Ошибки

— Александр, если ты даже до утра просидишь за этим столом, разумная мысль тебе не придет! — Гефестион третий или четвертый раз пытался уговорить любовника, наконец, лечь отдохнуть, но царь упрямо сидел и пытался продумать их следующий поход. Так мужчина пытался отвлечься от тяжелых мыслей, что, впрочем, не имело особого успеха. — Весь лагерь давно спит, нам выступать на рассвете. Тебе нужно поспать хоть пару часов… — Я не могу, Гефестион! — обреченно выдохнул царь, устало откидываясь на невысокую спинку кресла. — Кажется, стоит мне хоть немного расслабиться, и эти мысли меня одолеют. — О чем ты думаешь? — Обо всем сразу и ни о чем конкретно. Я думаю о матери, о Роксане, о нашем возвращении в Вавилон… Я устал от этих мыслей. — В бою все проще, правда? — улыбнулся Гефестион, подходя сзади и кладя ладони на напряженные плечи. — На полях сражений нет места женщинам, дворцовым интригам, семейным проблемам… Многим людям было бы этого достаточно. Но ты ведь…ты великий человек, Александр, а цена величия высока. Царь глубоко вздохнул и откинулся на жесткую спинку, прикрывая на секунду глаза. Руки Гефестиона с нежным нажимом разминали напряженные мышцы сквозь ткань алого плаща, но не проникали под него, словно не решаясь нарушить эту тонкую грань. — И почему твои слова всегда меня успокаивают? Только ты умеешь подобрать нужные слова, чтобы я почувствовал себя…собой. — Ты преувеличиваешь. — Гефестион погладил его ладонью по плечу и, не слушая возражений, сложил разбросанные веером бумаги в стопку на краю стола. — Чтобы почувствовать себя собой тебе нужно поспать. Так что я забираю бумаги с собой и иду думать вместо тебя, а ты… — Стой! — не успел хилиарх сделать и двух шагов, как оказался перехваченным сильными руками поперек груди, и аккуратно сложенные бумаги разлетелись по полу. — Я твой царь, и приказа уходить, господин главнокомандующий, я не отдавал. — Каков же тогда твой приказ, мой царь? — сквозь смех спросил Гефестион, поглаживая пальцами руки, «заковавшие» его в объятия. Он откинул голову на крепкое плечо и вопросительно взглянул на любовника. — Ты выполнишь все, что я прикажу? — Разумеется. Ты ведь мой царь. Александр намеренно медлил с приказом, растягивая удовольствие от их «игры». Крепко держа мужчину в объятиях, он оглаживал взглядом соблазнительно открытую шею с ритмично дрожащим кадыком, мягкие волосы, медово-каштановыми прядями лежащие на широких плечах, глубокий шрам от персидской стрелы на левой скуле, который Гефестион никогда не позволял ему целовать. Но, сколько бы тот ни упирался, Александр всегда одерживал верх, всегда добирался губами до белесого росчерка и заставлял любовника закатывать глаза от удовольствия. Ему нравилось держать своего мужчину в таких объятиях — обездвиживая, подчиняя себе и, вместе с тем, доставляя особое, острое удовольствие обоим. — Ты отдашь приказ? — шепотом спросил Гефестион. — Или тебе просто захотелось поиграть в захватчика? Александр тихо засмеялся, но не ослабил хватку. — Останься со мной… Это мой приказ. — Александр, это не… — Не имеет значения! Не хочу знать, разумно ли это, мне безразлично. Просто останься со мной. В другие дни Гефестион, возможно, сопротивлялся бы дольше. В другие дни и Александр, возможно, подчинился бы голосу разума, но не в эту ночь. Гефестион не мог найти в себе сил покинуть крепкие, жаркие тиски объятий, а Александр не смог бы отпустить любовника из рук, даже если бы разверзся Тартар. Он обнимал его, и кожу покалывало от этого соприкосновения; в груди сладко ныло и скреблось, и тянущая боль разносилась искрами по телу. Он так любил этого мужчину, которого