Госпожа Болейн

      Томас Кромвель не знал, что может быть хуже расставаний. Однажды, когда он только поступил на службу к кардиналу Уолси и должен был отправиться в Хэмптон-Корт, его дорогая Элизабет произнесла: «Сложнее всего не уезжать от любимого человека, а быть тем, кого он оставляет». Тогда лорд-канцлер не придал этому высказыванию особого значения, но вдруг осознал всю глубину и боль таких, казалось бы, будничных ситуаций, когда весь Тайный совет и маленькая королева Елизавета со свитой присутствовали на отправлении принцессы Марии и королевы-регента Анны Болейн во Францию.       В Кале было прохладно. От некоторых порывов ветра пробирало до костей, и Кромвель был уверен, что если они вскоре не вернутся в Лондон, то он непременно простудится. Около корабля же суетились, перенося багаж и сундуки принцессы Уэльской. Более старшие фрейлины с достоинством стояли рядом своей госпожи, совсем юные слёзно прощались с родителями. В толпе Кэтрин Говард, увидев секретаря, кокетливо помахала ему рукой, приложив после этого пальцы к губам. Анна Болейн же, одетая в тёмно-зелёное платье с мехом горностая у воротника и рукавов, говорила своей дочери напутствия, всячески стараясь быть уверенной в себе и спокойной и не замечать откровенный флирт кузины Китти.       — Ты должна быть мудрой и справедливой правительницей, — Елизавета, нахмурившись от очередного порыва ветра, кивнула головой. — Ты должна слушаться Тайный совет и в особенности то, что говорит лорд-канцлер, — юная королева повернулась к Кромвелю, словно стараясь запомнить его лицо. От взгляда её маленьких чёрных глаз секретарю стало не по себе. Ему вспомнился покойный король Генрих, который также хмурился, когда ему указывали, что нужно делать.       Анна, прошептав что-то ещё дочери на ухо, поправила её чепец и крепко обняла.       — Я скоро вернусь, — на французском прошептала она.       — Буду ждать вас, леди мама, — с сильным акцентом на латыни ответила девочка.       За Елизаветой тут же стали ухаживать нянюшки и увели её в экипаж, боясь за здоровье королевы. К Анне Болейн подошла принцесса Мария, сменившая английский чепец на французский головной убор, открывавший её рыжие локоны.       — Мне жаль, что я не смогла попрощаться с Её Величеством, — холодно сказала она. — Не будет ли угодно вам отправиться в путь? Дорога неблизкая.       Анна посмотрела на лорда-канцлера, сдерживаясь от публичного проявления чувств. Кромвель же понимал, что так дальше продолжаться не может, поэтому низко поклонился обеим дамам.       — Да не оставит вас обеих Бог в этом пути, — проговорил он.       Анна усмехнулась: она понимала, что это было сказано для её падчерицы. Марию же это несказанно обрадовало, и она с важным видом перекрестилась.       — Я думаю, вы правы, — не менее холодно отозвалась маркиза Пембрук и позволила своим фрейлинам взойти на борт судна вместе с ней и её подопечной. Кажется, они никогда не перестанут ненавидеть друг друга с той же страстью, с которой любят и могли бы полюбить.       Томас Кромвель не выражал огромной радости и не швырял в воздух свой головной убор, когда корабли наконец вышли в залив, а лишь смотрел на удаляющуюся фигурку в зелёном одеянии. Она перемещалась по судну, раздавая указания и успокаивая рыдающих девчонок-фрейлин. Анна Болейн явно была на своём месте. Блистать при французском дворе, как во времена своей молодости, но с большей властью, ей понравится ещё сильнее. Как бы это горько не было признавать, но в той жизни лорду-канцлеру не было места. Он сомневался, что жена хоть раз его вспомнит в свете дня.       — Время ехать в Лондон, друг мой, — осторожно прикоснулся к его руке архиепископ Кранмер. — И созывать Тайный совет.       Кромвель, очнувшись, спешно обернулся к нему и кивнул головой. Если архиепископ и заметил что-либо, то счёл нужным не говорить ни слова.       — Да, да, я просто задумался, — откликнулся граф Эссекс. — Нам нужно показать лордам, что пока королевы-регента нет в Англии, мы с вами обладаем наибольшей властью.       Кранмер почтительно склонил голову.       — Как вам будет угодно, милорд.       На его губах заиграла улыбка.

