкара.       – Вернуть твою силу.       – Можешь оставить себе. Мне она больше не нужна.       И никогда, ни при каких условиях и обстоятельствах Гриммджо не смог бы предположить, что рыжий может отказаться от своей силы. Его тянет недоуменно заорать, и он торопится прикусить губу, чтобы не сорваться. Абараи сказал, что Куросаки лишился части души, но неужели вместе с ней он лишился и разума? Он хватает его за грудки, встряхивает, впечатывает спиной в стену узенького коридора. С вешалки падает куртка, а дверцы небольшого шкафа громко хлопают. Ему стоит сдерживать себя, а не то рейяцу все здесь перевернет вверх дном, и никакой гигай и барьер не помогут.       – Какого черта, Куросаки?!       – Ты меня правильно услышал.       Рыжий говорит чуть задушенно, но по-прежнему абсолютно спокойно, не вырывается, без капли хоть какой-то эмоции. А все слова Абараи сразу же обретают смысл. Без души он – не человек и, уж тем более, не шинигами. Но и не пустой, как ни странно. Он – оболочка, ничем не наполненная. И от этого становится страшно.       – Тогда я заставлю тебя.       – Только попробуй.       А нет, кое-что все-таки осталось. Упрямство, которого всегда было в избытке. И сейчас Куросаки пытается вырваться из железных тисков его рук, да только не сможет – Гриммджо упрям не меньше. Он заставит его принять свою силу обратно. Но как? Об этом он даже не думал. Куросаки сбил его с толку неожиданной реакцией, и теперь Гриммджо банально теряется, не зная, что делать. В прошлый раз все прошло на адреналине, страсти и эмоциях, благодаря которым он смог попасть во внутренний мир Куросаки. Что ж, можно попробовать еще раз. Если дважды получилось, то и теперь получится.       Гриммджо перехватывает брыкающееся тело со спины, толкает в комнату, роняет на кровать и тут же нависает сверху. Ты однажды уже стал моим, Куросаки, и ничто не помешает мне взять тебя еще раз. Рыжий вырывается, пихается локтями, стараясь заехать ему по лицу, и Гриммджо переворачивает его на спину, стискивает запястья над головой, а ноги прижимает коленями. Но у Куросаки остаются свободными зубы, которые он тут же пускает в ход, прихватив левую арранкарскую руку чуть ниже локтя подобно чертовой пиранье. Гриммджо рычит от боли и досады, отпускает руки и с силой бьет в челюсть. Куросаки задыхается, но тот тусклый свет бешеной ярости, что сейчас в его глазах, никогда не сравнится с тем пожирающим огнем, на который он был способен раньше. И хуже всего от того, что Гриммджо знает, каким он был. И он тянет с него тонкий свитер через голову, не до конца, заставляет путаться в рукавах, и выигрывает себе пару секунд. Сжимает лицо руками и теперь кусает сам, за губу, так, как нравится. Куросаки опять рвется, отворачивается, скидывает наконец свитер и опускается сильными ударами на его плечи. Гриммджо злится, снова удерживает его руки и склоняется к шее. Тело под ним выгибается, бьется и ни за что не желает уступать       – Пусти!       И Гриммджо понимает, что так ничего не получится. Ему уже надоели эти брыкания – сейчас он просто перевернет его на живот, стянет штаны с упругой (о, он помнит!) задницы, и это станет изнасилованием. И это навсегда оттолкнет Куросаки от него. Чтобы сейчас попасть в его внутренний мир, ему нужен эмоциональный всплеск. Но не боли и гнева, а наслаждения. Значит, пора менять тактику. Он по-прежнему удерживает его руки, но больше не стискивает так, что хрустят кости. Он больше не зажимает в тиски его бедра, а расслабляется, устраиваясь поудобнее на теле. И шею он не кусает, а вылизывает почти нежно, пробирается к уху, посасывает мочку, а потом проходится еле слышными прикосновениями губ по раненной щеке к губам. А Куросаки от резкой смены поведения замирает в шоке, забывает дергаться и уже теряет смысл происходящего. Пока губы Гриммджо осторожно раздвигают его губы, язык притирается к языку, и привкус крови не становится общим. И вот тут до него доходит. Он спихивает Гриммджо с себя, но тот возвращается ураганом. Подхватывает под колено одной рукой, прижимается пахом к паху, трется неистово, отчаянно, до боли, а другой рукой лезет под затылок, зарывается пальцами в короткие волосы, сжимает и шепчет на ухо с безудержной страстью.       – Ичи… Ичиго…       И опять выигрывает себе момент слабости Куросаки, потому что яростно колотящие по спине кулаки замирают, а Гриммджо опускается по груди и животу языком, чуть прикусывает, сжимает губами, оставляя следы, пока не подбирается к паху. Сдергивает мягкие домашние спортивки и сразу берет в рот полувозбужденный член. На этот раз Куросаки дольше выходит из ступора – только когда он берется за резинку штанов, тот пытается оттолкнуть его руки и голову. Пытается и когда Гриммджо начинает сосать и сжимать мошонку, но быстро сдается, и теперь уже окончательно – возбуждение накатывает слишком быстро, почти моментально. Как будто Куросаки год не трахался или даже не дрочил. Или даже дольше. И вот тут Гриммджо уже не просто осеняет, его бьет прямо под дых: он – единственный. И от этого собственное возбуждение становится невыносимым. Он торопится расстегнуть свои брюки, подтягивается обратно к лицу Куросаки, берет оба члена в кулак, а губы снова прижимает в глубоком поцелуе. Укусит или нет на этот раз? Но Куросаки не кусает – он стонет, и этот звук отдается будоражащей вибрацией по всему его телу. Он чуть двигается навстречу ласкающей руке, а Гриммджо понимает, что инстинкт все-таки победил рыжего. Уложил на лопатки, залез в трусы и сейчас трахает языком его рот. Постони так еще, Ичи. Я чертову уйму времени не слышал тебя. Не видел, не чувствовал. И сейчас я признаюсь, что хочу этого.       Разрядка наступает одновременно, плавит кости, заставляет задыхаться и настолько приятна, что почти больно. Настолько неистова, что почти сводит с ума. Настолько сильна, что он не может не провалиться в «кроличью нору» Куросаки снова.       Гриммджо       ***       «А вот и «Безумный Шляпник»», – думает Гриммджо, завидев вдалеке знакомую белую фигуру. Пантера идет рядом, указывая дорогу. Пустого они нашли, теперь остался Зан.       Мир Куросаки настолько неотличим от Уэко, что Гриммджо не может расстаться с дежавю, даже когда приближается к Хичиго. Бледный сучит ногами, сидя в песке, что-то бормочет нечленораздельно себе под нос и не замирает, даже когда обнаруживает арранкара прямо перед собой.       – А… Приперся. Со своей кошкой драной…       Пантера рычит, но тот игнорирует ее, гаденько похихикивая. Постепенно скрипучий голос становится все громче, смех – совсем уж диким, а пустой задыхается, хватаясь за живот.       – Эй! Прекрати.       Гриммджо делает шаг вперед, собираясь дать пинка для острастки, но пустой молниеносно оказывается на ногах, отпрыгивает на метр и смотрит с ненавистью. С такой неистовой злобой, что Джаггерджак чуть не отшатывается. Подбирается, оглядывает внимательно, но не спросить не может.       – Где его меч?       – А это у тебя надо спрашивать! Ты его забрал!       Пустой переходит на визг, мечется, стискивает кулаки, пинает песок и уже собирается сбежать от них, как Пантера перекрывает ему дорогу.       – Ты!! Ты! Ты во всем виноват! Ты его забрал!!       На этот раз он кричит с болью. А Гриммджо понимает, что это не просто истерика, это – отчаяние, возведенное в абсолют, такое, что только смерти подобно. Он ведь остался здесь один, без шанса выйти, без шанса исчезнуть. Один в песках. Навечно. И эта боль почти свела его с ума.       Пустой падает на колени, запускает пальцы в белые волосы, дергает их и раскачивается из стороны в сторону.       – Почему ты не забрал меня с собой?       А вот теперь голос звучит надломленно, треснутым до самого основания. Хичиго поднимает голову, в его глазах стоят слезы, а лицо искажено невыносимой мукой.       – Заперли меня здесь! Думаете, я ничего не чувствую?! Я чувствую все, что должен был чувствовать Король! Все, что должно было достаться ему, досталось мне! А я не хочу!! Не хочу это чувствовать!       И вот теперь слезы бегут безудержным потоком. Отчаянные, болезненные, затравленные чужой мукой настолько, что пустой хочет только одного – чтобы все это прекратилось.       А Гриммджо силится, но все равно никак не может понять, отчего он чувствует вину перед этим мелким недоразумением. Не перед Куросаки, а перед его пустой ипостасью, которая вообще по большей части была «не при делах». Из-за жалости ли, из-за боли на худом лице или слез, расчертивших соленые дорожки по щекам? Только он собирается шагнуть к нему, как за его спиной вырастает угольная тень и одним слитным движением оказывается у ног пустого. Хватает в охапку, держит, сжимая до боли и почти неслышно шепчет что-то на ухо. Гладит пустого по спине, зарывается в волосы, а потом вдруг оборачивается к Гриммджо. «Идите», – читает он по губам сквозь мягкую улыбку и осторожно отступает, не сводя взгляда.       Зангетсу гладит нежно, ласково, утыкается носом в висок и касается шепотом кожи. Пантера рычит, но Гриммджо призывает ее со всей суровостью на какую способен, а потом вцепляется в костяные пластины на загривке, удерживая от глупостей. Делает еще шаг назад, а затем резкий ослепительный свет взрывается в пространстве огромной шаровой молнией, оглушая и лишая сознания.       А в себя он приходит от вспышки головной боли. Он все еще лежит на Куросаки, но в теле ощущается странная легкость. И не только из-за отсутствия дополнительной силы – гигай валяется на полу. По комнате как будто прошелся ураган – все, что было на поверхностях перевернуто или разбито. А сам рыжий под ним дышит тяжело, хрипло, постепенно наливаясь жаром. Гриммджо сдвигается чуть в сторону, легко хлопает по щекам, пытаясь привести в чувство, и тот открывает глаза. Вздыхает глубоко, тут же спихивает его тело с себя и садится.       – Эй, Куросаки…       – Иди ты на хрен, Джаггерджак.       Голос рыжего все так же болезненно глух, но теплая волна рейяцу говорит о нем куда больше, чем он молчит. И Гриммджо не может сдержать победной улыбки. И не может не схватить за руку, рвануть обратно, сжать в объятиях и снова глубоко поцеловать. Куросаки теряется на мгновение, отвечает на автомате, а потом вырывается, отодвигая от себя.       – Вот теперь уже ни за что, Куросаки.       И на этот раз Джаггерджак обещает более чем серьезно. И снова целует приоткрытый в удивлении рот. А Куросаки снова отталкивает – вот же упертый!..       – Да подожди ты! Я чувствую пустых…       На лице Ичиго неподдельный шок.       – Если ты еще не заметил, то ты и со мной разговариваешь.       Джаггерджак фыркает, указывая на валяющийся рядом гигай, но рыжий мотает головой.       – Да нет же! В городе.       Он подрывается с постели, хватает свою школьную сумку, недолго роется в ней, а потом тело опускается на пол, а Куросаки остается в черном одеянии шинигами. За его спиной – привычная тяжесть меча, и он любовно гладит рукоять, перемотанную тканью. Вернулся. Он к нему вернулся.       – Так мне нравится больше.       Джаггерджак поднимается следом, коротко лижет в щеку, но не дает рыжему возмутиться, тут же перебивая.       – Ну что, разомнемся, Куросаки?       И несется в окно. А следом за ним вылетает шинигами.       – Так я и думал. Барьер будет как слону – дробина.       Абараи скалится так задорно-весело, что не поддержать нельзя. Нельзя не согласиться, что Куросаки – это нечто. И теперь это «нечто» принадлежит ему. Рыжий улыбается так же радостно, почти как по-старому, а потом момент портит пустой, и они тут же рассредоточиваются по периметру.       Пустых отвратительно мало – после сражений в Уэко он отмахивается от десятка, как от назойливых насекомых, больше обращая внимание на Куросаки, нежели на добычу. Тот на ходу вспоминает боевые навыки, движется легко, и не похоже, чтобы он забрасывал тренировки. Он не может им не любоваться.       Совсем скоро к ним присоединяются квинси и четверка, зачистив свои районы, а они заканчивают на месте.       – Абараи-тайчо, на вверенной территории пустые уничтожены. Потерь среди состава нет. Раненные отправлены в 4-й отряд.       Незнакомый шинигами появляется с первым лучом солнца, вытягивается в струну перед Абараи и смотрит преданно, как собачка.       – Отлично сработано. Свободны.       – Давно это ты стал «тайчо», Абараи?       Джаггерджак ухмыляется, но ему действительно интересно посмотреть, как кто-то отчитывается перед ним.       – А ты бы еще дольше сидел в Уэко и не такое бы пропустил.       Шинигами парирует, отмахивается от подколки, а потом ловит подлетающую адскую бабочку. Сообщение слушает сосредоточенно и долго. То ли пытаясь переварить информацию, то ли уже сразу обрабатывает и принимает решение.       – И кстати, поход этот тебе аукнется прямо сейчас – тебя вызывают в Сейретей.       Абараи смотрит строго, но без волнения. Зато Куросаки тут же полыхает гневом.       – Надо – так идем.       Гриммджо пожимает плечами и сплевывает под ноги. Он не шутит – теперь он готов на все. Если ввязываться во все это, то по самые уши. Потому что это определенно стоит того. Стоит реакции рыжего сейчас. Абараи кивает, переводит взгляд на Ичиго, но уже не сомневается, что того не отговорить.       Ренджи предлагает квинси и Шифферу пойти с ними, но те отказываются, и он открывает сенкаймон. Раз приказ сразу прошел через Ямамото, то волноваться особо не о чем. Скорее всего. Теперь очередь Гриммджо сделать все, на что он способен, чтобы вернуть свое положение и место рядом с Куросаки.       Бьякуя       ***       Бьякуя почти не сомневается в том, что очередной ажиотаж среди личного состава Готея вызван риокой. Все последние разы был виноват именно он, и нет причин полагать, что не замешан и теперь, даже спустя столько времени. И оказывается прав. Офицеры 1-го отряда ведут арранкара к Ямамото. Где-то рядом фонит Куросаки, и вместе с ним же слышна хладнокровная сосредоточенность Ренджи. Значит, вернулись… И Джаггерджак, и силы Куросаки. И значит, совсем скоро опять что-то начнет происходить.       