Say so long to innocence From underneath the evidence You taste like Heaven, but God knows you're built for sin
Framing Hanley — Built for Sin
***
Альфонс опустился на дно собственного благородства отнюдь не сразу. Он был сильным человеком и знал об этом, как и о том, что обладал крепкой волей. Его жизнь была исполосована чёрным и белым даже без учёта того, как почти всё детство он просуществовал в качестве привязанной к неживому объекту души и даже в таком состоянии находил в себе силы жить дальше. Он страдал сам и наблюдал страдания других — тех, кого любил и недолюбливал. Порой судил других, и его осуждали в ответ. Он обманывал, обманывали и его. Как помогал другим, так и сам чужой помощью не гнушался, страдал и бывал причиной страданий. Ему приходилось видеть страх и ужас на многих лицах, а в некоторые моменты жизни и на собственном. Он бывал свидетелем чужих сокрушений и сам порой страдал от чувства вины. На одних он злился, другим доверял, когда не стоило, учился на собственных ошибках, переживал предательства… Альфонс Элрик начал жизнь с чистого листа в буквальном смысле слова, потому как его существование за исключением последних четырёх с половиной лет настоящей жизнью было не назвать. Вновь обретя человеческое тело, он с головой окунулся во всё новое и в больших дозах, ведь прежде для постепенного взросления у него не было ни чувств, ни времени. Опыт такой наполненной жизни стал для него, мягко говоря, не самым простым. Мало-помалу он стал понимать, что с новым телом и прилегающими чувствами получил возможность контактировать с другими более полноценно. Пускай при жизни в доспехах он потерял физическое мироощущение, но ни разу не сомневался в реальности своих эмоций, потому что чувствовал их, будь то ярость, досада, недовольство или раздражение… С возвращением в живое тело его настигло осознание того, что людские чувства находят выход не только через эмоции, но и физически. От злости болезненно сжимается грудь, поперёк горла встаёт ком, а тело кроет дрожью, как от досады и разочарования, только сильнее. Первый год такой жизни дался Альфонсу нелегко. Несколько месяцев ушло на борьбу с атрофией мышц, но и после этого он окреп не полностью. К жизни в Ризембурге он привыкал и того дольше. Альфонс быстро усвоил, на что у него была аллергия, и в этом плане жизнь на открытых просторах среди пыльцевой мги шла ему далеко не на пользу, ведь с возрастом его организм стал более восприимчивым. Ему нравились духи Уинри, их аромат успокаивал. Кроме того, Ал понял, что совсем не любил слишком солёные продукты или кофе. В детстве пить его не разрешали, и потому теперь его вкус казался абсолютно гадким. И всё же то были мелочи. Месяца шли друг за другом, постепенно сливаясь в размеренную жизнь, которая становилась всё более привычной. Альфонс обнаружил в себе прирождённую способность к доведению до белого каления Уинри, за что не раз получал по голове. Он стал более разборчивым в собственных предпочтениях и научился с ходу определять, чего бы съел, а от чего воздержался, а также то, какие цвета в одежде, фасоны и материалы шли ему больше остальных. Альфонс почти сразу почувствовал, что люди стали совсем по-другому реагировать на его суждения, раз уж теперь он опирался на реальный опыт вместо того, чтобы слепо предполагать, как было до этого, когда он толком ни в чём и не разбирался. Поначалу подобные мелочи занимали всё его внимание, ибо даже напряжение в связках при повышении голоса казалось ему чем-то новым. Всё же со временем эта новизна неизбежно изжила себя, да и причитания Уинри с нотациями Пинако стали по большей части действовать на нервы, что заставило Альфонса понять, почему прежде Эдвард частенько просил их заткнуться и оставить его в покое. Хоть Альфонс и не понимал всех причин, но возможность чувствовать по-настоящему перевернула его жизнь с ног на голову. Теперь от громкого крика звенело в ушах и могла разболеться голова, а от нудной пыльной уборки тело изнывало от усталости и раздражающе зудело. В отличие от Эдварда, Альфонс был тактичным и учтивым. Во время спора он не затыкал рты бабуле и Уинри, всегда лишь твёрдо стоя на своём без лишних криков и чаще всего всё же уступая им из глубокого уважения как к женщинам. По этой причине в доме Рокбелл Альфонса считали вполне сдержанным и спокойным. Он довольно крепко сжился с репутацией воспитанного парня во многом благодаря тому, как заметно отличался от Эдварда. Это совсем не мешало им изредка ссориться, ведь со своей находчивостью и прозорливостью они друг друга стоили. Столкновения между непоколебимой упёртостью самого Стального Алхимика и железной логикой его мудрого, тонко чувствующего младшего брата порой случались... и тогда Эд не брезговал крепким словцом. А вот попытки выругаться всегда пресекал. В компании Эдварда почти никогда не бывало тихо, с чем Альфонс давно смирился, ведь по крайней мере голос старшего его не раздражал. Самым же главным отличием было то, что во время стычек с Эдом никогда не приходилось самовольно сдаваться. Всякий раз в таких спорах Альфонс либо перетягивал брата на свою сторону, либо в самом деле был прав, и Эдварду оставалось лишь нехотя признать своё поражение. Альфонс смаковал радость этих маленьких побед и любовь, что резонировала в его живом сердце острее по сравнению с её прежним сухим подобием. Всякий раз, когда Эдвард возвращался из командировок в Централе и обнимал его, он испытывал непередаваемое ощущение всеобъемлющей теплоты. Когда Эд просто так, безо всякого повода говорил Альфонсу, что любит его, наполненности от этих слов и возможности ответить тем же хватало на то, чтобы всю ночь спать спокойно и не мучиться кошмарами о Вратах. От одной только радости, приходящей с такими мелочами, на его щеках порой играл яркий румянец. Рядом с Эдвардом он был счастлив. Однако на тот момент понять и полностью оценить глубину этих чувств Альфонсу было не под силу. В свои семнадцать он был абсолютно полноценным психологически, но в физическом плане ещё многое нагонял.***
