Чудные дни

Холодный, потекший воск покрывал поверхность деревянной тумбы. От догоревшей свечи остался лишь белый кратер с неровными, острыми краями и черно-угольным пятном в самом центре. Мокрое, охладелое утро пробралось в комнату, заставило неприятно съежиться, прижать к груди колени и поджать под себя ступни… Он ушел. Я помнил, как в неясном полусне приподнял голову, отяжелевшую то ли от множественных ударов по ней в разные периоды времени, то ли от неудобной позы во время сна, то ли еще, одному лишь богу известно, от чего, и схватил брата за руку, крепко прижимая ее к себе; Я что-то проговорил голосом хриплым и по-странному гнусавым, попросил, кажется, ни уходить, ни бросать меня, но в ответ ощутил лишь прикосновение холодных губ лба и услышал скрип деревянной двери, хлопок, а далее шаги. Наступила тишина. Нет, даже не так. Ти-ши-на. Не та глубокая и мирная, что бывает, когда остаешься наедине с собственными мыслями, когда думаешь о будущем и прошлом, жалеешь себя или просто грустно устанавливаешь причинно-следственные связи, а гнетущая и тревожная, такая неспокойная, до мурашек оглушающая, заставляющая замереть, отнимающая желание не то чтобы просто двигаться — дышать. Это место явно нельзя было назвать слишком хорошо звукоизолированным, так что, некоторое время спустя пустая тишина рассеялась и я все же услышал звуки — глухие голоса, доносящиеся откуда-то снизу. По правде говоря, подобное явление не было какой-то редкостью и это периодически можно было слышать как днем, так и ночью — тонкие стены с легкостью позволяли. Я частенько улавливал, как зверинец моего брата развлекался: они играли в бридж и покер, много выпивали и гремели стеклами и мебелью, при проигрышах кидались друг в друга предметами, громко, несдержанно ржали. Естественно, весь этот гвалт просто не мог не удручать. Но, тем не менее, временами, когда я уставал от гнетущей тишины, от извечного мрака комнаты и одиночества, чужие голоса казались мне спасением в некотором, весьма странном плане. Я улавливал слова и словосочетания, которые иногда даже обретали смысл и прекращали быть лишь набором знакомых слогов, букв и звуков. Они складывались в моей голове в целые предложения. И тогда я думал: «Ого, какое необыкновенное везение — я все еще существую» Когда же все то, что происходило внизу становилось просто невыносимым, когда я умудрялся услышать нечто настолько отвратительное и гадкое, что не было больше сил продолжать вслушиваться или же голова уставала от бесконечных наборов слов, я зажимал уши ладонями сильно-сильно, буквально до звона, и держал их так, пока на какой-то короткий миг не глох. Эта непонятная манипуляция позволяла переключиться на что-то другое. Я глядел в вечно открытое окно, ловил губами свежий воздух и думал о чем-нибудь отвлеченном. Сейчас по дому снова разносились чужие голоса. Но они казались ровными и спокойными, не такими, какими бывали обычно, звучали совсем неразборчиво и глухо. Едва ли вообще можно было хоть что-то понять. Находящиеся снизу говорили друг с другом размеренно, тихонько. Я уже даже было расслабился и задремал, но вдруг послышался резкий вскрик. От неожиданности я дернулся и вновь проснулся. Была беготня и какой-то хруст, звон сыплющихся осколков стекла и снова вскрики, на этот раз множественные, более жуткие, глухие удары, громкие голоса. После наступила звенящая, почти оглушающая тишина. Вновь она. Никто больше не разговаривал, никто не ходил и не шумел. Мертвое затишье. Я крепче обнял мягкую подушку и вжался в нее лицом, спрятался от неприятного утреннего свечения неба, от страха, в миг поглотившего душу, от слез, блеснувших в глазах. Я повторял своему беспокойно бьющемуся сердцу и влажным ладоням, что переживать не стоит, ведь подобное бывало, кажется, уже сотни раз, что что бы они там ни делали, меня это никак не касается, что если там кто-то и умирает, я все равно никак ему не помогу. Слишком запуган и слаб, чтобы что-то делать, слишком беспомощен для чего-то подобного. Чтобы отвлечься, я начал считать от тысячи вниз: 999, 998, 997… Если верить часам, то спать оставалось совсем недолго. 