Куросаки волнуется, мечется, как пустой в клетке заклинания кидо, а Ренджи укладывает руку ему на плечо и что-то тихо говорит таким тоном, что рыжий моментально сбавляет обороты, выдыхает и перестает вибрировать. Как у Абараи это получается? Одним движением, одним своим видом приструнить их непокорные норовы? Если бы он хоть раз посмотрел так на него, если бы прикоснулся… Бьякуя мог бы умереть, ни о чем не жалея.       Привычные мрачные мысли забивают голову, и он силой сосредотачивается на голосе Ямамото. На этот раз условия жестче – арранкар не просто получает браслет, перекрывающий всю силу, еще ему запрещено покидать гигай, Генсей и Куросаки в течение двух лет. Арранкар слушает молча, злобно ухмыляется, но кивает. Отчего-то тоже спокойно, как будто Абараи и его похлопал по плечу. Бьякуя ожидал вспышки, гнева, срыва, ведь за неповиновение арранкара на этот раз уничтожат. Но тому почти скучно – он уже принял решение и готов ему следовать. И Бьякуя опять не может не поразиться. Не деланной собранности, а тому, как Куросаки и Абараи встречают пустого после собрания. Как смотрят, как говорят. Как будто он – тот, кто стал настолько неотъемлемой частью их жизни, что они без него уже не могут. Бьякуе кажется, что он преувеличивает, но встревоженный взгляд Куросаки, улыбка Ренджи и оскал Джаггерджака не дают сомневаться. Они его приняли. Разношерстная компания риока становится все «цветастее». Кучики закусывает губу и отворачивается. Теперь уже бесполезно о чем-либо жалеть. И он даже не пытается прислушиваться к отголоскам ревности – он уже потерял на нее право, так что незачем теперь вспоминать и бередить душу. Незачем.       А все равно вспоминается. Отряд целый день гудит, перешептывается, полнится слухами и пересказами о былых похождениях «бравой команды». И он не может игнорировать этот назойливый шум. Даже Рукия, пришедшая на ужин в поместье, полна еле сдерживаемого недовольства и сомнений. Кратко пересказывает планы Куросаки на следующие два дня в Сейретее. Фыркает, конечно же, упоминая все эти показательные тренировки, экскурсии и вечеринки – как будто рыжий никогда здесь не был. Но его здесь любят. И многие. Даже Рукия, хоть и пытается выглядеть осуждающе, а все равно не может не вспоминать отдельные сцены и улыбаться слегка, неосознанно. Они на всех оставили свой след.       Следующее утро уныло и пасмурно. Бьякуе тяжело и тоскливо на душе, но он старается не поддаваться этой слабости. Не до нее, когда «гости» все еще на территории 5-го отряда. Хотя нет, уже 6-го. Бьякуя встречает их возле казарм. Ренджи смотрит на Куросаки взволнованно, как будто хочет вцепиться тому в руку. Джаггерджак – с неподдельным интересом и предвкушением. Что они задумали? Куросаки отмахивается от Абараи и шагает к нему.       – Показательный бой, Кучики. Ямамото дал разрешение потренироваться с любым офицером.       Куросаки смотрит с холодной ненавистью в глубине глаз. Острой, как его меч. И не нужно догадываться отчего – Абараи наверняка все ему рассказал, и Куросаки будет мстить за обиду друга. Что ж, давай. Бьякуе этого и надо сейчас. Он все еще не жалеет о содеянном, но прекрасно знает, что ни Абараи, ни Куросаки подобного не простят. И ему хочется получить это «наказание». Хоть так, но на какое-то время внимание Ренджи будет обращено к нему.       Куросаки поднимает занпакто, бьет без предупреждения, секундой позже переходит в банкай, и тренировочный полигон, куда они ушли драться, вздрагивает и стонет от силы удара. И Куросаки не шутит. Он позволяет своей ненависти вырваться на свободу, и Бьякуя почти рад ей. Она – тот ответ, что должен был дать Ренджи. Тот ответ, который был бы логичен и которого он хотел. Ведь Бьякуе есть чем парировать. Неистово и с такой же силой. Я! Хотел! Его! Себе! Я хотел быть с ним! И я был вправе заявить на него свои права! Но не ты, не ты, Куросаки, должен был дать мне этот ответ! Это он должен был возненавидеть меня! И это он должен был прийти к нему с мечом наголо…       Сенбонзакура взвивается лепестками, атакует, подчиняясь каждому движению потока рейяцу, и едва справляется с разошедшимся риокой. Бьякуя слишком поздно понимает, что ему не следовало поддаваться этой провокации, и его, и своей ненависти, потому что этой подачкой делает только хуже – на лице Куросаки появляется маска. Скрипучий смех разносится в воздухе, волнение Абараи бьет током по оголенным нервам, но Джаггерджак его удерживает, желая посмотреть, что будет дальше. А дальше, похоже, будет бой не на жизнь, а на смерть. Кучики пытается справиться с собственным гневом и гневом Куросаки, попавшего в ловушку жажды справедливости, но почти хочет той боли, что приносят удары рыжего. Почти хочет той смерти, что они несут. Той крови, что сейчас заливает косоде и хаори… Крови? Когда он?.. От горячего жара по всему телу тут же сдавливает дыхание, и он чуть не падает на землю, едва удерживаясь в шумпо. Маска над ним хрипит, рычит по-звериному, желая закончить начатое. Но Куросаки останавливается, и с такого расстояния Бьякуе отлично видно каких сил ему это стоило.       – Скажи, Кучики, убить тебя – это единственный способ заставить Ренджи не страдать из-за тебя?       Он цедит злобно, с болью и разочарованием. Маска пропадает, но остается такой взгляд, что Бьякуя действительно предпочел бы умереть – режет по живому.       Мгновением позже рядом с рыжим оказывается Абараи, прикасается осторожно к ладони, улыбается мягко и почти просит.       – Ну что ты, Ичиго… Успокойся…       И не за Бьякую волнуется Ренджи – за Куросаки. Из-за того, что в очередной раз поддается эмоциям там, где его рука должна была быть тверда.       Бьякуя спускается на землю, стискивает зубы от прокатывающейся боли, капает кровью под ноги и уже почти не чувствует всю левую половину тела. Но хуже всего от того, как Ренджи смотрит на Куросаки, как Джаггерджак смотрит на Абараи, а Бьякуя не может смотреть на них всех. Рыжий отталкивает чужие руки, шагает к арранкару, но взгляд прикован к Кучики. Ты хочешь сказать мне что-то еще? Куросаки хватает Джаггерджака за грудки, тянет к своему лицу и впивается голодным поцелуем. Тот удивленно вскидывает брови, но не отстраняется, поддаваясь бушующей страсти, а когда рыжий отпускает, то Бьякуя почти слышит тот горячий судорожный вздох желания, что издает арранкар.       – Он всегда принадлежал только мне.       Куросаки говорит это абсолютно уверенно и смотрит все так же колко и сосредоточенно, желая донести до него одну единственную мысль: ты ошибся. Во всех словах и поступках. Все время ты слушал только свой разум, но когда сердце заглушило его глас, не выдержав, все обернулось лишь глубокой раной для вас обоих. И Бьякуе нечего возразить. Зато арранкар скалится так предвкушающе, что рыжему точно очень скоро достанется «на орехи», а Ренджи фыркает.       – Ичиго, сейчас не место и не время.       А потом шагает к Бьякуе.       – Кучики-тайчо, вам нужно оказать помощь.       Тон ровный, в глазах ничего не отражается – сейчас он протянет ему руку и поможет удержаться на ногах. Но Бьякуя с такой же радостью хочет ее принять, с каким желанием хочет сохранить остатки своей гордости. О, это был просто впечатляющий удар, Куросаки. Растешь прямо на глазах.       – Эй, Ичиго! Вот ты где!       Кенпачи приносит нелегкая дьявольским ветром, а гордость Кучики все-таки побеждает – из последних сил он уходит в кривое шумпо к 4-му отряду. Он – проиграл. Проиграл себе, Ренджи, снова Куросаки, а теперь еще и арранкару. И это самое страшное поражение, которое он когда-либо мог принять.       Улькиорра       ***       Возвращаются они через три дня. Улькиорра слышит слабый отклик на краю сознания и засыпает опять. Исида за стенкой тоже не думает подниматься, а значит, все вопросы можно решить завтра.       Вечером они идут к Куросаки. Он, судя по следу рейяцу – один, но Улькиорра и не сомневается, что Сейретей опять ограничил силы Джаггерджака. И наверняка настолько, насколько это вообще возможно. Куросаки открывает, и тут же становится понятно, что все гораздо хуже. Куросаки в бешенстве, Куросаки зол, обижен и как будто предан всем и всеми. Что же там произошло? Только он успевает подумать, как Исида задает вопрос вслух, и рыжий начинает метаться по тесной кухне. Бормочет что-то под нос, а потом устало падает на табуретку и говорит, что Джаггерджак ушел. Исчез, как только они вывалились из портала. Взмахнул рукой, бросил «бывай!» на прощание и был таков. И Улькиорре хочется так же недоуменно возмутиться, как и Куросаки. Столько времени он к этому шел, а теперь так легко отказывается? Это на него не похоже. Что-то тут не так. Или шестерка в конец сбрендил со своей одержимостью рыжим, или у него есть какой-то план. Хочется думать, что второе, потому что еще одной разлуки шинигами не переживет, не сможет быть тем, кто он есть и на этот раз добровольно откажется от силы. Без Гриммджо она ему не нужна. Ведь он был одним из тех, кто заставил эту силу расти, сделал ее значимой для всех и для Куросаки в первую очередь, когда вернул ее обратно. Улькиорра не верит, что Джаггерджак мог от нее отказаться. Ни от силы, ни от шинигами тем более. Не верит и не понимает логики его поступков.       Куросаки сейчас выглядит жалко: надломленным, истерзанным болью, как будто смертнику дали шанс выжить, но он его по глупости потерял и теперь снова поднимается на эшафот. Улькиорра почти сочувствует ему. Эти двое никогда не считались с мнением друг друга. Один всегда оставался рядом, а другой всегда бросал.       Улькиорра лишь вздыхает следом за Куросаки. Он здесь, пожалуй, тоже ничего сделать не сможет. Уговаривать Сексту бесполезно, и это только еще больше ранит чувства рыжего. Насильно мил не будешь. Если Джаггерджак захочет, он вернется сам, как уже сделал. А потом он замечает гнев квинси – и вот на что стоит посмотреть. Если Куросаки ненавидит подобно обжигающему огню и страдает, и мучается в нем же, превращая себя в пепел, то огонь Исиды словно лед – обжигает холодом, замораживает тело и душу так, что при малейшем неправильном движении вся хрупкая конструкция разлетится на кусочки. Исиде больно за Куросаки. Это не сочувствие – он делит его боль на двоих, заглушая ее. Незримо и ненавязчиво, но шинигами все равно становится легче. Немного, самую малость, но он успокаивается. Пыхтит над кружкой горячего чая, обреченно злится и машет на все рукой – к черту! Если бы Куросаки мог себе позволить, он бы расплакался. Но поддержка Исиды – та отдушина, которой ему не хватало, и Улькиорра понимает, что теперь они выдержат. Смогут перешагнуть через все это вместе с ним и снова начнут жить заново. Придется только подождать.       Зимний вечер ярок от фонарей, праздничен от наступающего Нового года и холоден редкими снежинками. Над городом звучит гулкий рокот фейерверка, и Улькиорра вместе с Исидой синхронно поднимают головы к небу, расцветающему разноцветными залпами. Он уже видел их летом, но сейчас они не приносят того смутного восторга и приглушенной радости. Напоминает танцы на похоронах. Горько и совершенно невесело, хоть и красиво. А потом он чувствует осторожное прикосновение пальцев к своей руке и удивленно оглядывается на Исиду. Тот по-прежнему смотрит в небо, кончик носа красный от холода и пальцы такие же озябшие. И Улькиорра сжимает эту руку в еще одном немом обещании: мы уже договорились обо всем, квинси, я тебя не оставлю. Тебе нет нужды сомневаться во мне и незачем спрашивать, не изменилось ли мое мнение, потому что оно – не изменилось. И не изменится. Даже если ты будешь против. Сейчас уже слишком поздно поворачивать назад.       Три дня город подмораживает, и вместе с холодными тенями по углам улиц, стылость поселяется в душе Куросаки. И с этим Улькиорра тоже ничего не может поделать. Квинси сегодня на подработке в швейном магазине, а из него одного компания для Куросаки слабая. Опять ему не хватает Абараи, и надо уже что-то придумать, чтобы связываться с Сейретеем в таких вот «нестандартных» ситуациях.       Он устало шагает по улицам, а в переулке недалеко от дома слышит странный писк. Где-то на краю слуха, ощущения, но неизменно повторяющийся. Похоже на галлюцинацию на фоне усталости и стресса, но чем дальше он уходит в проулок, тем реальнее тонкий жалобный писк. На что же это похоже? Источник он находит в старой картонной коробке за мусорными бачками какой-то раменной. В коробке – истощенный грязный комок шерсти размером с яблоко. И меньше всего Улькиорра намеревается обнаружить здесь котенка. У него уже открыты глаза, но выглядит он донельзя маленьким, недоношенным. Пыльная тряпка, служившая ему подстилкой, только еще больше пачкает шерсть, но нисколько не греет брошенное животное. Улькиорра удивлен, что оно не замерзло насмерть. Но еще больше тому, что кто-то понадеялся, что его заберут, оставив здесь. Неужели убить рука не поднялась, а оставить умирать на холоде было милосерднее? Ему никогда не понять людей.       Маленький комок трясется и вздрагивает, согреваясь в шарфе под курткой, а Улькиорра в который раз поражается самому себе – зачем он это делает? Исида выгонит его вместе с его жалостью. Не потому что не любит животных, а потому что арранкар не знает предела своей наглости. Но, может быть, пронесет? Может быть, Исида не станет слушать его глупые оправдания и сам поймет, что пройти мимо того, кто нуждается в помощи теперь не представляется возможным. Не из сопереживания, а просто потому что ты – сильнее и хочешь поделиться этой силой, чтобы хоть как-то помочь. Ведь этому его научил Куросаки.       Исида встречает в коридоре, что-то говорит про ужин и забытый соус терияки, а Улькиорра смотрит, не отрываясь, пока тот не обращает внимание.       – Ты чего?       