Обладание

Дождь, дождь, дождь. Холод и влага кололи его пылающую кожу. Горящая... раскалённая добела боль... такая мучительная... расползающаяся по всей его израненной коже. Обильные плески серого дождя били по нему своим сильным напором, но в то же время помогали остудить пылающий жар. Чувства затуманились и притупились, и всё же, пускай очень смутно, он воспринимал то, что находится в чьих-то очень крепких и надёжных руках. Это даровало ощущение защищённости, такое странное и в то же время знакомое... Но почему оно казалось таким знакомым? Даже если его подсознательная часть понимала причину более чем ясно, в своём нынешнем состоянии головокружительной лихорадки он не хотел даже осмелиться подумать. ...Если он сейчас откроет глаза, то увидит ли того единственного человека, кого так желает и по кому так остро тоскует? Или повстречается лишь с глазами пустоты, что была его кошмаром столько ночей? Сильные руки осторожно опустили его вниз. Даже через тонкий халат он почувствовал испороченной кожей спины, что прислонился к обширному старому пню дерева. Земля под ним была мягкая, почти хлюпающая и скользкая. Обычно на такой сырой земле прекрасно остаются отпечатки подошв, однако дождём, который, по-видимому, и не собирался прекращаться, все следы мгновенно смывало, сколько их ни оставляй. И вот, он здесь. Один во тьме за собственными веками, но если бы он открыл глаза... оказался бы он тогда по-прежнему в одиночестве и с прежней пустотой у себя в сердце? Если он откроет глаза, то сможет ли принять очередную реальность после очередного сна, от которого только что проснулся? Или продолжит видеть иллюзию, в которой потерялся? Слишком много снов, от которых надо проснуться. Слишком много лжи, кажущейся такой реальной. Но... после всего произошедшего... чего ещё ему можно было бояться? И медленно... вороноволосый мальчик приоткрыл глаза. Увиденный им мир вращался, всё его тело ещё содрогалось в конвульсиях от боли в проклятой печати. Здесь, прямо перед ним был образ тёмного силуэта, возвышающегося на контрастном фоне ослепительно-белого грозового неба. Саске прищурился, пытаясь разглядеть лицо и прочие детали образа. Подёрнутые поволокой обсидиановые глаза видели всё смягчённым и размытым, и всё-таки он узнал. Это лицо... Как он мог забыть? Это был его старший брат. Но не нынешний двадцати однолетний жестокий преступник, которого он ненавидел... Все следы безэмоциональной маски и жёсткости лет исчезли с красивого скульптурного лица, оставив после себя только знакомое, давно ушедшее в прошлое лицо, с глазами без тени кровавого кармазина, а только с чернотой полночного обсидиана. Лицо того, кто давно утерян, давно мёртв... Того, по кому он так безутешно тосковал. Лицо его тринадцатилетнего старшего брата. Доброго брата, который ни за что его не обидит. На и без того затянутые дымкой глаза навернулись новые слёзы от ощущения нежного прикосновения этой прекрасной руки к своей прохладной щеке. Рука была холодной — столь же холодной, как непрекращающийся дождь — и всё же... Она ощущалась настоящей. Медленно рука младшего пришла в движение, находя себе путь наверх в отчаянных поисках той единственной руки его возлюбленного брата, словно в страхе, что та может исчезнуть, как полуденный туман. Слабые, дрожащие пальцы неуклюже переплелись с другими пальцами, когда нашли их, высказывая свою немую мольбу о том, чтобы этот человек остался. — Нии-сан... Призрачный шёпот сорвался с утончённых губ мальчика — столь немощный, как вздох слабеющего дыхания. Единственный раз он не стыдился открыто плакать. Ему это было необходимо. Он хотел этого. Остро желал. Так много дней в притворстве, так много ночей в слезах. Иллюзия или нет, его не волновало. Он не хотел об этом волноваться. И в этот момент ледяной фасад гордого льва пал, разлетаясь на тысячи мельчайших осколков. Хрустальные слёзы хлынули по покалывающим щекам, падая и падая, словно никогда уже не смогут прекратиться. Вся некогда сдерживаемая боль, все страдания, спрятанные за теми глазами... всё это хлынуло потоком наружу. Саске держался за руку брата так, словно завтрашний день не наступит. Он не верил в завтра. Больше нет. Так много лжи... так много боли... «Завтра, Саске». Те слова и привычный тычок в лоб. Он привык им верить. Каждый раз. Ему хотелось в них верить, даже если он заранее знал, что Итачи не держит обещаний. Никогда. Плача и плача, он ронял слёзы, что блестели подобно восхитительным алмазам посреди ночного грозового хаоса. Время от времени вспыхивала молния вместе с могучим рёвом грома поверх звука сломленных рыданий. Маленький мальчик с вороными волосами всё плакал и плакал, сидя в одиночестве на безмолвных качелях. Он плакал так сильно, его голос становился сиплым и сухим, и с покрасневших глаз катилось всё больше слёз. Где был его брат, когда он так в нём нуждался? — Нии-сан, где ты? — тоненький всхлип сорвался с дрожащих губ мальчонки, но даже после ожидания и ожидания до наступления ночи... до накатывающей усталости и сонливости... мальчик так и оставался один. Ожидая и ожидая... он ждал... до самого рассвета... но его брат так и не пришёл. Как он мог быть здесь? Как он мог быть здесь ради него, когда тот же человек, что вытирал его слёзы, сам же их и вызвал? За завесой иллюзии, напущенной бедным мальчиком на самого себя, алые глаза Итачи расширились при виде неожиданного зрелища. Его гордый брат неприкрыто плакал — плакал, всхлипывал, дрожал — словно беспомощный малыш, которым был когда-то. ...