Лепестки опавшей сакуры

      Дождь крупными холодными каплями стучал по глиняной черепице, слепленной наспех, положенной неровно, так, что во многих частях лачуги протекала крыша. С потолка то и дело начинала литься вода. Иногда казалось, что, если выйти из дома на улицу, то ничего не изменится: там было так же холодно и сыро. Однако, выходить никто не спешил, ютясь по углам и пережидая такое неприятное явление природы, как дождь.       Голубые глаза меланхолично, почти безжизненно, наблюдали за тяжёлыми синими тучами, что принесли в деревню ливень. Взгляд то и дело блуждал по небу, но ни за что не цеплялся. Иногда небо освещала гроза, и тогда в яркой радужке проскальзывал красивый сине-белый блик.       Тонкая рука осторожно коснулась текущей с крыши холодной струи. Вода казалась кристально чистой, и обладателю голубых глаз это понравилось. Пальцы обдало приятной прохладой, смывая грязь с белоснежной, почти фарфоровой кожи. Такая здесь была большой редкостью, но никак не ценилась. Напротив, её считали признаком болезненности, а потому старались обходить таких людей стороной. В основном люди в этом поселении могли похвастаться смуглой кожей с большим количеством мозолей от постоянной тяжёлой работы.       Молодой парень двадцати двух лет отличался от остальных жителей своей хрупкостью и бледностью. На фоне остальных он казался приведением, и, чтобы так сильно не выделяться, старался не смывать с себя пыль от работы до конца дня. Правда, это и не всегда выходило.       Рабам не всегда удавалось смыть с себя пот и грязь. Такова их участь.       Много лет назад этот мир перешёл в руки «особой» аристократии, что обладала потрясающими способностями. Поначалу они трудились на благо народа, но после всё скатилось к рабству и тирании. Их способности стали самым страшным кошмаром для людей.       «Нулевые» работали как проклятые. Некоторые умирали прямо на своих рабочих местах, и никто не мог ничем помочь. Даже похоронить их не удавалось должным образом. Тела сразу же утаскивали прочь солдаты. Где и как их закапывали, никто не знал. Просто всем было понятно, что после смерти их ждёт то же самое.       Пожалуй, в этом мире было лишь одно спасение для раба: стать слугой одного из аристократов. Изредка те приезжали в подобные места, чтобы найти себе своего личного раба. Работа, которую он мог выполнять, была самой разнообразной: от уборки дома, ведения хозяйства до становления дворецким. На самом деле, что происходило с ними в огромных особняках господ, никто не знал. Может, их убивали, перепродавали или отдавали в сексуальное рабство… Впрочем, как бы то ни было, это был единственный способ выбраться прочь из подобных поселений. Однако в своём выборе господа были весьма привередливы. Бывало и такое, что никого не забирали.       Голубые глаза вновь устремили взгляд на небо. Дождь прекращался. А значит вновь наступало время работать. В этой лачуге становилось невыносимо жарко. Здесь слишком много людей.       Послышались громкие голоса. Рабы, которых часто называли «нулевыми», «безропотными», «мусором» и прочими нелестными эпитетами, вновь выходили на работу, переговаривались и с какой-то мазохистской улыбкой готовились нести своё бремя.       Он не улыбался. Давно не улыбался. Он разучился это делать. Его безумно красивые глаза цвета небесной лазури, такие чистые и светлые, давно утратили жизненный блеск. Казалось, что в этом мире его едва можно чем-то удивить или заставить рассмеяться. Для него само слово «смех» было чужеродным. Он не знал, что это такое. К тому же, люди постоянно его избегали, принимая за больного из-за его хрупкости и худобы. Какая уж тут радость жизни, когда с тобой даже рядом стоять не хотят.       