Ко второму году жизни в Ризембурге окружающая реальность как-то поблёкла, а просторные поля и реки постепенно потеряли своё прежнее очарование. Если в детстве Альфонс был не прочь понежиться на родных просторах, то теперь такая размеренная провинциальная жизнь ему быстро наскучила. Однако он всё же начал работать, потому как повзрослел и взял за принцип помогать семье и быть полезным в хозяйстве. Не то чтобы его вынуждала необходимость, ведь Эдвард всегда говорил, что напрягаться ему вовсе не обязательно. У них как-никак ещё оставался значительный остаток накопленных за годы службы денег, к тому же Эдварду иногда перепадало за выполнение строительных проектов в Централе. Эд всегда из кожи вон лез, чтобы выразить Альфонсу свою заботу. В один момент Уинри поинтересовалась, как бы он поступил, если бы Ал нашёл себе пару и больше не нуждался в его поддержке. Внутри у Альфонса что-то болезненно щёлкнуло, когда Эдвард глянул на него с любящей улыбкой и лишь повёл плечом. «Как только Ал поймёт, что в состоянии справляться без меня, держать и останавливать его я не стану». Альфонс понимал, что только так и мог ответить по-настоящему самоотверженный старший брат, к тому же Эдвард не стал бы его укорять даже за стремление к независимой жизни. От Альфонса он не ожидал и не требовал ничего особенного, ему вполне хватало иногда обнимать его и знать, что с ним всё в порядке. А вот Альфонс очень страдал от мысли, что Эдвард был готов отпустить его так запросто... Те слова въелись ему в память, но он силился не таить обиду за них. Подрабатывал он на скучной должности смотрящего за местной дырой, именуемой библиотекой, благодаря чему стал общаться больше и обрёл парочку «друзей», с которыми можно было поболтать во время перерыва или зависнуть на выходных... так он и влился в повседневность, что называется, без сучка и задоринки. Это угнетало его. Мало того, что собственная жизнь потеряла краски, так приходилось ещё и наблюдать за тем, как Эдвард, будто ни в чём не бывало, пресно проживал день за днём, помогая людям в городе и занимаясь полусырыми независимыми исследованиями. Его не раз вызывали важные люди из Централа, предлагая серьёзные контракты. Некоторые заказы шли от частников, но львиная доля их исходила именно через связи с военными, однако Эд всегда давал им всем от ворот поворот. Почему? Потому что от насыщенной на трудности жизни Эдвард порядком устал и теперь, уютно пристроившись, был рад возможности мирно пожить с младшим братом. Такие намерения в очередной раз показывали то, каким заботливым Эд был на самом деле. Что и говорить — шанса на нормальное детство у него не было из-за погони за возможностью вернуть Альфонсу тело, к тому же он то и дело рисковал жизнью и заработал немало шрамов из-за ранений, от одной мысли о которых Альфонса мутило, ведь теперь тошнота и физическая боль стали ему не чужды. Но ему-то совсем не хотелось так же наслаждаться своей нынешней спокойной жизнью даже после всех стенаний. Почему? Потому что Эдвард, как и он сам, был гением, а в такой пресной жизни для них попросту не было смысла.***
Под конец года уже после своего совершеннолетия Альфонс начал уставать от окружения в Ризембурге, потому что все те люди смотрели на него через призму стереотипов и считали пай-мальчиком. Эдварду в этом плане повезло больше, ведь по опыту прошлых лет все знали, что ему палец в рот не клади, ибо может и прилететь. Разумеется, все как и прежде подтрунивали над ним, но не без доли заслуженного уважения, которое перепадало и Альфонсу... по большей части, однако, образ Ала в глазах других был размыт и ничем не оправдан. Он не переставал думать, разве так может продолжаться всю жизнь? Неужели никто не заметил, что он уже вырос? Очень скоро он понял, что ему стало без разницы, и признался Эдварду, что хочет уехать. Обсудить всё оказалось проще некуда, как только они остались наедине в гостиной после ужина, пока Уинри мыла посуду, а бабуля собиралась спать. Без намёка на возражения Эдвард лишь улыбался и расспрашивал о подробностях. Альфонс признался, что хотел бы психологически освежиться, упоминая их длительную переписку с Мэй. Ему было интересно отправиться в Ксинг, там можно было многому научиться. Он ожидал, что Эдвард взбодрится при упоминании возможности вновь попрактиковаться в алхимии, чем не занимался уже несколько лет, но тот в очередной раз лишь улыбнулся и кивнул. Совесть давила на Альфонса лишь при мысли, что Эдвард принципиально отказался использовать алхимию, чем наказал себя за исход их детской настырности и глупости. Сам он никогда не поднимал эту тему, лишь тихо надеясь однажды снова увидеть лицо брата в неоново-синем свечении. В ярком свете алхимии Эдвард всегда выглядел удивительно. От этой мысли Альфонс чуть заметно улыбался и временами заливался лёгким румянцем, но только потому, что искренне желал Эду счастья. По крайней мере, так он сам рассудил. Позитивному настрою Эдварда по поводу путешествия в Ксинг Альфонс радовался ровно до того момента, как он стал рассуждать, что поехать Ал решился очень вовремя, ведь сам он как раз подумывал отправиться в Клету. Эдвард вовсю работал над собственными теоремами и подписал какой-то договор. Стало ясно также то, что и основы местного языка успел заучить, укрепляя навык на лету, что не было удивительным. В отличии от того, что он всё это время тайно подумывал уехать в одиночку. Эдвард признался, что во время одной из своих деловых поездок в Централ пересёкся с людьми из Клеты, что послужило вдохновением для текущих планов... Он хотел только дождаться удачного момента, когда у Альфонса всё устаканится. Всё было хорошо и так, в самом деле было. Так они обсудили свои планы и разъехались по разным сторонам. Альфонс отправился в Централ, а Эдвард на какое-то время остался в Ризембурге, ибо ему нужно было ехать в другом направлении. Они крепко обнялись, и Эдвард поцеловал Альфонса в щеку, после чего несильно хлопнул по ней же с грозным наставлением беречь себя и не теряться. Альфонс пообещал всё, что от него требовалось, и с печальной улыбкой направился в поезд. По пути он махнул на прощание Уинри и Эду, с которым они точно так же не раз махали кому-то в прошлом. Их пути разделились. Не поспоришь, это было нормально, ведь в свои восемнадцать и девятнадцать они оба были взрослее многих людей старше их. Это было нормально. Да, это ранило. Но Альфонс был в порядке.***