Улькиорра и сам хотел бы знать «чего?». Животное опять жалобно пищит, а Исида в момент подбирается.       – Улькиорра, что это за звук?       Он смотрит чуть удивленно, непонимающе, но строго и цепко. Арранкару ничего не остается, как просто расстегнуть куртку и показать источник их теперешних проблем. Исида ошарашенно моргает несколько секунд, а потом облегченно выдыхает.       – Ками… Так, вот что… Давай его сюда. Ну, что ты смотришь, Улькиорра? Его нужно покормить…       Исида такой собранный, озадаченный, без капли сомнений во встревоженном взгляде. Осторожно прикасается к котенку, и Улькиорра больше не может себя сдерживать. Делает шаг вперед, пробегает невесомой лаской кончиками пальцев за ухо к затылку и ловит приоткрытые в удивлении губы. Целует глубоко, горячо, страстно, стараясь передать все, что сейчас чувствует. Но если квинси будет недостаточно, то он еще и скажет.       – Я люблю тебя.       Исида вспыхивает подобно серо. Теряется, робеет и не находит ничего лучше, чем уткнуться головой в его плечо, стремясь уйти от пронзительного взгляда, и тихо шепнуть.       – Тоже…       Ренджи       ***       Ичиго, как обычно, наводит шороху в Сейретее. В хорошем смысле. Многие офицеры рады видеть его, рады снова встретиться, пообщаться и скрестить мечи. Больше всех, конечно же, рад Зараки-тайчо, меньше всех – естественно, Кучики. Никто и не сомневался. И эта его выходка… Ренджи ведь не затем ему рассказывал, чтобы тот мстил. Но странно было бы ожидать от него другой реакции. А Куросаки еще и подначивает, обжимаясь с арранкаром. Бьет по больному, но этому его как раз Джаггерджак и научил. Ичиго может быть беспощадным. Ренджи с легкой тревогой смотрит, как Кучики уходит в сторону 4-го отряда – он бы хотел, чтобы этого не происходило, но теперь уже ничего не исправить.       Появляется Кенпачи, переключает все внимание на себя, и время начинает лететь незаметно. Они тренируются, собирают вечеринку в 10-м отряде, пьют и смеются, встречая старого друга. А Ренджи понимает, что тот соскучился не по силе, пустым и Джаггерджаку – по этим шинигами тоже, по тем, с кем сражался плечом к плечу. Как по своим друзьям. И от этого тепло на душе.       Уходят они так же быстро, как и появились. Вообще странно было, что Ямамото позволил эту отсрочку. Может быть, хотел посмотреть на взаимодействие арранкара и риоки? Еще одна проверка? Его не поймешь, да Ренджи и не пытается. Он больше занят тем, что следит, чтобы Куросаки много не наливали, а Джаггерджак не разнес казенную мебель, устроив соревнование по армрестлингу с Мадараме. Почти смешно. Как нянька.       Гуляют до поздней ночи. Куросаки уже вовсю сопит у него на плече, перебрав, и он уводит рыжего в свои комнаты на гостевой футон. А потом курит во внутреннем дворе, пока к нему не присоединяется Джаггерджак.       – Эй, Абараи, дружба – дружбой, но хватит его лапать.       Говорит полушутя-полусерьезно, а Ренджи только фыркает в ответ.       – Я полтора года ждал, пока ты мне запретишь.       Арранкар скалится, принимая тщетность своих притязаний. Туше. Но есть еще кое-что, что его волнует.       – А что это там было? С капитаном?       Надо же, зацепился. Но Ренджи и не сомневался, что Джаггерджак не оставит без внимания этот инцидент. Еще бы, когда Ичиго в открытую заявляет на него свои права. И перед кем – перед Кучики. Но лучше бы он не начинал этот разговор – ответить Гриммджо он не сможет.       – Спроси у него.       Джаггерджак подбирается, желая спорить и вывести на чистую воду, но он – не тот, с кем Ренджи готов этим делиться.       – Не лезь в это, Джаггерджак.       Ренджи не угрожает, он просит, и у того хватает такта не настаивать.       – Я спрошу у Куросаки.       Гриммджо соглашается на уступку, а Ренджи вздыхает – ему не нужно напоминать о том, что и так постоянно скребется в сердце. Лучше бы арранкар следил за собой.       Они все-таки уходят, а через неделю Ренджи опять идет на грунт. Он стерпел выговор Уноханы-тайчо, попенявшей ему, что недосмотрел на тренировке. Стерпел ожесточенную обиду Рукии, трясущейся над благоверным братом. Но вот затравленный взгляд этого самого «брата» вытерпеть не может. Что же Куросаки сказал ему тогда, после почти смертельного удара, раз Кучики снова начало «колбасить»? Дело ведь не только в выходке с Гриммджо. Что-то глубже. Но Ренджи уже устал разбираться в «потемках» чужой души, сам блуждая «без света».       В Генсее холодно, сыплет снег, а на пороге его встречает еще более сильный мороз. Куросаки опять словно в воду опущенный. Как будто и не было ничего, и его душа опять не на месте. Что же ему с ними делать?       Ренджи идет в супермаркет. Алкоголь поможет Куросаки хоть немного расслабиться и забыться, а сигарета для Абараи – прочистит мозги и вернет их на место. А на обратном пути натыкается у подъезда на Джаггерджака. Тот прячет озябшие пальцы в карманы куртки, переступает с ноги на ногу и смотрит недоуменно на тут же вызверившегося Ренджи.       – Мы, кажется, договорились с тобой, Джаггерджак…       – Абараи, мозги отморозил? Чего рычишь?       Ренджи не находится что ответить на совершенно искреннюю отповедь. Мозги? Мозги действительно надо включать.       – Ты в гигае.       – Именно. Если ты забыл, какое наказание для меня придумал ваш Сейретей. Соображай быстрее – гигаями занимается Урахара, и я по его милости целую неделю в подвале проторчал.       Джаггерджак злится, морщится как от зубной боли и разъясняет как маленькому ребенку. А Ренджи нестерпимо хочется его ударить, а потом поразиться «уму и сообразительности» двух отдельно взятых индивидуумов.       – Меноса тебе в задницу, а Ичиго ты об этом сказал?! Ты себе представляешь, что он там понапридумывал за эту неделю? Придурки, честное слово…       Он чертыхается, закуривает и просто физически не может удержать раздражение.       – Вот еще…       Джаггерджак не будет перед ним оправдываться, но Ренджи уже расслабляется и не скрывает злорадной усмешки.       – Надеюсь, он тебе яйца оторвет.       Секста фыркает, хлопает по плечу, и Ренджи неторопливо двигает в сторону дома квинси – предупредить, что их спокойной жизни теперь придет конец. Однозначно и бесповоротно.       Квинси нет, а Улькиорра, выглядывающий из кладовки, просит подождать несколько минут. В красном свете лампы для проявки фотопленки он выглядит жутко. Ренджи сгружает пиво на стол, открывает банку, падает на низенький диван и тут же взвивается обратно, заслышав инфернальный мяв из другого угла комнаты.       – Вашу ж… Улькиорра!       – Его пора кормить.       Тот появляется на пороге, вытирает руки полотенцем и достает из смятого пледа на кресле маленького белого котенка.       И вот тут Ренджи перестают держать ноги. Весь его мир разваливается по кускам от совершенно фантасмагоричной картины: арранкар и кошка.       – Я думал, Джаггерджак меня удивил, опять вернувшись, но признаю, что эта картина, Улькиорра, самая дикая, что я когда-либо видел.       