For your family

      Джим сидел в чужой полутёмной каюте на застеленной кровати и не шевелился. Наверное, уже час. Крылья, лишённые движения, ныли, но он предпочитал сохранять неподвижность.       Последние несколько часов слились в один нескончаемый поток событий, и теперь он боялся добавить к ним ещё хотя бы одно, самое незначительное – казалось, от любого движения привычный мир вокруг просто расколется на части.       Когда сработал прикроватный интерком, рука потянулась к нему сама, на автомате.       – Кирк слушает.       – Вы просили сообщить, когда эвакуация закончится, – голос адмирала Осавы был практически лишён интонаций. Она тоже устала. – Сообщаю, что все ваши люди на борту наших кораблей. Радиационная очистка по инструкции Павла Чехова проведена. Пострадавшим оказывается помощь, так что заверяю вас – всё в порядке. Сейчас идёт перепись, чтобы составить точный список погибших.       Джим прикрыл воспалённые веки. Казалось, с момента заражения Энти прошло не трое суток, а несколько лет, и всё это время он практически не спал.       – Сколько? – спросил он вслепую. – По предварительным…       – Около сотни, – вот теперь в голосе Осавы слышалось что-то вроде сочувствия. – Отдыхайте, капитан. Это приказ.       Интерком отключился. Джим ещё полминуты тупо смотрел на панель, потом со вздохом потёр лицо ладонями. Ему надо было как-то переосмыслить, уложить в голове всё случившееся, и это…       Слишком много.       Заражение, план Хана, безумный рейд на вымершей Саратоге и выстрел по сверхмощным кораблям…       Джим почти не запомнил, как снова повёл Саратогу в гущу ионного шторма и направил курсом к планетоиду. У него оставалось одно ощущение – что они опоздали. И когда он понял, что время ультиматума прошло, а Энтерпрайз по-прежнему цела…       Его затопил другой, тщательно сдерживаемый до этого страх. За Спока.       Он послал вызов на оба корабля разом, и когда увидел перед собой незнакомую женщину-адмирала, просто поднялся, упираясь ладонью в консоль, и начал говорить – спокойно и чётко, хотя внутри всё сжималось от ужаса.       – Я дам все объяснения, но пожалуйста, прошу вас, сейчас просто транспортируйте к себе на борт моего коммандера. Ему нужна медицинская помощь. Потом действуйте, как посчитаете нужным.       Со второго корабля вызов принял Хан.       К счастью, адмирал разбираться в случившемся прямо в тот момент не стала, и Спока действительно перенесли уже через минуту. А потом было… сложно.       Они подключили к видеоконференции ещё Скотти с «Энтерпрайз» и «Орфей», где вызов приняла строгая черноволосая женщина, одна из уцелевшей команды Хана. Полчаса ушло на то, чтобы разобраться в случившемся. Джим готов был проклинать всё на свете – он до сих пор не знал, что с МакКоем, и отчаянно нуждался в том, чтобы выспросить у Скотти о степени повреждений Энтерпрайз, но ему не давали. Осаву занимал только Хан.       Потом Хан перенёс Джима и его мини-команду к себе на борт, сообщив, что весь экипаж предателей им "задержан", и красиво, на глазах у всех, уступил Кирку капитанское кресло Корунда.       Джим, садясь в него, ещё никогда не ощущал себя настолько не-капитаном. Он устал, был измучен страхом за людей и свой корабль, и всё, чего хотел в тот момент – спать.       И тут-то Хан устроил им всем настоящий сюрприз. Он выпрямился перед экраном, вскинув подбородок – Джим уже начал ненавидеть эту его привычку.       – Прежде чем я отправлюсь в карцер, прошу ещё минуту. Выслушайте, от этого зависит целостность Федерации. Первое: когда офицера МакКоя пытали, один из адмиралов случайно проговорился, что план имел несколько целей. Сейчас или в ближайшем времени враг должен нанести удар по Земле, пользуясь неразберихой. Полагаю, этот акт агрессии будет замаскирован под первую атаку взбунтовавшихся сверхлюдей. Адмирал Романенко окрестил его "началом конца" Федерации. Второе: офицер МакКой подвергся пыткам со стороны предателей и получил несколько переломов крыльных костей. Я отнёс его в медотсек, ввёл дозу своей очищенной крови, что ускорит естественную регенерацию, но ему нужна профессиональная медицинская помощь, и как можно скорей. Я всё сказал. Теперь... – он посмотрел на Кирка, внимательно, пристально, с каким-то особым выражением, – можете перенести моих людей ко мне, капитан Кирк. И поступать с нами согласно вашим протоколам. Мы не окажем сопротивления.       Джим в ту секунду растерялся. Он был слишком измотан, мозг буксовал при попытках быстрого анализа ситуации. Хан смотрел на него прямо и чуть насмешливо, явно ожидая реакции, а он действительно не знал, что делать в этот момент. Чернокрылая сволочь поиздевалась на славу. К счастью, Осава сказала, что в условиях кризиса принимает командование на себя и транспортируется на борт Корунда с частью своей команды через несколько минут.       Хан покорно дождался, стоя у стены и сложив за спиной крылья. Осава появилась в окружении безопасников и медиков, потом на борт перенесли и сверхлюдей с Орфея.       – Нет, – сказал неподвижный Хан, едва искры транспортации погасли. Черноволосая женщина, Лата, на секунду замешкавшись, всё же убрала руку с фазера и позволила охране себя обезоружить, но её взглядом и без того можно было убивать.       Потом на Джима, как на временного старпома Осавы, разом обрушилась прорва дел. Организация отправки сообщения о предателях на Землю – а для этого в срочном порядке пришлось осваивать систему управления Корунда, которая значительно отличалась от кораблей класса "Конституция", потом взламывать базы данных, для чего опять же понадобился Хан, потом организация эвакуации людей с Орфея и Энтерпрайз, потом свести Осаву с Пашкой, который, оказывается, времени даром не терял и нашёл способ нейтрализации растительной угрозы…       Безумная мешанина дел, приказов и попыток во всём этом хаосе не отрубиться на ходу.       Через три часа Кирк обнаружил себя в капитанском кабинете при мостике. Свет был приглушён, на главном месте за столом, удобно уложив крылья на спинку кресла, сидела Осава. Она держала в руках крохотную чашечку с чаем. Это так напомнило Джиму МакКоя, что в груди что-то с силой сдавило, почти до тошноты.       – Капитан Кирк, – сказала адмирал, – эвакуация в наших условиях – дело не быстрое. А вам надо отдохнуть.       – Вы сами займётесь…       Она кивнула.       – И не только этим. С Земли пришло подтверждение. Флот принял наше предупреждение и усиливает меры защиты. На границу отправлены дополнительные патрули, на Земле обновляют планетарные протоколы безопасности, а большая часть кораблей, способных вести боевые действия, отозвана из миссий и возвращается в Солнечную систему.       – Удалось установить, с кем контактировали предатели?       – Да, базы данных Хан успешно взломал. Вы были заняты, и я не стала отвлекать вас от работы этой информацией. Ромуланцы.       Джим выдохнул, прикрывая глаза.       – Я должен был догадаться. Слишком сложно для клингонов и слишком дерзко для остальных наших врагов... А я даже сам факт заговора не усмотрел.       – Вам не хватает опыта, Кирк. Это не преступление, с учётом того, что заговор не разглядел Совет в полном составе.       Джим нашёл в себе силы – поднял взгляд и посмотрел на неё через стол.       – Не считаю это своим оправданием, уж извините.       Она кивнула. Джиму показалось, что с пониманием.       – Медики говорят, Райс через полчаса придёт в себя. Хан устроил ему сильное сотрясение мозга, но ничего смертельного. Однако я проведу его допрос даже в случае, если он будет при смерти. Может быть, удастся получить новую информацию по готовящемуся нападению.       Джим с силой сцепил пальцы.       – Мой экипаж…       Она покачала головой.       – Какие тут могут быть обвинения? В суде ваши люди будут выступать исключительно как свидетели. Однако грядущее судебное разбирательство… вы должны знать. Пятилетнюю миссию, скорее всего, свернут. Сверхлюди во всех отношениях дорого нам обошлись.       Джим кивнул, кажется. Или вообще никак не среагировал. Что-что, а пятилетка сейчас казалась вообще неважной.       – Я отдохну. Но сначала навещу коммандера и доктора МакКоя. Коммандера Спока перевели...       – Да, он на этом корабле.       – Спасибо.       Осава помолчала, водя тонким пальцем по кромке чайной чашки. Потом резко подняла голову.       – Остался последний вопрос.       Джим, почти задремавший, чуть не застонал про себя. Ну конечно.       – Хан, – договорил он за Осаву.       Адмирал отставила свою нетронутую чашку. У Джима сложилось впечатление, что она просто не может сосредоточиться на распивании чая. Голова, скорей всего, трещит. Он стал как-то забывать, что адмиралы в штабе – тоже люди.       – После случившегося... – Осава посмотрела на чашку со странным выражением, – я не могу так просто держать его под арестом.       – Мы устроили геноцид вымирающего биологического вида, – у Джима чуть челюсть не свело, когда он это произносил. – Мы – это Федерация... Так это теперь выглядит.       – Вот именно. К тому же всё, что он сделал сам – это, по вашим словам, помог спасти Энтерпрайз, раскрыл заговор против Федерации, который все мы проглядели… и покалечил одного адмирала-предателя, но здесь слишком легко доказать, что сделано это было в целях самозащиты. Преступления, как такового, нет.       Джим кивнул. Крылья почему-то зачесались.       – А вот его люди захватили «Орфей» и перебили почти весь экипаж, – продолжила Осава.       – … в целях самозащиты.       Они встретились взглядами. Невысказанное "и мести" явственно повисло в воздухе.       Осава недовольно дёрнула крыльями.       – Мне нужен ваш совет, Кирк, потому что Хан был членом вашего экипажа. Насколько мы можем ему доверять?       Джим уставился на картину, которая висела на стене кабинета как раз за спинкой кресла. Море в шторм. Странный выбор – капитаны обычно любили картины с кораблями, которым ничего не угрожает. Корабли, паруса которых наполнены попутным ветром, а не ломаются под натиском стихии.       А у Боунса переломаны крылья. И Хан утверждает, что при всей своей гениальности не мог придумать план, в котором доктору не пришлось бы выдерживать пытки.       – Я не курировал Хана, – ответил Джим медленно, не сводя глаз с беснующегося моря на картине. – Лучше подождать, пока офицер МакКой сможет дать полный отчёт…       – Времени ждать нет, – перебила Осава. – Через два часа мне надо будет послать первый рапорт Совету, и если там не будет моего положительного комментария к поступкам Хана, на Земле его никогда не оправдают. Вам придётся сделать вывод самому.       Джим выдохнул и зажмурился. Крылья слабо зудели в основаниях. Он попробовал собраться с мыслями.       – Сверхлюди бы взбунтовались всё равно, раз это в их природе. Но Хан их выдал… чтобы попытаться спасти. Он никогда не верил в Федерацию или флот, но верил в свою семью. В их безоговорочную ему преданность. Я мало знал о проекте из-за протоколов безопасности, офицер МакКой практически ничего мне не рассказывал. Но он поверил Хану. И Хан не мог его одурманить, потому что МакКой его ненавидел.       – Из-за вас?       Джим отогнал ноющую в крыльях мысль о молчании доктора. Сейчас не это имело значение.       – Из-за... меня, да. Но не только. МакКой верит в право на неприкосновенность жизни, а Хан, он... вы видели. До сих пор считает, что может распоряжаться жизнями людей по своему усмотрению. МакКой переступил через себя, чтобы курировать Хана как профессионал, не поддаваясь эмоциям. А после нашёл причины ему поверить. Я хочу сказать, он всегда был объективен, насколько это было возможно, и… да. Я считаю, что Хану можно верить, в том плане, что он не навредит ни этому кораблю, ни его экипажу. А это значит, он будет держать своих людей в подчинении. Без его приказа они не сделают ничего. Если бы Хан хотел захватить этот корабль, он бы это уже сделал.       – Сейчас Хан и его люди в одной из кают на третьей палубе и они предупреждены, что выходить нежелательно. Предлагаете оставить такой... домашний арест?       – Да. Только не выключайте видеонаблюдение. Пригодится для отчёта на суде. Это мой совет, адмирал.       – Я учту, Кирк. А теперь идите, хватит с вас.       Джим встал, ощущая себя тенью. От усталости тело не ощущалось своим. Просто грузом, который почему-то надо тащить.       – Сыворотка, – догнал его голос Осавы. – Доктор её всё же создал, не так ли?       Джим несколько раз вдохнул и выдохнул, прежде чем начать говорить.       – Я позабочусь, чтобы эти слухи остались слухами, адмирал.       – Создал, значит, – Осава больше не спрашивала.       Джим промолчал. Он намерен был уничтожить контейнер с оставшимися ампулами. В одном МакКой оказался прав точно – эта штука способна вогнать полгалактики в войну одним махом.       Джим ожидал других вопросов от Осавы, требований рассказать всю информацию о сыворотке, но…       – Покажитесь медикам, капитан, – жёстко сказала адмирал. – И прямо сейчас. Вы очень сильно линяете.       Кирк даже остановился. Его бы разобрал смех, если бы он не был так измотан.       С тех пор прошёл час. И всё это время Джим сидел в чужой каюте, не зажигая свет, и не мог заставить себя закрыть глаза и уснуть. Он не пошёл спрашивать, что там с МакКоем, не пошёл даже узнать текущее состояние Спока, хотя страх за него зудел в перьях.       Когда в интерком позвонили, он сразу приказал компьютеру открыть.       Спустя минуту в комнату знакомо и шумно ввалился Чехов. От него пахло шампунем, булочками и кофе.       – Только сейчас закончили радиационную очистку экипажа, – выпалил он, плюхаясь на пол в полосу света, падающую сюда из гостиной. – Всё, все чисты. Устал как собака, ещё и поесть толком… Скотти носится, как ужаленный. Мне кажется, ему транквилизатор придётся колоть, чтобы он немедля не транспортировался обратно на Энти с отвёрткой наголо. Вот отдохнём и начнём разрабатывать схему силового поля, которое нейтрализует заразу на планетоиде… потом уже и за ремонт нашего кораблика, но это через двое суток, не меньше, есть слух, что нас на буксире в варп-поле потащат до Земли, ну или до марсианских доков на ре...       Тут, видимо, Чехов наконец увидел самого Джима, потому что речевой поток прервался.       – Ты чего, даже не мылся ещё?       – Ты у МакКоя был?       Пашка завернул вперёд крыло, как будто попытался им отгородиться от Кирка.       – Да, забежал.       – И?       Даже в полутьме было видно, что Чехов сник.       – Хреново, товарищ капитан. Два перелома крыльных костей, есть трещины и в целом крылья выглядят так, будто по ним бульдозер проехался.       – А Хан? Ох, блин... в смысле, Хан упоминал, что вводил МакКою свою кровь.       – Наверное, мало. – Пашка грустно пожал плечами. – У него же времени не было, да? Ну там в любом случае Боунса держат под дозой сильного обезболивающего, чтобы в себя не приходил, потому что это пиздец, и… в общем, всё правда плохо. Очень. Кристина сама не своя, мне сказали, она чуть не расплакалась, когда его увидела… А потом эти его переломанные крылья ещё разворачивали, чтобы переломы зафиксировать! Разворачивали! Переломанные!.. Даже думать не хочу! Взять бы этого уёбка Райса самого и повыдирать ему все перья! А потом уронить на него пару стенок, чтобы прочуял, каково это!       Пашка принялся ругаться на смеси русского, английского и стандарта. Выплёскивал так эмоции. А Джим сидел, и в тяжёлой голове ворочались мысли.       Хан вводил МакКою свою кровь. Он нарочно упомянул об этом при Осаве, теперь Джим был уверен. А в контейнере, который он собирался уничтожить, было ещё шесть ампул.       Одна вернула к жизни смертельно заражённого Айвила с Саратоги. Вторая срастила Джиму крыльный перелом, вон, крыло не то что не болит, даже не ноет в этом месте, а ведь боль была адская.       Так неужели…       Это означало прямо противоположное тому, что он пообещал Осаве. Слухи не просто укрепятся, они превратятся после такого в уверенность. Про его, Джимов, перелом никто особо не знал. Айвилу можно легко заткнуть рот, если он вообще понял, что с ним случилось на Саратоге после укола. Кексик, Цай и Юи будут молчать, в них Джим уверен. А тут – МакКоя видела половина экипажа и все медики, в том числе те, которые прилетели с Осавой на «Ириде».       Если у Боунса внезапно как по волшебству срастутся все переломы, только дурак не сложит дважды два.       И у них будут гигантские проблемы. А в первую очередь у него, Джима, потому что ответ по поводу сыворотки придётся держать уже не перед лояльной Осавой, а перед далеко не лояльным командованием.       А это имеет значение? Серьёзно, ты думаешь, это имеет значение, когда Боунс знал про пытки и просто… пошёл на них ради нас? И когда он там теперь загибается с несколькими переломами?       Джим встряхнул головой.       – Пашка, – позвал, прерывая поток цветистой русско-английской ругани, – мне надо поговорить с Ханом. Не знаешь, куда точно Осава его определила?       – Знаю, – Чехов угрюмо нахохлился, – я же планы размещения получал. Все сверхлюди в каюте 9-С на третьей палубе.       – Незаметно с ним можно поговорить?       – Незаметно – в смысле…       – Да, мелкий, незаметно – это чтобы вообще никто не заметил, – нетерпеливо сказал Джим, – в идеале даже ты.       – Так, – Пашка сердито распушился, – ваше большущее капитанское величество, либо отдавайте уже нормальный приказ, либо рассказывайте, что происходит!       Джим вдохнул поглубже.       – Это приказ, Чехов. Я собираюсь спасти Боунса от нескольких месяцев лежания в фиксаторах. А там умный, сам сообразишь.       Чехов на секунду нахмурился, пристально глядя на него, затем просиял.       – Ну и задачки у вас, капитан, для младших лейтенантов. Компьютер с доступом в наблюдательную сеть здесь есть?       Хан не ждал, что разговор со своими будет лёгким. Когда охрана ушла, и они остались наедине, он первым делом ушёл в ванную, чтобы привести себя и мысли в порядок.       В крови всё ещё горело желание мести. Ей мало было оторванного крыла, боя и нескольких оглушённых противников. При одной мысли о смерти своих людей и переломанных крыльях доктора ему хотелось разнести всё вокруг, разорвать предателей голыми руками на части. Но Хану пришлось стать сильнее желания мстить. Он с самого начала знал, что каждое из принятых решений было верным. Его план работал; вопрос только в том, через сколько этот... с позволения сказать, капитан, догадается прийти.       А пока ему предстояло вразумить своих. Йоахим, мирный и покорный Хану, сможет услышать и поверить ему. Пусть даже и нехотя. Но Лата, горячая и страстная Лата… она не поверит и не примет. Не сразу. Она будет спорить, доказывать, требовать, пока Хан не напомнит ей её место. Да, ему придётся.       Он вымылся, расчесался, отряхнул крылья от капель влаги, реплицировал чистую одежду – запасной комплект чёрной стажёрской формы (на будущее) и простой белый халат. Облачившись в него, ещё некоторое время стоял у зеркала, вглядываясь в своё отражение. Трое суток никак на нём не сказались, не считая...       Он пригляделся внимательней, приподняв левое крыло.       Не показалось. Несколько поседевших перьев.       Но Леонард заплатил куда дороже.       Бросив последний взгляд на зеркало, Хан вышел к своим.       Йоахим дожидался его, сидя на кровати и читая. Он поприветствовал Хана, отложив падд и склонив голову.       Лата, прямая и гневная, стояла, сложив на груди руки. Хан знал, что так она простояла всё то время, что он был в ванной. Она желала говорить, и она имела на это право. Поэтому Хан не стал обращать внимание на дерзость её поведения.       – Говори. Я выслушаю.       Она вскинула голову.       – Господин, мы могли бы захватить этот корабль. И можем прямо сейчас. Отдайте приказ.       Йоахим на этих словах отвёл глаза и завернулся в крылья. Он пережил один захват корабля, и увиденные смерти ему точно не понравились.       Хан встряхнул крыльями, складывая их, прошёлся по комнате. Лата всё поняла, иначе говорила бы по-другому.       – Ты знаешь, что приказа не будет.       Она промолчала.       – Ты ждёшь объяснений, – Хан оказался у небольшого иллюминатора. За ним мерцала бархатная космическая чернота. – Мир изменился. Меня вернули к жизни несколько лет назад, и тогда я не понимал этого. Я думал, мои способности помогут мне вызволить вас, и, как и раньше, после нескольких лет теневой работы мы сможем выйти на свет и установить контроль над значительной частью Земли. Моя самонадеянность чуть не стоила мне всех вас. Я проигрывал раз за разом – адмиралу Маркусу, коммандеру Споку и снова коммандеру Споку. Только перед повторной заморозкой я понял, что недооценивать людей теперь нельзя.       – Недооценивать? – неверяще переспросила Лата. – Они ничуть не изменились, господин! Алчные, ничтожные…       – Они стали умнее, – Хан повысил голос, поворачиваясь к ней. – Борьба за выживание на других планетах научила их адаптироваться и принимать верные решения перед лицом превосходящей опасности. Способности, данные нам нашими генами, они сейчас компенсируют технологиями и своим количеством. Они учатся у инопланетных рас, на фоне которых мы уже не выглядим богами. Подними мы бунт сейчас – и нас уничтожат. Поэтому я не желал, чтобы вы шли против Федерации. Это означало бы только нашу погибель.       – Но мы всё ещё лучше, господин, – Лата подошла к нему ближе, глядя в упор. Она до сих пор не верила услышанному. – Мы освоили технологии управления их кораблём за считанные часы. У людей уходят на это годы. И если нам захватить этот корабль и улететь отсюда…       – И куда же? – перебил её Хан. – Где в этой вселенной место для нас?       – Так у тебя нет никакого плана, господин, – произнесла Лата с глубочайшим потрясением в голосе. – Мы шли к тебе, как к нашему отцу, а ты предал нас и наших братьев, отдавших жизни за свободу!       Йоахим подошёл и коснулся её руки, но Лата дёрнула плечом, сбрасывая прикосновение.       – Так вот что ты предлагаешь нам за верность? Смириться?! – Она раскрыла взъерошенные крылья и сделала ещё шаг навстречу. – Жить среди них? Служить им? Стать теми, кем они хотят нас видеть – послушными рабами? О нет, мой господин не предал бы наше доверие. Мой господин предпочёл бы погибнуть в бою, но не продать нашу гордость!       Хан ждал, глядя в её тёмные гневные глаза и чувствуя нарастающую ярость. Его крылья напряжённо подрагивали. Нет, он больше не думал, что все люди ничтожны. Он не понимал, как этого можно не видеть.       Лата остановилась в двух шагах – напряжённая, словно натянутая струна, дрожащая и яростная, готовая сражаться до конца.       – Или же виной тот слабый человек, которого ты назвал своим? Неужто желание обладать им в противоестественной связи лишило тебя и разума, и гордости?       – Мой разум при мне, Лата, – предупредил Хан, чувствуя, как голос дрожит от ярости. Лата была умна, она была его преданной союзницей, но даже она не смела говорить о его чувствах к Леонарду в таком тоне. – Как и моя гордость. А тебе следует придержать язык.       – Нет же, во имя вечного неба, я не стану молчать, – Лата говорила всё тише и яростней, почти шипела. – Ты предлагаешь нам покориться людям и тому ничтожеству, которое ты в слепоте своей возжелал…       Не давая ей продолжить тираду, Хан схватил её за шею и быстрым мощным ударом швырнул о стену.       – Ты глупа и не видишь дальше своего носа! – рявкнул он, подходя к ней ближе. Внутри всё клокотало от ярости. Лата уже поднималась, сверля его ненавидящим взглядом. – Ты не…       Он схватил её за ворот форменки, поднял над полом и снова швырнул о стену. На этот раз другую.       – … слышишь моих слов! Ты ропщешь…       Хан не давал ей подняться и ответить. Бил крыльями, чтобы оглушить, а когда она попыталась атаковать сама, снова швырнул к стене. На этот раз она упала на груду мебели в углу, ударившись об угол комода, и оттуда сползла на пол.       – Ты посмела сомневаться во мне...       Лата поднималась на четвереньки, потом на ноги. По лицу текла кровь, она горбилась, как тот, у кого сильно болят рёбра. Потребовалось ещё несколько раз швырнуть её, чтобы при попытке подняться её локти подломились и она упала на пол. Хан не дал ей второй попытки выпрямиться, снова ухватил за ворот, вздёрнул на ноги и с силой прижал к стене, заставляя её запрокинуть голову.       Он знал, что всё это останется на записи камер, а может быть в эту самую минуту та адмиральша смотрит на них, как на зверьков в клетке; но он чуял, что она слишком умна, чтобы вмешиваться.       А значит, отряда вооруженной охраны и медиков с транквилизаторами можно не ждать.       Осава даст им разобраться самим.       – Ты не пытаешься думать, – он встряхнул Лату, не обращая внимания на её попытки ударить крылом, и через несколько секунд они прекратились. – Неужели ты, мой военный советник, та, кому я доверял, как себе, больше не способна раскрыть глаза и посмотреть в лицо правде? Нам не выжить вне Федерации! Нам не выжить, сражаясь против людей!       – Убей, – прошептала Лата, ни капли не смягчив ярость. – Я не смогу прислуживать им и твоему… человеку, – это слово она словно выплюнула сквозь зубы. – Даже по твоему приказу.       Она больше не вырывалась. Кровь из рассечённой раны на лбу стекала по лицу, крылья слабо подрагивали. Но Хан не обманывался: разожми он хватку, и она будет драться – пока не умрёт. Потому что могла только выполнить приказ того, прежнего Хана, или умереть, другого не дано. Потому что они все были такими.       И с этим надо было что-то делать.       – Я не предлагаю тебе встать наравне с людьми, с которыми мы никогда не будем равными, – Хан не дал ей возможности отвести взгляд, только ощутил, как за спиной раскрываются, поднимаясь, крылья. – Я не предлагаю тебе стать частью Федерации. Я приказываю тебе – и ты подчинишься. Потому что так говорит тебе Хан Нуньен Сингх, твой господин и повелитель! Сейчас я должен сохранить то, что осталось от нашей семьи. И я буду делать это любой ценой, исключая цену нашей жизни. Ты поняла меня?       Лата смотрела в его глаза, не моргая. Её взгляд по-прежнему горел, но сил спорить уже не было. Она кивнула. И тогда Хан отпустил её, сразу повалившуюся на пол.       Хан обернулся к Йоахиму, с печалью наблюдавшему эту картину.       – Йоахим?       Он встрепенулся – воробьёныш в ворохе золотых перьев.       – Дело не в нашем отношении к людям, господин. Они стали лучше, пусть и не все, я это заметил. Но я не уверен, что они примут нас. На Земле, в научном центре, а потом и на корабле, многие называли нас чудовищами, монстрами или выродками. Это только то, что слышал я. Может быть, Лата права, и нам лучше было бы покинуть Федерацию, пока не поздно?       Хан подошёл к нему и погладил по щеке.       – Всегда будет кто-то, кому твоё существование будет не по душе. Ожидать, пока тебя примут все и безоговорочно, можно до самой смерти.       – Господин… – Йоахим опустил взгляд, но ничего более не сказал. Хан больше не касался его, только смотрел на склонённую голову.       И впервые подумал, каково же им сейчас, обломкам прошлого, которые видят перед собой своего предводителя с чужим лицом и изменившими цвет крыльями. Предводителя, допустившего смерти почти всех их братьев и сестёр. Предводителя, говорящего, что им придётся смириться и жить рядом с людьми по их законам.       – Космос велик, Йоахим. Я не смог уберечь вас в нём единожды, и это может повториться. Помоги Лате подняться и обработать раны. Я хочу услышать, как вы жили на "Орфее".       Пашка пообещал десять минут, когда на камерах наблюдения в нужном коридоре будет зацикленная картинка, собственно, с пустым коридором. Ещё он сказал Джиму выключить коммуникатор.       – Или хочешь радостно засветиться на датчиках бортового компьютера? – спросил вышедшего из ванной мытого капитана, с хрустом надкусив вафельный батончик. Таких батончиков кудрях нареплицировал штук десять и жевал во время взлома корабельных сенсорных систем. – Здесь система сканирования как в живом организме, кстати. То есть датчики буквально везде, как рецепторы. Но это мы обошли… Значится, так: я тебя видеть буду, но больше никто. А потом, когда ты звякнешь в интерком, я устрою в нём небольшое… красивенькое… замыканьице. Данные о последнем вызове не успеют нигде отразиться. Едем?       И теперь Джим стремительно шёл по коридору. Очень сложно поверить в свою «невидимость» для корабельных систем, когда сам по себе ты живой, вполне видимый и даже шаги свои слышишь.       До каюты Хана – ну и других сверхлюдей, получается – Джим добрался быстро. Минуты за две. Открыл Хан. Высокомерный, как обычно, но почему-то взъерошенный. Окинул Джима своим прозрачным взглядом.       – Капитан, – поприветствовал холодно. – Долго же вы. Заходите, живо.       – Не начинай, – бросил Джим, проходя за ним в комнату. Он и так был взвинчен до предела, чтобы ещё терпеть выходки этого чернокрылого.       В каюте была одна одноместная кровать, тумбочка рядом с ней, в углу комод, стол и пара стульев. На кровати лежала Лата. Сейчас она была не в тёмной куртке стажёра, а в одной только форменной майке и штанах, и было видно, что она изрядно потрёпана. С её щеки мокрым полотенцем стирал кровь второй сверхчеловек, совсем молодой и с золотыми крыльями.       Хан, не обращая внимания на эту картину, указал Джиму на один из стульев. Сам садиться не стал.       – Значит, вы наконец додумались до моей подсказки. Что с Леонардом?       Джим наклонился вперёд, опираясь локтями о колени. Ему не очень хотелось озвучивать просьбу при свидетелях, но время тикало.       – Если коротко – раньше, чем через год, он не поправится. Я так понял, говоря о вводе крови, ты имел в виду... Ладно, мне просто надо знать, – Джим теперь говорил совсем тихо, – ввод сыворотки можно замаскировать под то, что ты уже вводил ему свою кровь?       Хан раздражённо тряхнул крыльями. Наклонился, упёрся ладонями в столешницу, нависнув над Джимом и слегка раскрыв крылья.       – А я уже начал надеяться, что вы не безнадёжны. Капитан, во Флоте всё же не работают одни недоумки, и любой профессиональный медик при анализе крови распознает обман. Рискнуть? О, это можно, и я боюсь представить, что было бы, решись вы действовать без этого разговора со мной. Это стоило бы свободы не только мне, но и Леонарду. Навсегда.       – А зачем тогда...       – Капитан, – он теперь смотрел прямо в глаза, и это было жутко, – я не собираюсь скрываться. Моя очищенная кровь вполне справится с крыльными переломами, пусть и медленней. Но сделаю я это только с разрешения адмирала. Ваша задача заключается всего лишь в том, чтобы отвести меня к ней. И поскорей. От вашего промедления боль Леонарда не становится меньше.       До Джима, наконец, дошло. Хан собрался устроить полностью легальный открытый спектакль с перекачиванием Боунсу своей волшебной крови – при Осаве и всём медотсеке. Ещё монета в копилку добрых дел, а заодно и отведёт внимание от возможно созданной доктором сыворотки.       – Что, день прошёл зря, если ты никого не опустил? – огрызнулся Кирк на автомате, уже поднимаясь из-за стола. – Идём.       – Сначала я оденусь.       Хан решительно прошагал в ванную и скрылся там, только чёрные перья мелькнули.       В его отсутствие Джим огляделся и заметил, что паренёк с золотистыми крыльями смотрит на него в упор. Настороженно, но вроде как без враждебности.       Джим поднял руку.       – Капитан Кирк, звездолёт... раздолбанный предателями звездолёт "Энтерпрайз", – завершил неожиданно даже для себя. – У нас даже не было времени представиться, когда мы вылетали в шторм. А вы, получается, сверхлюди.       Настороженности в выражении лица золотистого поубавилось. Было ему не больше пятнадцати, и он явно был любопытен. Как Пашка. Он встряхнул крыльями, поднял руку в ответ и открыл было рот, но избитая женщина дёрнула его за рукав.       – Не разговаривай с ним, Йоахим. Он человек, а они все хотят одного: чтобы нас в этой вселенной не осталось. Не так ли, капитан Кирк?       Джима пробрало от ненависти в её голосе.       – Не так, – ответил он быстрее, чем успел подумать, тоже не сумев сдержать в голосе злость. – Возможно, вы не заметили, но мы вместе спасались от смерти и работали сообща.       Она не ответила. Златокрылый зыркнул на него ещё разок и отвернулся.       Вернулся Хан, одетый в чёрную форму стажёра. Сейчас он был так похож на Хана, с которым Джим захватывал «Возмездие», что по подкрылкам пробежал холодок. Сверхчеловек одёрнул форменную рубаху, смерил капитана холодным прозрачным взглядом.       – Я готов. Вы идёте первым.       Хан не удивил её своей просьбой. Для удивления Осава слишком устала. К тому же, она и сама хотела с ним поговорить; контроль за текущими делами мог подождать час или полтора.       Но Хан отказался говорить перед переливанием.       – По ряду причин этот человек мне дорог, и я не хочу подвергать его лишней боли без крайней необходимости, – сказал очень спокойно. Вообще Хан казался расслабленным, но только на первый взгляд. Он излучал опасность сам по себе.       А вот среди медиков желание Хана произвело настоящий фурор, и Осаве пришлось приказом назначать тех, кто будет следить за переливанием. В противном случае сюда набился бы весь персонал.       Хан спокойно отдал себя в их руки.       Сейчас он лежал на соседней от доктора МакКоя биокровати с иглой в вене, от которой шёл тончайший прозрачный шланг. Через него кровь перекачивалась в аппарат, проводивший очистку, и уже потом – лежащему без сознания доктору. Ему очищенная кровь вводилась по капле, очень медленно, как сильнодействующее лекарство.       Осава велела очистить палату. Разрешила остаться только капитану Кирку. Медики неохотно покинули помещение.       Хан пошевелился, но положение не сменил: он лежал на боку, лицом к доктору, полуразвернув крыло так, что оно накрывало обе кровати.       – Что именно вы хотите знать, адмирал? – спросил негромко.       – Всё, что известно вам о заговоре.       – О вашей ошибке, – продолжил за неё Хан.       – И о твоей тоже, – напомнил Кирк. Он не сидел – ходил по просторной палате от стены до стены.       Хан дёрнул крылом.       – Я расскажу и о ней, если потребуется.       – Мне хотелось поговорить с вами лично, – сказала Осава, возвращаясь на свой стул.       – Поговорить? Это не допрос?       – Как видите. За вашу безопасность для экипажа Кирк поручился лично.       – Самонадеянно с его стороны. Но если так... Спрашивайте.       – Видите ли, мистер Харрисон…       – Хан. – Он вернулся взглядом к доктору. – Меня зовут Хан. Адмирал, называться чужим именем для меня унизительно. Прошу понять это.       – Хорошо, Хан. Я обязана разобраться в случившемся до того, как мы вернёмся на Землю. Ситуация там сейчас крайне нестабильна, и если я не встану на вашу защиту, исход суда над вами и вашими людьми будет заранее предрешён.       – О да, – произнёс он медленно, – этого следовало ожидать.       На датчике, отражающем жизненные показатели доктора, что-то запищало. МакКой пошевелился в своём забытьи и негромко застонал, но не проснулся. Писк утих.       – Моё желание, Хан, не допустить ошибки ещё большей, чем уже совершена. Если вы виновны, вы понесёте наказание. Если нет – я буду вас защищать перед Советом.       Они несколько секунд смотрели друг другу в глаза. У сверхчеловека был лишённый цвета и очень тяжёлый взгляд. То, что он лежал и смотрел на неё снизу вверх, роли не играло.       – Спрашивайте, – сказал Хан, прикрывая веки. Словно давал ей передышку в заведомо проигрышной битве взглядов.       – В данной ситуации мне неясно, почему вы сдались. Спокойно позволили запереть себя и своих людей в каюте. Проект реабилитации был лишь фикцией, и вы остались прежним. То есть, не потерпели бы над собой никакой власти, Хан. Так почему?       – Причина проста, адмирал. Мне нужен был диалог с кем-то из представителей вашей власти. Диалог на равных, а не как преступника с обличителем. Ведь так поначалу со мной разговаривали. – Он снова остановил свой тяжёлый взгляд на Осаве. – Я – зверь. Я – страшная машина для убийства, лишённая человеческих чувств, генетический выродок. Я – то, чего следует бояться. Со мной нельзя просто говорить.       – Мы говорим с вами сейчас. На равных.       – Потому что я сделал это возможным.       – Вы использовали для этого ситуацию с заговором.       Он едва заметно усмехнулся.       – Так вы догадались. Зачем же тогда эта игра в интервью?       – Считайте, что для протокола.       – Тогда расскажите, адмирал, как именно вы поняли. Для протокола.       Осава села в кресле удобней. Ей давно не приходилось сталкиваться с тем, кто настолько был равнодушен к её авторитету, и скрывать свою неуверенность стоило труда.       – Слишком гладко вышло, – сказала она неспешно. – Вам невозможно предъявить обвинение, вы скорей пострадавшая сторона, и я ни на миг не поверю, что это не было результатом тщательно продуманного плана.       Хан пошевелил крылом, удобней пристраивая его на докторе. Эта потребность касаться и защищать противоречила чувству исходившей от него опасности.       – Всё верно, я распознал заговор намного раньше начала основных событий. И я использовал это знание.       Осава молчала. Ждала, когда он начнёт рассказывать сам. И Хан начал.       – Это было единственным способом спасти мою семью. В условиях, в которые мы были поставлены, я понимал, что любой бунт будет проигрышным. Любая попытка идти против Федерации обошлась бы мне слишком дорого. Люди изменились за прошедшие три века.       – Действительно… – Осава помедлила, тщательно выбирая вопрос. – Тогда начните с начала, Хан. Расскажите, как узнали о самом факте заговора.       – Не узнал, адмирал. Догадался. Во-первых, при очевидном прогнозе бунта сверхлюдей и провала проекта меня удивили его масштабы и растиражированность в СМИ, а также количество инвестиций в него. Слишком много шума на старте ненадёжного эксперимента. Вопрос, который у меня возник сразу же – какой в этом смысл и кому этот шум выгоден. Под каким прикрытием это подали совету?       Осава взвесила риски. Но нет, вряд ли она сумеет дать Хану ту информацию, о которой он бы не догадывался.       – После Неро, гибели Вулкана, тысячи выпускников Академии и «Возмездия», упавшего на Сан-Франциско, репутация флота очень сильно пострадала. Как защитникам Земли, нам больше не верят. Такой проект, как реабилитация ужаса родом из прошлого, мог вернуть доверие людей… и не только людей – так, по крайней мере, утверждал Романенко и те, кто был на его стороне. Тогда это выглядело убедительно.       Улыбка Хана сделалась зловещей.       – Но даже для такого проекта и для вашей отчаянной ситуации шум, поднятый в медиа, был чрезмерным. И чем же всё обернулось?       – Нас пытаются сожрать со всех сторон, – честно ответила Осава. Это скрывать было бессмысленно. – Репортёры, представители инопланетных посольств, соцсети. Многие не верят, что вас нейтрализовали, и боятся начала новой войны аугментов. Другие уверены, что люди собирают армию, во главе которой будете вы.       – Иными словами, раскол, адмирал. Недоверие. Паника. И мы уже выяснили, кому это выгодно.       – В том числе и вам.       – В том числе и мне, – не стал отрицать Хан. – Что касается мотивов предателей. Чем выше взлёт, тем больнее падать, и это очевидно. И Райс, и Романенко были приближёнными Маркуса, и это вам известно. После того, как я убил Маркуса, и всплыла правда о Секции 31, у вас начались перестановки. Всех, кто был приближен к Маркусу, но чью причастность к милитаристскому заговору не смогли доказать, понизили в должности, я прав? Человеческая природа по сути своей невероятно проста. Федерация предала их – они предали в ответ.       Итак, что я знал: очевидно провальный проект реабилитации, который командование принимает под внутренним давлением части Совета. Далее. С началом проекта меня переправляют на Энтерпрайз. Где оказывается, что командование подсунуло меня для кураторства доктору МакКою. Меня, убийцу его лучшего друга. Где логика, если проект реабилитации был бы реален? Разве не логично отдать меня другому куратору, тому, у кого нет ко мне настолько явных личных счётов? Причина могла быть только в одном – сыворотка. Слишком очевидно. Правда, во время заключения в закрытой лаборатории под наблюдением доктора, я начал сомневаться в том, что за проектом реабилитации стоит заговор. В конце концов, ваша Федерация склонна поступать глупо и неоднозначно. Но через две недели меня выпустили.       Я обживался на корабле, играя свою роль морально выздоравливающего преступника и осматриваясь. Гипноз действовал недолго, что, скорей всего, тоже было грамотным расчётом людей, работавших на предателей. Ко мне возвращалась моя личность, неизменённая, способная к критическому анализу ситуации. И тогда я понял, что мои люди в большой опасности. Благодаря Маркусу и тому, что он со мной сделал, я получил важный урок: в этом веке моя сверхчеловечность больше не гарантия победы над людьми. Урок был жестокий, но правильный. Но моя семья, только недавно очнувшаяся от криосна, лишившаяся предводителя, разбитая на осколки по вашим кораблям, не знала этого. Мои люди преданы мне, адмирал, и после того, как они вышли бы из-под влияния гипноза, они стали бы добиваться воссоединения со мной – каждый своими методами. Я знал это, понимал, что надо действовать, и начал разрабатывать план. В это же время я получил последнее подтверждение заговора. А именно – настоятельный приказ для Энтерпрайз продолжать исследовать планетоид. При всех доказательствах его опасности…       Он умолк, и Осава словно очнулась. Оказалось, негромкий, глубокий голос Хана погрузил её практически в транс.       – Я поняла вашу логику, Хан, но это… Как исследование планетоида могло служить подтверждением заговора?       – Как? – переспросил Хан, снова дрогнув крылом. – Ох, адмирал, я удивляюсь, как ваша Федерация ещё существует. Дорсалий, конечно, дорогостоящий и ценный металл, но не настолько, чтобы кто-то вдруг начал ради него кроить кривыми ножницами идеологию Федерации. Даже ваши флотские директивы ставят жизнь и безопасность разумных существ превыше всего остального. Опасность планетоида мы доказали. Так в чём смысл? Его нет, кроме чьей-то острой необходимости удерживать Энтерпрайз вдали от обитаемых секторов космоса, на одном месте.       – Капитан имеет право отказаться от миссии, если доказана её абсолютная опасность для экипажа, – напомнила Осава. – Так что приказ в данном случае был крайне ненадёжной гарантией того, что корабль до конца не сдвинется с места.       – Именно. Планетоид был опасен. Мы отправили отчёт Флоту с голографиями скелетов, усеивающих планетоид, с результатами изучения этих несчастных останков. Мы ждали приказ о прекращении исследований. Наше намерение отказаться от этой миссии больше нельзя было игнорировать. И тут весь план заговорщиков мог рухнуть, однако Флот прислал другой корабль. С ещё более безрассудным, самоуверенным и наглым капитаном, не видящим дальше своего носа. Гонясь за славой, он гарантированно погубил бы свой экипаж, а капитан Кирк с его манией героя, узнав об этом, кинулся бы на помощь. Обратно в нужный участок космоса. Не так ли, капитан?       – Продолжай, – бросил Кирк резко. Осава обернулась и увидела, как дрожат его крылья.       – О да, я продолжу. Прибывшая Саратога стала для меня ещё одной вехой: я впервые увиделся с одним из своих. Вольг, преданный, смелый, но недальновидный мой соратник. Он дал мне понять, что мои люди нашли способ связаться друг с другом и готовят бунт. Узнав это, я ощутил настоящий страх. Я отдал ему приказ свернуть операцию. Этого было бы мало, поэтому я сдал своих людей, открыто рассказав о факте готовящегося бунта. В ответ флот прислал приказ об убийстве…       – Это не был приказ об убийстве, – Осава перебила Хана. – Я подписывала приказ о заморозке сверхлюдей и закрытии проекта. Сообщение было перехвачено, дешифровано и изменено.       – Вы не отдавали приказ об убийстве, но он пришёл, и вы не можете этого отрицать, – возразил Хан. – Но тогда я об этом не знал. Кирк вернул Энтерпрайз к планетоиду, на подготовленную предателями сцену, и мы обнаружили там мёртвую Саратогу. Я понял, что финальный акт драмы вот-вот начнётся. Мы спасли с Саратоги выживших людей, и медики приняли решение держать их в карантине какое-то время, чтобы убедиться в безопасности. Все образцы с планетоида, и без того хранимые нашими научниками под силовыми полями, мне было приказано изолировать. Я это сделал. Лаборанты сдали мне каждую пробирку под роспись. Их количество было строго сверено. Я предпринял все меры, чтобы смертельный груз не представлял опасности. Лично программировал вакуумный ящик и силовые поля, лично запечатал образцы, не допустив к этому лаборантов. Никто на корабле не мог взломать этот ящик. Я принял все возможные меры, чтобы не дать противнику ни единой карты в руки. Назавтра, когда карантин должен был закончиться, мы бы уничтожили планетоид и Саратогу и улетели бы из этого сектора. А это в свою очередь значило, что следующий шаг заговорщиков будет поспешным и… не таким аккуратным, как предыдущие. Они не смогли бы сдаться, подойдя к цели так близко.       Той же ночью произошло заражение "Энтерпрайз", и случайным оно быть не могло. Как вы помните, все факторы риска были исключены. Очевидно, на борту был сообщник предателей и он начал действовать. Он должен был распылить пробирку с образцами с «Саратоги», чтобы заразить корабль и этим удержать нас на месте. Этот человек должен был спрятать образец от меня, подменив его на пробирку с иным веществом, а после распылить содержимое пробирки в лабораториях. Поэтому, как только объявили тревогу по заражению корабля, я сразу же спустился в лаборатории в надежде захватить предателя. Он уже должен был быть в поясе жизнеобеспечения, ведь он намеревался выжить после распыления. И такого человека я сразу нашёл. Некий Джонсон из командного, бета-смена.       Кирк резко остановился посреди палаты.       – Ты… ты его обвиняешь?       – Я не обвиняю, капитан. Я излагаю факты.       – Продолжайте, – приказала Осава, жестом давая понять Кирку, что сейчас лучше успокоиться. Он с усилием сложил взъерошенные крылья и отошёл в другой конец палаты.       – Джонсону не хватило ума сделать свою работу чисто, – продолжил Хан, – и к моменту, когда я нагнал его в коридоре у лабораторий, он уже был заражён. В панике, убегая от меня, он случайно выставил на защитном поясе режим неприкосновенности, и прежде чем я успел его поймать, шагнул в турболифт, ведущий на мостик. Растительная зараза разорвала его в клочья внутри силового поля. По наивности своей капитан и остальные решили, что он герой, мученик, а я не посчитал нужным их разубеждать.       Хан сделал паузу и, прежде чем заговорить снова, поднял голову и внимательно изучил показатели на экране. После этого его голос зазвучал отстранённо.       – Команда послала Флоту сигнал о помощи. Мы зависли на периферии начавшейся ионной бури. Как мы теперь знаем, это была специально созданная ширма. Всё, что могло бы произойти в штормовом фронте, навсегда осталось бы там благодаря помехам. Кульминация началась...       Он замолчал, вперив взгляд куда-то в стену.       – В чём же состоял ваш план? – Осава прервала ушедшего в свои мысли Хана.       – Для начала требовалось убедить нужных мне людей из экипажа, что они в опасности большей, чем думают. Осторожно, поскольку их вера в Федерацию была нерушима. Я заронил сомнение в капитана Кирка и коммандера Спока и заставил их отбыть на Саратогу. Коммандер мне нужен был там как надёжный, умный и точный помощник. Я заставил его там оказаться добровольно, путём несложной психологической манипуляции. Предложил кандидатуры – себя и доктора – на спуск для изучения заражённого корабля. Капитан решил, что я не учёл усталости доктора, и конечно же, сразу вызвался сам. Он увидел мою ошибку, расслабился, и стал менее критично относиться к происходящему. За некоторое время до этого я успел внушить коммандеру Споку, что собираюсь бежать с корабля на шаттлах, на которых прибыли люди с заражённой Саратоги. В это должен был верить и доктор – до поры. Дальнейшее вы уже знаете от капитана Кирка. Оказавшись на Саратоге, Спок, испуганный возможностью гибели капитана…       – Вы говорите о страхе, – перебила Осава. – Разве вулканцы испытывают эмоции?       – Можете быть уверены. Когда речь касается чего-то действительно важного для них, они ещё более человечны, чем мы. Мы, адмирал, со своей эмоциональностью научились жить, а порой и игнорировать её ради выгоды. Вулканцы вокруг своей выстроили настолько мощную плотину, что при прорыве становятся управляемыми и беспомощными. Именно страх за жизнь капитана заставил Спока искать обходные пути. И выход у него был только один: воспользоваться теми шаттлами, которые остались на Саратоге. Значит, он должен был напасть на капитана, оглушить его и попытаться вывезти с корабля. Учитывая охрану Кирка, у коммандера это вряд ли бы получилось. Цель достигнута – Спок задержал бы его там и задержался на Саратоге сам. Но я не учёл, что страх коммандера сведёт его с ума. Это было моим просчётом. И поэтому пришлось задействовать капитана Кирка, хотя это подвергало значительному риску всю операцию.       – Подождите… – Осава нахмурилась, пытаясь понять, – вы говорите, что коммандер Спок насколько сильно переживал за жизнь своего капитана, что был готов похитить его? Что страх свёл его с ума? Вулканец, высококвалифицированный служащий?       – В этом нет ничего странного, адмирал, – голос Хана был спокоен. – Капитан и коммандер – близкие друзья, и в своё время коммандеру пришлось увидеть смерть капитана Кирка. Давайте не будем отвлекаться от основной темы разговора.       Кирк что-то пробормотал. Скорее всего, ругательство. Осаве было не до него.       – Я косвенно спровоцировал доктора и Павла Чехова на продолжение изучения заражения на останках Джонсона. Понять природу заражения значило полностью обезопасить себя, а в гении Павла я был уверен. На этом этапе, однако, случилось то, чего я не мог предугадать. На захваченном Орфее прибыли мои люди… И принесли известие о том, что они – последние выжившие. К тому времени я не сомневался ни в факте предательства, ни в том, что целью предателей являемся мы двое – я и доктор. Но с приходом Орфея я узнал, что моя семья уничтожена практически полностью, а я не смог это предугадать и предотвратить. Это стало ударом. Но дело надо было довести до конца, пусть теперь я сражался лишь за двоих из моей семьи. С приходом «Орфея» я получил в распоряжение ещё один боевой корабль, в квалификации и преданности которого мог быть полностью уверен. Лате я доверял как себе и знал, что она и коммандер Спок обеспечат успех задуманной мной операции. Что касается боевого манёвра, адмирал, – тут всё элементарно. Райс блефовал, говоря о том, что найдёт беглый корабль даже в центре ионной бури. Я проектировал эти корабли и знаю их возможности. «Саратога» и «Орфей» ещё до прибытия «помощи» должны были следовать зеркальным курсом широкой дуги, чтобы незаметно для сканеров оказаться позади ваших кораблей. А потом в строго синхронизированное время вылететь из гущи шторма и одновременно нанести удар по основным щитовым генераторам, после чего снова скрыться в шторме. Если не знать, куда бить, эти корабли неуязвимы, но я точно назвал Кирку и Лате место удара. Также я подстраховался, и на борт этого корабля был перенесён ящик с останками заражённого Джонсона. Если бы операция провалилась, этот ящик открылся бы и заразил ваш корабль. Это была бы наша посмертная месть. Таким образом оба ваших корабля оказались без щитов и возможности их быстрого восстановления, зато с абсолютной гарантией заражения. А дальше Энтерпрайз должна была связаться с вами и предупредить, что при любой, малейшей попытке агрессии мы выстрелим по вам заражёнными торпедами. И мы бы стали стрелять, адмирал, не сомневайтесь.       – Я не сомневаюсь, – сказала Осава в наступившей тишине.       Хан снова перевёл взгляд с неё на МакКоя.       – Цель была достигнута. Я раскрыл заговор, спас Энтерпрайз, получил возможность рассказать всё это вам и заручился для себя и своих людей вашей поддержкой на грядущем суде. Но в конечном счёте без него, – Хан указал на доктора, – ничего бы не было. Это доктор первый отнёсся ко мне по-человечески, а не как к генетическому уроду. Это он поверил в план и согласился на пытки, не раздумывая, зная, что это спасёт нас всех. Его пытали два с половиной часа, пока мои корабли подбирались к вашим для удара. Он не сломался под пытками, даже после того, как ему переломали крылья, и не открыл формулу, что означало бы полный провал моего плана. Он готов был пожертвовать собой без сомнений и страха.       – Вряд ли этот факт будет упущен из виду на суде, – спокойно сказала Осава, отключая диктофон. – Последний вопрос, не для протокола. Капитан Кирк упомянул о вашей ошибке.       Крыло Хана снова дрогнуло.       – Весь мой план по использованию заговора был ради одного: спасения моих людей. Я не думал, что предатели отдадут приказ об убийстве. Нейтрализация, заморозка, криосон… не убийство. Всё время проекта я считал, что это будет слишком даже для лживой гуманистической идеологии Федерации, которой они прикрывались.       – Федерация…       – Следует лживой гуманистической идеологии. Теперь вы и сами увидели, как она может стать косвенной причиной катастрофы. Это всё, что от меня требуется, адмирал? Я хотел бы отдохнуть. – И Хан снова поднял голову, чтобы посмотреть на экран с показателями. Разговор его не волновал, зато состояние доктора – точно.       Осава молчала. Обдумывала ситуацию. То, что они смогли по кусочкам собрать лишь сейчас, Хан понял, находясь на изолированном корабле, без доступа к базам сообщений. Просто анализируя известные ему факты.       – Имея в распоряжении два корабля, один из которых был неисправен, а второй через год пойдёт на списание, не обладая законным правом командовать, находясь большую часть времени под действием парализатора, вы умудрились поставить врагу беспроигрышный ультиматум. Вы понимаете, что это не вызывает доверия? Это пугает, Хан. Ваш разум…       – Мой разум – совершенное оружие. И он может быть использован на благо Федерации, адмирал.       