Первые два месяца жизни в Ксинге были захватывающими. Головокружительный культурный шок даже после экскурсий Мэй по местным красотам не давал поверить в происходящее. Как гость местной знати, Альфонс смог быстро оценить местный шёлк и удобные одежды, полюбить яркую жизнь этой страны, её еду и язык, и он впитывал впечатления, словно губка. Интриговала также местная алхимия, у Альфонса руки чесались поскорее приступить к её изучению. Он написал Эдварду и Уинри под конец первого месяца обитания в Ксинге. Шесть страниц обо всём, чем так хотелось поделиться. Где-то через месяц пришёл ответ от Уинри, от Эдварда слышно пока не было. Так начался третий месяц его нахождения в другой стране. Альфонс вскрыл пришедшее от Уинри письмо не сразу. Полдня он занимался с Мэй, затем принял душ, поужинал, и только после этого спокойно прочёл его в своей комнате. У Уинри всегда был корявый почерк, да и саму её женственной было не назвать. Она умела конструировать сложные механические устройства, но её каракули, что называется, были нацарапаны «как курица лапой». Альфонс растянулся в улыбке... и прищурился. Письмо представляло из себя сборную солянку, где Уинри и про однообразную жизнь в Ризембурге рассказала, и про новую клиентку, которая сама не знала, чего бы добавить в свой автопротез. Писала, что очень скучает по ним с Эдвардом. Вступления никакого не было, как и переходов между абзацами. Уинри слово болтала, изъясняясь тем, что на тот момент творилось у неё в голове. Хорошо хоть, что Эдвард писал не так, иначе было бы просто невозможно. Альфонс улыбнулся про себя при мыслях о родном доме, по которому он не особо скучал, но который всё же любил, как вдруг почувствовал, что тон письма изменился, переходя из беспорядочного потока информации в полноценное повествование о чём-то конкретном. Альфонс моргнул и перечитал отрывок: «...Кстати, не знаю, говорил ли о чем-нибудь тебе Эд, ведь он тот ещё тугодум, полный идиот. Утомляет порой, да? На прошлой неделе всего раз позвонил и стал жаловаться, что ему это в копеечку влетает, и теперь я должна ему, представляешь? Даже несмотря на это он позвонил безо всякого напоминания, и я обрадовалась, ведь мне как раз его очень не хватало, я о нём постоянно думаю. Кажется, у нас всё получится, пускай он надоедает и постоянно орёт, ведь на самом деле он хочет быть со мной. Наверняка он уже писал тебе об этом. Поверить не могу, дождалась. Неужели он повзрослел и стал хоть немного видеть вокруг себя. Как-то глупо, нет? Но, как по мне, всё закономерно. Когда он вернётся, мы обязательно обсудим наши отношения по-серьёзному. Говорить про Эдварда в таком контексте немного странно, ведь сложновато из твоего брата будет сделать хорошего мужа, но в случае чего я к тебе за помощью обращусь! А ещё...» Дальше читать Альфонс не смог. Оставался всего один абзац, но до него добраться уже не получилось. Взгляд пристыл к роскошным стенам, холодный сквозняк с балкона вдруг пробрал до костей, отчего волосы на затылке встали дыбом. Несколько часов Альфонс проворочался без сна в размышлениях, почему после письма Уинри его скрутило от обиды, недоумения и раздражения одновременно. Предположил, что плохо могло стать от нехватки общения с Эдвардом, хотя прекрасно понимал, что в Ксинге не было телефонов, а письма доходили не быстро из-за долгой доставки аж через три границы. Потом он подумал, что виной всему были неожиданные новости об отношениях Эдварда и Уинри, о которых он услышал не от самого Эдварда. Альфонс задумался, не в ревности ли дело? Может быть, ему нравилась Уинри? Во время следующего месяца в Ксинге он думал об этом каждый день, продолжая жить и учиться, пока новые люди продолжали появляться в его жизни, а Мэй становилась всё ближе. Мысли роились у него в голове даже в тот момент, когда она поцеловала его на скамейке в саду. У Альфонса никак не получалось понять, в чём дело... Но он и не думал отвечать на то письмо, потому что тяжёлая беспричинная грусть никак не уходила, и её виной была Уинри... Альфонс не мог объяснить этого даже себе. Вскоре дошло письмо от Эдварда. Глядя на аккуратно выведенную дату в верхнем углу листа, Альфонс убедился в своих догадках касательно ужасно медленной пересылки, потому что прошло уже больше тридцати дней. Дата также дала понять, что Эдвард ответил на письмо Альфонса практически сразу. Мысль об этом согревала, он почувствовал себя лучше впервые за целый месяц. Альфонс уединился в своей комнате, прилёг на живот на просторном футоне и с грустной улыбкой принялся читать письмо. Эдвард во всех красках и притом доходчиво рассказывал об особенностях местной алхимии и странных обычаях Клеты. В большей степени он, как обычно, писал о своих исследованиях. Ал не удивился небольшому приложению в виде отдельного листка бумаги с нарисованным на нём базовым кругом преобразования и пояснениями Эда, как его можно улучшить и что изменить в зависимости от желаемого результата. И ни слова про Уинри. Это было странно. Альфонс знал, что Уинри не стала бы врать, так почему Эдвард что-то скрывал? Последний абзац письма порадовал больше всего. Эдвард поделился, что путешествовать в одиночку было непривычно, и несколько раз признался, что очень соскучился. Ему не хватало Альфонса с его разборчивостью и подсказками, ведь его мнение было для Эда бесценным. Он осёкся и назвал себя эгоистом за такие мысли, прекрасно понимая, что Альфонс наслаждался возможностью выбраться из своей скорлупы и пожить самостоятельно. На прощание Эдвард по стандарту желал всего наилучшего и в который раз просил Альфонса быть осторожнее и заботиться о себе. В нижнем углу четвёртой страницы светилась милая подпись «Люблю тебя, Ал». Альфонс вновь и вновь пробегался глазами по этим трём словам, и всё в груди сжималось от печали, ему очень не хватало Эдварда. Вопреки ожиданиям, счастлив он не был. Возможно, всё оказалось хуже, чем он думал...***