Арранкар улыбается уголками губ, гладит короткую шерсть и кивает.       – Мы назвали его Ренджи.       И тут же Абараи давится пивом.       – Чего?!       – Это была идея Исиды. Для меня кот стал такой же неожиданностью, как и для тебя, так что я не возражал.       – Очень смешно. И, Бога ради, называйте, как хотите – я не гордый.       Абараи улыбается, отходя от шока, а потом и вовсе начинает смеяться. Возвращается Исида, а он, вытирая заслезившиеся глаза, рассказывает, где пропадал Джаггерджак.       Уходит Ренджи через пару часов, поделив с Шиффером алкоголь, ловит притворно-осуждающий взгляд Исиды, а уже за дверью слышит неподдельно-лукавое.       – Он оценил задумку с именем?       И Ренджи опять не может не рассмеяться. Кто бы мог подумать, что все выйдет именно так?       Хорошее настроение сопровождает его весь недолгий путь в Сейретей, а у выхода он встречает Рукию. Та тянет его в сторону от казарм, а потом говорит такое, от чего весь позитив моментально испаряется.       – Ренджи, нии-сама просил передать тебе приглашение на ужин завтра вечером.       – С чего вдруг?       Абараи обмирает, а ее тон из невыразительно-делового меняется на строгий.       – Ренджи, сколько можно? Я же знаю, что между вами что-то произошло, не пора ли уже поговорить об этом? Сил уже нет смотреть, как вы друг друга мучаете!       – Рукия…       – Ты пойдешь. Иначе ты – самый большой трус, которого я когда-либо знала!       Она настолько категорична и уже достаточно рассержена, чтобы Ренджи мог безбоязненно вступать с ней в перебранку. Да и спорить с подругой не хочется – они оба все равно останутся при своих мнениях. Но, может быть, ему действительно уже пора решить этот вопрос?       – Хорошо.       Он сдается и в то же время понимает, что только что подписал себе смертный приговор.       Бьякуя       ***       Решиться оказывается так легко и сложно одновременно. Выходка Куросаки – как пощечина, как удар в самое сердце – он не шутит. И столько бы храбрости Кучики, чтобы так открыто претендовать на кого-то. А Джаггерджак даже ни слова против не говорит, смотрит осоловело и довольно. Принадлежит? О, не то слово. Куросаки подчинил себе ураган, побывав в самом его эпицентре, а Бьякуя не может даже от ливня спасти исхлестанные ветви молодой сакуры. Грош цена всем его стараниям.       Бьякуя врет Унохане, что сам потерял бдительность. Беспрекословно выполняет все ее указания, и уже совсем скоро возвращается в отряд. Готей еще недолго обсуждает «нашествие варваров» и понемногу успокаивается. А Бьякуе остается два с половиной часа до принятия окончательного решения – потом он станет нечаянным свидетелем разговора парочки юных особ и безоговорочно отбросит все сомнения.       – Ну, что ты такая нескладеха? Абараи-тайчо же тебя похвалил, а ты опять…       – Но… Но… Он такой… Я боюсь даже заговорить с ним…       – И какой ты после этого офицер? Смотри, он не сделает скидку на твое смущение в бою. Просто подойди и поговори с ним.       – Нет, я боюсь…       Слезливый женский голосок продолжает жалобно стенать, второй его успокаивает, а Бьякуя, застукавший девушек из 5-го отряда в чужом районе Руконгая, просто прирастает к месту, так и оставшись незамеченным. Он не собирается проигрывать ни одной чертовой соплячке, что посмеет посягнуть на Ренджи! Он не позволит ни одной быть храбрее него! Решается он сразу, а чуть позже приходит план действий – как разрушил, так и построит. Он передает приглашение на ужин через Рукию и садится ждать. За то, что он собирается сделать, Ренджи его убьет, но он не видит больше ни одного варианта как все исправить.       Зимний сад за окном тих, роняет редкие хлопья снега в застывший пруд, а Бьякуя выходит из взвинченного томления, как только слышит отголосок знакомой рейяцу у ворот.       – Кучики-тайчо.       Ренджи приносит запах свежести и хвои, а Бьякую так скручивает от этого аромата, присутствия и голоса, что ему стоит всей его выдержки, чтобы не раскрыть себя.       – Ренджи… Присаживайся.       Он не может сейчас думать об отрядах и званиях, сейчас они – два одиноких сердца, искалеченных друг другом.       Абараи садится за стол, и слуги тут же начинают накрывать. На фоне легких жестов и постукиваний пиал он старается собраться и выдохнуть. Ему нужно успокоиться. Сегодня все решится. Ренджи смотрит отстраненно, спина вытянута струной, и тоже чувствует ни с чем не сравнимое напряжение. Ничего, скоро все пройдет.       – Вы хотели поговорить?       Голос звучит собранно, но без затаенной злости, и это дает маленькую, но надежду.       – Поужинай со мной, Ренджи.       Он никогда еще так искренне не просил, раскрываясь, оголяя душу. И Ренджи видит это, и отвечает искренностью на искренность – позволяет себе скептически приподнять бровь, не веря.       – Я не повторяю своих ошибок дважды.       – Я могу с этим поспорить.       Но видно, Абараи спорить пока не хочется. Ведь он шел сюда с той же целью – поговорить. Разрушить ту стену, что встала между ними и разрешить все разногласия. И он берет палочки в руки. Бьякуя наполняет пиалы саке, но тот усмехается, отставляя свою, и принимается за сашими. Но Бьякуя и так знал, что он выберет…       В тяжелой, отчужденной тишине проходит несколько минут, прежде чем он понимает, что опять попал в ловушку. Вскидывает шокированный взгляд, а Бьякуя в тот же момент закрывает комнату барьером. Медленно поднимается на ноги, обходит стол и присаживается на колени напротив обернувшегося Абараи.       – Опять?!       Тот сжимает кулаки и рычит от злости и бессилия. Я знаю тебя слишком хорошо, Ренджи, чтобы предугадать твои предпочтения – но недостаточно, чтобы понять, что ты думаешь.       – Я же сказал тебе, что не повторяю своих ошибок.       – А это – что?!       Он хрипит и срывается. На этот раз доза даже больше, действует почти оглушающее, и Бьякуя уже может не бояться, что тот его ударит – сил уже не осталось.       – Это – мои чувства к тебе, Ренджи.       Бьякуя прикасается к его щеке, нежно обводит скулу, ловит его дыхание и дарит первый поцелуй не размыкая губ. Сейчас не будет ревности или злости, не будет боли. Будет отчаяние, с которым он попытается донести то, что чувствует к нему. Бьякуя отодвигает их от стола, укладывает Ренджи на спину и склоняется над телом. Медленно, тягуче, не торопясь, раздвигает края хаори на груди и начинает ласкать языком. Проходится пальцами, освобождая плечи и шею, гладит, сжимает, потирает соски. Но опять не слышит ни стона удовольствия. Хотя надеется, надеется услышать хотя бы один. Он развязывает пояс, сдергивает хакама и снова ненадолго замирает, любуясь совершенным телом, а потом начинает раздеваться сам. Бьякуя оставляет красные отметины на его животе, гладит внутреннюю сторону бедер и наконец обращает внимание на член. Ведет рукой, чуть сжимает, а потом заглатывает, еле сдерживаясь от накатывающего возбуждения. Абараи горяч, он горит изнутри желанием, гневом, душевной болью. Прикусывает губу до крови, выгибает шею до хруста – только бы не видеть, только бы не знать, что это снова повторяется с ним. Но я обещаю, Ренджи, что сегодня тебе не будет больно.       