For your family

      Хану оставили память. Он помнил, как очнулся от ледяного сна, пластические операции, работу на Маркуса, «Возмездие», драку с вулканцем. Но после долгой терапии, включавшей в себя сеансы гипноза и медикаментозную кому, ему уже не хотелось вернуть себе своих людей и построить с ними новый совершенный мир.       Этим утром его в последний раз прогнали по психотестам, выдали чёрную форму и в сопровождении семи охранников впервые за несколько месяцев вывели из здания тюрьмы. Им предстояло пройти в другой корпус, где был транспортаторный отсек. Оказавшись на свежем воздухе, Хан с наслаждением расправил плечи, с не меньшим наслаждением отметил, как напряглись охранники, привычно просчитал, сколькими способами на данный момент возможно освободиться и сбежать.       Чем его привлекала перспектива службы на Энтерпрайз – так это свободой. Космос, опасные миссии, сражения и вылазки – предвкушение будоражило кровь.       Перья слегка встопорщились, крылья, скованные фиксаторами, неприятно стянуло. Охранники напряглись ещё сильнее. Один из них даже потянулся к оружию, вызвав у Хана только усмешку и совет для нервного юноши держать свои руки при себе.       – Я, конечно, не хочу тебя убивать, – вкрадчиво подытожил Хан, – но у меня остались мои рефлексы.       Путь до Энтерпрайз оказался приятным. Даже забавным. После материализации в транспортаторной охранники с видимым облегчением передали его в руки капитана, старпома и главного медика. Этих, кстати, сопровождало всего двое охранников – приятно, хотя и неожиданно.       Заметив на себе ненавидящий взгляд вулканца, Хан улыбнулся ему и чуть прищурился.       По перьям снова прошла сладкая волна предвкушения, отчего они слегка встопорщились.       Вулканец выпрямился, пытаясь уничтожить его взглядом.       – Прекратить. Обоим. – Капитан, закончив отсылать документы по приёму, отпустил охранников адмиралтейства. Они быстро исчезли на платформе в золотистых искрах.       – Позвольте обратить ваше внимание, капитан, на то, что я ничего не начинал, – процедил Спок сквозь зубы.       Капитан не обратил на него внимания, убрал падд в поясной футляр и отдал команду следовать за ним. Охранники заняли позиции позади Хана – за его левым и правым крылом.       – Скажите, коммандер, – Хану не хотелось позволять коммандеру успокоиться, – вы всегда носите фиксирующие накрыльники? Насколько я помню, в нашу… последнюю встречу вы были в них… пока ремни не лопнули.       Вулканец (единственный крылатый вулканец в своём роде, не так ли, коммандер?) горделиво вскинул подбородок и сделал вид, что игнорирует его.       Разумная позиция для того, кто не желает обнаружить свою слабость.       – Как будущий член вашего экипажа, я должен быть заинтересован в функциональности каждого присутствующего на борту, – продолжил Хан, слегка растягивая гласные. Ему до дрожи в лопатках нравилось медленно, плавно закручивать тугую пружину вулканской вспыльчивости, выжидая, когда она развернётся и попытается дать ему по пальцам. – Накрыльники ухудшают кровообращение, пагубно влияют на суставы и рост перьев.       Верхние перья коммандера встопорщились. Ремешки заметно натянулись.       – Оу, коммандер, прошу прощения, – Хан улыбнулся. – Кажется, эта тема вам неприятна. Вы могли бы сказать.       Сзади его чувствительно шлёпнули чуть повыше сложенных крыльев. Таким жестом земляне успокаивали расшалившихся детишек. А через секунду в зоне видимости нарисовался до боли знакомый доктор. Тот самый, который бессовестно выкачивал из него литры крови.       – Коммандер с вами говорить не имеет права по протоколу, как и все остальные, – сказал ласково. – Пока не выяснится, что вы полностью безопасны для экипажа.       – Тем более. Как бесчестно с моей стороны задевать его, пока он не может ответить…       Заметив, как дрогнули пальцы коммандера, явно движением к поясу, где висел фазер, Хан решил пока приостановиться. Всего понемногу. И удовольствия от игр с вулканцем, едва не размозжившим твою голову о кусок металла, тоже.       Голова у Джима не болела – слава Боунсу и его гипо. Но вот тяжесть неприятная присутствовала, несвежесть какая-то, будто бы даже помятость. Поэтому больше необходимого Джим старался не говорить. И не действовать.       Хана – новенького, как его предпочитал называть сам Джим – под конвоем ввели в медотсек, там подвели к двери с номером «19» (точно, это ж над ней МакКой работал весь позавчерашний день). У двери доктор остановился, ввёл в боковую панель сложный код, приложил ладонь, затем, издав тихий вздох (от которого его крылья встопорщились на верхушках) наклонился, чтобы встроенная система просканировала сетчатку.       Кстати, даже этот вздох был Джиму понятен. Противопохмельные гипо спасали от кучи похмельных бонусов, но вот при наклонах и резких движениях в висках всё равно начинало неприятно ныть.       Джиму даже пришла светлая мысль, что не стоило вчера так пить. Ладно бы просто в миссию отправлялись, но им ещё и Хана-новенького принимать.       Опять же, традиция.       «Доступ разрешён», – голосовое оповещение совпало с открытием дверных створок. МакКой вошёл и сделал приглашающий жест рукой.       – Входите, мистер Харрисон. Нам с вами предстоит провести в этом помещении много времени, так что советую запомнить обстановку снаружи. Для ностальгии.       Хана, издавшего тихий насмешливый звук, похожий на кошачье фырканье, ввели внутрь. Джим пробрался следом – из-за того, что они ведут опаснейшего преступника, угробившего Энти и едва не угробившего его самого, крылья капитана всё утро слегка топорщились. Несильно, но… то об косяк заденут, то ещё обо что-нибудь. Вот и сейчас они слегка застряли в проходе – слава богу, кто-то бережно придержал их ладонями, заставляя сложиться.       Не кто-то. Спок. Спок шёл позади капитана сейчас. Джим не оглянулся на него, хотя очень хотелось, но по перьям прошла лёгкая дрожь от прикосновения. Дыхание… не сбилось, нет.       С усилием взяв себя в руки, Джим прошёл внутрь и встал у стены.       – Капитан, – заговорил МакКой, уже подсоединявший датчики к лежащему на биокровати новичку, – охране здесь обязательно оставаться? Я уточняю на всякий случай, потому что по документам мой подопечный проходит как «пациент», а не как «содержащийся под стражей».       – В самом деле? – Харрисон приподнял голову, останавливая прозрачный взгляд на капитане. Раскаивающимся он не выглядел, даже наоборот. Он как будто забавлялся ситуацией, в которой оказался. – Так я пациент?       Ты наша головная боль       Не обращая внимания на высказывание Хана, Джим занялся отсылкой документов о его приёме в падде. Нечего его вниманием кормить.       – Мне будет спокойней, если первое время охрана будет тебя сопровождать, Боунс, – ответил МакКою, не поднимая глаз. – Пока ты лично не проведёшь пару психотестов на адекватность.       МакКой хмыкнул еле слышно. Он скомандовал Хану сесть и осторожно развернуть крылья так, чтобы они попали в контурные медицинские фиксаторы. Потом, кривя губы, корректировал на пульте состояние фиксаторов, чтобы они подстроились под размер.       Когда Хан раскрыл крылья, у Джима даже перехватило дыхание – он уверен, у остальных присутствующих тоже. Может, кроме доктора, тот особой впечатлительностью не отличался.       В комнате будто раскрылся огромный цветок иссиня-чёрной тьмы, поглощая стены, часть потолка, пола, скрывая за собой медицинское оборудование. Огромные, сильные, блестящие крылья. Джим смотрел на них, не меняя выражения лица, но в душе росло восхищение. Он любил крылья – их красоту, их мощь, а крылья Хана в избытке обладали и тем, и тем.       Измерив их, доктор, глядя на экран, констатировал «восемь и два», как нечто само собой разумеющееся, и слегка надавил на плечо Хана, заставляя его опять лечь.       Джим иногда просто поражался эстетическому пофигизму Боунса. Сам-то он, тихо сглотнув и уняв блеск в глазах, вернулся к документам. Чтоб не пялиться и не отвлекаться.       – Хорошо, Джим, пускай остаются. Просто я забочусь о создании доверительной и сензитивной для социальной адаптации среды. Всё, как нам приказано, – доктор разрушил всеобщее оцепенение, судя по шуршанию со стороны охранников.       Капитан поднял взгляд от документов и напоролся на улыбку Хана. Этот, похоже, вовсю наслаждался эффектом, который произвели его крылья на присутствующих. Улыбка зверя – вкрадчивая, опасная, с мягким прищуром жутковато-прозрачных глаз.       Внутренне собравшись (какие бы крылья ни были у этой заразы, он, в первую очередь, их головная боль), Джим подошёл к доку и протянул ему падд. Нужны были подписи. МакКой подписи подставил, и… резко развернул его к себе спиной, разводя крылья. Осмотрел – недовольно, Кирк спиной почувствовал. Помял основания крыльев, скрытые форменкой, узкий участок спины между ними.       – Джим, – зашипел тихо, – опять, чёрт тебя побери! Чтобы сегодня вечером у меня в каюте в восемь как штык! И со своей чесалкой!       – Ммм, а я-то думал, когда позовёшь, – отвечает капитан на той же громкости. Охранники этого не услышат точно.       Хан услышал. Посмотрел на них понимающим неподвижным взглядом.       А изменился ли он? Джим буквально кожей чувствовал опасность, исходящую от этого жуткого человека. Сверхчеловека.       – Свободен, – тихо говорит МакКой, отпуская капитана.       Джим проходит к двери мимо Спока, не смотря на того. И только оказавшись к нему спиной, вводит код выхода на панели, проводит необходимые процедуры опознания и командует следовать за ним.       Спок прекрасно видел, какими глазами Джим смотрел на крылья Хана.       Этого было достаточно. Пока они шли до лифта, который отвёз бы их на мостик – через пять минут сорок две секунды должен был прозвучать приказ о выходе «Энтерпрайз» из орбитального дока – Споку удалось восстановить эмоциональный контроль полностью. Фиксаторы надёжно удерживали крылья, и выдать его ничего не могло.       В лифте они встали плечом к плечу.       – Мостик, – скомандовал капитан. Двери лифта закрылись. Спок боковым взглядом видел, что его крылья пришли в растрёпанное состояние.       – Капитан, я напоминаю вам, что появление на мостике без крылофиксирующих устройств расценивается как несерьёзное нарушение делового этикета. Сегодня первый день миссии. Для многих людей это знаковая дата.       – Спок, я знаю своих людей. А мои люди знают, что у меня есть эмоции, – отреагировал капитан резко. Потом развернулся к панели и ударил кулаком по кнопке остановки лифта.       Развернулся к Споку. Крылья Джима, и без того слегка растрёпанные, встопорщились перьями.       – Спок, что вчера было?       – Смотря о чём вы говорите, капитан. – Спок сложил руки за спиной под крыльями.       – Ты сбежал. Поцеловал мои пальцы и сбежал. Не говори, что я всё неправильно понял.       Капитан, кажется, зол.       Но Спок смотрит прямо перед собой. Он не хочет видеть взъерошенные белые крылья.       – Я объяснил, что вместе мы быть не можем. Поцелуй был не более чем проявлением моей эмоциональной несдержанности, которую я продемонстрировал перед вами ввиду недостаточности самоконтроля.       – Этот поцелуй – лучшее, что я получил от тебя за все полгода – полгода! – которые добивался твоего внимания. Спок. – Голос капитана вдруг меняется. Становится мягче. – Спок, посмотри на меня. Я не кусаюсь.       – Вы думаете, я как домашнее животное, откликаюсь на частое повторение своего имени? – Спок оборачивается к нему. – Чего бы вы ни добивались от меня, я не сумею дать вам этого, капитан. Советую сосредоточиться на поиске другой, более подходящей вам цели.       – Это не гонка и не охота. Мне нужен ты. Тебе нужен я. В чём твоя проблема?       И делает шаг вперёд, заглядывая Споку в глаза. Прямо и открыто показывая свои чувства.       – Моя проблема за моей спиной, капитан. Вы тут ни при чём. Примите это как факт.       Спок протягивает руку поверх его плеча и возобновляет движение лифта.       – Спок, – капитан почти рычит, перехватывая его запястье поверх своего плеча и дёргает на себя. – Ты нам даже шанса не оставляешь.       Его пальцы горячие. Спок так ярко ощущает их хватку на своём прохладном запястье.       Люди горячей вулканцев.       Вулканцы не бывают крылатыми.       – До выхода из дока три минуты двенадцать секунд. Пять секунд до раскрытия двери, – Спок не пытается высвободиться, глядя в его нереально голубые глаза. Падая в его взгляд. – Нам надо быть на мостике.       – Так мы будем, правда? – его губы чуть дрогнули в улыбке. Он продолжил тише и ласковее, – ну почему ты сопротивляешься, я же…       Он не договорил. При звуке открывающейся двери Спок высвободил своё запястье, а капитан, сжав губы, первым вышел из лифта.       – Паш, может, не надо?       Ужин. Столовая. И Кирк сидит напротив Чехова, задумчиво глядящего на ещё одну рюмку водки перед собой. Сказал, что утром он, видать, переборщил, и имеет смысл найти оптимальную для себя дозу «подобного», чтобы лечить похмелье.       – Вы не понимаете, капитан, – Чехов безупречно придерживался субординации общения, стоило ступить на корабль, – я это в русской классике вычитал, а она – не врёт.       Он решительно опрокинул в себя рюмку, поморщился и быстро-быстро закинул в рот маленький маринованный огурчик.       Джим не сомневался в русской классике. Он сомневался в том, что Чехов протрезвеет нормально в ближайшие три дня с таким подходом к жизни.       – Будешь безостановочно бухать, лейтенант, сдам тебя Боунсу. А уж он-то из тебя все перья вытрясет, не сомневайся, – сообщил доверительно, склонившись над столом. И вернулся к своей запеканке.       Чехов принял обиженный вид.       – Это больная тема, капитан. Я даже не могу сказать в отместку, что сдам наш... проект. – Он поддел на вилку репликаторную имитацию маринованного гриба. Напоминала она больше расплющенную бледную лягушку. Мимо прошла группка энсинов из научного, и Пашка понизил голос: – А ведь им сегодня Ухура интересовалась. Бочком, бочком, всё с вопросами – что за кактусы да для чего мы их растим… Вот кто вчера проговорился, спрашивается? И это не я, потому что я – молчал!       – Да никто в тебе не сомневается, Павлик Морозов.       Джим плохо помнил, кто такой Павлик Морозов. Он помнил, что это имя как-то связано со способностью хранить тайны. Судя по раздувающемуся от возмущения Пашке, что-то капитан понял неправильно.       Казалось, очередная лекция на тему богатства и многообразия русской культуры неминуема, но тут Павел резко открывает рот (как будто весь воздух из себя выпустил) и смотрит остекленевшим взглядом куда-то за плечо Кирка.       