сейчас держал в руках! Благодаря этой любви его сердце билось, но только ответная любовь в счастливых аквамариновых глазах заставляла его ускоряться и сбиваться с ритма. Одним богам известно, как он его любил! — Я останусь. — наконец, нарушив тишину, прошептал Гефестион. — Только ради тебя! Потому что утром твоя жена захочет нас обоих заживо скормить Церберу. Александр звонко засмеялся и, наконец, отпустил любовника, но только для того, чтобы тут же перехватить его за руку и утянуть на ложе. Ему не хотелось спать, и тяжёлые мысли на время отпустили его, поэтому царь решил хотя бы сейчас отвлечься и посвятить остаток ночи по-настоящему любимому человеку. Сев сзади, Александр расстегнул золотую пряжку и снял белый хламис с плеча Гефестиона, затем, медленно обвив руками его талию, развязал пояс и снова вернулся к плечам, намереваясь снять хитон и полностью обнажить желанное тело, но в последний момент Гефестион накрыл его руку своей. — Александр… — Не сопротивляйся. — тихо попросил царь, оставив неспешный поцелуй на его шее. Он освободил руку и завершил начатое, стягивая ненужную ткань и откидывая ее куда-то в сторону. — Александр, завтра мне нужно будет сесть на коня и скакать целые сутки. И сидеть при этом ровно! — Так и будет. — улыбнулся Александр, спешно избавляясь от собственной одежды. — Я просто хочу обнять тебя. Без всех этих лишних тряпок. — То есть, ты просил меня остаться с тобой, не имея намерений заниматься любовью? — Что касается моих… — на пару секунд Александр вдруг резко замолчал и нахмурился, словно услышал что-то. Хилиарх тоже напрягся, озираясь, рука тут же потянулась к одежде, в складках которой лежал его кинжал. — Что случилось? — настороженно спросил он шепотом. Александр помолчал секунду, осмотрелся вокруг, и снова расслабился. — Показалось, что слышал что-то. Скорей всего, просто дозорный проходил рядом. Гефестион пожал плечами и отложил кинжал, на этот раз ближе к себе, а потом вернулся в объятия Александра, полулежавшего на двух больших подушках. Прижавшись щекой к мускулистой груди, он очерчивал пальцами контуры шрамов, чертил какие-то узоры, иногда улыбался, отвечая на шутливые реплики, а потом снова и снова целовал смуглую кожу, вдыхая запах, всю жизнь сводивший его с ума. — Ты помнишь Миезу? — вдруг спросил его Александр. — Конечно. Только у меня ощущение, что все это было две жизни назад. — А мне кажется, что прошло всего пара дней… Помнишь, как мы удрали из храма через сад, к самому подножию горы? — Помню. — улыбнулся Гефестион и поднял взгляд. — Ты не мог уснуть в ту ночь, а я не мог спать под твоим взглядом. Думал, ты во мне дыру прожжёшь! — Я не мог уснуть из-за храпа Птолемея! Он уже тогда храпел так, что стены содрогались… А ещё мне нравилось смотреть, как ты спишь, до сих пор нравится. — Поэтому ты так и не дал мне заснуть в ту ночь? — Гефестион лукаво изогнул бровь и приподнялся выше, садясь рядом с любовником. Александр обнял его за плечо. — Не поэтому… Я смотрел на тебя и видел будто по-новому, будто передо мной был ты, но…другой. Ты знаешь, я ведь именно в ту ночь понял, как ты красив! — подняв пальцами точеный подбородок, Александр невесомо поцеловал чуть подернутые улыбкой губы. — Я смотрел на тебя и до дрожи хотел прикоснуться…поэтому и утянул с собой из храма. Я знал, что у той стены около подножия, нас никто не увидит и не услышит. — и снова поцелуй, на этот раз более долгий и чувственный. — С кем угодно другим, я бы никогда не пошёл в такой час к подножию горы. Но ты был так взволнован, суетлив…я понял, что разговор будет о чём-то важном. Хотя, честно говоря, даже не предполагал, что