For your family

      – Крылья. Они – самое странное, что есть в человеческой анатомии. Люди были единственной крылатой расой, крылья были у всех людей, люди рождались и умирали крылатыми, и когда-то крылья казались даром богов, когда на Земле были огромные леса с деревьями, на которых люди вили огромные шалаши-гнёзда, где любили, рожали и растили детей, умирали и изобретали новые вещи. Они летали в девственных небесах, подставляя перья солнцу, издавали громкие крики и посвящали песни ветру, шумящему в перьях.       Позже леса стали мельчать и вырубаться на бытовые нужды, перья – исчезать с поверхности тела, в небо поднялись самолёты, чтобы летать на той высоте, где всякие крылья отнялись бы от холода и покрылись коркой льда, а ветер переломал бы их, точно засохшие ветки. Но крылья почему-то не исчезли. Так и болтались рудиментами, ненужными ошмётками на медленном, таранящем и безжалостном пути эволюционного процесса, но всё, треклятые, не могли отвалиться.       Человечество спустилось с деревьев, понастроило небоскрёбов и ракет, чуть не уничтожило само себя в трёх мировых войнах, одумалось, вышло в космос, исследовало приличный кусок галактики. Крылья продолжали задевать о дверные проёмы, затекали, мешались, заставляли кроить одежду с двумя замками-молниями на спине, которые ещё и застёгивать неудобно, чесались в самых труднодоступных местах, были уязвимы к сырости и экзопаразитам… ну ты понял, типа клещей, требовали кучи времени на чистку и отражали самые сильные эмоции человека, топорщась перьями или раскрываясь в самых неподходящих местах.       Оказавшись на просторах космоса и выяснив, что крылатых в галактике не особо много, люди вдруг поняли, до чего же неудобны крылья. Стало с чем сравнить.       Но древний, густо покрытый перьями закон гласил, что самое страшное для человека – потерять крылья. Откуда этот закон? Почему все ему следуют? Почему какой-нибудь чёртов президент не отменит уже этот закон и не примет новый, о добровольном избавлении от крыльев – это в наш-то двадцать третий век? Джим, ты меня вообще слушаешь? Для кого я тут, чёрт возьми, распинаюсь, как древний сказитель?       МакКой нахмурился и отставил стакан. Минуту назад в стакане красовался виски, а теперь там одиноко гремели кубики подтаявшего льда. Джим Кирк, ещё три минуты назад требовавший рассказать ему что-нибудь интересное, сложил голову на скрещенные руки и спал. Спал сладко, посапывая, улыбаясь и сплющивая щёку о грубую ткань серого кителя на рукаве. Его белоснежные крылья мерно подрагивали в такт дыханию.       Где-то под собственным локтем пропищал капитанский падд. МакКой толкнул его на центр стола и открыл входящее. Приказ.       Срочно явиться в адмиралтейство по важному вопросу. А они со Споком капитана сопровождать должны. Вроде как чтоб не потерялся маленький.       Вот тебе на. И как раз когда они переправили личные вещи на корабль – полдня возни! – и Джим, страдалец, уснул, да так красиво, что трогать его совершенно не хочется.       – Чёрт знает что, – ругнулся Боунс, встопорщив перья и плеснув себе ещё виски.       До вылета в пятилетку оставалось два дня.                            – Они не посмеют, – неистовствовал Джим после того, как их вызвали на ковёр. – Нет. Ни за что. Это первая пятилетняя миссия в космосе, они же не хотят, чтобы мы возились с этой дрянью!       – Джим, мы в кафе, – спокойным голосом напомнил ему Спок.       Джим, кивнув, схватил салфетку и порвал её напополам.       Пару месяцев назад, после годового периода воскрешения и восстановления, его обрадовали новостью – отремонтированной Энтерпрайз доверена первая пятилетняя исследовательская миссия. Соответственно, выделяются ресурсы, должным образом оборудуется корабль – вооружение, лаборатории, всё такое. Спок тоже был доволен, хотя по нему и не понять. Боунс психовал… Но это как раз нормально, красота, Джим сразу же приступил к подготовке, заказал себе новенькие фиксаторы на крылья.       И вот сегодня. С утра. Вызов в адмиралтейство. Его, Спока и Боунса. И эти адмиральские жопы с лысеющими крыльями сообщают, что Хану промыли мозги, ещё раз промыли мозги, убрали жажду к захватам власти и поручают Джиму в качестве эксперимента. Вернее, офицеру МакКою. Пусть, дескать, пока они в космосе (подальше от Земли), доктор его изучит, проверит на функциональность и пригодность к службе во Флоте. А заодно, ну просто попутно, от нечего делать, создаст на основе его крови пару-тройку сотен галлонов воскрешающей сыворотки. Об этом упоминалось вскользь, но кем надо быть, чтобы не понять такой толстый намёк?       Сразу после собрания Спок и Боунс утащили взбешённого Джима в кафе неподалёку от огромного адмиралтейского корпуса, где он и дал волю эмоциям. Да так дал, что к ним до сих пор ни одна официантка не подошла.       – Джим, крылья опусти, – МакКой скривился. – Раз этого отмороженного нам всё равно всучат, я всё-таки хочу выпить кофе, а не слушать твоё нытьё. К тому же, всучают его по большей части мне. Мне! Так что заткнись и не вякай.       – Ну и вали из кафе, потому что в ближайшее время я не заткнусь, – буркнул Джим, отбрасывая клочки салфетки. – И когда сваливать будешь, закажи мне попутно кофе с коньяком.       А он только-только поверил, что жизнь к нему передом повернулась. Энти вернули, миссию дали, Спок в последнее время весь из себя коммуникабельный. Не бывает, чтобы было хорошо и не стало вдруг херово.       Ладно хватит ныть и правда       Джим берёт себя в руки, даже находит силы очаровательно улыбнуться подошедшей-таки официантке и принять меню из её рук. Жизнь продолжается, друзья рядом, они в кафе с милейшими розовокрылыми официантками.       Спок, внимательно изучив меню, заказал зелёный чай, Боунс, покосившись на него одним глазом, сказал принести тоже зелёный. Спок напрягся. Верхние перья на крыльях встопорщились.       – А крылья крашеные, – шепнул МакКой Джиму, прикрывшись ладонью и глядя вслед официантке. Спок встопорщился ещё сильней. Фиксаторы в виде кожаных ремешков предупреждающе заскрипели.       – Слабые генетические мутации иногда дают розовый цвет, доктор.       – А я что, сказал, что не дают? Бог мой, Спок, я сказал, что конкретно у этой девочки крылья крашеные. – МакКой прищурился. – А почему тебя это так волнует?       – Даже если и крашеные, мне нравится, – Джим, откинувшись на спинку стула, уставился в потолок. Шуршание споковых крыльев, норовящих развернуться в тесном пространстве кафешки, стало совсем уж отчётливым. То есть, это фиксаторы скрипели вполне отчётливо. И чего бесится, спрашивается? – Да и плевать. Всё равно сегодня вечером ещё вечеринка эта, будь она неладна... Кстати, Спок, ты там будешь?       Вечеринка по поводу отлёта в долгосрочную миссию по традиции устраивалась капитанами для своего экипажа, и Джиму пришлось через это пройти. Весь экипаж на неё собрать было нереально, поэтому приглашались главы отделов, те, кто наиболее отличился в предыдущих вылетах, и новички – для того, чтобы легче влиться в коллектив и познакомиться со своими будущими командирами.       Итого народу набралось шестьдесят с лишним на капитанскую квартиру, и все они умудрились надраться за два часа. С какой радости, Боунс так и не понял, но лучше уж так, чем мрачнеть на полвечера, как Джим. Или как он сам. Перспектива курировать самого опасного преступника Земли его не радовала от слова «совсем». Поэтому он почти не пил.       Джим тоже не налегал особенно. Спок тут вовсе был для проформы и, как он сам выразился, «Терранцы в состоянии алкогольной интоксикации не способны адекватно оценивать свои поступки. Я обязан проследить за тем, чтобы ваше увеселительное мероприятие оставалось в приемлемых для общества рамках. Доктор». А вот остальные раздухарились кто во что горазд.       Кинсер стучал ложкой в большую тарелку и давал Скотти слушать остаточные вибрации. Сейчас они сидели в уголку с ещё одним инженером и пьяно восхищались вибропроводимостью латуни.       Сулу демонстрировал хихикающей даме из научников приёмы фехтования. Шпагой ему служила бутылка мудрёной формы. Что примечательно – не пустая, поскольку при особенно активных движениях из неё вылетало несколько капель чего-то там красного.       Чехов сидел тут же. На полу. Обставленный бутылками разноцветного пойла. Он смотрел на выкрутасы Сулу, периодически отпивал то из одной, то из другой, жаловался, что это не водка, и занюхивал крошечным солёным огурчиком. МакКою химики по секрету слили информацию, что Чехов мешает спирт с порошком для приготовления детской газировки – такой был популярен в конце двадцатого века.       – Гадость жуткая, – шепнула лейтенант Циммерман, прикрывшись ладонью, как будто кто-то мог их услышать за музыкой,– но забирает на раз-два.       Охранники, возглавляемые мистером Хендорффом (ну да, Джим, Кексиком), вели себя совсем странно. Они сбились в кучку и пытались петь а капелла, встряхивая полураскрытыми крыльями. Им тоненько подтягивала выхлебавшая бутыль забористого пойла Ухура. МакКой не переставал удивляться крепости её желудка. Эта удивительная леди пьянела очень медленно – и слава космосу, потому что во хмелю она начинала травить непристойные анекдоты, и всё-то на разных непонятных языках.       МакКой аккуратно обошёл поющих (из-за их крыльев гостиная казалась в два раза тесней), Кинсера (он разошёлся лупить по тарелке) и присел рядом с задумчивым Джимом на край пушистого ковра. Как раз и музыка стала потише.       – Чего загрустил, капитан?       – То есть предполагается, что я переставал грустить, да? – Джим со вздохом отставил даже не ополовиненный стакан. – Чёрт. Из-за общения с гоблином начинаю сыпать логичными фразочками.       МакКой поискал глазами вышеупомянутого гоблина. Тот стоял у панорамного окна, разглядывая ночной Сан-Франциско. Можно было увидеть его отражение. И впервые, – впервые на памяти доктора – Спок был без крыльных фиксаторов вне зала для полётов и тренировочного. Наконец-то, маленький, а то жалко его.       – Может, оно и к лучшему, – сказал МакКой, размышляя, каково это – всю жизнь носить накрыльники. – Легче будет жить вместе.       – У нас смежные каюты. Не одна.       Джим прослеживает направление его взгляда, останавливается своим на гоблине. Сразу грустнеет. Едва заметно, но МакКой его слишком долго знает.       И склоняется ближе к капитанскому уху.       – Я не в том смысле, Джим. Что, неужели никто из вас двоих ещё не признался?       Джим только отмахивается, понижая голос.       – Боунс, это уже не смешно. Я тебя послушал, полгода к нему подкатывал, и хоть бы один просвет. Не сегодня.       – А-а-а, тебе просвет нужен? Ну, пацан, помочь не могу. Разве что Спок из ревности убьёт меня, и ты наконец прозреешь. Бутерброды в обозримой близости есть?       – Я приносил штук пять, но их уже нету, – Джим разводит руками. – Могу слетать, сам не отказался бы.       – Сиди, прижми перья. От голода не умру, – Боунс притягивает к себе оставленный капитаном коктейль. Судя по едко-зелёному цвету и запаху земляники с мятой, пробивающемуся через густой спиртовый дух, мешал Чехов.       Джим и сидит, изредка поглядывая на Спока в штатском. Ничего из ряда вон выходящего, чёрный свитер, тёмные простые джинсы. А Джим вытягивается в его сторону так, будто Спок невесть какую красоту на себя нацепил.       – А вас со Споком наш… новичок ещё сильней, чем меня, напрягает, – замечает не в тему.       Наступает очередь Боунса мрачнеть.       – Во-первых, он тебя убил. Ну или послужил косвенной причиной твоей смерти, неважно. А во-вторых, Джим, здесь сыграл роль размер крыльев.       Кирк, хмыкнув, улыбается и склоняет голову, побалтывая охристую жидкость в стакане.       – Крылья, надо же, – бормочет себе под нос. – Нормальные мужики хуями меряются.       Боунс вздохнул. Некоторые вещи капитану приходилось объяснять доходчиво и подробно, как дитю малому.       – Раз ты опустил наш разговор в такую плоскость… – МакКой повертел стакан с зелёнкой неизвестного происхождения. Глотнул. Гадость, права была Циммерман, зато гадость с мятой. – Будем исходить из конкретных данных. Представь, что у тебя самый-пресамый здоровый хуй на всём корабле. Причём об этом все знают и никто даже не пытается конкурировать. То есть, это истина в последней инстанции. Представил?       – Господи…       Джим, прыская, закрывает лицо ладонью. Смеётся беззвучно, зато прекрасно видно, как трясутся его плечи.       Кинсер с каким-то больным энтузиазмом застучал по тарелке.       Мимо пролетел чей-то носок.       – Ладно, – капитан выставляет руки вперёд. Всё ещё улыбается. – Убедил. У меня самый-пресамый огромный хуй.       МакКой глотнул ещё зелёнки. Забирало. Мимо пролетел второй носок, Джим поймал его на лету и кинул подбежавшему Сулу. Боунс успел заметить, что носок чем-то набит.       – Спасибо, капитан! – рулевой на бегу изящно поймал носок, дёрнул тёмным крылом и унёсся в сторону большой шумной компании на другой стороне зала.       – Как думаешь, во что играют? – спросил Джим.       – Да кто же их… А что в носке?       Кирк приподнял брови.       – Другие носки. Ну, на ощупь.       – Весьма остроумно. Ну так вот, возвращаясь к разговору…       – О Споке?       – О хуях. Ну и о Споке, конечно же. Итак, ты знаешь, что конкурировать с тобой может только один человек. И он тебе вдобавок сильно насолил в прошлом, – завернул ближе к конкретике МакКой. – Но он далеко, на своём корабле ты царь царей и всё это пустой звук. И тут, в один прекрасный день, этот конкурент вдруг оказывается на борту в качестве члена твоего экипажа… И ты понимаешь, что ошибался. Вы даже не конкуренты, а ты продул ему в длине… этак в полтора раза. И опять же, об этом все вокруг знают.       Джим продолжает улыбаться, но теперь задумчиво. Делает пару глотков из своего стакана.       – Хах, то есть, Спок, как обладатель самых больших крыльев… И тут Хан. Реально на хуи похоже…       Дошло. Ну, в соображалке Джиму не откажешь. Со Споком в размере крыльев никто из землян соперничать не мог, он, вроде бы, даже входил в реестр людей с самым большим размахом крыльев в истории человечества, а других крылатых рас на корабле как-то не было. А вот Хан его обскакал, да не просто обскакал, а сантиметров на тридцать. А может и больше, Боунс точно не помнил.       