Формулы

Спустя две недели они заканчивают испытания на мышах. Убирают иглы, синтезы, колбы, беспорядок на столах и почти что разгребают бардак в раковине. Понимают, что исследование почти закончено и переходит в совершенно новую, другую стадию. Апрель дышит теплым ветром и почти расцветающими деревьями — платаны за окном вот-вот распустят листья. Они заканчивают работу с удивлением — со странным, тревожным удивлением понимают, что не знают, на ком можно испытать вещество. Мидж ни за что не откажется от Уилла, даже если он сломает все конечности на свете, ситуация Оливера и Грейс весьма непростая и хитрая, и Котли не уверен, что все сразу же сработает как нужно, а Бел… Про Бел и Котли почти никто не знает. Они тревожатся, но Котли сохраняет чудесное спокойствие — у него всегда есть козырь в рукаве. Поэтому одним вечером — таким теплым, словно апрель уступает место маю, он приводит в лабораторию Ребекку — изящную, строгую Ребекку, которая смотрится немного странно среди лабораторного оборудования в классическом, хорошо сшитом брючном костюме — летящая розовая блузка выглядывает из-под красивого пиджака. Котли разворачивается ко всем и громко говорит: — Коллеги, моя дорогая сестра согласилась быть нашим первым пациентом. Ребекка расслабленно облокачивается на один из столов и перехватывает его речь: — Меня зовут Ребекка, — она оценивающе смотрит на каждого — на Оливера, что прячется в расчетах по эксперименту, на скучающую Мидж, на Грейс, что смотрит на Ребекку испытующе, прямо, и только потом останавливается на Бел, которой очень хочется спрятать взгляд, но убежать некуда. Котли говорит излишне довольно — предвкушает первый эксперимент и чувствует, как у него потеют ладони от тревоги за сестру, за предположение, за судьбу исследования, о котором он думал столько лет. — Ребекка, Грейс объяснит тебе процедуру. Грейс вежливо кивает: — Мисс Котли, мы введем вам вещество подкожно вот таким шприцом в плечо, — она показывает ей ампулу — она светится в лучах солнца, и достает запакованный шприц на пять. — Будет не больно, но возможно, вы почувствуете небольшое жжение. Надпись на вашей ладони должна исчезнуть в течение двенадцати часов. — Это по нашим расчетам, но может быть быстрее, — дополняет Котли и смотрит на Ребекку. Она твердо кивает ему: — Знаете, развода иногда недостаточно, — они неловко смеются, пытаются хоть как-то разрядить обстановку, и она говорит, показывая всем надпись на ее ладони: «Что, если дом мне, а счета — тебе?» — Пришлось заблокировать все его номера, но он так и не поймет, для кого в законе было написано четко и ясно: пятьдесят на пятьдесят. Теодор набирает вещество из ампулы в шприц — внимательно, аккуратно выпускает из него воздух и передает его Грейс. Грейс берет шприц и тихо говорит ему: — Ловко обращаетесь со шприцом. Котли хмыкает: — Все-то ты подмечаешь, Грейс, — она думает, что он прав, и аккуратно протирает спиртовой салфеткой плечо Ребекки. Родинки на ее плече почти что выцветшие, светлые — Грейс быстро, точно ставит укол. Вещество вводится медленно, неторопливо, и у Грейс почти не дрожат руки, когда она вытаскивает иглу и закрывает место укола пластырем. Они молчат так громко, что слышно, как Ребекка морщится и сжимает руку — слышно, как работает дистиллятор и сушильный шкаф, и все это сливается в волнующий, торжественный гимн их работе, что оживает прямо перед ними. Грейс тихо выдыхает, опускает шприц на поддон и улыбается. Смотрит на Оливера и думает, верит — изо всех сил и всем сердцем, что они будут следующими. Он смотрит на нее в ответ и едва заметно твердо кивает. Мидж хитро берет ситуацию в свои руки, когда чувствует, насколько все уходят в себя — встает со своего места и нарочито громко спрашивает: — Кто-нибудь хочет