Всё на самом деле было далеко не в порядке, потому что вместе с тем, как Альфонс с каждым днём узнавал о местной алхимии всё больше, пока привязанность Мэй к нему крепчала, он внезапно кое-что осознал. Письмо за письмом, снова и снова «скучаю», раз за разом «люблю», выведенные в уголках страниц этих писем, являли собой лишь подобия не совершившихся прекрасных бесед с братом. Это заставило Альфонса подобрать название тому, что он чувствовал. Но признать и принять это он смог лишь на втором году жизни в Ксинге, лёжа рядом с Мэй в одной постели, и то лишь в своих мыслях. Последнее письмо Эдварда довольно болезненно сокрушило остатки его сомнений. Альфонс сидел один на своей кровати и просматривал строчки, написанные знакомой рукой... В письме Эдвард рассказывал, что много общался по телефону с Уинри и по возвращении домой собирался предложить ей встречаться. Он просил Альфонса подсказать ему, как лучше было бы это преподнести. Пригласить на свидание? Сделать ей сюрприз? Эдвард намекнул, что из них двоих именно Альфонс всегда был галантным, и потому просил совета именно у него. Слёзы, что тяжело стекали по щекам Альфонса и капали на бумагу, размазывая чернила, были вызваны не столько ранящими словами Эдварда, сколько резким озарением, от которого у Альфонса свело внутренности. Он без капли сомнения осознал то, что его нездоровая тоска по Эдварду не была нормальной... Она превратилась в запутанное и совсем не естественное желание. Живот его скрутило судорогой. За считанные дни Альфонс извёлся и заболел, отказываясь от помощи Мэй, когда та предлагала свою заботу. Он не выходил из комнаты, стараясь держаться поближе к ванной комнате на те случаи, когда в желудке становилось неспокойно, а во рту появлялся привкус рвоты. Через какое-то время его желудок опустел окончательно, ведь Альфонс почти не ел, а от желчи и спазмов живот болезненно сводило. Долгими бессонными ночами он не мог остановиться плакать от собственного стыда. Больше не держась за осколки сомнений, Альфонс чувствовал, как навязчивые мысли с новой силой проникали в его разум. Эдвард всегда был его замечательным старшим братом, не иначе. Но теперь, когда он признался самому себе, что не хотел видеть его с Уинри, ответ на вопрос «почему» возник сам собой. Альфонс не хотел, чтобы Эдвард обнимал или целовал её… Кроме того, Альфонс и думать не мог, что у Эдварда с Уинри могло случиться то, что произошло между ним и Мэй. Понимая, что всё к тому и шло, он мучился от острой боли в животе. Альфонса могло прихватить резко и неожиданно. Его судорожно подбрасывало над унитазом, пока разум изнывал от затуманенных образов того, как он сам мог заниматься с Эдвардом тем, чем занимался с Мэй. Тем, что вскоре грозило произойти между Эдом и Уинри. И чем больше Альфонс сопротивлялся этим мыслям, тем ярче становились картинки в его воображении. С каждым разом он представлял всё больше обнажённой кожи, больше звуков… и оттого сильнее были приступы тошноты. Альфонс не знал, когда всё так обернулось. Он не понимал и не хотел принимать. У Эдварда были подружки и раньше во время их с Алом жизни в Ризембурге, но тогда это не беспокоило… Альфонс был наивнее и думал, что его неприязнь к ним была чем-то естественным, ведь его брату не стоило тратить на них время и вести себя несерьёзно. Но теперь Эдвард стал серьёзнее, и всё обрело совсем другие очертания. Они могли стать чем-то большим, чем-то действительно грязным… Чувства, тела, желания, вожделение, секс… Даже простая необходимость быть рядом — всё приобрело другие оттенки, и теперь Ал не мог перестать думать о рельефе мускул Эдварда, когда они обнимались, не мог забыть запах Эдварда и то, насколько тёплыми были его губы, когда он целовал Альфонса в щёку. Он не понимал, как вообще стал замечать такое! Прежде Альфонс никогда не ловил себя на этом, но подсознательно он каждый раз обращал внимание на то, каким сильным и подтянутым был Эдвард, обнимая его. Только он никак не мог понять, почему ни с того ни с сего изменился азимут его чувств, ведь раньше подобное никогда не приходило ему в голову. Альфонсу исполнилось двадцать, и сам факт наличия желаний такого характера не был для него открытием. Возбуждение и страсть он испытал на себе и был в курсе, зачем занимаются сексом. Он также понимал, что меняется, когда к физическим аспектам добавляются эмоциональные. До недавнего времени Мэй привлекала его физически… но эмоционально он всегда был привязан только к Эдварду, а теперь его безусловная, естественная любовь обернулась чем-то, чего стоило стыдиться. Чем-то по-настоящему уродливым. Эдвард был его братом, родной плотью и кровью с тем же ДНК, рождённой от того же отца, той же матери, так почему платонические чувства к нему так деформировались? Ответить он не мог, и поэтому его тошнило, трясло, он не мог спать и плакал от ненависти к самому себе. Падение Альфонса стремительным было не назвать… Он держался, но его вдруг оторвало от прежней точки опоры и безжалостно кинуло вниз, а приземление получилось жёстким и болезненным... И боль эта была не сравнима ни с чем.***