Нужно ли мне растирать эти рассыпанные осколки в пыль? Тонкая рука цеплялась за его руку... слёзы пятнали бледные щёки... губы слегка дрожали... сколько бы жестоких лет ни прошло, его младший брат остался прежним. «Выглядишь так, словно готов расплакаться». Лжец. Лжец. Лжец. 'И что дальше, брат? Что если я и расплачусь?' Ненависть. Ненависть. Ненависть. 'Тебе какое дело, даже если я и расплачусь?' Довольно игр. Нет больше сил притворяться. «Нии-сан, я люблю тебя». — ...В то время как я все эти годы потратил на ложь тебе, ты лгать так и не научился, Саске, — мягко проговорил Итачи, приседая на корточки рядом с младшим братом. Свободная рука его отодвинула в сторону серую ткань халата Саске, чтобы получше взглянуть на проклятую печать. Та распространила свой уродливый узор по всей коже Саске и поглощала его кусочек за кусочком, высасывая из него жизненную энергию. И всё же... — Нии-сан... нии-сан... — лихорадочно бормотал мальчик, сжимая руку, которую крепко держал, и поднимая её к своему влажному лицу. Слёзы не переставали катиться с его глаз, и некоторые из этих прозрачных капель попадали Итачи на тыльную сторону кисти. Прямо как в былые времена, словно повинуясь инстинкту, старший Учиха потянулся вперёд и вытер тёплые слёзы с лица своего младшего брата. Чтобы в следующий миг замереть, не моргая от удивления, когда отвратительный узор исчез в том месте, где Итачи только что прикоснулся. Даже я не способен это отрицать. Ты всё ещё важен мне, младший брат. — Что бы я ни сделал, младший брат, ты, похоже, никогда не возненавидишь меня как следует, не правда ли? Ещё больше ручейков хрустальных слёз присоединились к дождю на развязшей мягкой земле — каждая капелька с почти неразличимым звуком плеска. Но их обладатель замечал это лишь смутно, в то время как на нём распахивали тонкий халат, представляя обнажённую кожу дождливому миру. Но так ли уж велика разница? В халате или без него — холодно было одинаково. Кожа Саске была прохладна, как надгробная плита, и всё же под нею мальчик горел заживо от невыносимого жара проклятой печати. Холодный и горячий одновременно. Тело его напряглось и задрожало, как безумное. Закончив раздевать брата, старший Учиха с осторожностью привлёк его гибкую фигуру в свои руки. Может, его собственная одежда и была влажной, но всё-таки не настолько, как у Саске. И медленно, но решительно его свободная рука принялась бродить по нагому телу мальчика, осязая каждый сантиметр фарфоровой кожи. Каждый мельчайший порез, каждый синяк — часть из которых оставил он сам, часть Саске получил в предшествующем сражении — Итачи не пропустил ни одного. И где бы он ни прикоснулся к коже Саске, очень скоро уродующие узоры начинали выцветать, словно их и не было. Проклятая печать... символ ненависти. Ненависти, спровоцированной непростительным грехом, совершённым этой рукой. Однако... эта же рука... теперь даровала исцеление. Та же самая рука. Убивающая рука, исцеляющая рука. Делая это, не в силах отрицать существование внутри себя прежнего заботливого старшего брата, который вновь просыпался, Итачи невольно испытывал и приступ запретного желания, вновь растекающегося по его жилам... с каждым прикосновением... с каждым поглаживанием... всецело ощущая своего брата. В ответ на эти прикосновения с губ Саске сорвался тонкий стон, почти что кошачье мяуканье. Даже в своём приятном сне о любящем брате, которого он так желал, у него всё равно не получалось не отзываться на эти греховные прикосновения, которые, как он открыл для себя недавно, были больше, чем братскими. Он опять мяукнул, ощутив, как нежная рука Итачи томно соскальзывает по его бедру, прогоняя злосчастную метку. И младший Учиха прильнул ближе к обнимающему его тёплому телу, укладывая голову на хорошо сложённую грудь и прислушиваясь к биению сердца внутри, чтобы убедиться, что всё по-настоящему. Другая его рука обвилась вокруг талии старшего брата и осталась там. Саске судорожно вздохнул, когда ладонь Итачи пробежалась по чувствительной точке. От этого по его телу разбежались искры внезапного вожделения, и помешать этому он больше не мог. Невзирая на слабое состояние собственного тела, он быстро поднёс руку брата, которую баюкал, к своим губам. Показался розовый язык, чтобы коротко, но действенно её лизнуть, тем самым заставив старшего Учиху дёрнуться от неожиданности. Тем не менее Итачи пришёл в себя буквально за долю секунды и столкнул их губы в глубоком, продолжительном поцелуе. Их языки танцевали и сплетались друг с другом в битве за главенство, до тех пор пока младшему не пришлось уступить, позволяя языку брата проскользнуть в свой опьяняющий рот. Не разрывая их страстного поцелуя, Саске съехал по пню, к которому прислонялся. Рукой, обнимавшей брата за талию, Саске проехался выше и схватился за сильное плечо, притягивая Итачи на себя сверху. — Останься со мной.