***

       Зима 1537–1538 годов       Очередное Рождество в дворце Хэмптон-корт было справлено без королевы Анны и принцессы Марии. По их письмам было понятно, что Франция тепло их приняла. Каждый месяц устраивались балы в честь будущей герцогини и английского регента. Король Франциск со своими сыновьями и гостьями разъезжал по стране, и даже в самой бедной деревне крестьяне рукоплескали юности и красоте Марии и очарованию и царственности Анны. Томас Кромвель был рад услышать, что венчание произошло в канун Нового года, и принцесса Мария стала женой герцога Карла Орлеанского, а, значит, королева-регент со свитой возвращается в Англию.       Сославшись на плохое здоровье, лорд-канцлер оставил своего друга — архиепископа Кранмера — во главе королевского двора, а сам возвратился к семье в Лондон.       Кромвелю было приятно видеть сына и его жену в добром здравии. Грегори и Элизабет, кажется, никогда не уставали от общества чётверых малышей: серьёзного Генри и веселой Марджери, детей Бесс от первого брака с лордом Отредом, крохотного Эдварда, вечно наступавшего на юбки сестры, и ещё одного Генри, который был братом Грегори и ровесником его младшего сына, но никто под страхом пыток не мог выдать эту тайну. Секретарь почувствовал угрызения совести, что не навещал сыновей так долго.       — Добро пожаловать, отец, — тепло улыбнувшись, пожал ему руку Грегори. На его лбу пролегла морщинка: молодой барон Кромвель не только упорно трудился при королевском дворе, но и занимался обучением и воспитанием детей, даже если трое из них не были его собственными. Грегори придерживался мнения, что всех их стоит любить одинаково, но титул барона и его наследника он даст лишь старшему — Генри, пускай он и был его братом.       — Я рад тебя видеть, — Томас Кромвель крепко обнял сына.       Когда они вошли в дом, до секретаря донесся запах ужина и свежей выпечки, купленной у торговцев. У стола суетилась Элизабет, чьё лицо не омрачалось заботами. Её серые глаза все также были приветливы и добры.       — Простите мне мою неторопливость, — извинилась она, одной рукой нарезая хлеб, а другой поправляя воротничок старшего сына Генри. — Дорогой, подойди к дедушке, — женщина вопросительно посмотрела на лорда-канцлера. — Ничего, если он будет вас так называть?       Томас Кромвель рассмеялся, когда к нему чинно подошёл пятилетний мальчик и низко поклонился.       — Разумеется, я не против. Сколько языков вы уже знаете, милорд? — шутливо обратился он к внуку, каковым он считался после брака сына и Элизабет.       — Два, — гордо ответил Генри. — Английский и французский. S'il vous plait n'hésitez pas. Пожалуйста, не стесняйтесь. Я в вашем распоряжении.       Грегори одобрительно кивнул головой.       — Мы с Лиззи хотим сделать из него настоящего вельможу.       — У вас это получается, — заметил Кромвель.       В эту же секунду в комнату ворвалась четырёхлетняя Марджери, держа в руках рождественский венок, состоявший из переплетённого остролиста, лавры и омелы.       — Помогите мне повесить его на дверь, — нетерпеливо тряхнула она разноцветной юбкой.       — Мэгги! — одернул её отец. — Будь вежливой!       Марджери жалобно скосила тёмные глаза, и Томас Кромвель не смог устоять. Он аккуратно поднял девочку за сверкающий пояс и поднёс её к двери. Через секунду венок висел, словно всегда так и было. Внучка прижалась к его щеке своими ладонями, вызывая в душе секретаря огромную нежность. «Не вспоминай о девочках», — приказал он себе. «Не вспоминай об Анне и Грейс. Не вспоминай о Лиззи. Им хорошо у Создателя. Твои слёзы им не помогут, как и тебе».       — Нед и Гарри хотели увидеть тебя, но слишком взволновались и не готовы выходить из комнаты, — доверительно сообщила ему Марджери.       Элизабет, смотря на Томаса Кромвеля извиняющимся взглядом, забрала дочь из его рук, и та опустилась на пол.       — Разумеется. Эдварду всего лишь год, а Генри ещё слишком мал.       Словно отвечая на немой вопрос отца, Грегори кивнул.       — Я провожу тебя к ним.       По пути в детскую лорд-канцлер рассматривал дом, который скорее мог принадлежать богатому горожанину, нежели барону и его жене. Грегори в своём стремлении жить небогато, но счастливо походил на его мать, которая сама была из купеческой семьи. С стен дома свисали венки разных размеров, к середине которых были прикреплены благовония. В воздухе стоял пряный и еловый запах, отчего Томас Кромвель мысленно возвращался на несколько лет назад, когда он не служил при дворе и мог справить Рождество с семьёй. Он практически видел справа от себя силуэт Лиз, которая поправляла свою белую юбку, а слева Анны и Грейс, причём младшая держала за руку старшую. Они все улыбались, словно призывая его к себе.       — Отец, ты в порядке? — мягко дотронулся до его рукава Грегори.       Кромвель дернулся, возвращаясь из мира грёз.       — Да, конечно, просто задумался.       Они уже стояли в небольшой комнатке, которую именовали детской. На одной кровати сидел светловолосый мальчик и увлечённо играл с конём. Когда он поднял взгляд своих тёмных глаз на него, секретарь узнал несколько высокомерное выражение очей дяди ребёнка, Томаса Сеймура.       — Папа! — слегка взвизгнул он, и Грегори, смеясь, поднял и невысоко подбросил его в воздухе.       — Познакомься со своим дедушкой, — сын подошёл к Кромвелю. — Его зовут Томас Кромвель.       Маленький Нед вежливо кивнул, и лорд-канцлер взъерошил его волосы в ответ.       — Ты очень дружелюбный молодой человек, — иронично произнёс он.       — Я знаю, — вскинул голову Эдвард и спрятал её на груди отца.       Грегори вновь усадил его в кроватку, пробормотав что-то о природном стеснении мальчика, но взгляд Томаса Кромвеля переместился на четвёртого человека в комнате. Маленький ребёнок сидел в кроватке и внимательно изучал большими чёрными глазами лорда-канцлера. От знакомого ощущения тот вздрогнул. У Генри также были тёмные волосинки на голове. Если бы его кожа была не светлой, как у отца, а оливкового оттенка, как у матери, то сходство юного Генри Кромвеля с Анной Болейн было бы ещё очевиднее.       — Он очень на неё похож, — несколько отстранённо проговорил Грегори, лаская мальчика и давая ему в руку фигурку в виде рыцаря. — Люди могут подумать…       — Люди ничего не узнают, — отрезал Кромвель, не сводя глаз со своего ребёнка. — У нас с тобой чёрные глаза, а тёмные волосы он вполне мог получить от своего деда — меня.       Грегори оставил мальчика в покое и взволнованно посмотрел на отца.       — У него её глаза. В будущем, когда он вырастет, его сходство с Болейнами будет ещё очевиднее. Я уже вижу его крупный нос и заострённый подбородок. Отец, я сделаю всё, что смогу, но люди не дураки, — увидев взгляд Томаса Кромвеля, он замолчал. — Оставить тебя наедине с Гарри?       Услышав, как сын нежно обращается к малышу, сердце Кромвеля сжалось от некой формы ревности и тоски. Грегори является настоящим отцом для мальчика, а не он. Именно его сын воспитает своего сводного брата как собственного ребёнка. Ему нет места в этой жизни. Нет места в его голове и мыслям о том, какой могла быть жизнь с Анной и их сыном. Это невозможно, и лорду-канцлеру следует забыть об этой тайне.       — Лучше возвратимся к празднованию, — ответил Томас Кромвель, не смотря на сына.