Альфонс стал другим человеком. Он прекрасно понимал, что стать прежним не сможет уже никогда. Через несколько дней он более-менее оправился от своей «болезни» и уехал из Ксинга, с показным сожалением попрощавшись с Мэй. Она плакала, и он тоже, но его слёзы не имели к ней никакого отношения. Затем Альфонс сел на поезд до первой пересадки, откуда до следующей его ждала поездка на верблюде, после которой он смог бы наконец-то отправиться домой. Так он и ушёл, даже не обернувшись. В последнее время он даже не смотрел на себя в зеркало. После нескольких дней беспрерывной рвоты Альфонс почувствовал себя лишь немного лучше и понял, насколько близок был к нарушению обещания беречь себя. Но он не собирался умирать, потому что не хотел, чтобы страдал Эдвард. В поезде он пытался скрыть свою дрожь от глаз остальных пассажиров и всё время пути провёл рядом с туалетом, пытаясь сдерживать приступы тошноты. Переезд через пустыню ощущался легче — никто не замечал его состояния, а второй отрезок пути на поезде был для Альфонса, по большому счёту, как первый. По прибытии в Ризембург после четырёх дней утомительных переездов и ночёвок в открытых вагонах поездов Альфонс окончательно выбился из сил. Он чувствовал себя грязным и по-прежнему больным.***
Уже через час Альфонс переступил порог дома Рокбелл, и на него тут же посыпались возгласы бабули и Уинри — радостные вперемешку с обеспокоенными тем, как ужасно он выглядел. Пинако начала отчитывать его за то, как сильно он похудел, а Уинри по привычке поддакивала её упрёкам, с чем Альфонс просто смирился. Уинри приготовила ему восемь сэндвичей, съесть из которых Альфонс смог лишь два, а затем извинился и быстро убежал в направлении ванной. Разумеется, бабуля и Уинри слышали, как его рвало, но никто не побеспокоил его до позднего вечера того же дня. Альфонс хотел, чтобы его оставили в покое, но получилось наоборот: его уложили в постель и стали отпаивать супчиком с расспросами о его странной чужеземной болезни. Альфонс едва мог воспринимать происходящее и почти всё время спал. Ему пришлось переждать несколько долгих месяцев, прежде чем покинуть Ксинг и приехать домой намного раньше запланированного. Когда «иностранная болезнь» поутихла, Альфонс нашёл силы вытащить остатки себя из постели и продолжил существовать в мирном темпе жизни Ризембурга. Но он знал — Уинри и Пинако понимали, что не всё было хорошо, как же иначе? Он не мог скрыть свой жалкий вид из-за истощения и бессонницы. Альфонс не улыбался, молчал, не шутил как раньше и не вступал в бесполезные споры… он просто помогал по дому днём, а ночами тревожно дремал, свернувшись в комок, преследуемый своими стыдными мыслями. Альфонс подозревал, что Эдварду сообщили о его возвращении, ведь он так и не ответил на то последнее письмо. Как-то он услышал от Уинри, уже не помня точно, то ли на кухне, то ли во дворе… что Эдвард заканчивал свой проект в Клете и собирался сразу же приехать домой.***
Год подходил к концу. Зима была в самом разгаре, и Ризембург густо засыпало снегом. Альфонс сидел в гостиной, держал в руках книгу и глядел в стену, когда услышал, как открылась входная дверь, и Эдвард громким голосом сообщил, что приехал домой. Альфонс почувствовал, как у него волосы встали дыбом, и всё-таки слышать родной голос было для него огромным облегчением. Из-за стены послышался радостный писк Уинри и приветствия Пинако, а затем ответные приветствия от Эдварда. Альфонс представил Уинри в объятиях брата, и всё у него внутри сжалось... Он нутром чувствовал, что такая ревность была неправильной. «Где Ал?» Сквозь радость в голосе Эдварда сочилось явное беспокойство. Альфонс знал, что его брат был в курсе его самочувствия. Правда пока Эд понятия не имел, насколько плохо всё было. Альфонс сидел и не мог пошевелиться. И минуты не прошло, как он ощутил чьё-то присутствие и поднял голову. Продолжая сидеть на мягком диване в углу комнаты, он молча смотрел на Эдварда, пока тот стоял в дверном проёме, засунув руки в карманах своих узких чёрных джинс. Он был таким красивым. Из-за долгой зимы в Клете он стал заметно бледнее, и без летнего загара его кожа обрела естественный бежевый оттенок. Волосы стали ещё длиннее, некоторые пряди выбивались из хвоста и липли к чёрному свитеру, свободно свисая через плечо и достигая запястья. Тело Эдварда было подтянутым, как и раньше — ни полнее, ни стройнее прежнего, и Альфонс был уверен, что под чёрной одеждой у него скрывались всё те же крепкие мускулы. Он не раз видел Эдварда голым и знал, о каком совершенстве шла речь… но теперь его мысли были с грязным оттенком, и он пытался заглушить их. Живот Альфонса скрутило сильнее от никак не уходящего из воображения образа голого брата. Его разум застило полностью, когда Эдвард начал подходить ближе. Медленно закрыв книгу, Альфонс прижал руку к животу поверх своего серого свитера, когда Эдвард приблизился вплотную и сверху вниз с улыбкой посмотрел на него. — Ты, вроде как, не рад меня видеть? — он спросил тихо, будто боясь спугнуть Альфонса чересчур громким голосом. Альфонс просто смотрел на него, борясь с рвотными позывами, затем слабо улыбнулся. — Я рад… чувствую себя не очень, — мягко ответил он. В тот момент натянутой улыбки Эдварда и след простыл, он с обеспокоенным выражением встал на колени перед сидящим на диване Альфонсом и приложил свою холодную ладонь к его лбу. — Бабуля и Уинри говорили, что тебе плохо… Но ты не хочешь к доктору? Альфонс не был у врача и не хотел идти, потому что знал, что его съедала не болезнь, а нечто между депрессией и глубокой тоской. Он тихо покачал головой, борясь с внутренним желанием податься вперёд и прижать Эдварда к себе. Ему было тяжело даже думать о том, чтобы обнять его. — Я в норме… хорошо выглядишь, я скучал, бра-тец, — даже слово это застряло у него в горле. Эдвард немного побледнел, он всегда переживал больше необходимого. — Ал, ты сильно похудел, — Альфонс изо всех сил пытался не обращать внимание на то, как Эдвард держал его за руку, — ты же сам не свой, это плохо, ты не в норме… Я вызову врача из Централа — он быстро встал и выпрямился, — …хорошего врача. Альфонс тут же вытянул