993, 992, 991… Скоро, как и обычно, должен был быть резкий подъем и холодный душ, множественные попытки напичкать очередной дрянью и новые, уже даже не задевающие меня насмешки. 987, 986… Снова будет грязь и паскудство. 980, 979, 978… По ногам пробежал стылый, сухой ветер, пришлось прижать колени к груди сильнее, чтобы согреться. Непонятные, сложно различимые образы то и дело всплывали в голове, пугая, они мешались с какими-то воспоминаниями и цифрами, — я продолжал считать: 924, 922, 921… — картинки слайдами перелистывались с одной на другую, запутывая уставший мозг. Наступил сон. Я был взаперти. Мрак поглотил все, что находилось вокруг, рядом лишь ржавели грязные трубы и звучно скрипели половицы. Бедные мои, несчастные конечности, прикованные к неблагородному, рыжему металлу, немели, теряли какую-либо чувствительность, а я, до смерти напуганный, вглядывался во тьму, надеясь услышать что-то или кого-то. Но ничего кроме шума в трубах слышать не удавалось. Под уродливый гул картинка рассеивалась. Я падал. Перед глазами вновь чернела эта злосчастная комната. Борьба. Борьба. Борьба. Но, как и всегда, ничего не выходило. Мрак сжирал меня, несмотря на сопротивление. Крики и метания из стороны в сторону не помогали. Любое противодействие было бессмысленно. Уставая от бесконечной борьбы, я сдавался. Это конец. Позволял мраку производить со мной любые манипуляции, сжирать и выплевывать, сбивать с ног раз за разом, разрывать на части и швырять в песок, проникать в глаза, заполняя их собою, добираться до мозга, съедать и его. Я становился частью чего-то кошмарного. Задыхаясь, просыпался. Комната нагрелась. Солнце напитало ее ярким душным светом, в прелом воздухе парили мельчайшие песчинки пыли. Над головой, как и обычно, белел потолок, мой отуманенный, не проснувшийся взгляд был направлен именно на него. В черепной коробке варилась каша, а горячая, нагревшаяся постель неприятно обжигала кожу. Рядом послышался голос: — Неужели для того, чтобы спящая красавица проснулась окончательно и обратила уже свое внимание на меня, я должен ее поцеловать? Я нервно дернулся от неожиданности и подскочил, в глаза брызнуло солнце, морщась, я потер их и переполз в угол кровати, подальше от незнакомца, в холодную тень. — Значит, сегодня все-таки без поцелуев, — губы мужчины растянулись в неестественной, секундной улыбке, — приветик, — он потянулся к тумбе за яблоком, задевая талый воск, покрутил фрукт немного в руках и бросил его мне, — лови. Я ухватил летящее яблоко, не позволяя ему упасть на пол, прищурился. Казалось, будто лицо незнакомца было мне известно, но кто это, я вспомнить никак не мог. Неизвестный выглядел так солидно и представительно. От него будто не исходило опасности, наоборот весь его вид располагал к себе. Мужчина улыбался глазами, с интересом разглядывая меня, а его лаковые туфли красиво переливались на солнце. Но расслабляться нельзя было ни на минуту. Насупившись, я отложил плод в сторону: — Ты кто? Незнакомец удивленно приподнял брови и сделал оскорбившееся лицо: — Не помнишь? Как же так? — Ангел? — Пф! — он хохотнул, — Ты просто взял и забыл меня, да? Я ведь ту книжонку как от сердца оторвал, роднулечку свою тебе отдал, а ты даже имени моего не запомнил? Вмиг все стекла мозаики сложились в единую картинку. — Кроули?.. — изумился я, — Думал, тебя и в живых-то давно нет. — А я жив, как видишь, и вполне здоров. А если бы ты тогда меня в святой воде не искупал, еще бы здоровее был. Я процедил: — Сам виноват. Сказал бы сразу, где она — не пришлось бы идти на крайности. — Ой, да ладно тебе, — отмахнулся он рукой, — я не обидчивый, зла не держу, претензий не имею. Но надеюсь, что все это было не зря и ты ее, по крайней мере, хотя бы не потерял. Наступило молчание. — И зачем ты здесь? Лицо Кроули расплылось в улыбке: — Это, знаешь ли, просто невероятное везение: я всего лишь должен буду приглядывать за тобой, следить за тем, чтобы никто из постояльцев дома тебя не донимал, не обижал, кормить, развлекать, а взамен получу безграничное признание и уважение твоего брата, — он улыбнулся еще шире, — такая невероятная цена за