***

— Я велела тебе просто пойти туда и вызволить Саске, а не развязывать войну, но ты же не слушал, да, Наруто? — Цунаде мрачно взирала на подростка, что сидел перед ней, раскачиваясь вперёд-назад на деревянном стуле. — Тссс. Не так громко, карга! Ты его разбудишь! — резко ответил ей Наруто. Из всех участников миссии, кто сражался в реальном бою, блондин вышел с наименьшим физическим ущербом благодаря Девятихвостому. — О, а ты, значит, тут не орёшь? — продолжала хмуриться она и всё же голос немного понизила. — И кого это ты каргой назвал? Наруто показал ей язык, но она просто притворилась, что не увидела, и продолжила свою тираду: — После обнаружения и разрушения их убежища — спасибо тебе за старания — Акацуки найдут себе новое место и выследить их будет уже гораздо сложнее. Ты конкретно напортачил, Наруто. Наруто надулся. Цунаде вздохнула. — И всё же, люди с чувством ответственности и мозгами там были. У нас по-прежнему есть кое-какая информация о связанных с Акацуки людях, за что мы обязаны Неджи с его командой. Заслышав это имя, Наруто вскинулся: — Как там Неджи? Ему же не сильно досталось, да? — К сожалению, сильно, — опять вздохнула пятая Хокаге. — Получил множество скверных порезов от какого-то особого струнного оружия. Оставшаяся в ранах чакра с этого оружия отторгает моё лечение... Детские голубые глаза округлились при этих словах. — Но ты же по-любому его вылечишь, да, бабуля? Правда же? — ... — Бабуля Цунаде, т-... — но не успел Наруто договорить, как Цунаде поспешно прервала его: — Эй, да где это видано, чтобы я не могла излечить какие бы то ни было раны? — Годайме послала ему заверительную улыбку, а потом присела перед блондином на корточки, чтобы глазами оказаться с ним на одном уровне. — Не веди себя, как наседка, — сказала она, прикладывая палец к его носу. — Чего?! — У меня и так куча работы, а теперь ты вынуждаешь меня делать в два раза больше, — её глаза устремились к спящему вороноволосому мальчику на койке. Палец между тем принялся снова и снова постукивать Наруто по носу. — Раз уж тебе так хочется поиграть в наседку, тогда протяни мне руку помощи и позаботься о своих прелестных цыпочках, идёт? — и с последним тычком по носу она вышла, оставляя за собой красноносого Наруто, который ещё не до конца обработал её слова. — ..................... И только спустя некоторое время после ухода пятой Хокаге раздался громкий вопль: — Каких ещё 'моих цыпочках'?! Да чтоб тебе, карга! Однако Цунаде уже не могла этого слышать. — ...Ммх... — послышался с кровати звук, привлекая внимание Наруто. Он сел обратно на свой стул и развернулся, чтобы увидеть, как, дрогнув, распахнутся обсидиановые глаза его товарища. Младший Учиха молча поморгал несколько раз от яркого света в комнате, пока глаза его наконец не привыкли, и оценил обстановку. Это, как он помнил, была больница в Конохе. Он лежал в постели... Перед ним на стуле сидел Наруто... но не было никаких признаков брата... Он опять сомкнул веки. В голове вспыхивали образы недавних событий... Я прошу тебя остаться, но ты никогда не остаёшься, так ведь, брат?