Говоря это, он стремительно сел на кровати и теперь упирался кулаком свободной от иглы руки в матрас. Взгляд у бывшего диктатора был жуткий, нечеловеческий.       – В обмен на это вы устроите так, что Федерация прекратит преследование остатков моей семьи. Мы останемся служить на «Энтерпрайз», разумеется. Не перебивайте, – это он едва ли не прорычал, – дайте договорить. Я, Хан, иду на самую унизительную сделку в своей жизни. Я предоставляю в ваше распоряжение свой ум, опыт, своё знание войны, проницательность, которая вас так пугает. Всё это станет послушным орудием в ваших руках.       Осава смотрела в его глаза. Нет, Хан не играл. Он злился, или даже был в бешенстве от того, что она медлит, от того, что он вынужден идти ей на уступки, но он не врёт.       – Вас и так не стали бы преследовать после всего случившегося, – Осава не отводила взгляда. Это противостояние она не собиралась проигрывать – речь шла о безопасности миллионов. – Поэтому я обязана спросить, во имя чего приносится ваша жертва.       – Я отвечу, – вскинулся он яростно, но вместе с тем горько. – Я приношу себя в жертву, чтобы у моей семьи была не только гарантированная неприкосновенность, но и право на свободное будущее, пусть и подчинённое вашим бессмысленным законам. Чтобы он, – Хан указал на доктора, – мог быть в безопасности. Чтобы продолжал верить в свои идеалы, спасать тысячи чужих жизней – не задавая вопросов, не думая о цене, которую платит сам. Через несколько дней на суде он и другие старшие медики-офицеры, участвовавшие в проекте, будут говорить об этом – о ценности каждой жизни, о том, что я и мои люди – вымирающий вид, о бесчеловечности эксперимента, который развернули предатели, а вы, остальные, позволили им это сделать, купившись на сказки о гарантированной народной популярности. И вы, адмирал, будете смиренно кивать, и более того – заставите кивать остальных. Это – цена моей сделки.       У Кирка сработал коммуникатор, и Осава всё же вздрогнула.       – Идите, – разрешила она Кирку.       Капитан вытащил комм из кармана, уже направляясь к двери.       Хан проводил Кирка немигающим взглядом, пока он не скрылся за дверью. После чего снова стал смотреть на Осаву.       Она видела, как сжимаются его пальцы, как гневно подрагивают, щетинясь перьями, огромные крылья. Казалось, ещё секунда – и он вырвет из руки иглу со шлангом и начнёт метаться по палате, как зверь в клетке. Но Хан не отводил от неё взгляда и не позволял себе шелохнуться.       Она смотрела на сверхчеловека, замершего в ожидании её ответа. Хан был пугающ, но вместе с тем великолепен – безусловно; он не только расписал, почему сотрудничество с ним выгодно – он действительно готов был продать свои умения, как оружие, и сейчас провёл демонстрацию. Осава не к месту подумала вдруг, какой бы корабль он мог построить, если дать ему возможность строить в открытую и использовать все необходимые ресурсы… И если поставить ему одно условие. Сделать этот корабль в первую очередь для мирных целей.       А ещё она подумала о своей вине – ведь она до последнего защищала проект. Защищала тогда, когда МакКой первым из старших медиков заговорил о бесчеловечности и жестокости эксперимента, и позже, когда ещё некоторые заявили о том же. В других словах, пусть; смысл одинаков.       Хан, в силу своих великолепных манипуляторских способностей, в полной мере заставил её ощутить эту вину.       – Нет ничего, чего бы вы не сделали для этих людей, верно? – спросила она негромко, поднимаясь со своего стула.       Сверхчеловек, видимо, получил нужный ему ответ, потому что слегка расслабился и кивнул.       – Для моей семьи. Вам следует это помнить.       – Я это учту, Хан, – сказала Осава. – И пожалуй, вам следует знать, что некоторые из ваших людей выжили.       Хан дрогнул крыльями, приподнимаясь на кровати, но Осава больше на него не смотрела.       – Можете отдыхать. Я пришлю медиков следить за состоянием офицера МакКоя.       Джим пришёл по вызову Кристины. Он не видел Спока с того момента, как вулканца транспортировали с Саратоги, и теперь, даже уставший, ощутил, как волна страха подкатывает к горлу и сжимает желудок. Его коммандер лежал, вытянувшись, на биокровати, под капельницей, вливавшей в него стремительно теряемую организмом влагу. Спока накрыли тонкой простынёй. Ткань пропиталась потом и прилипала к его телу. Волосы тоже намокли и липли прядями ко лбу, а взгляд из-под полуприкрытых век был бессмысленно устремлён в пространство. Крылья свисали по сторонам кровати, и сейчас казались растёкшимися чёрными кляксами.       При виде этого собственные крылья отозвались глухой болью, а в месте перелома она вспыхнула почти обжигающе.       – Посторонитесь, капитан, – тихонько попросила Чепел, коснувшись его плеча, и когда Джим, вздрогнув, подвинулся, ещё двое медиков накрыли Спока тяжеленным термоодеялом. От изолирующего материала веяло холодом.       – Мы пытаемся сбить температуру, – продолжила Кристина дрогнувшим голосом, наблюдая за работой младших медиков. – И пока порадовать нечем. Я позвонила вам… чтобы вы знали. Мы пытаемся найти причину. Правда.       – Я знаю.       Джим скользнул рукой под тяжёлый охлаждающий мешок и нашёл руку коммандера. Сжал пылающие пальцы.       – Спок, – позвал зачем-то. – Спок, ты меня слышишь?       – Он накачан транквилизатором, так что это бессмысленно.       – Знаю, – повторил Джим и ощутил глубоко внутри слабую вспышку раздражения. Могла бы и не напоминать, в самом-то деле. Он выпустил руку Спока. Собственная ладонь была мокрой от соприкосновения с горячей кожей вулканца. – Кристин, пожалуйста, о любых изменениях мне докладывать сразу. Лучше, хуже, что угодно.       И он вышел, прежде чем она хоть что-то успела ответить.       Смотреть на такого Спока было выше его человеческих сил.       МакКой выгнал Хана из палаты, едва пришёл в себя и перестал рваться от боли из ремней. Ремнями его привязали медики, когда начали срастаться крыльные кости, из-за чего Боунс пережил ещё полтора часа ада. Потом его, бледного, осунувшегося, с запавшими глазами, долго обследовали, и во время этого всего Джим просто сидел на стуле в углу палаты и даже головы поднять не мог.       – Я в чёртовом порядке! – рявкнул МакКой на медиков, которые чуть ли танцы вокруг него с трикодерами не отплясывали. – Или думаете, я не в состоянии прочитать своё состояние по экрану диагностического датчика?!       Он разогнал всех через две минуты.       Фиксаторы с его крыльев всё-таки успели снять, и теперь мрачный Боунс сидел на кровати, осторожно шевелил ими и растирал запястья, сильней всего пострадавшие из-за ремней. Джим смотрел на него словно из далёкого далёка: он больше не мог ни удивляться, ни воспринимать, даже на злость еле оставалось место. Всё занимал ужас.       – Если этот чернокрылый ещё раз зайдёт сюда, – бормотал МакКой, – клянусь, я его парализую. Вводить мне свою кровь и устроить из этого шоу! Твою мать…       – Да, – сказал Джим обессиленно, практически его не слыша. Потом поднял на него глаза. – Боунс, Спок умирает. Мне сказали там, – он махнул рукой в направлении двери, – наши.       МакКой прекратил тереть запястье с красной полосой на нём и уставился на Джима. А Кирк чувствовал, как перехватывает горло. Боунс тоже полудохлый, сейчас он своё прозвище оправдывает на все сто. Джим ясно видел, что он сидит-то едва-едва, и то на силе злости на Хана, кажется. Кровь сверхчеловека срастила ему крылья, но панацеей, как сыворотка, она не была, и выглядела последняя надежда Джима очень хреново.       – Боунс, я понимаю, ты сейчас не в том состоянии, но ты мне нужен как друг и как врач, – Джим смотрел на него в упор. Болезненный ком в горле мешал говорить. – Пожалуйста.       МакКой выдохнул и обессиленно привалился спиной к подушкам, осторожно полураскрыв крылья.       – Как врач я вижу, что ты без пяти минут в панической атаке. Про себя вообще молчу, через минуту-другую просто вырублюсь. Джим, какое «нужен»? Я щас один конец гипо от другого не отличу.       Джим продолжал смотреть на него. Сейчас он понимал, что поступает жестоко, но страх за Спока был сильнее.       – Пожалуйста, Боунс. Ты меня вернул с того света. Ты же чудотворец. Споку всё хуже. И никто не может понять, что с ним случилось. Я говорил с Кристин, они там сделали все анализы, какие могли, а загруженность медиков сейчас такая, что... никто не будет тратить кучу времени на одного Спока. Ты моя последняя надежда. Пожалуйста.       МакКой молчал, машинально потирая костяшкой пальца переносицу. Сил встречаться взглядом с Кирком не было. Крылья всё ещё ныли, да и в целом он ощущал себя древней развалиной на забытой богом и колонистами планете.       – А ты… вводил ему… ампулу?       Кирк мотнул головой отрицательно.       – Он же вулканец. Вдруг бы…       – Ну хоть это сумел вложить в твою бедовую голову. Всё правильно, она на людей рассчитана, без всяких гоблинских примесей.       МакКой понял, что рассиживаться ему не дадут. Джим из последнего пуха лез от страха за ушастого. Боунс сел на кровати, запахнулся в халат, поморщился, спустив ноги на пол. Пол был тёплым, но ощущение всё равно отозвалось холодком в крыльях. Крылья... Оторванное крыло на полу. Боунс помотал головой. Голова ожидаемо закружилась.       МакКой поспешно влез в тапки.       – Позови мне кого-нибудь адекватного. Пусть принесут рабочую форму и дадут падд с доступом, посмотрю, что с твоим гоблином. И... Джим… если мы на корабле флота, тут медики из бюро. Вряд ли я знаю и могу больше, чем они. Понимаешь?       Джим не ответил. Поднялся, сделал шаг по направлению к двери, но оглянулся.       – Да, и... Хан, кажется, очень хотел с тобой поговорить. Просто напоминаю.       – Зачем? – резко отозвался МакКой, титаническим усилием соскребая себя с кровати. Голова всё ещё кружилась, да ещё, видимо для пущей красоты картины, начало подташнивать.       Джим пожал плечами.       – Если Хан чего-то хочет, он добьётся. Лучше сразу с ним разберись, иначе… не отстанет.       И ушёл, только крылья мелькнули.       МакКоя подорвало. Он, оскальзываясь больничными тапками на непривычно гладком полу, выбежал следом в коридор, схватив Джима за маховые перья. В своё время в академии он здорово приноровился хватать беспокойную капитанину за крылья, удерживая от влипания в неприятности. Но теперь, сжав пальцы, снова вспомнил кровавые разводы на прозрачном полу и, передёрнувшись, выпустил крыло. На миг даже перед глазами потемнело.       – Можешь передать этому больному ублюдку один раз, потому что повторять я не буду. Первое и последнее, что я для него сделаю – выступлю в его защиту в суде. Это всё.       – Не всё, Леонард, – послышалось негромкое и как будто даже грустное за спиной. – Поговори со мной. Я прошу.       