Он хлебнул зелёной дряни в честь капитанского понимания.       – В общем, жди веселья, друг мой. Спок этого так не оставит.       – Кому веселье, а у кого коммандер – заносчивый и невыносимый сукин сын, – Джим поднимает стакан, смотря на Боунса сквозь просвет. – Как бы мне самому от них сбежать не захотелось.       Опять пролетает носок, после чего слышится оглушительный свист. Насколько МакКой помнил, так на корабле умел свистеть только Чехов.       Взгляд случайно ловит Спока. Стоящего спиной к ним прямо напротив. Смотрящего в окно Спока. Не сдвинувшегося… за последний час… даже на дюйм Спока. Соображается сложно, Боунс, оказывается, выпил зелёнку и уже пьян. Но то, что Спок уже час смотрит на город… А Джим час сидит вот тут на краю ковра…       При включённом свете.       – Ты чего? – встревоженный голос Кирка над ухом.       – Щас.       Стакан – на пол, ладонь – на капитанское плечо, самому – подняться. Джим, на которого оперлись, морщится.       – Готовься, – Боунс наклонился над ним, – ловить свой шанс. И не сходи с этого места, слышишь?       Высказавшись, почапал к Споку. Так и есть: свет гостиной мешал нормально рассмотреть что-либо за окном. А вот вся гостиная с гуляющими там отражалась прекрасно. В том числе и сидящий на ковре капитан.       – Любуетесь отражениями, коммандер? – вкрадчиво спросил МакКой, дойдя до Спока. Спок, отдёрнувшись от стекла, ощутимо вздрогнул крыльями. Вся огроменная чёрная масса перьев как будто резко вдохнула и зашелестела, приподнимаясь над его плечами.       – Да-да, коммандер. Или же вас волнует только одно отражение в этом стекле?                     Джим наблюдает престранную картину. МакКой подходит к Споку, осматривает стекло вместе с ним, потом бросает пару слов. Крылья Спока вздрагивают, дыбясь перьями, после чего вулканец резко разворачивается и шагает к выходу.       Джим даже не успевает среагировать, только отставляет стакан и привстаёт с места – а МакКой уже тут, будто транспортировался. Тяжело плюхается на своё место, икает и выглядит неприлично довольным.       – Вот щас очень быстро, Джим, – подтягивает к себе стакан, – в окне не видно город, зато видно тебя. Намёк понял. А теперь марш за коммандером.       Ещё бы Джим не понял намёк – полгода таких намёков дожидается. Он кидается следом. Оказавшись на лестничной площадке (она в этих элитных высотках размером с хороший спортзал), Джим пытается догнать Спока – и всё безуспешно, собственной скорости хватает лишь на то, чтобы не позволить увеличиться расстоянию между ними.       – Спок! – кричит он, наконец, когда Спок практически долетает (не раскрывая крыльев) до лифта. Упустишь его – и пиши пропало.       Останавливается. Очень нехотя. И так же нехотя оборачивается. Джим с болью наблюдает, как он на секунду прикрывает глаза и насильно складывает за спиной встопорщенные крылья.       – Капитан?       – Джим.       Теперь можно убавить шаг, поэтому к Споку Джим подходит уже в обычном своём темпе.       – Я просил называть меня по имени в нерабочее время, – напоминает он вулканцу, становясь напротив.       Спок плавно сплетает пальцы опущенных рук. И стоит перед ним – чёрный, болезненно-строгий, безумно красивый… С расстёгнутой молнией на вороте свитера, обнажающей горло.       – Как вам будет удобней… Джим. У вас ко мне какое-то дело?       На него не смотрит. Чуть в сторону и вниз.       – О господи, Спок…       Джим, не осознавая своего движения, делает шаг вперёд. Теперь они стоят почти вплотную, и ноздри Кирка подрагивают в попытках уловить тонкий запах Спока: ментол, древесина и травы.       – Спок, почему ты… такой? – Джим понижает голос почти до шёпота. Он не решается коснуться вулканца – тот и так отшатнулся от него, и это почти невыносимо. – Спок, ты прекрасен, я голову теряю…       – Тому, что я «такой», как вы выразились, есть причина под названием «генотип», – Спок не отстраняется больше, тоже говорит тихо. И почему-то горько – или уже спьяну чудится. – Капит… Джим, я не уверен, что вам следует находиться тут.       – А я уверен. Спок, Сп…       Джим не знает, что делать. Ему хочется коснуться Спока – но это неприемлемо для вулканцев. Ему хочется говорить, и мысли путаются в голове как куски мягкой ваты – всё-таки виски возымел своё действие. И робость, чёртова робость, которая всегда сковывала его при попытках говорить со Споком на личные темы.       – Спок, ты смотрел на меня в отражении, – находится, наконец. И хочется приблизиться, снова ощутить запах вулканца – нельзя. Джим просто смотрит на него во все глаза. – А я все эти полгода… да ты заметил, наверное, Спок, ты же умный. Почему ты упрямишься? Почему отталкиваешь?       – Вы знаете причину. Если это вас успокоит, да, я наблюдал за вашим отражением.       Нереально долгую секунду Спок смотрит прямо на него – тёмные глаза мерцают, целая галактика звёздной глубины, – а затем быстро берёт его за руку, подносит к губам и оставляет на пальцах практически неощутимый поцелуй. Но всё существо несчастного пьяного капитана словно пронзает разрядом электричества. В груди растёт и вытесняет собой воздух огромное, сияющее, ослепительное, ликующее… чёрт знает что, от него хочется кричать, но не получается даже вдохнуть. Он теряет знание о том, как дышать и как существовать, не слышит, как подходит лифт, понятия не имеет, когда Спок успел его вызвать, и только смотрит на свои пальцы в его пальцах, на то, как Спок склоняется к их переплетению ещё раз… и выпускает его руку, отступая в раскрытые двери лифта.       – Спокойной ночи, Джим, – еле слышно говорит побледневший коммандер, и автоматические створки скрывают его за собой. Лифт тихо урчит, унося сквозь этажи вниз весь смысл.       – Не знаю я причины, – выдыхает Джим, когда к нему возвращается способность дышать.              Джим смылся за Споком, и МакКой вновь остался один на один с мрачными мыслями о Хане в переполненной капитанской гостиной.       Собравшиеся тем временем переставали играть и разбивались на более тесные группки. У большой авдазийской пальмы в горшке наигрывали на неком инопланетном струнном инструменте размером с коробку конфет, а сидящие кружком люди тихонько пели; на диване пили и обсуждали новый политический курс Федерации в отношении нейтральных колоний; парнишка из биологов уселся на перила лестницы, ведущей в верхнюю часть квартиры, и смотрел ночные новости на падде.       – Про наш завтрашний отлёт почти все каналы! – крикнул раз с лестницы, чем подал группе у бара идею для очередного тоста.       Одиноко валялся носок – тот самый, активно летавший по комнате полчаса назад.       Лейтенант Циммерман сидела и сосредоточенно мешала некую адскую алкогольную смесь в высокий пивной бокал. Рядом с ней пристроилась Ухура с таким же бокалом, но, в отличие от подруги, она-то пьяной совершенно не казалась. Задумчивой разве что.       У стены, уткнувшись лицом в грудь растерянного энсина, плакала девушка. Девушку МакКой не опознал, да и сложно по затылку человека опознавать, а энсин был из его – прислали на стажировку. Способный малый. Что у них там случилось…       Группка из четырёх стажёров – из научников и инженерного – под руководством Чепел разучивала вальс. Кристин хорошо танцевала, очень, здорово, что её таланты не пропадают даром.       Сулу, нисколько не пьяный, утащил Чехова от его коктейлей на кухню якобы за «чаем». МакКой, отхлебнув из стакана с минералкой, покачал головой: добром этот роман не закончится явно. Хотя бы потому, что начался он ещё в Академии с дикой влюблённости Пашки в старосту второго курса командного отделения, который был старше кудрявого на шесть лет, уже состоял в браке и имел среди своих кличку «боевая утка». Первое – за то, что был чемпионом Академии по каким-то там единоборствам, а второе – за ярко-сизые, блестящие полоски на тёмных крыльях. Такие бывают у диких селезней. Тогда Сулу на влюблённого Чехова внимания вообще не обращал, как и поначалу службы на корабле, но вот чуть позже… Ну да, во время годовой миссии с кем-то надо было трахаться. И не стыдно, надо же. Боунс досадливо фыркнул, вспомнив, как Чехов сам себя в грустную такую шутку называл «космической женой».       Ближе к бару собрался уютный кружок корабельных бухариков. Во главе – Скотти, он всегда такие мероприятия возглавляет, Кинсер, его правая рука, какой-то желтокрылый инженер. А, де Саль. Крылья чистого цыплячьего оттенка, но ни клочка пуха – в отличие от их бедового капитана. Скотти, начав вещать что-то про шотландский виски, принялся разливать по стопкам… да, точно, его.       МакКой поднялся, чтобы присоединиться. Главный инженер плохую выпивку не жаловал.       Скотти, понятно, его сразу заметил.       – О, МакКой, – он отсалютовал ему бутылкой. Крылья невнятного серо-чёрного цвета чуть встопорщились. – Правильно, к нам… давай. Порадуешь новостями?       МакКой водрузил свою старую задницу на свободный стул. Кивнул:       – Ну что я могу сказать, почки уже появились. Вчера во время заселения кают Пашка вокруг них кругаля выписывал. Ни на что не намекаю, но не нальёшь ли ты за старания великому садоводу?       – За такие-то новости, ха!       Скотти, как фокусник, выудил откуда-то чистую рюмку. Подул в неё, крякнул и налил щедро, до краёв. Чуть не расплескал, пока передавал, но МакКой вовремя подхватил. Нет, сэр, последнее, что у хирурга дрогнет – это рука. А шотландский скотч на родниковой воде – не то пойло, которое можно расплёскивать.       