руку и схватил за запястье уже уходящего Эдварда. Когда тот обернулся, Альфонс заставил себя подняться. Пускай немного, но он ел и был не таким уж слабым… его ноги стали ватными от близкого присутствия Эдварда, и особенно теперь, когда они оказались почти на одном уровне и уставились друг другу в глаза. Ал видел, что глаза Эдварда были немного влажными, но он не плакал. Последний раз Эдвард расчувствовался до слёз, когда они успешно вернули Альфонса из Врат, и скорее всего плакать не собирался больше никогда. И всё же в глазах Эда, в его прекрасных глазах, отражалось всё, что он держал в себе. Ал почувствовал, как согревшиеся в помещении пальцы брата стиснули его ладонь, и уже через мгновение Эдвард притянул его в крепкое объятие. Альфонса пробило дрожью от контакта с его телом, когда тот одной сильной рукой обнял его за шею, а второй — за талию, ни оставляя между ними ни сантиметра. Не без стыда он чувствовал Эдварда каждой частью себя и отчаянно обнял его в ответ, прижимаясь теснее и наслаждаясь происходящим. Чувствуя его отчаяние, Эдвард тут же обнял его ещё крепче и этой близостью, сам того не подозревая, всколыхнул в нём грязные мысли. Ал почувствовал, как рука на его шее переместилась на затылок и взялась нежно перебирать волосы, отчего он весь покрылся испариной и задрожал, сильнее цепляясь за свитер Эда. — Альфонс, скажи мне, почему не хочешь к врачу… что не так? Это из-за… — с неподдельной тревогой в голосе интересовался Эдвард, — что-то не так из-за твоего преобразования? Ал, д-дело в нём? — он перешёл на шёпот, из-за чего Альфонс поджал губы и зажмурился, борясь с негодованием в животе. Но отпускать Эдварда он и не думал, не переставая прижиматься к его груди и нежиться в его тепле, ведь было так холодно. — Ал? — Эдвард попытался отдалиться, но Альфонс только положил ему голову на плечо, не имея сил даже посмотреть на брата, — Ал? — с ещё большим отчаянием позвал Эдвард и слегка отошёл, приподняв его за подбородок. Он заставил Альфонса взглянуть на себя, и Альфонс увидел настолько искажённое в страхе лицо брата, что тут же почувствовал себя ещё хуже, ведь он только и думал о том, как сильно хотел его поцеловать. Как такое вообще ему в голову взбрело? Он не должен был даже думать о подобном. Живот по-прежнему сводило от волнения, а глаза заслезились, пока он так и хватался за края свитера Эда. Альфонс всхлипнул, и Эдвард скривился в неподдельно-горьком отчаянии. Ал только больше ненавидел себя за то, что Эдвард боялся и переживал по-настоящему, движимый искренней заботой, пока Альфонс хотел лишь… Ещё раз всхлипнув, он подался вперёд и прижался губами к губам Эдварда, и тот абсолютно без задней мысли ответил тем же, но уже через мгновение поцеловал Альфонса в щёку и снова обнял. — Скажи, Альфонс, что не так, мне страшно… Пожалуйста, — напряжённо повторил Эдвард. Альфонсу было противно от себя. Эдвард поцеловал его совершенно платонически, пока сам он бесстыдно думал о низостях и смаковал дрожь на своих губах. Ал расплакался и опять вжался лицом в плечо Эдварда, на что он обнял его крепче. — Альфонс, я прошу тебя… — тихо взмолился Эдвард. — Эд? — тихо и взволнованно позвала Уинри с порога комнаты. — Скажи ей уйти… — Альфонс и сам поразился резкому шёпоту, которым выдавил из себя слова сквозь всхлипывания. Эдвард среагировал уверенно, не расцепляя объятий. — Уинри, можешь пока оставить нас, пожалуйста? Должно быть, она кивнула и ушла, потому что её голос больше не действовал Альфонсу на нервы, а Эдвард продолжил поглаживать его по спине и тихо спрашивать, что было не так. У Альфонса не было в намерениях скрываться долго, он не был глупым и понимал, что о происходящем стоит всё же рассказать. Так будет лучше для всех. Немного собравшись, Альфонс сквозь участившееся дыхание с трудом выдал: — Нам… надо поговорить… мне нужно кое-что… тебе рассказать… — он шмыгнул носом и снова задрожал. — Да… конечно… — тихо прошептал Эдвард, прижимаясь щекой к его волосам, — только давай присядем, чтобы я взглянул на тебя. Я хочу посмотреть на тебя, Альфонс. Ал заметил, что Эдвард звал его полным именем, что выдавало его волнение. Сам он был готов согнуться пополам совсем по другой причине. Альфонс понимал, что его брат, как всегда, во всём винит себя. Он чувствовал, что Эдвард повёл их к диванчику, и вдруг остановился, осторожно взяв старшего его за руку. — Не здесь… давай поговорим… — Альфонс всхлипнул сквозь дрожь, глядя в обеспокоенные глаза Эдварда, — наедине… — он шмыгнул и крепче сжал его пальцы, — п-пожалуйста, б-брат, никто не должен слышать… — он сглотнул, ощущая, как горло жгло от рыданий. Всё такой же бледный, Эдвард кивнул. Он всегда стремился идти навстречу желаниям Альфонса. — Тогда пойдём наверх, в мою комнату или в твою — как тебе удобнее? Хорошо? — быстро уточнил он и уже через секунду повёл Альфонса за собой, продолжая крепко держать его за руку. Альфонс только кивнул и повесил голову, позволяя короткой чёлке прикрыть глаза, потому что знал, что Уинри и Пинако наверняка всё видели. Сам он в их сторону не смотрел, просто следуя за Эдвардом по лестнице. Они дошли до комнаты Альфонса, и Эдвард осторожно завёл его внутрь, затем тихо прикрыл дверь. При этом он неотрывно держал Ала за руку, и тот чувствовал, что ещё немного — и он расплавится от любви. Они присели на кровать, и Альфонс отодвинулся так, чтобы их колени не соприкасались. Эдвард без всякой мысли инстинктивно придвинулся ближе. Альфонс не мог сказать ему нечто настолько отвратительное прямо в лицо и расцепил их пальцы, прижав руку к груди. Эд отпустил без лишних вопросов, и Альфонс внутренне скривился, не в силах стерпеть его бесконечное понимание и заботу. Это было нормально и естественно, в отличие от его грязных чувств. Эдвард воспринял жест с рукой как намёк и отодвинулся лишь немного, оставляя младшему необходимое пространство. Ради Альфонса он был готов сделать что