Хан стоял у стены, дожидаясь, пока капитан выйдет из палаты. Он не собирался отказываться от намерения поговорить с Леонардом и хотел добиться разговора через взаимодействие с капитаном.       Судьба, однако, благоволила ему, и Леонард вышел сам.       Сейчас он стоял перед Ханом, кое-как держась прямо, и на его измождённом лице читалась упрямая злость. Он был худ, сер и устал, и ему сейчас следовало отдыхать и лечиться… А Хану хотелось бы оберегать его покой во время этого.       Склонив голову, он сделал шаг от стены по направлению к Леонарду.       – Не приближайся, – сказал доктор, сощурившись. – Я выразился предельно ясно насчёт твоего присутствия в моей жизни.       – Но я не исчезну из неё, душа моя, – мягко напомнил Хан. – Ты так и останешься доктором, который сумел найти со мной общий язык. И мне не назначат другого куратора.       – Вот сейчас время для этого, да? – зло вступил в беседу капитан. Он был взъерошен и несчастен. – Хан, мать твою, ты вообще в курсе, что происходит?       Хан выпрямился и сложил руки за спиной.       – Силовое поле для очистки планетоида в стадии разработки. Вы ждёте официальных распоряжений от командования на предмет дальнейших действий. В том числе и на предмет того, что делать со мной и моими людьми. Но также я знаю, что вас сейчас интересует не это, а судьба вашего коммандера. Что из ситуации мне не должно быть понятно?       Капитан шагнул к нему, встряхнув крылья.       – А то, чернокрылый ты засранец, что сейчас не до твоих сердечных проблем!       – Вам бы отдохнуть, капитан, – Хан равнодушно окинул его взглядом и обернулся к Леонарду в ожидании ответа.       – Заткнись и исчезни с глаз моих, – тихо и угрожающе произнёс доктор, глядя на него в упор. Крылья, бессильно опущенные, еле встопорщились отдельными перьями. – Иначе клянусь, я снова воспользуюсь парализатором, и никакая грёбаная медицинская этика меня не остановит.       – Уверен, так и будет. Однако, Леонард, я никуда не исчезну. Я так и буду рядом. И я всё ещё нужен тебе. Я могу быть полезен даже сейчас.       Но доктор уже повернулся к нему спиной, положил руку между крыльев капитана, подталкивая его в спину, и что-то негромко заговорил о рабочем падде, которого, чёрт возьми, лишился, и это было «хреново», и нужно срочно достать новый. Судя по всему, он принял решение с этого момента игнорировать Хана. Что ж…       Хан нагнал их, чтобы идти вровень. Крылья чуть подрагивали от недовольства – он не любил, когда его игнорировали.       – Я знаю, как помочь коммандеру, – заметил спокойным голосом.       Первым, конечно, среагировал капитан – попытался броситься на него, но в итоге только вжал доктора в Ханово плечо.       – Угомонись! – рявкнул Леонард, тут же закашлявшись. Скорее всего, регенерация не до конца восстановила его сорванные связки.       – Что такое, капитан? – Хан в упор посмотрел на Кирка. – То, что я достаточно умён, для вас новость? Предлагаю сделку – разговор, который мне нужен, в обмен на помощь.       Теперь они оба смотрели на него, и на лице Леонарда расцветала ненависть. А Хан всё ещё чувствовал к нему тепло и приязнь.       – Хорошо, – он жестом остановил Кирка. – Говори, что со Споком. Капитан передаст эту информацию медикам и без меня. Я останусь. Поговорим.       – Я не говорил, что знаю, что с ним, Леонард, ты невнимательно слушал. Я сказал, что знаю, как ему помочь.       Измученные крылья доктора подрагивали, и как же хотелось объять их своими, успокоить. Капитан же наоборот, застыл и весь обратился во внимание. Только на последней фразе Хана снова дёрнулся, будто желая ударить его.       Хан не дал ему времени на новый бессмысленный рывок.       – Вы ищете болезнь вулканца среди людей. Удивительно, что ещё никто не додумался связаться с его сородичами и спросить у них.       Сначала ему показалось, что капитан всё же бросится на него. Но нет – прошипел: «Я убью тебя, сволочь», – и умчался прочь. Только белоснежные крылья мелькнули.       Теперь Хан остался наедине с Леонардом. Как и хотел.       Доктор тяжело навалился на стену. В этом коридоре они стались одни, и, кажется, он наконец-то перестал скрывать свою усталость.       – Чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня, Хан?       – Чтобы ты не оставлял выбор только за собой. – Хан приблизился к нему, перехватил руку, которой доктор то ли оттолкнуть, то ли ударить его хотел, и прямо встретил его взгляд. Тёмные круги под глазами и болезненная серость кожи делали его старше.       Они были рядом и наедине впервые с тех минут в туалете, в полутёмном коридоре, и Хан слышал, как с тревожной гулкостью бьётся сердце в человеке напротив. Будто в усилии жить.       – Выбор? – Леонард не стал вырываться. Он заговорил тихо, медленно, кажется, едва ворочая слова. – Ну что же, давай поговорим про выбор. Когда ты только попал сюда, я мечтал уничтожить тебя. Сделать так, чтобы ты ответил за то, что пережил Джим, когда радиация заживо его разъедала. Я грезил этим каждую ночь. Поверь, у врача с моим опытом достаточно вариантов убить – заметно или не очень, быстро или... не совсем. Никто не сказал бы ни слова. Экипаж молча бы одобрил мой поступок и защитил от любых подозрений. Думаешь, у меня дрогнула бы рука? Ошибаешься. Думаешь, меня остановила бы мораль и прочая собачья чушь? И снова промах. Джим – самое дорогое мне существо в этой вселенной, и ты чуть не отнял его навсегда. Поэтому у меня, Хан, тоже был выбор: оставить тебя в живых или убить, пока ты был беспомощным, в тесной лаборатории наедине с резиновой свиньёй, в моей полной власти. Я переступил через себя не потому, что это мой долг, не потому, что я давал медицинскую клятву. А потому что ни у кого, ни у одного существа в этой вселенной нет права решать за другого, жить тому или умирать. Оправданных убийств не бывает. Когда ты отрывал крыло, у тебя тоже был выбор. Но ты предпочёл дать себе право. Я доходчиво объяснил?       – Конечно. – Хан чуть погладил его костяшки. – Леонард, ты удивительно сильный и цельный человек. Ты сияешь перед моими глазами подобно солнцу. Моя душа, моё крыло, ты стал близок мне, ты стал частью моей семьи. Я не могу просить у тебя прощения, потому что сейчас ты не готов меня простить, и я не стану извиняться, так как вины не чувствую. Я лишь прошу – не отвергай меня, не гони. Я нужен тебе, Леонард.       Доктор высвободил свою руку.       – Лучшее, что ты можешь сейчас сделать – перестать отнимать моё время. Мне надо работать.       Он протиснулся мимо Хана и ушёл. А Хан не стал его останавливать, лишь стоял, прикрыв глаза, и вдыхал едва уловимый медицинский запах – Леонард оставил его здесь после себя. Им успела пропитаться ткань больничного халата, и слегка – его крылья. Этот запах сейчас был больше наносным, оставшимся от лечения, но… Хан помнил, что и раньше доктор пах похожим образом: лекарствами, медицинским спиртом, своим медотсеком. Запах медотсека как будто сроднился с Леонардом и пропитывал всё, чего тот касался. Например, этого воздуха.       Леонард больше не доверял Хану Нуньену Сингху. А Хан всё сильнее влюблялся в этого удивительного и непокорного человека. Терял расположение Латы, помогал людям, которые не имели никакого значения, даже испытывал щемящую и горячую боль за рёбрами, как сейчас. Готов был преподнести своё сердце и свой ум в служение. Даже несмотря на то, что ничего из этого Леонард не принимал.       Весть о том, что Спок болен, и скорей всего, неизлечимо, быстро разнеслась по "Корунду" среди спасённого экипажа.       Отголоски бури всё ещё мешали связи, и Джим, пропав на два часа, вернулся, нашёл МакКоя и сообщил, что связаться с Новым Вулканом сейчас невозможно.       – Только отсроченное. Дойдёт дотуда через восемь часов, столько же ждать ответ. А вывести корабли из хвоста шторма Осава отказывается… протоколы. Безопасности. По заражению. Да что я, ты их лучше меня знаешь… А это всё равно что сразу подписать Споку приговор.       Всё это он сказал, бледный как смерть и еле шевеля губами, и МакКой, которого уже под завязку накачали всякими поддерживающими-восстанавливающими-стимуляторными снадобьями, всерьёз забеспокоился, что Джим сейчас прямо тут и рухнет. Он отвёл Кирка в палату к Споку, ввёл «сухпаёк» и заставил выпить питательную смесь.       Нет, сам МакКой к этому времени не разобрался, что со Споком. Он понятия не имел, как и остальные медики.       Джим весь остаток корабельного дня и всю ночь просидел у постели Спока. Коммандера держали на лошадиной дозе транквилизаторов – и они едва действовали. Спок лежал неподвижный, без кровинки в лице, обложенный ледяными термоодеялами, пристёгнутый к кровати ремнями, и пусто смотрел перед собой из-под полуоткрытых век. А ещё он горел. Температура была на семь градусов выше, чем составляло норму для вулканца.       Джим держал его за руку, наплевав, что кто-то может увидеть. Пашка сидел рядом с ним, всё время тормоша и подсовывая то чай, то яблоки, то любимые капитанские сандвичи.       Приходили и другие. Скотти, сейчас работавший с командой уцелевших инженеров над нейтрализующим силовым полем, забежал между сменами. Ухура и Чи приходили два раза, пытались разговаривать с Джимом и отвлекать его от непрерывного пяления на монитор с показателями состояния Спока. Пришёл и Хендорфф-Кексик, потоптался в дверях, потом сел на свободный стул рядом с Джимом и начал рассказывать, как это грустно, когда кто-то близкий умирает, потом перешёл на то, как умерла его бабушка, пока Чи не зашикала на него и не выпихнула из палаты вместе с засунувшимся Цаем. Пришёл даже какой-то Айвил – Чи шёпотом пояснила в очередной раз заглянувшему Боунсу, что это их спасённый с Саратоги. Боунс прочитал по её взгляду как «чудесно спасённый». Он пришёл за руку с молодой девчонкой, которая была в первой партии саратогских эвакуированных – оказалось, они брат и сестра. Сулу просидел три часа, но этот, конечно, больше обнимал да успокаивал Чехова. Пришёл весь их алкогольный клуб, включая Хейли, опять раздававшего всем шоколадные батончики и поронявшего половину из них на пол.       И это только те, кого МакКой застал за свои недолгие визиты в палату – когда проверял состояние Спока и вводил новые дозы транквилизаторов и жаропонижающих. Так что посетителей, скорей всего, было больше.       МакКой понял, что как от медика, от него сейчас ничего не зависит, и ушёл биться за видеосвязь с Новым Вулканом вместо Джима. Он ругался со всеми и каждым, кто мог обеспечить трансляцию, был послан на чистейшем шотландском осерчавшим Скотти, дошёл до самой Осавы, вломился к ней на мостик и потребовал поставить задачу налаживания связи приоритетной для инженеров.       – Дело в том, что чинить нечего, коммандер МакКой. На такое расстояние и с учётом бури в ближайшие шесть часов мы просто не сможем установить прямую видеосвязь, – ответила уставшая женщина в капитанском кресле на его вопли. – А протоколы безопасности вы знаете. Мы не можем сдвинуть корабль с места, пока не очистим планетоид.       Боунс чуть не задохнулся от возмущения, но тут заметил кружку с остывшим кофе, пристроенный на ручке кресла падд с кучей голографий документации и отчётов, и слегка утих. Понял вдруг, что от Осавы-то, сейчас чертовски уставшей, действительно ничего не зависит.       – Но я могу вам сообщить и хорошую новость, – продолжила она, – мы сумели отправить на Землю сообщение обо всём случившемся. Вашему подопечному будет назначен суд. Учитывая обстоятельства, я бы сказала, что суд этот будет выигран в его пользу.       МакКой устало плюхнулся в кресло у инженерной консоли. Последние несколько часов он держался на стимуляторах и обезболивающих – и эффект, видать, начал выходить. А вместе с этим снова начинали болеть крылья. Он старался не думать, что это из-за Хана.       – Он больше не мой подопечный.       – Вы собираетесь сказать так же в суде?       – Нет, до суда я...       – Тогда советую вам не бросаться такими словами.       МакКой потёр лоб. Подумал – это было тысячи лет назад – как спал на голографическом диване, завёрнутый в Хановы крылья. У этих крыльев был неповторимый, очень красивый, здоровый и сухой запах. А потом снова вспомнил запах крови от пальцев Хана и ползающего в кровавых разводах человека. Тошноты картинка больше не вызывала – только усталость. Чего Хану стоило не отрывать адмиралу его чёртово крыло? Не было бы сейчас никаких дилемм.       – Мы тут все бросаемся словами, а как до дела доходит – ничерта не можем сделать, – сказал, обращаясь скорей к себе, чем к Осаве. Думал он в этот момент про Спока. – И спасти тех, кто нам доверился, не можем.       – Ваша команда с Ханом спасла триста с лишним человек. И Землю. Этого мало?       – Уж простите, адмирал, мою докторскую бестактность, но сразу видно, что в адмиральство вы попали не из медицинских рядов. Медикам тяжелей мириться с принципом «меньшего зла».       – Каждая жизнь ценна? – спросила Осава, почему-то слегка улыбнувшись.       – Всё верно, адмирал. Каждая.       Она помолчала, подперев рукой подбородок.       – Пятеро сверхлюдей выжили и будут в ближайшее время доставлены на Землю.       – Хан знает?       – Да. Скрывать было бы жестоко. К слову... капитан Кирк сказал спрашивать по поводу Хана вас. Можно ли ему доверять.       – Вы с ним говорили?       – С Ханом? Да, разумеется. Мне интересно ваше мнение.       МакКой молча уставился на панорамное окно, на котором было видно чужие, колючие звёзды и впереди – тёмное пятно дрейфующего планетоида. Для себя он давно всё решил, и защищать Хана надо было до конца; но теперь не мог открыть рот и сказать ни "нет", ни "да".       – Да, Хану можно доверять, – выдавил из себя наконец. – Просто держите под присмотром и не давайте... поводов для мести.       Осава кивнула, беря в руки падд.       – Как только возможность для связи появится, я вам сообщу.       МакКой вышел с мостика в чужой тёмный турболифт Корунда, скомандовал пятую палубу.       Крылья бессильно ныли за спиной. Он не мог, не мог, просто не мог ненавидеть чёртова Хана. Потому что понимал его боль – утраты, невыносимого горя и вот этого вот, когда тебе будто кусок собственной души вырвали. Без всякого удаления крыльев.       Где-то в глубине сознания, вопреки всем принципам о ценности жизни, он понимал и то, почему Хан оторвал крыло адмиралу-предателю. Не принимал – да; но понимал.       А ещё эта складная сказочка-теория объясняла, почему часто после потери родных люди начинали терять и перья с крыльев. С каждым дорогим умершим уходит кусок собственной души. И…       МакКой панически стукнул по кнопке остановки лифта.       Навалился плечом на стенку, потому что собственные крылья снова заболели. Жутко, выворачивающе.       Стало вдруг предельно ясно, почему так страшно умерла Джо. Они с Джослин разорвали её душу пополам, разойдясь в разные стороны. Каждый умудрился наговорить многое… Они оба были виноваты. Не знали, не пытались понять, не думали… То, что малышка упала с крыши и умерла от переломов крыльев, было лишь следствием. Её крылья были сломаны ими в тот миг, когда каждый поставил свой эгоизм выше чувств дочери и потребовал, чтобы она сделала выбор – кого любить больше. Падение с крыши лишь следствие. Не будь его – она попала бы в аварию, погибла во время первого полёта, да что угодно. Это бы всё равно случилось. Так оно работало. В мире крылатых людей, где причинно-следственные связи часто оказывались вывернуты наизнанку.       А теперь он себя наказывал. Лелеял эту крыльную боль, винил то себя, то бывшую жену, то случай, утопал в жалости к себе, бездумно ненавидел мир, в котором дети погибают так рано и по глупой случайности. Вместо того чтобы открыть глаза, принять ответственность за случившееся… и жить дальше, всеми силами стараясь не допустить чего-то подобного.       Беречь свою теперешнюю семью. И их крылья.       МакКой сполз вниз, задыхаясь от сухих рыданий. Горло сдавило, и пришлось закусить костяшку, чтобы не завыть в голос.       И то, что крылья – душа, теперь не казалось ни страшным, ни странным. Как будто он знал это всю жизнь, а Хан только напомнил.       Он просидел минут десять на полу лифта, дрожа, давясь всхлипами и сжавшись в комок от боли в крыльях. Впервые за шесть лет просто оплакивал дочь и собственную чудовищную слепоту.       Потом боль в крыльных суставах начала стихать и позволила пошевелиться.       – Ладно, хватит соплей, в самом-то деле, – сообщил Боунс гнусаво стенке лифта, упираясь в неё мокрой от слёз ладонью.       Когда он спустя ещё минут семь зашёл в палату к Споку, там оставались только Пашка и Джим.       – Сделал что мог, – МакКой развёл руками на немой вопрос в глазах обернувшегося Кирка. – Буря, будь она неладна. Мешает связи. А бросить всё и лететь к Земле мы сейчас не можем, пока сохраняется опасность заражения.       Джим отвернулся, снова взяв Спока за руку.       Пашка грустно подпёр кулаком щёку, сплющив её, и сонно спросил МакКоя, сделать ли ему чего в репликаторе.       – Кофе, малой. Сливки и сахару побольше, чёрт с ней, с моей диетой.       Пашка кивнул и вышел из палаты. МакКой подсел к Джиму. Крылья болели. Внутри, в груди, болело сильней.       – Ты меня прости, Джим. За то, что скрывал про сыворотку... и за… за всю эту дребедень с Ханом.       – Не надо... так, – попросил его Джим, обессиленно склоняясь и потирая бровь. – Так обычно говорят, когда прощаются. И разговаривать при Споке так, как будто его тут, – невысказанное "уже" повисло в воздухе, – нет, я тоже не хочу. Потом, Боунс, всё потом.       – Ну тогда давай хоть вычешу тебя, – в голосе прорезалась ворчливость, и МакКой с деланным недовольством оглядел участок форменки Кирка между повисшими крыльями. – Всё опушил к чертям, сколько можно? Помяни моё слово, через пару часов твоего пуха только что у коммандера в заднице не будет, потому что он в трусах.       – Ну да, так-то лучше, – Джим нашёл в себе силы усмехнуться и выпрямиться. Сейчас МакКой был как никогда благодарен ему за это.       Он сходил за медицинскими щётками для пуха, захватил ведёрко, принёс тряпку и губку. Сходил набрать воды. В медотсеке почти никого не было. Пострадавшие на Энти находились под наблюдением дежурной неполной гамма-смены, остальные давно больничное крыло покинули. По дороге МакКой остановился у репликатора и заказал на четверть стакана виски. Крылья снова начали ныть, и всё сильней.       Выпил тут же, залпом, занюхал (за неимением альтернативы) свежей губкой. Подождал, пока перестанет перехватывать дыхание и уйдёт мерзкий привкус из носоглотки. Где-то внизу, в инженерном, знакомо и мягко заурчали корабельные двигатели. МакКой уставился в пустоту полутёмного коридора. В соседней общей палате негромко стучали каблучки дежурной медсестры. Кто-то закашлял. Боунс мимолётно подумал, как там шепелявая Марта в карцере – крылья от совести не чешутся? И ведь такой ум у девчонки, но нет, надо было пойти с предателями. Теперь вся карьера коту под хвост. Подумал мельком про Романенко – куда его, без одного крыла, денут, и что происходит с людьми, лишившимися половины души, в целом. Про то, что за время инцидента с планетоидом и адмиралами на Энти погибло восемьдесят три человека. Подумал, уже дольше и внимательней, что Спок не протянет до стабильной связи. А значит, надо быть в это время с Джимом. До конца.       Крылья ныли и ныли.       – Чёртова жизнь, – ругнулся МакКой вполголоса в пустоту коридора. Без особой злобы. Ему просто хотелось сейчас уткнуться в чьё-то плечо лбом и уснуть. Да хоть бы и стоя.       Возвращаясь обратно в палату, в дверях столкнулся с Пашкой – кудрёнок нёс целый поднос, уставленный кофе и сладостями.       – О, вы вычёсываться собрались? – он даже оживился. – Значит, шоколадные коктейли я в тему сделал. И ватрушки. Если мне попутно пару перьев выдернешь, старпёрина, буду благодарен, чешутся невыносимо. Кстати, от тебя вискарём за километр разит. А что у тебя с Ханом?       Всё это он выдал одним потоком, глядя ясными своими глазищами, и МакКой, почти что под гипнозом, едва не ляпнул «что-то».       – У меня с Ханом неудачное кураторство. Давай, – МакКой подпихнул Пашку в крыло ведёрком с водой, – не загораживай проход старым больным докторам.       Джим почти задремал, пока Боунс привычно, успокаивающе водил губкой по основаниям его крыльев. Это было такое простое и привычное ощущение, что лежащий перед ним Спок начинал казаться страшным сном.       От внезапно запищавшего коммуникатора он едва не вздрогнул. Выронил губку МакКой, выматерившись и толкнув ведро (тоже, видать, ушёл в свои мысли), забулькал стаканом с коктейлем Павел.       Джим, ругнувшись, достал комм и принял вызов. Это была Осава.       – Капитан Кирк, – устало сообщила она, – я вывела корабль из зоны шторма. Новый Вулкан дал связь. Вы можете назвать, с кем конкретно хотели бы связаться?       – Д… да!       Джим открыл рот, чтобы назвать Сарека, но осёкся. Этот вулканский гад хотел удалить крылья Споку и забрать с Энтерпрайз. Вряд ли он сейчас горит желанием помогать ему... как бы вообще от сына не отказался.       – Я жду, капитан Кирк, – чуть недовольно напомнил о себе голос Осавы.       Джим всё смотрел на лежащего в термоодеялах, бледного, как... очень бледный вулканец, Спока.       – Да. Да, свяжитесь с послом Споком.       – Хорошо, я запрошу его. Жду вас у себя в течение пяти минут.       Она отключилась. Сзади засуетился МакКой, собирая свои приспособы, Павел отставил кружку с коктейлем.       Джим поднялся на ноги, ощущая странную ломоту в крыльях.       – Мы с тобой, – заявил Пашка, распушившись. В стерильном свете он с недосыпу напомнил Джиму золотой шар. – Однозначно.       – