Формулы

Один слух распространяется быстрее другого. Новость, что доктор Котли и Бел Бьюкейтер соулмейты, проскальзывает вместе со сквозняком в аудитории, стучится в двери лабораторий и раздается вместе с салатом в кафетерии — к концу дня Котли раздраженно понимает, что не может ни работать, ни читать лекции. Студенты смотрят на него как на привидение или, того хуже, ископаемое. Он возвращается в лабораторию, где уже прячется Бел — день на исходе, и солнце янтарными волнами стекает по белым стенам. Они говорят с Грейс. Обсуждают что-то свое, прежде чем Бел виновато смотрит на него и в тысячный раз за день извиняется перед ним. Котли кивает головой из стороны в сторону и хочет ей что-то ответить, но слышит аккуратный, вежливый, почти что неслышный стук в дверь. Они замолкают, и стук повторяется. Дверь тихонько приоткрывает Адам — тревожный, немного грустный, но отчего-то решительный. Он хочет сделать шаг вперед, но Котли останавливает его на пороге. Смотрит жестко — говорит ему твердо, предупреждающе, и не пускает дальше: — Мистер Гринкевич. Адам остается в проходе: — Доктор Котли… — он смотрит на него, но краем глаза ищет Бел. — Я хотел извиниться. Котли насмехается над ним, приподнимает брови, смотрит с наигранным интересом: — Правда? Адам все еще не прячет взгляд и делает шаг вперед. Дверь за ним закрывается с легким хлопком. — Это я написал донос. — Я это понял, — лениво отвечает Котли и хочет уже вернуться к своим делам, мельком смотрит на Бел, что очень сильно сжимает руку сестры. Адам не уходит — продолжает, медленнее и вдумчивее, искреннее: — И это правда была моя вина, что виварий затопили. Мне очень жаль, что я сделал все это, — отбрасывает непослушную прядь волос, что падает ему на лоб. — Но я не знал… не знал, что вы с Бел родственные души. Его реплики рассыпаются в прозрачной тишине. Он не встречает ни одобрения, ни осуждения — не видит ничего, кроме Бел, что прячет взгляд от него. Адам выдыхает — как-то неловко, но с облегчением, и разворачивается: — Я пойду, наверно. — Гринкевич, — Котли коротко его окликает. Он оглядывается, встречается взглядом с Котли и читает там серьезное, честное уважение: — Вы всегда можете обратиться ко мне за рекомендательным письмом. Адам с удивлением, но большой благодарностью отвечает, с волнением перехватывает лямку своего рюкзака: — Спасибо, доктор Котли. И смотрите внимательнее за мышью Би, он постоянно сбегает из клетки. Когда за ним закрывается дверь, Бел срывается со своего места и догоняет его. Они исчезают в коридоре и в лаборатории остаются только Грейс и Котли. Теодор вдруг решает, что работа — единственное, что сейчас может отвлечь его, и берется раскапывать растворы по маленьким зеленым пробиркам. Открывает растворитель, надевает на дозатор носик и набирает нужное количество — старается работать так же, как и всегда, но рука отказывается его слушаться. Указательный палец не хочет нажимать на кнопку, а когда это получается — он не чувствует разницы между первым и вторым нажатием. — Что вам сказал доктор Уилкс? — спрашивает Грейс, перехватывая у него из рук дозатор. Котли не противится — отдает его ей, но остается рядом. Старается размять руку, сжимает пальцы, но это дается ему с таким трудом, словно он никогда не сжимал кулаки. Грейс все еще смотрит на него — пытливо, внимательно, так, что он сдается и опускает руку. — Около пяти процентов пациентов с такими поражениями выживает. Если она и удивляется или пугается, то ничего не показывает. Заканчивает с первым растворителем — сбрасывает носик, закрывает склянку и поворачивается к нему: — Бел достанет вас из-под земли, если вы не войдете в эти пять процентов. Котли ничего не говорит ей — они оба знают, что Бел ничего не знает, и ему хочется, чтобы так и оставалось. Грейс надевает на дозатор следующий носик и открывает следующую склянку. Изобутиловый спирт пахнет гуашью — синей, густой и яркой. Котли смотрит, как она легко справляется с дозатором, и вдруг спрашивает: — Ты уже решила, какую ординатуру будешь проходить? — Да, буду подавать документы на неонатологию, — мягко отвечает она и заканчивает, захлопывает