угодно. Альфонс вновь разразился рыданиями, и на этот раз их уединённость позволяла ему не сдерживаться. — Ал, Ал… прошу… скажи мне что-нибудь... — голос Эдварда дрогнул, и стало ясно, что такими темпами он и сам скоро заплачет. Он осторожно положил на спину Ала руку в попытке утешить, но тело Альфонса тут же предательски сжалось в приступе обожания, отчего тот сразу почувствовал себя грязным и отпрянул. — Пожалуйста… не трогай меня сейчас… — прошептал он сквозь очередной всхлип. Эд тут же убрал руку. Примерно на минуту в комнате повисла абсолютная тишина, после чего Альфонс перестал обнимать колени и разогнулся, сел практически на край постели и взглянул на Эдварда. Эдвард был заметно напряжён и сидел согнувшись, словно от боли. Лицо он спрятал в ладонях, поставив локти на колени. — Не смотри на меня… — отчаянно прошептал Альфонс, — …просто слушай, х-хорошо? — он заметил, будто Эдвард хотел было глянуть на него, но опять без каких-либо возражений остался на своих коленях и кивнул. Спустя ещё минуту тишины Эдвард лишь снова обессиленно позвал Альфонса по имени. Ал в последний раз шмыгнул и сглотнул, собравшись начать объяснять. — Пока я был в Ксинге… — с трудом проговорил он, — …кое-что… кое-что произошло… Ему следовало подбирать слова осторожнее, ведь стоило ему это сказать, как Эдвард убрал от лица руки и взглянул на Альфонса сияющими яростью золотистыми глазами. Тон его был ледяным, словно стальное лезвие. — Только не говори мне, что кто-то что-то с тобой сделал... я, блять, убью их, — ядовито выплюнул он. Альфонс тут же покачал головой. — Нет-нет, Эдвард, ничего такого не было… никто мне ничего плохого не сделал… я вообще не это имел в виду. Я в порядке, всё было хорошо, но… — он медленно отвёл взгляд от постепенно смягчающегося лица Эдварда, — это касается меня… и… тебя. Повисла оглушительная тишина. — Ал, что я сделал? Если что-то не так, прости, пожалуйста... — Брат, прошу тебя… — Альфонс закрыл глаза, и по его щекам вновь побежали слёзы, — прошу, просто послушай… выслушай меня… Я должен тебе рассказать… иначе это убьёт меня изнутри… — он сам поразился своему пугающе низкому дрожащему голосу. Эдвард замолчал. Альфонс громко всхлипнул и зажал руки между ног, так и не решаясь посмотреть на брата. — Когда я жил в Ксинге, то кое-что понял… о себе, — он приостановился, чтобы убрать упавшие на лицо спутанные пряди чёлки, и вновь крепко зажал руку между колен, — я не понимаю, как это вышло… когда… и почему я стал таким… таким… гадким… — он снова вцепился в свои волосы. Его вновь сильно затрясло и согнуло пополам. — Ал, о чём ты… — наверняка Эдвард ожидал, что Альфонс его и теперь перебьёт. Тот же, больше не в силах выдерживать происходящее, очень тихо, скорее своим коленям, чем Эдварду, (хотя и тот был достаточно близко, чтобы услышать), сквозь рыдания выдал: — Эдвард… я понял… что у меня появились… неправильные… неприличные мысли по отношению… к тебе… — он продолжил плакать, но на сказанном не остановился, — я имею в виду… сексуальные… чувства… — он ощутимо скривился, всё его тело снова сжалось, — они… такие неправильные, и я просто… просто не могу от них избавиться, я пытался не думать об этом… но я не могу, Эд… — и после этого Альфонс долго рыдал, не в состоянии сказать ни слова. Эдвард молчал, и это пугало до невозможности, отчего Альфонс захлёбывался слезами, надеясь выплакаться до обморока и больше не очнуться. Через мгновение на его шею легла рука, которая сначала потрепала его по затылку, а затем сместилась ниже и начала успокаивающе гладить по спине. — Альфонс, взгляни на меня, — уверенно попросил Эдвард. Немного переждав, Альфонс выпрямился сквозь острую боль в груди от рыданий и начал несмело поглядывать в сторону брата. Лицо его было бледным и мокрым от слёз. Эдвард и сам бледнел, но его добрые глаза выражали бесконечное понимание. — Посмотри на меня, пожалуйста, — осторожно попросил он, продолжая вырисовывать успокаивающие круги на спине Альфонса. — Это… тяжело… — Альфонс снова скривился лицом, — когда я смотрю на тебя, у меня появляются… мои мысли, они такие неправильные, Эдвард… — он по-прежнему говорил на грани шёпота. — Взгляни на меня, Альфонс. Ты всю жизнь смотрел на меня, и ничего не изменилось, — с прежней уверенностью произнёс Эдвард. Свою ладонь он медленно перевёл со спины Альфонса и положил ему на плечо, затем скользнул ниже и взял его за руку. Ему больше не пришлось уговаривать, ведь Альфонс тут же заставил себя посмотреть на него. Про себя он гадал, насколько безнадёжно и жалко выглядел. Понимание Эдварда было неподдельным, он хмурился, но пальцы не расслаблял. — Почему… что заставляет тебя переживать такое? У Альфонса живот поджало от бессилия перед собственными мыслями о них с Эдвардом вместе. По ночам подсознание донимало его с особой силой, ведь во сне Альфонс был не в состоянии с ним бороться. В голове появлялись образы того, что он никогда раньше и представить не мог между двумя мужчинами, тем более в отношении собственного брата. Он молча дышал. — Я думаю об этом... — лицо Альфонса исказилось от стыда, и он прикрыл глаза свободной рукой, — и мне снятся сны… про тебя и меня… пошлые сны… — он говорил так тихо, что Эдварду приходилось напряжённо прислушиваться, — но я не хочу… ты мой брат… это неправильно… — последние слова Альфонс проговорил едва слышно и отвернулся, попытавшись также забрать руку из хватки Эдварда, но тот лишь сжал его пальцы сильнее. — Альфонс, посмотри сюда… — в очередной раз попросил Эдвард и терпеливо дождался, чтобы Ал посмотрел на него полным стыда, отчаяния и боли взглядом, — когда это началось, из-за чего? Я ведь не сделал ничего плохого, а? Может быть… я слишком лип к тебе с тех пор, как ты вернул те... — Да нет же, чёрт возьми! — крикнул Альфонс, затем успокоился и снова посмотрел на Эдварда. — Ты не виноват! — шёпотом выдавил он. — Ты — самый лучший и удивительный брат из всех! — он сжал руку Эдварда крепче. — Это всё я… как-то вышло, что я… мои чувства запутались. Я запутался в наших отношениях… и сам не понимал, что это случилось, пока не… — Альфонс затих и опустил взгляд на их переплетённые пальцы. — Пока не… что? — с приятной для Альфонса осторожностью уточнил Эд. — Пока ты не рассказал мне… про вас с Уинри… — тихо признался он, — ...