Моя первая жертва

      Она сама зашла в темный старый сарай — как ягненок на бойню. Сквозь щели меж гниющих досок проникал насыщенно-желтый солнечный свет. Он скользил по ее обнаженным предплечьям и ногам, по порванному сбоку кремовому сарафану в крупный вишневый горошек, по отдающим позолотой волосам, завязанным в два нелепых хвоста. Низенькие каблуки потертых розовых туфель стучали по скрипучей сероватой древесине. Пройдя в сарай следом, я притянул за собой дверь, и моя идеальная первая жертва обернулась. В ясных зеленых глазах промелькнуло понимание, но наивное доверие взяло верх. Может быть, она чувствовала в тот момент, что я не планирую ее убивать?.. Мне хотелось… иного…       — Тут темно… — нервно сглатывая, пожаловалась она.       Да, темно и душно. Сарайчик был выстроен для хранения газонокосилки и прочего инвентаря, так что места здесь было не так чтобы много. Слева от меня на стене висели ножницы для живой изгороди, пила, плоскогубцы, молоток. Как неосмотрительно оставлять открытой кладовку с таким невероятным богатством…       Медленно, стараясь не тревожить свою избранницу лишний раз, я подступил к ней. Глаза в глаза. Так она позднее заметит, что что-то не так. Главное — не думать и не представлять желаемое, иначе она тоже увидит это там, глубоко, в темноте моих зрачков…       Кончики моих пальцев плавно коснулись ее левого бедра, слегка задирая сарафан. Жалко пискнув, она даже не попыталась отстраниться: лишь дернулась в сторону, но не сделала ни шага. Боится настолько, что не может пошевелиться… Ее восхитительный ужас наполнял меня до краев уверенностью и силой. Казалось, бойся она меня еще больше, и я смогу силой мысли разнести этот сарайчик в щепки.       Не сводя глаз с ее бледного лица, я провел ладонью вверх, до белоснежного хлопка, покрывающего самые вожделенные части ее тела, — и вниз. Постепенно рука переместилась на внутреннюю сторону бедра. Чувственно всхлипнув, она сдвинула ноги и сама ненароком подтолкнула мою руку к влажному в промежности белью.       — Н-нет… — слезно проронила она и ухватилась за мои предплечья.       Ярость полоснула по сердцу слишком внезапно: наотмашь я ударил ее по лицу, и девочка глухо упала боком на пыльный дощатый пол. Она мешала мне сделать то, что я хотел… Поэтому…       Держась за покрасневшую щеку, она плакала, проглатывала рвущиеся наружу вскрики. Я возвышался над ней, ногти врезались в ладони — настолько крепко я сжал кулаки. Не понимаю, бесит она меня своим ревом или только раззадоривает… Пробивающиеся через доски лучи танцевали на ее подрагивающем правом плече, изящно выгнутой спине и чуть задранной юбке. Словно загипнотизированный, я облизал губы и опустился на колени у ее ног. Одной рукой прижав ее щекой к грязному шершавому полу, вторую я положил на бедро, приковавшее мое внимание в прошлый раз. Сейчас я не продолжу то, что хотел тогда, но возникла идейка получше… Моя испуганная лань нежно вскрикнула, когда я рывком спустил ее белоснежные трусы до колен. Тесно прижимая ноги друг к другу, она не давала мне избавить ее от белья, за что получила еще одну пощечину, уже легче. Я не решил проявить к ней милосердие или жалость — такие понятия мне просто чужды; размахнуться было сложно из-за того, как она лежала.       Одна из туфель зацепилась за трусы и со стуком упала на пол. Я отбил ее пинком ближе к стенке, туда же швырнул победно снятое белье.       Ее руки изо всех сил прижимали юбку, старались опустить ее как можно ниже. Какие жалкие потуги, но видеть их приятно…       Раз уж она лежит практически на животе, грех этим не воспользоваться! Я быстро отыскал на ее спине миниатюрный язычок молнии среди вертикальных складок кремовой ткани и потянул его вниз. Один этот звук заставил ее содрогнуться: она поняла, чего я добиваюсь. Не полностью — только то, что я собираюсь ее раздеть. Края сарафана на спине разошлись, открывая хрупкие лопатки, спрятанные под светло-персиковой кожей. Касаться ее было неимоверно приятно! Как поглаживать нежнейший, едва ощутимый бархат. Она выгнулась навстречу моим прикосновениям, но сделала это случайно — больше двигаться было некуда, ко мне ее прижимал отдающий плесенью пол.       — Я хочу… домой… — простонала она, боясь отрывать голову от досок.       — Если пойдешь домой в таком виде, тебя поднимут на смех. Стыд и позор. А если не перестанешь ныть, сниму с тебя все и вытолкну голой наружу — пусть все вдоволь посмеются.       Ее мелкая дрожь обратилась крупной; слезы впитывались в древесину. Я неторопливо, растягивая удовольствие, спустил сарафан с ее узких плеч, и слух обласкал особенно громкий, растянутый всхлип, обвитый тихим завыванием. Она попыталась придержать сарафан на груди, но мои пальцы с силой сомкнулись на синяках, уже красующихся у нее на запястьях (жаль, оставленных не мной), и она, вскрикнув, вернула ладошку на пол. Верх сарафана соскользнул до ее локтей, и среди трепыхания ткани по вине ее частых вздохов я мельком увидел небольшие розовые соски. Хо­чу уви­деть больше… Хо­чу кос­нуть­ся ее… чего бы это мне ни стоило…       Ощутимый толчок в правое плечо уложил ее спиной на пол. Юбка приподнялась всего на мгновение — тонкие неловкие пальцы опустили потемневшую от пыли ткань, ноги вновь прильнули коленями друг к другу, но все эти телодвижения были тщетны. Мои ногти прочертили яркие розовые полосы на ее руках. Боль дернула мышцы, что позволило мне не только вырвать край сарафана из ее пальцев, но и раздвинуть ее ноги, занять место между ними. Нет, пока слишком рано переходить к «основному блюду»… Я еще недостаточно наигрался…       Пришлось ударить ее в живот, чтобы перестала извиваться, сгибать руки и мешать мне снимать верх сарафана. Глухо взвыв от боли, она замерла; сверкающие, точь-в-точь бриллианты, слезы скатывались по ее раскрасневшимся от пощечин щекам и исчезали в золотых прядях, выбившихся из старых ослабших резинок. Податливые кисти выскользнули из рукавов, и я опустил верхнюю половину сарафана поверх нижней. Наконец я добился желаемого… Искренне наслаждаясь происходящим, я дотронулся до сосков, и ее ноги протестующе дернулись.       — Домой… — прорыдала она, прикрывая глаза руками.       — Зачем тебе идти домой? — размеренным тоном спросил я, согревая ладонями небольшую, практически плоскую грудь. — Тебе же нравится то, что я делаю.       — Нет… не нравится…       Двойным ударом по рукам я отодвинул их от ее лица и, хищно нависнув, заглянул в ярчайшие изумрудные глаза.       — Скажи, что нравится, — спокойно приказал я. Глупая гусыня сделала бровки домиком, искренне не понимая, о чем я ее прошу, и я наказал ее болезненным шлепком по груди. — Я хочу, чтобы ты сказала, что тебе нравится все, что я делаю. Нравится, что я раздеваю тебя. Нравится, что я ласкаю тебя. Нравится, что я тебя хочу.       — М-мне… нравится… — Ее пухлые кукольные губы дрожали, притягивали мой полный похоти взгляд.       — Полностью скажи… — змеем прошипел я.       — Мн…мне… нравится… что ты м-меня… раздеваешь…       — И нравится, что я ласкаю тебя.       — Н-нравится… — только и смогла пролепетать она, сдерживая неуемный плач.       Какая послушная девочка… Пальцами раздвинув ее губы, я приник к ним и сразу запустил язык в ее рот. Она сдавленно пискнула; это первый ее поцелуй; уверен, она даже не знала, что можно целоваться так… Мой язык обхаживал ее, завлекал в поцелуй против воли. С выдохом частичной удовлетворенности я оторвался от ее рта, сел прямо, и тонкая искрящаяся на свету нить слюны, соединявшая нас, порвалась. Золотоволосый ангел томно дышал, выразительные зеленые глаза заполнились мутным, неосознанным возбуждением. Она слишком невинна, чтобы знать, что со всем этим делать. Наверняка, даже не мастурбировала ни разу — не могу представить, как это воплощение вселенской чистоты запускает руку в трусы и стонет в потолок, запрокидывая голову. Вернее, не мог — до этого момента. Теперь, видя ее во все крепче сжимающихся объятиях плотского удовольствия, я могу представить все…        Мусоля эту умопомрачительную фантазию, я лизал и посасывал ее соски. Приходилось придавливать ее запястья к полу, чтобы не мешала мне изучать это благоухающее розами тело.       Я бы мог раздеть ее полностью, но было что-то возбуждающее в свисающем с ее нагого тела расстегнутом сарафане, точно экстравагантный широкий пояс…       Я мягко повел края юбки вверх, намеренно задевая ее бедра, лобок и низ живота.       — Не надо… пож… пожалуйста… — взмолилась она. Ее пальцы цеплялись за меня и только больше злили.       — Если не умолкнешь, я буду бить тебя, пока ты не потеряешь сознание.       Она замерла, ее руки окаменели, и единственным движением осталась крупная дрожь. Похоже, моя угроза оказалась недостаточно страшной. Что же…       — Убери руки, — повелительно произнес я. — Или, может быть, мне отволочь тебя на детскую площадку и привязать там? Без одежды… Представляю, как весело будет местным пьяницам или припозднившимся детишкам — потыкать тебя палкой как дохлую лягушку.       Новая щедрая порция слез — значит, я сумел подобрать верные слова. Она сокрушенно легла лопатками на грубые доски, руки безвольно упали вдоль тела. Как же она прекрасна, когда подчиняется мне…       Я беспрепятственно смог полностью поднять ее юбку и наконец дотронуться до лишенной волос, пышущей жаром вульвы. Пальцы раздвинули влажные половые губы, и медленно двинулись выше, нанося тягучую смазку на клитор. Моя покорная гостья застонала, тут же прижала руки к лицу и обнаженной груди, вздымающейся от частых глубоких вздохов. Ее беспомощность просто очаровательна… Я мерно водил пальцами то вверх, то вниз, словно призрачной кистью, всякий раз срывая с ее уст высокие стыдливые стоны. В какой-то момент средний палец проник в нее, большой же круговыми движениями обласкал набухший клитор.       — Не… надо… — меж стонов пролепетала она. Ровные белые зубки то и дело кусали правое запястье, и кожа уже пестрела десятками залезающих друг на друга округлых следов ее челюстей. — Я хочу… домой…       — Дура, тебе же приятно. Ты уже на пол течешь.       На нее накинулся удушливый стыд, и пока пустые мольбы не прерывали ее несдерживаемых сладострастных стонов. В истекающее смазкой тугое тело входили уже два пальца — хватит. Я проявил достаточно доброты. Не могу больше терпеть… Расстегнув ширинку длинных шорт, я достал давно уже вставший член.       — Согни ноги и разведи в стороны, — отдал я приказ. Говорить становилось сложно: хотелось вконец отринуть человечность и наброситься на нее, трахать, как обезумевшее животное. Но это успеется…       Не приподнимая плотно сомкнутых век и залитых слезами пышных ресниц, жертва подчинилась хищнику: без рева и ненужных слов она исполнила, что требовалось; она признала меня…       Член скользнул по малым половым губам, и головка заблестела от смазки. Приятно… Но ведь будет еще приятнее… Я вошел одним резким движением, и тело вздрогнуло подо мной. Проеденная термитами доска впитала капли крови, скатившиеся по промежности, меж ягодиц, вниз.       — Б-больно… Бо…льно… — непрестанно шептал мой оскверненный ангел, преодолевая душащий ее плач.       Но мне нет дела до ее пустого лепета. Мне хорошо… Настолько, черт возьми, хорошо, что сдерживаться просто невозможно! Упиваясь наслаждением, я двигался в ней все быстрее и грубее — вскрики, срывающийся во время всхлипов голос подгоняли меня, а я, в свою очередь, учащал их. Руки сами сжали ее тонкую хрупкую шею, и вместо неисчислимых «больно» из ее горла полились приглушенные хрипы. Завоеванное тело рвано вздрагивало в такт моим бешеным движениям, изумрудные глаза неминуемо закатывались.       Что же мне приятнее: ее безусловное подчинение или то, как я выдавливаю жизнь из нее своими собственными руками?.. С животным рыком я кончил на последней мысли, выходит, вот она — моя потаенная страсть…       Чуть придя в себя после ударившего по центрам удовольствия экстаза, я ослабил хватку, и моя послушная девочка с хриплым кашлем вдохнула. Сверкая в полумраке безжалостной улыбкой, я встал, спрятал член и оглядел дело рук моих. Почти произведение искусства — ангел, отторгающий мое семя… Победная улыбка постепенно схлынула с моего разгоряченного лица. Она ведь кому-то да расскажет… Сколько бы я ее ни запугивал, она меня сдаст… и тогда пиши пропало…       Я небрежно стер пот со лба и отошел к стене с садовыми и строительными инструментами. Тем временем идеальная жертва нашла в себе силы перевернуться на живот и встать на четвереньки. Как побитая собака, она ползла к двери сарая, кашляя и давясь рыданиями. Мне придется это сделать… Она слишком-слишком труслива: ее припугнут полицейские, и она выложит все как на духу… Голые колени стучали о пол, уныло скрипели доски. Я снял с крючков молоток и вальяжно подошел к девочке с золотыми волосами. Не видя меня или не желая замечать, она тянулась к двери. Пальцы вскользь коснулись ручки, и я нанес точный удар. Острый раздвоенный гвоздодер слишком легко пробил макушку: головка молотка вошла в череп практически целиком, и золотые локоны начали окрашиваться в насыщенный бордовый. Я правда… правда буду скучать… Что-то было в тебе… Иначе бы ты не оказалась в этом сарае.       Тело нельзя будет оставить тут. Когда стемнеет и снаружи никого не будет, я закопаю тебя под высокими кустами. Их цветение станет прекрасным завершением ансамбля…       Моя Розамунд…