Желтокрылый де Саль тоже оживился. Значит, из посвящённых. А МакКой и не знал, что Скотти своего зама в это впутал.       – Господа, – сказал Боунс, поднимая рюмку повыше, – все мы приложили к этому проекту немало труда, терпения и обводных отчётных бумажек. Поэтому предлагаю выпить за нас и за то, чтобы наши кактусы плодились и размножались.       – И были здоровы, доктор, – вставил де Саль, подняв к потолку палец.       – Что за кактусы?       Нет, рука всё же не дрогнула, а сам МакКой – почти. К ним подошла Ухура, потягивая очередной (сколько она их выпила?) коктейль через трубочку и хитро глядя на компанию. На Скотти.       – Ну… эээ… Кактусы для исследования доктора. Они производят…       – Некоторые их виды, мисс Ухура, содержат нейрокардиогенные вещества, – подхватил МакКой. – Возможно, в будущем они помогут вылечить не одно разбитое – к сожалению, не в метафорическом смысле слова – сердце. Поживём – увидим.       И что ляпнул, – подумал про себя, но, собственно, не станет же она проверять?       – Я тоже за это выпью.       Деловито втиснувшись между Скотти и де Салем, Ухура протянула свой бокал с многослойной цветастой жидкостью в стайку чинных рюмок хорошего шотландского виски. Скотти смотрел на это радужное чудовище среди своих дивных пташек с непередаваемым выражением лица. Кажется, он страдал.       – За кактусы, – ловко вывернулся из заминки де Саль.       – За кактусы, дорогой, – Ухура почокалась с теми, до кого доставала, и ловко опрокинула в себя полстакана коктейля.       Уходить из их компании она явно не собиралась. Приобняла желтокрылого, чмокнула в щёку и уставилась на Скотта с хитринкой в глазах.       – Ну и… эти ваши кактусы. Они в оранжерее?       Бедолага едва не подавился.       – Н-ны…совсем.       Кинсер беспокойно постучал ложечкой по стакану.       – Это скорее личный проект доктора, – к ним подошёл Чехов. Он был взлохмачен и улыбался, но Боунс благодаря многолетней привычке «старшего брата» увидел, что глаза у навигатора грустные. – Поэтому пока что у него в каюте. А мы все помогали.       – Дружная компания, – одобрила Ухура. Стала ещё хитрее. – Выбили себе оранжерею в каюте, даже не знала, что так можно. Ну-ка...       Она перегнулась назад и исчезла за крыльями Скотти. «Вернулась» с бутылкой мерцающего ликёра.       – Мы вообще дружные, – Чехов покосился на неё с подозрением и поставил рядом с рюмками бутылку ярко-зелёной бурды, от вида которой МакКою сделалось нехорошо.       – Кто-нибудь будет? – Ухура продемонстрировала всем бутылку.       – Я слишком стар для таких выкрутасов, как запивание горького сладким, – поспешил заверить МакКой. Рядом мялся де Саль.       – А я рискну, – заявил Пашка, протягивая ей кружку из-под чая.       – Запивать... чистейший шотландский виски... этим... – Скотти, бедолага, чуть не поперхнулся. И заработал скептический взгляд Нийоты.       – Скотти, ну при всём моём уважении, что в этом виски хорошего?       Чехов присвистнул, уважительно косясь на Ухуру. Он-то, положим, вообще считал, что с бабулиной брусничной настойкой ничего не сравнится, но сказать такое Скотти...       Спор между этими двумя разгорелся нешуточный. Нийота упирала в то, что выпивка должна приносить удовольствие, а какое удовольствие в виски, вкус которого не меняется столетиями? Скотти же упирал в душу напитка, его природность, качество, подтверждённое поколениями шотландцев. Их было даже интересно слушать.       МакКой и слушал, потягивая в промежутке минералку со льдом и размышляя почти философски, что любой алкогольный спор на корабле, как ни крути, всё равно выигрывает третья сторона: гипо с антипохмелином.       А значит, он сам, царь и бог медотсека.              К празднующим Джим вернулся мрачнее тучи – сразу пошёл в компашку к Боунсу и Павлу, распихал их, уселся.       Заметил, что в их тесной компании появилось новое лицо, которое Ухура.       Заметил, что эта самая Ухура, задрав точёный носик, длинно и забористо объясняет Скотту, чем плох шотландский виски.       Удивился храбрости... и, наверное, небольшому безумию этой женщины.       – Продинамили меня, – объяснил мрачно Боунсу. – Налей.       – Москва не сразу строилась, – влезает Чехов, уже изрядно бухой, и протягивает ему бутылку с зелёной… зелёным…       – Дело пацан говорит, – МакКой хлопает Джима по плечу. Подставляет Чехову стакан, куда тот плескает зелёнку.       – Чехов, ты задолбал, – Джим принюхивается. Мята, вроде. – То у тебя Москва не сразу строилась, то Саратов не сразу сгорел... Что за Саратов такой?       – Мифический город, который...       – Ну и зачем ты это спросил? – это уже Боунс.       Кирк ухмыляется. Опрокидывает в себя стакан, морщится. Подмигивает МакКою.       – Чтобы отвлечь. Пока расскажет, пока к бухлу своему вернётся… А я его уже выпью, а Пашка?       Кудрявый решительно отбирает у него бутылку.       МакКой только вздыхает и ворчит что-то про «сопьюсь с вами».       – Битва алконавтов! – громко провозглашает Ухура. – Ваш виски против всего, что я найду в этом баре!       – Я сам не до конца знаю, что там можно найти, – бормочет Джим.       – Идёт! – не менее запальчиво отвечает ей Скотти.       Джим краем глаза замечает, как Кинсер, высовывающийся из-под локтя Скотти, неодобрительно качает головой.       Ну, всё равно Кинсера никто никогда не слушает – а зря, толковый малый.       Джим ещё поддаёт зелёной бурды. Чехов разливается про Волгоград... стоп, почему Волгоград?       МакКой смотрит за состязанием Скотти и Нийоты. Она замечательно держится, к слову. И если вспомнить, где именно Джим с ней встретился, как встретился, и сколько выпивки она при этом заказала...       Зелёная бурда оказывает на организм удивительный освежающий эффект. Джим не скоро замечает, что они с МакКоем сидят уже поодаль от толпы, собравшейся вокруг состязающихся, и медленно попивают, Джим – бурду, МакКой – виски. А Чехов ускакал принимать ставки на победу. Пока что большая часть была за Скотти.       Через полчаса толпа взревела. Скотти упал лицом на стойку. А Ухура с победным воплем взобралась на стул и залпом выпила последний стакан чего-то малинового.       – О-бал-деть, – прокомментировал ситуацию Джим. – Скотти продул в алкобитве.       – Космос мой, из чего сделана печень этой малышки? – пробормотал рядом Боунс, тоже явно впечатлённый.       – Не знаю, но мне нужен такой материал для обшивки...       Ухура же, спустившись со стула (и наобнимавшись со всеми желающими), пошатываясь, подходит к ним.       – Джим, – она полупадает на него, полуобнимает, – ты вс-таки... хорош... й. Кпитан.       – У-у-у, дорогая, тебе уже точно достаточно...       Джим похлопывает Ухуру по спине, чуть ниже оснований полураскрытых крыльев. От неё даже алкоголем не пахнет – пионом пахнет, лаванда немного, что-то терпкое ещё. А она доверительно шепчет ему на ухо:       – Джим, это... отойдём. Давай. Над... говорить хчу.       – Ради человека, перепившего моего инженера, что угодно.       Джим отцепляет её от себя – но не полностью. Их корабельной героине явно нужно крепкое плечо для опоры.       – Боунс, мы отойдём.       – Вы, главное, дойдите дотуда, куда отходить собрались, – напутствует доктор не без тревоги.       Где-то на заднем плане воет Павел. Мальчика подвела интуиция – ставил на Монтгомери.       Кирк с Ухурой отходят к стене. Недалеко – оказывается, зелёная бурда Чехова вполне себе бьёт по вестибулярке. Джим приваливается к стене спиной, Ухура, вяло подрагивая крыльями, обнимает его – со стороны должно смотреться странно.       – Пр… Спока, – она, мягко и пьяно улыбаясь, смотрит в его глаза.       – А что про Спока? – Джим напрягается. Слишком хорошо сейчас, не хочется возвращаться мыслями к тому, что… Спок.       – Каптан, он… не изменитс. Он… такой. Фиксаторы, логика. Стена. – Она чуть покачивается. Джим не сразу понимает, что это она не пьяно покачивается, а просто… для души. – Такой есть, таким будет.       Джим вспоминает – да, когда-то Спок и Ухура встречались. Недолго. Их разрыв был таким тихим и незаметным, что никто не знал, когда он вообще произошёл. Просто они перешли из состояния «встречаются» в состояние «не встречаются».       – Но я не хочу менять его, Нийота, – Джим приобнимает её за талию. А она грустнеет.       – Джм. Каптан. Его измент только чудо. А если вы не умеете творить чудса… не надо. Не тратьте силы. Бесплезно.       – Спасибо, Нийота, – Джим ласково гладит покачивающуюся девушку по спине. – Я серьёзно. Спасибо. Но я разберусь.       – Эх… Как хтите.       Она хлопает его по плечу, разрывает объятья. И уходит. По плавной синусоиде обратно к бару.              Гости угомонились – большая часть разошлась, штук двадцать рассредоточились по капитанским хоромам и уснули.       Ночь текла над Сан-Франциско – последняя ночь экипажа «Энтерпрайз» на Земле. В панорамное кухонное окно с блестящими занавесками из бусин преломлялся и бликами проникал свет ночного городского освещения. МакКой иногда ловил себя на том, что залипает на эти блики в гранёных бусинных нитках, пока на небольшой плитке по старинке шипел согревающийся чайник.       Чехов, уложив лохматую головушку на коробку с чаем-ассорти, сонно возил по столу пальцем, выписывая слово «Россия» на русском. Уж что-что, а это слово на экзотическом вымирающем русском языке Боунс выучил. Страна, где все крылья – золотые, а люди умеют изобретать всё на свете, даже вселенную.       Кирк сидел по другую сторону стола, подперев голову рукой, и тоже смотрел на бусинки. Слушал чайник, грустная пуховая капитанина.       – Слышь, – МакКой сказал это и сам удивился, насколько пьян. Без-бож-но. – Это… Ж-жим. Нах тебе такая кухня з…здоровая. И квартира к ней… тож. А?       – Ну типа... – он махнул рукой, чуть не снеся при этом вазу с печеньем, – летать.       – Типа ну… Это, ты ж тут не бываешь почти.       – Эх… – Джим вздыхает ну очень глубокомысленно, подперев ладонью подбородок. – Зато… вот как… придёшь. И лета-аешь…       – Ну и куда это всё? – МакКой морщится. – Ну… вот хоть…кухня. Огромная. Ну огрмная прст. Тут тебе хоть морг размещай… это…прозекторская. Студентов водить. У-у-у…       – Боунс… – сказал Кирк мечтательно-мечтательно, – иди в жопу. Заебал.       МакКой вздохнул. Этот спор, про размер квартиры, они с Кирком заводили не раз и не два. Да почти всё время, пока жили тут после выздоровления капитана.       – Да ладно вам, – тихо говорит Пашка. – Зато все поместились. Вот бы на корабле было куда летать.       – А я говрю… эт. Много. Пространства.       – В сам раз, – Кирк переводит взгляд на стену. – Я с детс… когда мелким был. Мечтал. Будет дом свой, большо-ой. И ни одной… свньи.       – При щщём тут свиньи, ты, пуховой…       – Ну-у-у, началось, – сказал Павел и перелёг на коробку другой щекой.       – А ты за свиньями ухажвал? – Кирк оживился, убрал руку из-под подбородка. Даже выпрямился. И глаза заблестели. – Жирные, вонюч-е, и не выспшься. Нет. У меня… никгда. Ни одной. Не буд-т. Ни одной свиньи.       – Да кто тебе предлагает… свиней? Никто, – МакКой потянулся и отключил засвистевший чайник. Сразу стало очень тихо.       – Эт пральна…       Кирк снова подпёр подбородок рукой. Уставился на то, как МакКой разливает чай.       – Пашк, чё, спишь? – подал голос неожиданно.       – С вами уснёшь, – огрызнулся Пашка низким голосом, и Боунс с лёгкой грустью вспомнил, как на первом курсе в академском общежитии мелкий четырнадцатилетний Чехов сворачивался на его кровати клубочком, укрываясь крылом, и засыпал, если случалось засидеться допоздна.       – Бросай ты своего этого, – Кирк остекленевшим взглядом провожает клубы пара над чайником. А голос почти трезвый. – Плохо тебе.       – Отстань. – Павел упёрся в коробку лбом. – Ой, то есть, простите, капитан. Отстаньте, пожалуйста.       – Па-ашка, ты н’кыроообке лежишь. А там чай, – сказал МакКой, который полностью поддерживал слова Кирка.       – Тебе двадцати нет, – продолжает Джим. – Ну мы ж пережваем. Тебе нужн... чтоб твой был. А не этот.       – Во-во, – МакКой смирился с тем, что чая он не дождётся, и подвинул к этим двоим по столу кружки с горячей водой. – Бросай этого хмыря.       – Но-о, он не хмырь, он мой рулевой, да ещё и лучший во Флоте, – Кирк погрозил пальцем, но Боунс не совсем понял, ему или холодильнику.       – Ок. Бросай его рулевого лучшего во Флоте хмыря, – поправился МакКой. Попытался взять в ладони чашку по привычке, но у Кирка, мать его, дома были только фарфоровые сервизы, и кипяток через тонюсенькие стенки обжигал руки.       – Ничего вы не понимаете, – буркнул Павел.       Плохо мальчику.       Боунс встретился взглядом с Кирком.       – Мы ж тоже были влюблены, – укорил капитан Пашку. – Я вот... щас. А ты ещ-що найдешь, кого… нужно…обя-за-тель-но.       – А если мне его нужно? – тихо и с каким-то надрывом сказал Чехов.       Установилось молчание. Пашка сопел в коробку, подрагивая крыльями, и блики от бусиничной Кирковой занавески светились на перьях и его кудряхах. Тоска, да и только. МакКой и хотел бы помочь чем-то этим двоим – да чем? Нечем. Свои крылья вон болят который день. Космос почуяли.       Он хлебнул горячую воду и обжёг язык. Отставил кружку. Перебрался ближе к Пашке, обнял его за худые плечи. Чуть выше крыльев.       – Ничего, утрясётся как-нибудь. Не обижайся.       Со второго бока к Павлу прилепился Кирк. Засопел солидарно.       – Завтра трудный день, – сказал так… со значением.       – Да уж, – прошелестел Пашка. – Ладно, я не сержусь. Хотя вы всё равно те ещё старые коз… ой, простите-простите, старшие офицеры.       Кирк и МакКой синхронно рассмеялись.       Потом они втроём немного помолчали, сидя вприлипку и уютно мешаясь друг другу крыльями. Каждый думал о предстоящей миссии – пять лет не видеть Землю, пять лет в космической пустоте…       Кажется, даже задремали слегка, или нет, в этих бликах и кухонном полумраке ничего не понятно.       – Слышь… Ж-жим… – МакКой разлепил глаза, внезапно, потому что ему в голову пришла мысль, новый, свеженький аргумент, – а всё-т’ки… нафига тебе такая большая квартира? Ну вот прст логически, взять те же вот эти бусы – хрусталь? Хрусталь. Скольк ты на них угрохал… а была б кухня-а-а меньше, и окно меньше, так и угрохал бы меньше, правильно же?..