ничто, буквально. Не работа, а мечта. Я удрученно поднялся со своего места и направился к окну, осознавая сказанное демоном. — Значит, все это ради личной выгоды? — Ну, а ради чего еще, по-твоему? Думаешь, я для собственного удовольствия в няньки к тебе напросился? Кончики пальцев плавно скользили по оконной раме, по всем неровностям, по шершавому дереву и отколотой молочной краске. Своим светом солнце слепило мне в глаза, я морщился и опускал голову вниз, следил за движениями собственных рук и покусывал губы. — Я никому не дам пользоваться моим братом, — после непродолжительной паузы проговорил я, — Он не заслужил такого к себе отношения. Да и я не собираюсь быть средством твоих манипуляций. Развернувшись спиной к окну, я скрестил руки на груди и облокотился на подоконник. — Подожди-ка, — Кроули тоже встал со старого, скрипучего кресла и попытался сократить дистанцию, — Давай уясним раз и навсегда: пользоваться твоим братом я не собираюсь, я не самоубийца и жизнью своей дорожу. А если бы даже и собирался, то точно уж не стал бы делиться своими планами с тобой, — он фыркнул, — все дело во внимании, понимаешь? Он просто не хочет замечать меня, считает, что я такой же, как и все они. Но это не так. Я бы мог стать для Люцифера прекрасным помощником, я давно во всем этом варюсь и понимаю, как все там устроено. Просто нужна возможность показать себя в деле. До этого я постоянно бегал за ним, унижался, выполнял грязную работу, а сегодня мне повезло. Просто оказался в нужное время в нужном месте, — он вдруг, кажется, понял, что несколько перегнул с откровенностью и улыбнулся, — Давай просто поможем друг другу? Ты — мне, я — тебе, понимаешь? Я тебя не напрягаю — делай, что хочешь и когда хочешь, мальчик-то все-таки не маленький, правда? Полная свобода, совсем не то что было. А ты за это мне… Ну, просто будешь капать на мозги своему брату о том, какой я хороший. Это ведь так легко, правда? — Кроули протянул мне свою руку, — Ну что? Сделка? Я медлил. Обдумывал каждое его слово, и, по правде говоря, готов был согласиться, но ощущение, словно я сейчас вот-вот втяну сам себя в какую-то авантюру не покидало меня. В конце концов, взвесив все «за» и «против», я согласился. Как позже оказалось, совсем не зря.

***

Закинув голову вверх, я упирался взглядом в потолок и рассматривал красивые, лунообразные блики рядом с желтой лампой, которая распространяла свой теплый свет по крошечной ванной комнатке. Миленький маленький шкафчик, миленькие баночки с чем-то мыльным, плеск текущей воды и полное, просто невероятное успокоение души и тела. Забавно, что для того, чтобы осознать, насколько сильно ты что-то любишь, нужно это сначала потерять. Раньше я относился к разным благам вроде горячей воды и электроэнергии, как к чему-то должному. У меня всегда все это было, поэтому я просто не мог себе представить, какого это — жить в вечном холоде или, например, голоде. Зато сейчас могу просто вспомнить время, когда именно так мне и приходилось существовать. Может показаться, что я рассуждаю обо всем об этом так, словно это было когда-то очень давно, но нет, на самом деле, прошло всего чуть больше недели с того дня, как я решился на сделку. С того, боже мой, чудесного, самого лучшего, самого прекрасного дня, если не в моей жизни, то за последнее время, так точно. Я погрузился в воду с головой, крепко зажав нос и зажмурив веки. Иногда я боюсь открыть глаза и вдруг осознать, что все, что есть — это иллюзия, чья-то очень изощренная издевка, насмешка надо мной, а на самом деле, я сижу все в той же темной комнате, один, никому не нужный и брошенный. Но нет, например, сейчас я открываю глаза, выныривая из-под воды, и все так же как и секунду назад — все на своих местах, ничего не изменилось. Комнатка не рассеивается в призрачных облаках сиреневой пыли, я остаюсь сидеть все в той же горячей ванне. Хо-ро-шо. Оказавшись у запотелого зеркала, я долго разглядываю себя. И нет, никакого самолюбования — это попытки понять, насколько сильно все изменилось с того времени. С некоторых пор я только и делаю, что сравниваю себя с тем, что было. Не знаю, нормально