Грязь под ногами неприятно чвакала. Впрочем, на это было крайне наплевать. Молодой человек медленно шагал к руднику, где и пребывал до дождя. К сожалению, во время него продолжать там работу практически невозможно. У входа обнаружилась всё та же кирка, с которой он всегда работал, а несколько рабов уже вовсю колотили стены, добывая полезную для аристократии руду.       Он работал довольно усердно, но всегда молчал. Никто никогда не слышал, как он разговаривает, но по деревне ходили слухи, что когда-то этот мальчик прекрасно пел. Голос у него хрустальным колокольчиком звенел и переливался всеми возможными оттенками. Слушать его было одним удовольствием… но то были всего лишь слухи. За многие годы работы его голоса никто и никогда не слышал. Даже банальных слов благодарности, приветствия или извинения. Поэтому все сошлись к тому, что он немой. Кто знает, может, этот парень потерял голос?       — Эй, рыжий! Чуя! — слышится громкий оклик.       Парень едва не выронил из рук кирку прямо себе на ногу, вовремя спохватился и удержал её. Окликнувшим его оказался сын такого же шахтёра, как и он сам — Энджи. Юноша грубоватый и не особо красивый, зато высокомерия ему не занимать. Такое для раба непростительно.       Чуя, а именно так звали хрупкого «нулевого», безразлично поднял взгляд. Энджи уже направлялся к нему, размахивая в воздухе большой и грязной тряпкой, к тому же рваной в некоторых местах. Но, видимо, её состояние едва беспокоило молодого человека, поэтому он невозмутимо вытер ею лицо и остановился прямо напротив рыжеволосого. Правда, таковым назвать его было весьма проблематично. Сейчас его волосы из-за рудниковой пыли стали точно не рыжими. Им давно не удавалось увидеть воду.       — Чу-уя, — продолжал докапываться парень, кружа вокруг безмолвного раба.       Тот лишь повёл плечом, словно спрашивая, мол, что? Довольный реакцией, Энджи приземлился рядом на большой камень и широко улыбнулся, заглядывая в стеклянные глаза молодого человека.       — Слушай, Чуя, а откуда ты взялся? Тебя ведь мелким привезли в деревню. А где ты родился?       Рыжеволосый пожал плечами, продолжая безмолвно ковырять стену. Энджи счёл это за ответ «Не знаю» и принялся рассматривать своды рудника.       — Понятно. А мне вот вдруг интересно стало. Ты такой странный, — он вновь усмехнулся, покачивая тряпкой в разные стороны, — маленький такой, хрупкий, бледный как смерть, да ещё и рыжий. И глазищи на половину лица. Ты кто вообще такой? Двенадцать лет с нами живёшь, но ничего не говоришь о себе.       Чуя едва сдержался, чтобы не фыркнуть.       — Ты ведь молчишь постоянно, — Энджи вздохнул. — Было бы интересно услышать твой голос. Или ты немой? Скажи же, Чуя!       «Вот пристал, — безразлично подумал рыжеволосый, продолжая ковырять породу. — Даже если и так, то что? Говорить лично с тобой у меня нет никакого желания. И если с твоей матушкой действительно было бы о чём поговорить, то с тобой — точно нет, непроходимый тупица».       С детства Чуя отличался живым умом. Он был далеко не глупым ребёнком. Но в этом поселении подобного бы не оценили. А потому он затолкал свой ум куда подальше и притворился таким же недалёким, как и все остальные. Наверное, это было самым удачным решением для него.       — Энджи! — грозный оклик отца юноши заставил того вздрогнуть и вскочить. — Отойди от него! Иди работать, трутень! Кормишь тебя, кормишь, а ты даже помощью не отвечаешь!       — Ну, па… — протянул тот, недовольно хмурясь. — Я работаю. Просто решил немного поболтать с рыжим Чуей.       — С немым? Ты совсем рехнулся, идиот? — отец без зазрения совести швырнул в сына небольшой камушек, который угодил тому прямо в лоб.       Послышался вой обиженного сынка, а люди в шахте разразились хохотом. Не смеялся разве что только сам Чуя, продолжая всё так же методично делать свою работу. До семейных разборок ему не было никакого интереса.       