кофе? Пойдемте в холл, найдем что-нибудь в автомате. Все лениво подхватывают ее предложение и выходят из лаборатории — медленно, едва волочат ноги. Странно снова что-то делать дальше, когда такой важный этап позади. Бел остается на своем месте. — Я останусь с мисс Котли, ладно? Котли смотрит на нее пару секунд и закрывает за собой дверь. Ребекка поправляет рукав блузки и спрашивает как будто между делом, приподнимает тонкую точеную бровь: — Значит, ты его студентка? Бел прикрывает глаза, вспоминая ужасно неловкие дни в больнице, и заламывает руки — сдерживается, чтобы не хрустеть пальцами, и отвечает ей: — Я не знала об этом тогда, — думает, что нет ничего лучше правды, а потом спрашивает — испуганно, как будто понимает, к чему Ребекка клонит. — Так видно? Она иронично смеется, говорит ей почти ласково, так, словно объясняет давно известную вещь: — Видно только тем, кто уже встретил своего соулмейта. Этого не понять, пока сам не почувствуешь. Бел кивает, чуть опускает напряженные плечи и рассматривает свои руки, скользит взглядом по ее рукам — ухоженным и изящным, а потом спрашивает: — Почему вы расходитесь? Ребекка застегивает пуговицу пиджака и склоняет голову набок: — Надеюсь, что ты никогда не поймешь, — чувствует зуд на ладони и мельком смотрит туда — после первого предложения появляется веское, уверенное: «Это будет справедливо!» Ребекка горько хмыкает и возвращается к Бел: — Ты очень хорошенькая, Тео повезло. Но с ним сложно. — С любым сложно, если… любишь, — отвечает ей Бел и сама пугается — замирает, словно сказала то, что никто не должен был услышать. Но все услышали и теперь колбочки и склянки на полках бесконечных шкафов звенят в такт ее тревожному сердцу. Ребекка смотрит на нее так, словно Бел сдает экзамен на отлично и тут же проваливается на легком вопросе — приподнимает голову и что-то в ее взгляде безвозвратно меняется. Ей хочется что-то сказать, но все возвращаются в лабораторию. Котли сразу же замечает странное выражение на лице сестры и спрашивает: — Ребекка? Она встает со своего места и подходит к нему — уверенно, быстро. Туфли на небольшом каблуке очень идут ей: — Составь мне компанию, братец, — Ребекка забирает из его рук стаканчик с эспрессо и выходит из лаборатории, а Котли следует за ней. Они останавливаются у выхода из здания, и она сразу же достает сигареты — с кофе она расправилась еще по пути к выходу. Медленно спускается по лестнице вниз, замирая на середине. Вечер теплый и чуточку горький — оседает пеплом на кончиках ее пальцев. Щелкает зажигалкой, ловко поджигает тонкую сигарету со вкусом вишни и прячет уставшее солнце за завесой дыма. Котли останавливается рядом с ней. — Когда в следующий раз собираешься в больницу? — складывает руки на груди, потому что так удобнее, и испытующе смотрит на брата. Он прячет ладони в карманы халата. Недолго молчит, прежде чем отвечает ей: — Не знаю, Бекки. Пока на это нет времени. Ребекка сбрасывает пепел с сигареты и продолжает: — Ее фамилия кажется смутно знакомой. Тебе так не кажется? Котли понимает, к чему она ведет, и напряженно соглашается: — Кажется. Они молчат. Ребекка дожидается, пока сигарета догорит до фильтра и согреет ее пальцы, и говорит ему искренне: — Я очень тобой горжусь, Теодор, — касается его плеча, чтобы почувствовать, что он все еще с ней и продолжает. — Но, прошу тебя, не умри. Она тушит сигарету носком туфли — закат медленно, лениво гаснет в объятиях серых облаков. Они стоят в сумерках, и Ребекка мельком смотрит на свою ладонь, прежде чем говорит ему — едва слышно, так, словно не верит, словно все это — душный, дымный сон: — Все исчезло. В городе рыжим загораются фонари. Она смотрит на идеально чистую ладонь и не сдерживает себя: — Иди к черту, Алекс, со своей справедливостью!