вместо этого ты меня поцелуешь. — Я и сам не предполагал! Пока мы шли до той стены, я помню, тысячи раз менял решения, хотел повернуть назад, думал, как же с тобой быть, что сказать, когда мы останемся наедине. — И что же ты хотел мне сказать? — усмехнулся хилиарх, вспоминая ту теплую ночь в тихом храме Миезы. — Столько всего, что даже не мог сформулировать ни единой фразы… А сейчас понимаю, что должен был сказать очень много. — Брось, Александр, в ту ночь ты был красноречив и без слов! — улыбнулся Гефестион, убирая со лба мужчины длинные золотистые пряди. Он наклонился и медленно, словно пробуя на вкус, поцеловал сначала исчерченный тонким шрамом висок, потом щеки, лоб, глаза, а затем спустился к губам, накрывая их поцелуем, лишенным страсти или вожделения. Все это придёт позже, а сейчас было важно лишь то мягкое человеческое тепло, которым делятся близкие, вспоминая самые приятные из пережитых моментов. То покалывание на кончиках пальцев и щемящее чувство где-то под сердцем, знакомое всем влюблённым; пара мгновений, которые растаяли под прикосновением губ, но оставили после себя ещё один тёплый отпечаток в памяти. — Знаешь, чего я боялся, поднимаясь к той стене? — Что посреди ночи проснётся Аристотель и заметит нас? — Нет, уж об Аристотеле я думал в последнюю очередь!..Я боялся, что ты не поймёшь меня, что отстранишься, откажешься или просто уйдёшь обратно. Я думал, что, может быть, мои изменившиеся чувства тебя оттолкнут. Гефестион, улыбаясь, смотрел в глаза любовника и лениво поглаживал его плечо. — Какая невообразимая глупость…плохо же ты меня знал, если думал, что я способен тебя оттолкнуть. Если боялся моего отказа, не замечая, какими глазами я на тебя смотрел. — Гефестион улыбнулся чуть шире и, подняв руку, запустил пальцы в волосы Александра. — Я не ожидал, что ты меня поцелуешь, не мог даже подумать, что в ту ночь мы станем любовниками, но даже боги не заставили бы меня оттолкнуть тебя. Александр блаженно вздохнул, протираясь щекой о ласкающую его ладонь, и чуть плотнее обнял мужчину за талию. — И тебе ни на секунду не было странно, что мы…что я захотел поцеловать тебя? Что я вообще захотел тебя как мужчину? Гефестион усмехнулся, словно Александр сказал глупость. — Мне было хорошо, а не странно, друг мой. Мне было потрясающе хорошо, когда ты обнимал меня, когда пытался что-то объяснить, прижимая к себе до хруста в костях, когда чуть не порвал мне хитон, пытаясь снять…мне было хорошо каждую секунду с тобой, Александр. Вместо ответа царь повернулся набок, прижимая любовника к подушкам, и с жаром впился поцелуем ему в губы. Он так редко воскрешал в памяти их юность, а сейчас слова Гефестиона напомнили ему о том, сколько прекрасных моментов они пережили вместе. Была боль, были разочарования, ложь, измены, но посреди всего этого они всегда находили успокоение и ласку в объятиях друг друга. — Не хочу никого видеть… — прошептал Александр между поцелуями. — Пусть весь мир сгинет во мраке, мне безразличны все…я хочу только тебя…мой Гефестион, мой любимый… Противиться двум с лишним талантам чистого, необузданного желания было трудно. Но ещё трудней — противиться собственным чувствам, особенно, когда Александр шепчет такие слова, когда глухо рычит, прерывая на секунду поцелуй, чтобы глотнуть воздуха; губы Александра — единственное, что держит его в сознании, без этого поцелуя, кажется, он просто рассыпется, расколется, как ствол дерева под ударами молний. Но ласки все продолжались, и Гефестион уже думал отдаться этому желанию…как вдруг сам услышал странный звук за стенкой шатра, совсем близко. Любовники мгновенно