В шахту заползли последние лучи солнца. Они находились совсем близко к поверхности, а потому сюда в последние минуты дня заглядывало солнце. Правда, совсем ненадолго, но это служило неким сигналом, что можно расходиться по домам. Пожалуй, только шахтёрам, что работали на этих проклятых рудниках, позволялось подобное. Люди, работающие на земле, работали до поздней ночи, падали на свои лежаки замертво, не имея возможности пошевелиться.       Чуя устал. Он едва передвигал ноги к концу дня, а потому без промедления двинулся в сторону своей лачуги, где ютились ещё по меньшей мере человек десять. Вся насквозь гнилая и холодная, она служила ему домом, где юноша мог спать и есть. Еду сюда доставляли охранники. Она, как правило, состояла из какой-то грубой каши и воды. В целом, чтобы прожить, этого хватало, но было всё же недостаточно, поэтому рабы больше напоминали скелеты, чем нормальных людей. Рыжеволосому не повезло вдвойне. Он и так был довольно худым, а с таким образом жизни особо-то и не поправишься.       Лачуга встретила его прохладой и очередной кашей на столе. Он без промедления прикончил предназначенную ему порцию и устало шлёпнулся на лежак. Практически сразу его обуяла дремота, он провалился в глубокий, но довольно нервный сон. Ему снилась какая-то чёрно-белая ерунда и чьи-то довольно изящные руки с длинными пальцами. Такими красивыми, что на них хотелось смотреть вечно. Вот только сон вечно длиться не может.       Судя по вставшему над горизонтом солнцу, время было около шести утра. Чую разбудили грубыми толчками и возгласами, которые, поначалу, разобрать было весьма проблематично.       — Вставай же, чёртов цыплёнок! — верещала над ухом местная злыдень Мора, расталкивая рыжеволосого. — Вставай! Не слышишь? Господа едут! Господа едут в деревню! Было приказано всех собрать!       — Матушка! — а вот и всё тот же Энджи появился рядом, пока молодой парень протирал глаза спросонья. — Правду говорят, что этот господин безумно богат и властен?       — Верно!       — И что у него такой штат слуг, что даже сосчитать сложно?       — И это тоже верно.       — А ещё говорят, что он очень красив. Их клан считается самым влиятельным в нашей стране. О, я бы хотел попасть к нему в качестве слуги!       — Все хотят! Такое надо заслужить. Я была бы очень рада, если бы тебе удалось туда попасть. Но, боюсь, господин даже не обратит на нас внимания, — Мора вздохнула и вновь толкнула Чую, мол, поторапливайся, а то худо будет. Впрочем, они покинули лачугу раньше самого рыжеволосого, который, не до конца проснувшись, поплёлся на главную улицу. Туда, где уже собралась вся деревня, дожидаясь приезда господина.       Он не заставил себя долго ждать. Его карета, такая большая и красивая, остановилась прямо перед толпой. Люди замерли в ожидании. Послышались тихие шепотки.       Первым из кареты появился слуга. Окинув толпу взглядом, он развернулся к двери кареты и открыл её шире, позволяя своему господину выйти наружу.       Чуя бы не обратил на всю эту шумиху внимания, да и до самого господина ему было как до огарка свечи, ведь самому ему едва ли что-то светило, но возбуждённый говор людей заставил поднять глаза на прибывшего. И застыть в удивлении.       А ведь не врали. Он был действительно очень красив: высокий, статный, гордый, с прямым холодным взглядом. Господин словно смотрел на всех свысока, показывая, кто здесь хозяин. Одет с иголочки, в красивый костюм, напоминающий графский мундир, скроенный строго, но со вкусом. На голове его покоилась шляпа-цилиндр, а в руках, облачённых в белые перчатки, находилась изящная трость с навершием в виде когтистой лапы. И только по этой лапе можно было понять, какому клану принадлежит этот молодой господин.       — Это же граф клана Мори — самой влиятельной аристократической семьи этой страны, — услышал Чуя, всё ещё не сводя взгляда с аристократа, что сейчас с таким интересом рассматривал толпу. Видимо, к выбору своих слуг он подходил с особой тщательностью.       Парнишка, дворецкий, стоявший рядом, устало вздохнул. Судя по взгляду господина, никого они отсюда сегодня не заберут. Печально. А ведь ехали так долго. Да и сам аристократ как-то недовольно стучал пальцем по навершию трости. Что ж, придётся возвращаться домой ни с чем.       — Господин, — зашептал он молодому аристократу, отвернувшись от толпы. — Я думаю, здесь вы не найдёте себе слуги. Может, нам стоит уехать?       Чуя конечно же не слышал, о чём сказал слуга, и ответил ли ему что-то господин. Он просто пялился себе под ноги. Разглядывать красивое лицо графа ему не очень хотелось. К тому же, сейчас придётся возвращаться в шахту. И если кому-то повезёт, то зависть проползёт по всему поселению. Только и будет слышно, что об этом графе и уехавшем из деревни человеке.       Граф уже развернулся вновь к карете, как кто-то безжалостно толкнул рыжеволосого прямо в спину. Не ожидавший подобного, он не удержал равновесия и свалился прямо вперёд толпы, больно ударяясь руками и коленями о землю. За ночь от прошедшего дождя не осталось и следа. Захотелось дать этому ублюдку, что толкнул его, по почкам, но пока Чуя даже не нашёл в себе сил подняться. Стало безумно стыдно, а по толпе прокатился раскат громкого хохота. Люди потешались над ним. Впервые так открыто.       Молодой господин остановился и обернулся на шум. Лицо его приняло сначала заинтересованное выражение, а затем сменилось недовольством и даже неким возмущением. Не слушая возражений своего слуги, он мягко ступил на землю, спускаясь со ступеньки, и, едва касаясь тростью земли, прошёл вперёд, к пытающемуся подняться рабу. Толпа моментально смолкла. Они впервые видели, как господин самолично подходит к человеку и опускается рядом на корточки.       Удивлённый Чуя застыл, когда его лицо мягко приподняли вверх за подбородок, заставляя взглянуть на графа. А вблизи он казался ещё красивее, чем тогда, когда стоял рядом с каретой. Господин действительно был аристократом. Всё в его внешности буквально кричало об этом.       — Какие красивые глаза, — неожиданно произнёс молодой человек, растягивая губы в кривоватой улыбке.       Голос у него оказался очень приятным, чистым, бархатным баритоном. Он говорил так, что заслушаться было можно.       — Как тебя зовут?       — Он немой, — послышался тихий голос одного старика из толпы. — Его зовут Чуя, мой господин.       Молодой аристократ вновь улыбнулся, чуть склонив голову вбок. Вид у него был довольно приятный, но во взгляде сквозил холод. Однако Чуя никак не мог отвести от его лица взгляда.       — Ты поедешь со мной, Чуя, — произнёс он.       И это имя никогда не звучало так прекрасно, как прозвучало сейчас. Рыжеволосый словно впервые его услышал. И оно ему даже понравилось.       Господин поднялся, выпрямляясь в полный рост, а в следующий момент Чую подхватили под руки, помогая подняться и заталкивая в повозку, что следовала за каретой графа. Наверное, не могли они позволить такому грязному рабу ехать в одной повозке с господином.       Чуя едва что-то соображал. Кажется, его забирают прочь из этого места. Это казалось чем-то совершенно непостижимым. Необъяснимым. Удивительным. Однако, особой радости не приносило. Всё это казалось очередным сном. И ничем более.       Обняв колени, «нулевой» прижался к ним щекой и вздохнул. Неизвестность не пугала, но и не вдохновляла. Он надеялся только на то, что его не вышвырнут прочь.