как въедливые духи

Ллойд снова угловато хмыкает, стягивая по привычке фирменную бабочку «братства-из-лиги-плюща», закатывает отглаженные рукава выходной рубашки повыше и устало так качает рыжей-рыжей своей головой, «опять ты пришла нашпигованной» — Скарлетт виновато утирает рукавом разорванную губу. Это, должно быть, у них ритуал, выведенная по коже йодом константа, что Маккол приползает к нему после очередной вылазки ободранная вся, шипящая от любого прикосновения; она криво улыбается, шутя, мол, лучше я поспасаю в подворотнях волчат, чем сдам очередную лабораторку по биофизике; она себя не жалеет. А Ллойд привык: встречать ее ночами у порога, открывать дверь, впуская внутрь, отчитывать, ты ведь себя доведёшь, но Скарлетт Маккол все же его альфа — истинная, урожденная с силой непокорной в кровотоке, жертвенная, где лучше они, чем я, и ей всегда чертовски мало четырёх несущих стен: — Ну разве я многого хочу? — спрашивает она, пока Мартин выверенным временем движением достаёт аптечку; он по привычке уже берет перекись и вату, из отдельной коробочки толчёную календулу с тысячелистником — все готово заранее: — Просто хочу, чтоб война прекратилась. Я хочу мира. Хочу, чтоб наших не перебивали наповал, чтоб наши дети не боялись выходить на улицу. Ллойд, я ведь просто хочу, чтобы Кира смогла вернуться домой, не опасаясь засады и серебряных пуль, чтобы Лиам окончил школу, Хейлы отстроили дом, а Стайлз разорвала связь с Неметоном. Этого разве много? Ллойд пожимает плечами, присаживаясь перед ней на колени, и старается держаться спокойно, не сильно дергаться, когда Скарлетт произносит имя девочки-друида — вообще-то его, Мартина, возлюбленной. А Маккол понимающе молчит, со смуглых плеч стягивая джинсовку — грязную, кровью пропитанную; Ллойд из-за этого злиться, касается аккуратно пальцами опухшей раны на лопатках, брюнетка шипит. Он вообще-то за молчание ее безумно благодарен; Скарлетт могла бы так укоризненно-праведно глядеть на него снизу вверх, говорить, мол, Стилински мне словно сестра, как ты мог, Мартин, но альфа лишь опускала сама стыдливо взгляд, потому что знала не хуже Ллойда — у них всех помимо бойни есть ещё идиотская геометрия, где вестник смерти предпочитает темными холодными ночами ожившую Петру Хейл вместо родной Стайлз, что просыпается каждый третий четверг в тугих объятиях Мэла Тейта, а Скарлетт об этом знает прекрасно и так же прекрасно скучает по-собачьи о первой своей лисе. Корпоративный сбой системы, Маккол; мы сломались после очередной бейконхиллской чумы. — Ты не бережёшь себя, — у Ллойда сведенные к переносице брови, четкие мазки настойкой пустырника по оцарапанным девичьим щекам и в грудине уверенность, она себя добьёт: — Это же не игра, Скар, ты не обязана никому, так почему же ты так спешишь умереть? Она давно ведь осталась без сердца, нутро — в фарш, только выгоревшие под мексиканским солнцем волосы и практически выжженные завитки отпечатков из-за экспериментов в ветклинике Дитона; у младшей из семьи Макколов более нет другой цели: — Потому что эти красные глаза даны мне не просто так, твой голос тоже, и многие не виноваты в том, что стали сверхъестественным созданиями. Мы должны помочь, пока можем. — А можем ли? Она не отвечает — Ллойд все чаще выбирает другую жизнь, выстраивает по кирпичику собственную баррикаду, отгораживается, чтобы снова не было так адски больно, а Скарлетт с дикой жаждой «не дать чему-то случиться» делает спокойно шаг назад. Потому что и для него хочет лишь лучшего, для настрадавшегося своего беты: высшей математической стипендии, дорогих вин в элитных ресторанах Нью-Йорка, где вместо уличных буррито запечённые в лимоне лобстеры, духов армани — не запаха разложения очередного трупа, не горстки таблеток, что Мартин прячет в нагрудном кармане пиджака. — Ты достоин большего. — выдаёт Маккол, когда друг ее отворачивается, убирает медикаменты и замирает; спина напряжена, но Скарлетт расслаблена совершенно: — Ты прав. Когда-нибудь я не успею, и тебе не придётся заново обрабатывать мои шрамы. Но до тех пор, пока я все ещё твоя альфа, поклянись, что предупредишь, когда захочешь обо мне заплакать. И она уходит. Кладёт напоследок свою расцарапанную ладонь Ллойду на плечо, пачкая случайно идеально-белый ржавчиной красноты, и растворяется в розовеющем закате, готовая вновь сунуться в боевое пекло. А Ллойду Мартину остаётся лишь машинально согласиться, голос свой пряча поглубже в легких, ведь Скарлетт — одна такая, готовая себя раздробить в крошево ради других, способная всех не в сказке, в реальности уберечь. Да только разве мужчина, чертов Банши с даром взглянуть в глаза Костлявой, способен сказать, что, вот он, плач, рвётся наружу уже битый час, как нога волчицы ступила за его порог, и хочется неумолимо кричать — выть о неизбежной скорой гибели чересчур храброй малышки-Скарлетт Маккол. Разве Ллойд Мартин на это способен? Меня же волки учили мастерски путать человечьи тропы — я уведу саму Смерть обходным путём, если она хоть взглядом коснётся тебя, девочка. Ллойд Мартин катастрофически устал чувствовать б о л ь.