Джим резко оборачивается. И вот теперь ему хочется повторить реакцию Павла.       В дверях стоит и оглядывается Скотти. Но не их Скотти-инженер, крылья в мазуте, паяльный лазер в кармане, Кинсер с гаечным ключом где-то за крылом. А Скотти – гордый шотландец, в парадном килте и с букетом цветов. Он оглядывается несколько секунд, не больше, а потом (твою мать, какое счастливое лицо) уверенным шагом идёт к столику, где ужинает с подругами Ухура.       Кинсер семенит за ним следом. Очень неуверенно семенит.       Ох что-то будет…       В их направлении вытянули головы все присутствующие в зале. Даже лейтенант Циммерман, восторженно вещавшая что-то подруге, замерла и уставилась.       Ухура поднимает удивлённый взгляд, как и две других девушки, сидящие с ней за одним столом.       А когда ей протягивают настоящий огроменный букет лилий и роз, такой огромный, что он задевает тарелки, салфетки и голограмму симпатичной вазочки с полевыми цветочками (такая на каждом столе стоит), даже не сразу находится с ответом.       – Чем… чем обязана, мистер Скотт? – спрашивает, вскидывая голову.       Пашка хлопает себя ладонью по лбу и шепчет «так вот что он в стазисном поле тайком на борт поднимал! Цветочки!!! Чтоб не завяли!!!»       – Нийота! – торжественно начинает Скотти… и замолкает. Джим поклясться готов – инженер даже краснеет немного, до чего дошёл!       Ухура терпеливо ждёт продолжения, пока Циммерман начинает тихонько хихикать в кулак.       Скотт решается. Снова набирает воздуха в грудь.       – Нийота! – Так же торжественно, и так же опять замолкает. Начинает зачем-то пихать Кинсера локтем, шипеть ему что-то.       Да что он придумал-то?       Кинсер в подкладе своей форменки находит какую-то бархатную коробочку, протягивает инженеру. Тот открывает её, бухается на одно колено – кому-то Боунс вломит за такое обращение с суставами – и протягивает Ухуре с букетом.       – Нийота! – Скотт, бедолага, начинает слегка дрожать голосом, – я понял, что ты – мой идеал. Выходи за меня. Пожалуйста.       В столовой как-то резко становится очень тихо. Ухура слегка прокашливается и откладывает букет на столик. Букет занимает большую его часть.       – Скотти, это же не шутка? – спрашивает она мягко.       Он решительно мотает головой.       Нийота склоняется к нему и закрывает коробочку с кольцом.       – Нет, Скотти. Не выйду. Выпусти меня из-за стола, будь добр.       Кинсер тянет друга за рукав, почти дёргает под строгим взглядом девушки. Скотти поднимается с колена. Джиму не особо видно, но он уверен, что бедолаге сейчас сердце разбили.       – Если ты просишь… конечно, то есть, я…       Ухура поднимается из-за стола, не глядя на него, и – прямая, гордая, уходит.       – Ну, Скотти, ну умудрился, и какая его муха тяпнула?! – с жаром шепчет Пашка.       – Простите, мистер Скотт, можно взять цветы? – аккуратно спрашивает Циммерман, сдерживая улыбку. – Жалко, если завянут, такие красивые, а у Стейси завтра день рождения, и нам надо чем-то украсить комнату…       – А, – Скотти убито махает рукой. Вряд ли его интересуют сейчас эти цветочки. Кинсер настойчиво тянет его за рукав прочь. Столовая хранит гробовое молчание.       Джим поэтому едва не подпрыгивает на месте, когда слышит холодный голос Спока – оказывается, вулканец стоял рядом с подносом еды – шёл от раздачи.       – Я не припоминаю правил, регулирующих подобные ситуации. Делать предложение в столовой посреди ужина – не против Устава, капитан?       – Спок… – у Джима слов нет. Смотреть на то, как поникший Скотт идёт к выходу следом за Кинсером, бесконечно грустно. – Тут человеку сердце разбили. Такое уставом не регламентируется.       – На корабле Устав должен регламентировать всё поведение в рамках социальных взаимодействий, – отчеканил Спок и ушёл со своим подносом дальше, искать незанятый столик. Он предпочитал есть в одиночестве.       – Вот жуть! У меня ощущение, что у коммандера вместо сердца кусок фуллерена, – Пашка бросает вилку в тарелку. – Простите, капитан, я за Скотти. Хоть узнаю, как он.... Эээ... можно?       – Не можно, а нужно, лейтенант. Идите. – Джим тоже откладывает столовые приборы. Пашка уносится, только крылья на бегу в рабочих фиксаторах топорщатся перьями во все стороны.       Кирку уже не хочется есть. И из-за увиденного, и, может – немного – из-за того, что слова Чехова по поводу фуллеренового сердца кажутся до боли верными.       Как бы не оказалось, что Ухура насчёт Спока была права. Джим способен на многое, но чудеса не в его компетенции.       МакКой расстилал большой реплицированный кусок клеёнки на полу. Бурча себе под нос ругательства, ставил посреди клеёнчатого безобразия табуретку. Готовил таз с водой и пульверизатор. Готовил мусорный мешок и урну. Привычно командовал системе жизнеобеспечения отключить «имитацию лёгкого весеннего ветра» в комнате.       Всё это делалось по одной простой причине.       У Джима в основании крыльев до сих пор не сошёл пух. Этот самый пух образовывал там милую белоснежную подушку, переходящую на спину, очень мягонькую и приятную на ощупь.       Хотя при нормальном развитии крыльев линька пуха и смена его подпуховыми перьями происходит лет в 11-12, речь шла о капитане, а у капитана всё как всегда через жопу. Боунс поделать с пухом ничего не мог, на аэродинамику он тоже не влиял.       Так что это была не проблема. Проблема заключалась в другом.       МакКой ещё в Академии, когда они жили в одной комнате, решил поставить эксперимент и две недели не напоминал Джиму о вычёсывании.       К концу второй по комнате катались перекати-поле из пуха.       Проклятый пух на Кирке рос с потрясающей скоростью, так же активно линял, был в кроватях, в шкафу, в «Большой анатомической энциклопедии» между страниц, забивал слив в душе, лез в нос, попадал в тарелки с едой, забивался в одежду и учебные сумки, а сам Джим, мерзко ухмыляясь, оставлял за собой линяющие клочки везде, куда бы ни шёл.       В общем, не вычёсывать его было себе дороже.       И МакКой взял себе за правило вычёсывать Кирка раз в неделю.       В этот раз слегка запоздал, забегался – и на тебе, у Джима опять линяющая пуховая подушка вместо спины.       Капитан пришёл в восемь – удивительное для него послушание. Окинул взглядом приготовленное место, сунул МакКою свою любимую щётку для вычёсывания и уселся на стул. Молча.       МакКой снял с него форменку, развёл его крылья, уложил их в анатомически удобное положение, сбрызнул пух из пульверизатора и на пробу провёл чесалкой. Мокрый пух радостно потянулся клочьями вслед за острыми частыми зубчиками.       – Что, опять любовная тоска? – спросил поникшего капитана. – Смотри, начнёшь из-за депрессии линять сильнее, обрею твой чёртов пух налысо сразу. Чтоб не мучился.       – Говорят, если пух брить, он сильнее расти начинает, – заметил тот задумчиво. – Оно тебе надо? Эх, Боунс... Скотти наш посреди ужина Ухуре предложение сделал. Бедолага...       – Ох ты! Это нашей-то звезде? – МакКой продолжает аккуратно вычёсывать пух и сам себе напоминает парикмахера, зацепившегося языками с клиентом. Даже формула "я доктор, а не..." не действует, настолько ассоциация сильная. – Она же после Спока всех отшивает на раз-два. И главное, с чего? Я думал, Скотти кроме корабля, другой любви не знает.       – Пашка вызнал уже. Говорит, как Скотти сегодня утром проснулся, как понял, что она его перебухала, так снизошло на него, что эта женщина – божество. И целое утро бегал по кораблю сам не свой. Протащил на корабль настоящий букет, ты представь, кольцом запасся. Готовился предложение делать. Ну это Пашка уже у Кинсера вызнавал, конечно...       Джим как будто взгрустнул от рассказываемого. Солидарно так. Ну да, Скотти за Ухурой, сам Кирк – за Споком. Пашка – за Сулу. Не корабль, а школьный выпускной класс, трагедия на трагедии.       – И что теперь? Скотти будет пытаться "дотянуться до звезды"?       – Пашка говорит, он серьёзно настроен. Ну так... узрел идеал...       – Чёрт бы вас взял с вашими влюблённостями, – ругнулся МакКой, догадываясь, что Пашка ему в чате целую поэму настрочил про случившееся.       – Всё потому что кто-то старый пень, – привычно огрызается Джим, но МакКой же чувствует – грустно пацану. Даже пух с крыльев как будто начал грустней слазить. – Имей понимание и не трави рану. Мы со Споком, кстати... объяснились вчера ночью. И сегодня ещё раз. И проще-то раз от раза не становится, даже понятнее – ни разу. Я думаю, что делать.       – Подожди, пока уляжется, – МакКой слегка гладит его по верхнему суставу крыла, заставляя расслабиться. Знает, что разговоры во время вычёсывания Джиму нужны, чтобы душу излить, а не чтобы ему давали конкретные рабочие советы. – Это же Спок. Пока всеми перьями случившееся перетрясёт, пока сообразит, как логичней реагировать… Не лезь ты на него штурмом, бесполезно. Да и он привыкнет, что теперь не «царь горы», тоже, как ни крути, потрясение. Ну-ка, что тут у нас… Джим, под этим слоем выросло несколько перьев. Надеюсь, это хороший знак.       – Да, да, – он фыркает, – а пока он поймёт, как лучше среагировать, я буду старым дедушкой. Как ты. Нет уж, я разберусь. А ты лучше расскажи мне, что с нашим новеньким? Какие прогнозы?       МакКой про себя матерится. Спасибо, напомнил. Новенький, ага. И ведь он взял на себя ответственность за Хана. Чёрт бы побрал флот с его показной толерантностью, якобы «мы из любого преступника сделаем добропорядочного гражданина» и «помоги ближнему с социальной адаптацией! У нас гуманное общество!». Боунс крыльями чуял, что эксперимент по перевоспитанию сверхлюдей и внедрению их на корабли в качестве членов экипажей ничем хорошим не обернётся.       – О, Джим, иди ты адмиралов пухом кормить с такими расспросами! Лежит себе, ноет, чешет крылья. Требует кофе в биокровать и круассаны с шоколадом. Уверяет всех, что пострадал за идею. Я под конец уже охрану выгнал в коридорчик, чтобы он их своими россказнями не смущал. Бескультурщина, одним словом. Так что ты лучше расскажи, как там в первую смену на мостике, всё интересней.       Руки Боунса способны творить поистине волшебные вещи, а его сеансы вычёсывания заменяют добротный массаж крыльных оснований. Да и потрындели они знатно – перемыли косточки адмиралтейству, Хану, новичкам-стажёрам, Споку… МакКой спросил, как там в целом Пашка, и Джим рассказал, что Чехов с его сегодняшним похмельем где-то вычитал, что подобное надо лечить подобным, выжрал на завтрак рюмки три водки и половину альфа-смены порывался научить Сулу русским матерным частушкам. Причём его поведение совершенно не сказывалось на качестве работы, вот что значит русский гений. Про стопку за ужином умолчал пока.       Они просидели часа три. Как в старые добрые времена: разговоры, шоколадный коктейль, попрощались практически перед гаммой…       Ноги сами принесли Джима к двери Спока. А руки сами позвонили в интерком, старательно игнорируя голос разума (Боунса) в голове, твердящий, что коммандеру надо оклематься.       