все крышечки на пробирках — они тихо забавно щелкают. — Это чудесно, Грейс. Она возвращает дозатор на подставку и говорит ему — честно и прямо, так, как дышит: — Чудесно делать то, что любишь. И любить. *** Бел садится на ступени лестницы, смотрит на него снизу вверх и ждет, пока он что-то ей скажет, но Адам молчит, как будто не знает, с чего начать. Она похлопывает ладонью по ступени, зовет его к себе и ждет, пока он сядет рядом. На лестнице пусто. Последняя пара закончилась около получаса назад, и студенты разбежались кто куда. Теперь здесь остались только весенние нежные солнечные лучи и их две тени — длинные, острые, четкие. — Бел, я бы хотел извиниться перед тобой, — начинает Адам, и Бел видит, как у него подрагивают руки. Она перебивает его и отвечает: — Думаю, что мне тоже нужно это сделать. Они молчат еще немного, и он смеется тихо, несмело, так, словно вспомнил хорошую шутку. Говорит Бел, что смотрит на него с непониманием: — Знаешь, я написал своему соулмейту, — и показывает свою ладонь, где двумя разными почерками остаются номера телефонов. Его — округлый, раздобревший, и ее — волнистый и быстрый. Бел ведет пальцем по его номеру и спрашивает с такой радостью, будто только что узнала, что получила место в аспирантуре Оксфорда. — Правда? Кто она? Адам смущенно улыбается ей: — Ее зовут Роуз, она живет в Париже. Бел восторженно качает головой из стороны в сторону: — В Париже! Ого! — смеется она и обнимает его впервые после такого долгого перерыва, и их объятия кажутся ей возвращением домой после ужасного изматывающего пути. — Я хочу съездить к ней на каникулах, — продолжает он и Бел кивает ему. Кивает сотню раз, поддерживая всем сердцем: — Адам… Это хорошо. Это правда — очень хорошо. Она кладет голову ему на плечо и крепко держит за руку — так, как держала когда-то давно, и думает, что все когда-то точно будет хорошо. *** Они возвращаются в квартиру Котли — в его почтовом ящике полно писем, и Бел вытаскивает из него все, пока он открывает дверь. Перебирает конверты — счета, рассылки, подписка на «Nature», и останавливается. Конверт кажется ей смутно знакомым, и она спрашивает его: — От кого письмо? — отдавая ему простой белый конверт из хорошей плотной бумаги. Котли хмурится, как-то странно смотрит на него, но не спешит открывать — забирает его из ее рук и целует Бел в висок: — Просто приглашение на очередную конференцию. Они проходят на кухню — по темной сумрачной синей квартире они крадутся на теплую, уютную кухню, где все, что осталось с завтрака — две недопитые чашки кофе. Он ставит сумку с продуктами на стол и включает свет — деликатный, холодный, не режущий глаз. Бел с сомнением достает из пакета спаржу и замечает: — Знаешь, я ужасно готовлю, — так, словно это страшнее, чем не уметь делать хроматографию. — Тогда тебе повезло, Бел, — он забирает спаржу из ее рук. — Я приготовлю нам что-нибудь. Они долго ужинают — это большое удовольствие, впервые за столько времени есть не спеша, не смотреть на время и следовать только блюдо за блюдом, останавливаться на десерте столько времени, сколько захочется. А после работают — в такой уютной тишине, что она кажется вечностью. Котли закрывает документ с недописанной статьей и чуть ли не силой забирает у Бел ноутбук — они так устали, что едва добираются до кровати. Бел теряется в очень мягком, но таком легком одеяле и говорит Котли: — Тео, я хотела как лучше, — возвращается она к тому, что случилось днем, и он притягивает ее к себе сильнее — обнимает так, будто она вот-вот исчезнет. — Я знаю, Бел, — как будто знает, что сможет повернуть все в свою пользу. — Давай спать. Но Котли не спится. Он пробирается в свой кабинет, двигается так тихо, чтобы не потревожить сон уставшей Бел, и включает маленький светильник. Письмо лежит на столе белым страшным призраком — молчит, смотрит на него с укором. Котли быстро вскрывает его — хочет разобраться поскорее, и пробегается глазами по ровным, таким знакомым строчкам — почерк, что сотню раз ставил подпись под отказом. Сообщение такое короткое, но его хватает, чтобы перевернуть его мир: «Спасибо за Грейс».