ли это вообще? Раскрасневшееся лицо не выглядит таким уж несчастным, оно весьма даже жизнерадостно и беспечно, я не такой унылый и хмурый, как месяц назад, я не вздрагиваю от каждого шороха или шума. Но ощущение, будто я совсем не такой, каким был раньше и никогда уже не стану прежним, не может покинуть меня. Например, каждый раз, как я гляжу на себя, я надеюсь увидеть такую же комплекцию тела, какой она была всегда до этого, но каждый раз разочаровываюсь, ведь вижу все те же острые плечи и неприятную глазу худобу. Неужели я действительно стал таким? Досадно, но я себя успокаиваю: ну нельзя же ведь набрать за неделю то, что ты терял на протяжении четырех месяцев. Рано или поздно приду в прежнюю форму и все будет, как и тогда. Рано или поздно, да. Все будет. Быстро натянув на себя теплую, такую мягкую и такую приятную на ощупь одежду, я хорошо вытер запотевшее зеркало ладонью и зашагал по направлению к кухне. Здесь уже горел прохладный свет, рядом тихонечко жужжал холодильник, ухватив металлическую банку газировки, я уселся за стол и подпер подбородок рукой. Щелк — баночка вскрыта. Рассеянный взгляд мой устремился как обычно — в окно. Утро пока было раннее, так что, смотреть туда было не слишком интересно — белесое небо медленно синело, а в домиках, что виднелись отсюда, даже еще не горел свет. Беспокойные черные птицы, будто надоедливые мухи над падалью, взлетали ввысь и падали к жилым домам и их антеннам, к линиям электропередач и веткам деревьев. — Утро начинается не с кофе, да? Плохо-то не будет? Я обернулся, улыбнулся и сделал глоточек: — Не будет. А ты, я смотрю, все винишко мое допиваешь? — я отодвинул стул, тем самым предлагая присесть Кроули рядом. — Конечно. Ведь пойло-то хорошее. А ты на одну газировку налегаешь. Вот я и помогаю тебе. Добро не должно пропадать. Я хохотнул, но спустя миг мое лицо вновь сделалось печально-умиротворенным. Я продолжил глядеть в окно. — Ты знаешь, — задумчивым голосом вдруг заговорил я, — Иногда я захожу сюда, вспоминаю кровавое месиво у этого стола и аппетит как-то сам собой улетучивается. У тебя такого нет? — Нет, — послышался смешок, — в своей жизни я столько такова повидал, что уже, наверное, ничего не сможет убить мой аппетит, — Наступила долгая пауза, но Кроули продолжил спустя пару минут: — Подожди, так ты же во сколько раз старше меня. Неужели к подобному за такое-то время еще не выработался иммунитет? Я пожал плечами. — Не знаю. Не то чтобы это было какое-то дикое отвращение, до обмороков или рвоты, но все равно как-то мало приятного. По столу все размазано, кровь на стенах и потолках, про пол и говорить нечего, — я наигранно поморщился, делая глоток сладкой воды, — жуть. — Просто думай о том, что они все получили по заслугам, — Кроули поднялся со своего места и поставил пустой бокал на стойку, — Итак, я ухожу. Что взять? — Меня можно. — Ну нет, — он растянул губы в улыбке, на его щеках, под жесткой щетиной, проступили еле заметные ямочки, — Чего не будет — того не будет. — Никто не узнает! — По-детски приоткрыв глаза и приподняв брови, пообещал я, — Ну, пожалуйста. — Я все сказал, — возразил демон мне и поспешил удалиться, — значит, возьму что-нибудь на свое усмотрение! — спустя уже некоторое время крикнул он мне. Хлопнула дверь. Стало тихо. Постукивая кончиками пальцев по дереву незатейливую мелодию, я отпил еще немного газировки и грустно вздохнул. И, вот, все вроде бы отлично, сейчас все совсем не так, как было раньше, но я, боже мой, всеравно не могу прекратить себя чувствовать запертой в клетке птицей. Не хватает свежего воздуха, не хватает солнца, неба, земли. Я скривил губы и нахмурился. Если бы я только мог выйти отсюда ненадолго… Если бы только мог. А ведь… Я выпрямился в спине и встрепенулся. А ведь я могу. Все их разговоры о том, что за пределами дома слишком небезопасно больше похожи на брехню. Что вообще может случиться? Если я специально не буду искать себе неприятностей, то наверняка все будет хорошо. Просто тихо уйду на часок-другой и никто ничего не заметит. Я усмехнулся своим мыслям и посмотрел снова в окно. Небо уже было бледно-синим.