Спок открыл сразу. Он был босиком, в тренировочной свободной форме, чёлка, слегка влажная, прилипла ко лбу. Но крылья были опутаны тонкими линиями паутинного фиксатора – дрянной разновидностью крылофиксирующих устройств. Они стягивали суставы крыльев сверхпрочными проволочными тисками, и при любой попытке натяжения легонько били током. Предупреждающе.       – Капитан, – Спок, не дождавшись реакции, отвлёк его от созерцания своих крыльев. Рассматривал как всегда свысока, очень холодно – словно это Джим пришёл к нему растрёпанный, да и вообще – ходит тут, надоедает. Коммандер ещё и бровь приподнял. – Я не успел привести себя в приемлемый вид. Если вы не по срочному вопросу, я попрошу вас отложить разговор на двадцать минут.       – Ты нормально выглядишь, – Джим протиснулся мимо него в каюту. Упоминать, что вид Спока сейчас ему больше нравится, чем не нравится (исключая фиксаторы), он не стал – прошёл на середину комнаты, стремительно развернулся.       – Ты не хочешь быть со мной из-за крыльев? – Джим решил не церемониться.       Спок беззвучно набрал код на дверной панели интеркома, и дверь закрылась. Как показалось Джиму, даже заблокировалась. После чего коммандер обернулся к нему.       – Мои крылья – мой позор среди вулканского народа, капитан, – начал холодно, но так, как звёздный отличник объяснял бы безнадёжному двоечнику пустяковую задачку – нехотя и свысока. – Существующий запрет на их ампутацию лишает меня возможности когда-либо обрести полную расовую идентичность. Если для понимания вам нужны более красочные описания, я скажу следующее: в древности на Терре самая страшная казнь заключалась в отрубании крыльев. Я пошёл бы на это добровольно.       Джим вдохнул воздух, чтобы разразиться тирадой на тему «Ты не на Вулкане, я не вулканец, при чём тут…», но осёкся. Облизнул губы. Это – тирада – было бы бессмысленно. Они со Споком как будто говорили на разных языках, если дело касалось их странных взаимоотношений, построенных на долге, влечении и противоречиях культур. Этот упрямый вулканец, не видящий дальше своего вулканского позора, не слышал его. А сам Джим не желал понимать, как вулканский позор связан с ним, терранцем, и их обоюдной тягой друг к другу.       – Правильно ли я понял, – вместо этого вкрадчиво начал капитан, делая шаг навстречу Споку, – что ты ненавидишь свои крылья? Потому что вулканцу они не полагаются, так?       – Понимайте как хотите. Я сказал всё, что вам нужно было знать.       Джим делает шаг, ещё шаг. Ближе. Уже ощущает тонкий запах ментола от великолепных споковых перьев.       – Не совсем всё, но опустим это. – Джим улыбается ему. Слегка поднимает подбородок. Они близко, безумно близко, на расстоянии вздоха друг от друга. – И я должен отказаться от тебя из-за… того, что ты ненавидишь свои крылья? Найти другую? Другого? Кого-то, кто не ты?       – Это будет полезно, капитан. При вашей импульсивности вам нужна надёжная точка опоры.       – Думаю, мне стоит обдумать эту мысль, – это Джим произносит практически в его губы. Но взгляд не опускает. – Серьёзно обдумать. Спасибо за идею, коммандер. А теперь, – тише и прикасаясь губами к его губам, – прочь с дороги.       – Напоминаю, что вы на моей территории, капитан. И ваше поведение неуместно.       Спок разворачивается и вводит код разблокировки.       – Я осведомлён, мистер Спок. И о том, и о другом.       Джим практически вылетает в открытую дверь, задевает краем встопорщенного крыла косяк, вторым краем, самыми перьями – живот Спока.       Нет, коммандер с ума сошёл, если думает, что Джим сдастся и найдёт кого-нибудь другого.