Бьякуя подтягивается, отпуская член, и садится на его бедра. Тюбик смазки легко ложится в руку, а прозрачная жидкость оставляет следы тонкого, легкого аромата. Он проводит скользкой ладонью по стволу – и Ренджи чуть не ломается в пояснице, вскидывая бедра вместе с седоком. Сейчас, еще немного, потерпи… Бьякуя не может оторвать взгляд от окровавленных губ – он нестерпимо хочет его поцеловать. Но не сейчас – иначе Ренджи сорвется и тогда уже точно не простит. Бьякуя заводит руку за спину и касается сжатого кольца мышц своего ануса, а Ренджи тут же распахивает глаза. Знаю, я знаю, Ренджи, меня в тот раз ничто не остановило, и я позволю тебе сделать все так же. Бьякуя двигается чуть ближе по его животу, старается как можно сильнее расслабиться и направляет член в себя. Идет тяжело, больно, но он готов стерпеть любую боль. Да только Ренджи тоже больно, когда вот так – почти на сухую и в не самой удобной позе. Кучики сцепляет зубы от досады, пробует еще раз, и вот тут Ренджи окончательно теряет терпение. Рычит и откуда-то находит в себе силы, чтобы приподняться на локтях, сесть, а потом опрокинуть Бьякую назад. Навалиться всем телом, ухватив под колени, и вот теперь начать действительно входить. И Бьякуя понимает, отчего тот так упорно молчал – если то наслаждение, что он испытывает сейчас, сравнимо с болью Бьякуи, то и он не сможет ее показать. Не сможет не отплатить тем же, подчиняясь и отдаваясь полностью. Да, это не совсем честно по отношению к Ренджи, но Бьякуя бы не смог иначе – он должен был отдать то, что забрал. И вот теперь забирает Ренджи: входит на всю длину, замирает, а потом медленно начинает двигаться. Я не нежничал с тобой, Ренджи, и не прошу тебя. Хочу ровно столько, сколько досталось тебе. Поэтому он двигается навстречу, причиняет себе боль, сбивает с ритма, но ускоряется, подмахивая. Зарывается пальцами в алые пряди, с силой ведет пальцами по мышцам спины и шеи и не может тяжело не выдохнуть прямо на ухо. Моя выдержка не так сильна. Абараи кончает, обмякая в его теле, но хватает всего пары минут, чтобы он снова начал возбуждаться. И Бьякуя возвращается на исходную – вот теперь он сделает все так, как хотел. Снова седлает его и снова начинает двигаться. Даже если ты не смотришь на меня, Ренджи, но тебя вижу я, и я хочу, чтобы ты навсегда остался здесь, подо мной. В третий раз он доводит его до оргазма руками, не прикасается к себе, хотя хочется до боли, но сейчас – все ему. И шепчет надрывно в мокрую шею, берет в руки лицо и целует зажмуренные веки, разглаживая пальцами сведенные брови. И не может не просить об одном единственном…       – Прости меня… Ренджи, прости меня…       Абараи вздыхает, вяло шевелит руками, но не пытается столкнуть его с себя. Взгляд все еще мутный, и он быстро проваливается в наркотический сон. Но даже сейчас Бьякуе не хватает сил, чтобы отпустить его. Он достает тонкий плед, ложится рядом и жмется к боку, обхватив поперек груди. Хотя бы еще немного, хотя бы еще чуть-чуть. Я прошу тебя…       Он не чувствует, как Ренджи просыпается. Не чувствует, как тот встает, одевается и приводит себя в порядок. Только когда усаживается обратно на импровизированное ложе из пледа и смятой формы, Бьякуя ощущает чуть усилившийся поток рейяцу. Открывает глаза и ловит профиль, обращенный к окну. Сердце уходит в пятки от невыносимого страха. Как он теперь отреагирует на все это? Что он ему скажет? Как он мог на что-то надеяться, когда штурмом брал его уже дважды? Взаимной может быть только ненависть.       – Ты меня ненавидишь, Ренджи?       У него срывается голос. Никогда он не чувствовал себя настолько слабым и разбитым.       – А должен?       Должен. О, еще как должен. Красные лепестки твоей рейяцу пахнут приторно-сладко, до невозможности, до нереальности. Он сам уже почти ненавидит этот ничем не вытравливаемый запах – разве это не ненависть?       Ренджи вздыхает, оборачивается к нему, укладывает локоть на согнутое колено, а голову подпирает ладонью и смотрит серьезно, как будто решаясь на что-то очень важное.       – В следующий раз, чтоб никаких наркотиков…       И опять вздыхает и прикрывает глаза, борясь с собственной самонадеянностью.       – Сейчас не время для шуток, Ренджи.       А Бьякуя задыхается, не может пошевелиться, чудом удерживаясь в сознании от того, что слышит.       – Да какие уж тут шутки, тайчо? Не считайте меня дураком-то.       Ренджи чуть злится, но почти не на него, в пространство. И Бьякую начинает потряхивать от этого голоса. Он медленно садится, оказываясь вплотную к Абараи, и боится продолжать этот разговор.       – Я не считаю… Я боюсь поверить, Ренджи.       – Я тоже. Но мы теперь не сможем иначе. По чьей-то милости.       Абараи упрекает, ему до сих пор больно, но Бьякуя не знает, что еще сделать, чтобы тот понял, что творится в его душе, с его сердцем и разумом, как только он оказывается в такой опасной близости.       – Прости…       Бьякуя шепчет еле слышно и опускает глаза, сдаваясь во власть победителя. Он никогда не думал, что будет «открывать огонь по своим», а вышло так, что «собственный меч» обнажился против него.       – Вы сами во всем этом виноваты…       Ренджи придвигается ближе, ловит острый подбородок и впивается поцелуем.       – Сами этого захотели…       Он укладывает его обратно на пол, снова глубоко проникает языком в рот и дарит горячий выдох прямо в губы.       – И теперь будете расплачиваться за это до конца своей жизни…       Теперь он прикасается нежно, ласково, трется носом о щеку, а Бьякуя может только кивнуть.       – Согласен.       Абараи не привык полумерам – как он мог об этом забыть? Он сражается до последней капли крови, ненавидит из последних сил, живет всегда на полную катушку, не оглядываясь на прошлое и не заглядывая в будущее. И любить будет так же – без остатка отдавая всего себя. Стоило сломать его, разобрать по кусочкам, чтобы это выяснить. Но Бьякуе не о чем жалеть, ведь сейчас в его руках – самое ценное, что могло бы быть.       Гриммджо       ***       Абараи действительно «захирел» с этим своим капитанством, раз не понял, почему он ушел. Да и Куросаки тоже… Все же очевидно на самом деле. И, черт, он же действительно не виноват в этом недоразумении. И он сейчас себе прекрасно представляет, какие Куросаки там развел сопли, так ничего и не поняв. Ну ничего, сейчас он это быстро исправит.       Гриммджо толкает незапертую дверь, разувается в коридоре, скидывает куртку, слышит закипающий чайник и тяжелый вздох с кухни и тут же перекрывает ее вход.       – Не приближайся!       О, как же он его бесит с этими невозможными карими глазами, тонкой шеей, алеющими щеками и просто невыразимой болью на лице.       – Ты такой дурак, Куросаки…       Что же выбрать? Сначала взять или сначала объясниться? Говорить ему не хочется вообще – он слишком долго ждал среди чертовых камней и скуки. Куросаки дрожит от гнева, пятится, а Гриммджо медленно наступает. Можно совместить в процессе. Шинигами замирает под его голодным взглядом как кролик перед удавом, уткнувшись в нагревшуюся плиту, но не двигается с места, даже когда арранкар склоняется к его лицу. Свист чайника врывается в подернутый пеленой желания мозг как нож в масло. Куросаки перетряхивает всем телом, и он с силой отталкивает его от себя, хватаясь за правую руку.       – Черт…       Шипит он с такой болью, что Гриммджо даже сначала не понимает, что случилось, а потом доходит – рыжий был настолько поглощен им, что даже не заметил к чему прикасается, не почувствовал боли и отреагировал только когда «раздражителей» стало больше, чем он мог вынести.       – Ты – чертов придурок, Куросаки!       Он ухватывает его за локоть и тащит к мойке, включая холодную воду. Ребро ладони, запястье и выше уже покрыты бордовыми пятнами. Истерик, блин…       Куросаки тяжело дышит сквозь зубы, отводит взгляд и продолжает упорствовать. А Гриммджо держит ожог одной рукой под струей воды, а второй прижимает рыжего к себе. До боли, до хруста, неистово. И объяснять все-таки придется.       – Точно, придурок…       Он утыкается носом в его висок, чуть касается губами скулы, а потом начинает пенять.       – Ведь мог бы и сам догадаться, что я был во временном гигае. А чтобы сделать постоянный Урахаре понадобилась неделя.       Он злится оттого, что Куросаки – чертов недалекий паникер, а тот злится на него.       – Ты мог бы и сразу сказать об этом!       Он вырывается, но Гриммджо стискивает сильнее, причиняя уже настоящую боль.       – А ты бы поверил?       Хорошо, Куросаки, но только раз ты выведешь его на этот разговор. Больше Гриммджо никогда не будет возвращаться к вопросам доверия.       Рыжий как-то разом обмякает, расслабляется в его руках и сопит в шею.       – Больно…       Шепчет почти неслышно, и Гриммджо вопросительно вскидывает брови, отодвигаясь.       – Руку больно.       Ну и что с ним таким делать? Джаггерджак и так уже на пределе, а руку эту проигнорировать никак нельзя. Потому что Куросаки тоже еле держится, и им обоим нужна хотя бы минутная передышка. Иначе арранкар сорвется, а шинигами – расплачется. И Гриммджо отпускает его, выключает воду, а Куросаки рассеянно оборачивается в поисках аптечки. Находит на холодильнике, достает заживляющую мазь и бинты и отрешенно поднимает на него взгляд.       – Черт возьми, Куросаки! Я не стану ждать дольше!       Но все равно шагает к нему, все равно ждет, пока рыжий закончит размазывать сукровицу, отбирает тюбик, запихивая в карман джинсов – еще понадобится, и начинает торопливо бинтовать его руку. Куросаки шипит и от боли, и от злости и дергается – хороший выискался «помощничек».       – Тебя никто и не просил!       – А ты, что же, за свои слова отвечать не собираешься?       Гриммджо усмехается, но по тому, как тот краснеет, становится понятно, что разъяснять о каких словах идет речь не надо. Ну хоть тут сообразил.       Джаггерджак заканчивает, рыжий молчит, и это молчание ему очень не нравится. Потому что… На самом деле он никогда еще так сильно его не заводил. Принадлежать ему… Это было слишком самонадеянно с его стороны, но Гриммджо неожиданно понравилось. Если Куросаки всегда был его добычей, то стать в ответ тем же может оказаться заманчиво. Они уже подчинили себя друг другу, чуть не убив при этом. Значит, для того, чтобы жить, нужно найти какую-то другую точку равновесия. Гриммджо, кажется, нашел ее. А Куросаки?       А Куросаки хватает его за воротник футболки, тянет на себя и целует. Дико, до боли, прокусывает губу. Злится, отпускает и обещает почти угрожая.       – Я всегда отвечаю за свои слова. И тебе это точно не понравится, Джаггерджак.       О, он более чем уверен в обратном. Потому что стоит ему перехватить Куросаки в свои объятия, начать самому целовать, как тот, не сдерживаясь, стонет. Гриммджо тащит его в комнату, хаотично раздевает, путаясь в чужих руках, которые тоже тянут его одежду, и снова, и снова впивается в горячий рот.       – И только попробуй еще раз, Джаггерджак…       Куросаки предупреждает между поцелуями вполне серьезно, но Гриммджо лишь усмехается бессмысленным угрозам.       – Помнится, ты звал меня по имени…       – Заслужи опять.       Куросаки фыркает, ловит шалый взгляд, но сам смотрит без тени улыбки. Серьезно, ну что с тобой поделать? Пожалуй, действительно, только довести до такого состояния, в котором бы ты не помнил ничего, кроме его имени. И именно этим он сейчас и займется. Сейчас, в ближайшие два года, а там… Там может быть гораздо дольше.       Ичиго       ***       Чертов кошак возвращается. Каждый раз. И каждый раз переворачивает его жизнь с ног на голову. Приходит в его миры, в его сны, в его сердце. И первая встреча кажется такой далекой, что Ичиго даже боится считать. Боится поверить, что выдержал столько и выдержит и еще. Но ему придется. Потому что нет больше во внутреннем мире ни дождей, ни иссушенного песка, есть только океанский берег, легкий бриз и скрипучий голос где-то на фоне всего этого великолепия.       – Вот еще… Будет он нам указывать! Мы теперь его, если что, в порошок сотрем, кошака драного…       Ичиго усмехается сквозь сон привычному брюзжанию и уже почти снова засыпает, как громкий голос режет по ушам, вырывая из дремы. Придется вставать и снова разбираться с тем балаганом, что устроил Джаггерджак.       – …видел бы ты рожу этого капитана, когда кошак запрыгнул ему на колени, а Шиффер так: «Кыс-кыс-кыс, Ренджи…»       Арранкар еле удерживается на стуле от восторга, поглощая завтрак, одновременно рассказывая Исиде, заглянувшему к ним с утра перед парами, о последнем визите Ренджи и Кучики в Генсей и поглядывая в маленький телевизор на подоконнике. А Ичиго хочется ущипнуть себя за руку, чтобы поверить, что он уже в реальности. Невероятные картины его жизни иногда переливаются таким диким сюрреализмом, меняя цвета, композиции и перспективу, что он не успевает следить за узорами и отличать прошлое от настоящего. Потому что Исида улыбается, оглядываясь на него, а Ичиго спотыкается о порог кухни от громкого возгласа и чуть не падает на квинси.       – Эй, Куросаки! Они что, правда бьются у всех на глазах и им за это деньги платят?       Повтор вчерашнего боксерского матча вызывает больше восторга, чем у Кенпачи – новый противник.       – Исида, спаси меня.       Он все-таки валится в подставленные руки, а тот кивает Джаггерджаку.       – Причем весьма немаленькие, если тебе интересно.       Куда катится его жизнь, Куросаки не знает уже давно. Знает только, что попутчиков у него много. И как бы она ни петляла, упиралась в тупик или срывалась в пропасть, они останутся все вместе.       – Куросаки, долго ты еще будешь об него шоркаться? Иди сюда… Конец