***

      Когда Марджери, громко смеясь, кинула толстое и украшенное поленце в камин, начался торжественный ужин. Во главе стола сидел Грегори, подобно покойному королю Генриху. По его правую руку сидел Томас Кромвель, а слева — Элизабет, которая сейчас хлопотала и разрезала покрытый тестом рождественский пирог из индюшки, гуся, куропатки и голубя. Поодаль сидели Генри и Марджери, которые с нетерпением ждали угощение — пирог с мясом ягнёнка и сухофруктами. Семейство Кромвелей веселилось и было радо видеть друг друга.       Но хрупкое счастье было прервано резким стуком в дверь.       — Пойду посмотрю, кто там, — сказала Элизабет.       Через несколько секунд из холла раздался вздох удивления.       — Ваше Преосвященство, какой приятный сюрприз…       — Прошу вас, не нужно, — взволнованно ответил Кранмер. — Я должен увидеть лорда-канцлера.       Томас Кромвель, оглянувшись на изумленных Грегори и детей, вышел в холл. У него были дурные предчувствия. Лицо архиепископа в своём простом пурпурном облачении было бледнее мела.       — Милорд, мужайтесь. Королева-регент возвратилась из Франции с тяжёлой формой лихорадки. Есть подозрение, что это отравление, которое совершили фанатики из Рима, не простившие Её Величеству смещения Екатерины Арагонской, да упокоит Господь её душу. Королеву немедленно отвезли в Гринвич. Сейчас с ней лучшие врачи королевства, но есть шанс…- голос Кранмера надломился, и он едва сдержал рыдания от мысли о потере любимой и уважаемой королевы-реформатора. — Прошу вас, нам нужно ехать.       Сзади ахнул от удивления Грегори, в ужасе вскрикнула Элизабет, но Кромвель их не слышал. Казалось, будто весь мир перевернулся. Нет, Анна Болейн не может умереть. Это было невозможным. Страх за любимого человека и ужас перед мыслью о будущем состоянии королевства выбили его из колеи. Как в тумане, лорд-канцлер простился с семьёй и последовал за Кранмером. Перед глазами был облик Анны и её обольстительная улыбка, которая сейчас может потухнуть навсегда.