замерли, прислушиваясь и глядя друг на друга. В руке Гефестиона уже был его кинжал. — Что происходит? Александр не отвечал. Он на удивление спокойно осматривался вокруг, пока не остановил взгляд на выходе из шатра. Смотрел на неподвижную ткань и странно улыбался. — Александр? — Все хорошо, можешь отложить кинжал, Гефестион. — успокоил царь, возвращаясь на подушки и раскрывая объятия в приглашающем жесте. — Ты уверен? Я не понял, что это было, но, может, стоит проверить? — Не стоит, просто иди ко мне. — Александр… — Я уверен. — настаивал царь, продолжая улыбаться. — Иди сюда, Гефестион, пожалуйста. Нехотя, Гефестион отложил кинжал и лёг Александру на плечо, обнимая его поперёк талии. — Мне это не нравится. Утром поговорю с твоей охраной, и… — Это Роксана. — прошептал Александр ему на ухо. — Ро… — Тише! — едва удерживаясь от смеха, зашептал Александр, закрывая любовнику рот ладонью. Его невероятно забавляло, что Роксана стоит за парой лоскутов ткани от них и зачем-то слушает их разговоры, иногда заглядывает в маленькую прореху в полотне и едва дышит, чтобы остаться незамеченной. Вот только его безрассудно-храбрая женушка не подумала о том, что многочисленные украшения и прочие побрякушки, которые она так любит, звенят на ночном ветру и от любого ее движения; да ещё и блестят, стоит ей хоть немного высунуться на свет, проникающий из шатра. Может, кому-то другому это было бы незаметно, но у Александра был превосходный слух и чутьё, доведённое до совершенства годами военных походов. Отпустив Гефестиона, он все продолжал улыбаться и, как ни в чем не бывало, снова начал целовать его шею и широкие плечи. — Александр, ты не… — Мне безразлично, что она там. Перестань думать. — Александр, я же говорил, что… — Но ты ведь не запрещал мне просто поласкать тебя? — оторвавшись от исцеловывания плеч, Александр лукаво изогнул бровь и погладил мужчину по щеке. — В конце концов, все эти разговоры и наш… «гость» — шепотом добавил он. — Это распалило меня, и лишь с тобой я могу это пламя успокоить…хотя бы ненадолго. Озорной блеск глаз и игривый тон Александра успокоили Гефестиона. Он с удовольствием отвечал на пламенные поцелуи, едва успевая передохнуть, гладил, сжимал, прикусывал, заставляя любовника несдержанно и громко стонать. Забыть о царице, стоявшей совсем рядом, было непросто, но ласки Александра вполне успешно лишали Гефестиона всяких мыслей, оставляя лишь чистейшее удовольствие и сладкое напряжение в каждой клеточке тела. Казалось, что Александру всего мало: не переставая улыбаться, он ласкал своего мужчину всеми доступными способами, намеренно медленно опускаясь с плеч ниже и ниже. Ему нравилось заставлять Гефестиона метаться на устланном мехами ложе, нравилось подогревать его страсть, но не давать ей захватить его. Удивительно тонко и безошибочно он умел держать любовника на тонкой грани, когда разум ещё имеет слабое подобие контроля над происходящим, но оглушительные эмоции уже стучат набатом в ушах. Его целью всегда было наслаждение любимого; как бы сильно он ни желал его, он никогда не позволял себе прийти к завершению раньше, если только сам Гефестион не просил об этом. — Кажется, ты…ты хочешь, чтобы весь лагерь нас слышал? — тяжело дыша, прошептал Гефестион, лихорадочно хватаясь пальцами за мех. — Может, и не весь…но те, кто хотят, услышат. — Ты сумасшедший! — Абсолютно, любовь моя… После этих слов Гефестион уже был не в силах сохранять контроль над собой, и все разумные мысли потонули в несдержанных стонах, его или Александра, не разобрать. Но среди них отчетливо и уверенно то и дело звучал голос царя, громко зовущий Гефестиона: «Любовь моя!».