и я вскоре понял, что хочу быть с тобой, ну… в этом смысле… — Альфонса по-прежнему трясло, — и я заболел… с тех пор мне было плохо. Какое-то время Эдвард молчал, глядя в сторону. — Ладно… ладно… — тихо сказал он. Вдруг Эдвард отпустил Альфонса, и тот угрюмо посмотрел на него, но он лишь убрал за уши упавшие на лицо пряди и начал задумчиво перебирать свой хвост. Дрожащими руками. Альфонс тут же заговорил: — Пойми, брат… пожалуйста, пойми… я не потому говорю тебе это всё, что ожидаю… чего-то… в ответ… — Эдвард опять посмотрел на Альфонса, на этот раз сосредоточенно и немного непонятливо, — я не жду ничего от тебя… я просто… — он вздохнул и убрал свои волосы с лица, — ...думаю, я должен был тебе сказать, я больше не могу скрывать это. Иначе я просто сойду с ума… Понимаю, что это эгоистично с моей стороны… — Нет, не эгоистично… я даже рад, что ты рассказал мне, — заверил Эдвард, задумчиво и хмуро глядя на пол. — Прости… — тихо сказал Альфонс, вытирая с лица слёзы и пряча взгляд. После некоторой тишины он услышал, как Эдвард вздохнул и посмотрел в его сторону. Оставалось только гадать, что будет дальше. — Эдвард? — Альфонс окинул взглядом очерченный профиль брата. Эд взглянул на него. Они сидели друг напротив друга, и Альфонсу от этой близости было легче. Эдвард был рядом, их колени соприкасались, как вдруг он взял Альфонса за руки и начал говорить, глядя прямо ему в глаза: — Чтобы ты знал… это ничего не меняет, — серьёзно признался он. Альфонс моргнул ещё мокрыми ресницами и нахмурился. — Ладно… — ответил он тихо и осторожно. — Ты — мой брат, и никто… никто… — уточнил Эдвард, — не значит для меня больше, чем ты. Никто тебя не заменит. Даже Уинри, — твёрдо проговорил он, затем снова вздохнул и покачал головой, — и насчёт твоих чувств… я не знаю… чем и как могу помочь... — Эд, тебе не нужно ничего дела… — Альфонс не смог договорить, теперь была очередь Эдварда прервать его. — Мне нужно какое-то время всё обдумать. Может быть, мы найдём причину и сможем помочь тебе пережить это… — Альфонс медленно кивнул, хотя глубоко внутри себя отчётливо понимал, что его зависимость, занозой засевшая внутри, уже вряд ли исчезнет, но всё же кивнул. Затем Эдвард вскинул бровь и со вздохом сказал: — Но даже если не получится, я всё равно не перестану тебя любить, это никогда не изменится, Ал, никогда. Всё будет так, как было, я не хочу, чтобы ты начал отдаляться, отталкивать меня от себя. Только не это, пожалуйста. Я мог принять твоё решение жить самостоятельно, потому что знал, что ты останешься рядом, и я всегда смогу дотянуться до тебя… но это… если ты начнёшь прятаться от меня из-за этого, то я не знаю, получится ли у меня вернуть тебя на этот раз, — он сглотнул и сжал челюсти, борясь с подступившими слезами, — если я потеряю тебя снова, то не переживу, Ал… — Эдвард смотрел открыто, с любовью и участием в янтарных глазах. Альфонсу стоило догадаться, что Эдвард никогда и ни за что его не бросит. Он горько ухмыльнулся, не совсем веря в то, что всё могло стать прежним. В конце концов, его чувства никуда не исчезали, и он продолжал страдать… из-за Уинри. Даже при том, что он не позволял себе заходить слишком далеко в мечтах об Эдварде, он всё ещё не хотел, чтобы тот был с ней… или хоть с кем вообще. Его мысли были эгоистичными и запутанными. Альфонса замутило, он отнял одну из рук у Эдварда и схватился за живот. — Альфонс, ты чего? — Эдвард наклонился над ним, пытаясь всмотреться в его лицо. — Скажи мне, не держи в себе. Ты говорил, что болеешь от этого всего, но что не так сейчас? — с подбадриванием в голосе поинтересовался он. Альфонс лишь кивнул и решил сказать прямо, скрывать не было смысла. — Мне просто больно… вот и всё, — тихо признался он, — но я понимаю, что тебе надо жить дальше, ведь ты любишь Уинри… — Альфонс отвернулся и лёг на кровать со своей стороны, сжимаясь в комок и борясь с тошнотой, хоть его не рвало, а лишь мучили болезненные спазмы. Он почувствовал, как Эдвард встал с постели, отчего матрас выпрямился. Через мгновение Альфонс открыл глаза и увидел, что Эдвард встал возле кровати на колени. И хотя лица находились не совсем близко, Альфонс ощутил, как болезненный спазм на мгновение сменился приятным приливом волнения, который тут же перешёл в напряжение от неприязни к самому себе. — Оставлю тебя отдыхать… — тихо сказал Эдвард и посмотрел на Альфонса так, будто не он только что признался ему в своих грязных чувствах, — ...я постараюсь не делать тебе больно, Ал, — добавил он ещё осторожнее, и Альфонс на автомате кивнул, пока они смотрели друг другу в глаза. Эдвард кивнул в ответ и нежно улыбнулся, и Альфонс не знал, радоваться или грустить. — Завтра мы поговорим ещё, если захочешь, Ал. Утром можешь не спускаться, если не будет настроения, я сам принесу тебе завтрак, потому что тебе надо кушать… — сказал Эдвард привычным тоном старшего брата, на что Альфонс лишь ещё раз кивнул и шмыгнул. — Спокойной ночи… — Эдвард хотел склониться ниже, но вдруг осёкся и понял, что не стоит. Он неуверенно взглянул на Альфонса, — наверное, лучше этого не делать… Я не хочу, эм... смущать тебя... — на его щеках играл лёгкий румянец. У Альфонса волнительно скрутило живот, как только он представил, что мог тут же притянуть Эдварда к себе и поцеловать. Вместо этого он упал лицом в подушку и вновь свернулся на кровати. Эдвард мягко потрепал его по голове, ещё раз пожелал спокойной ночи и неуверенно прошагал по деревянному полу из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Эдвард ушёл. Альфонс зарыдал с новой силой.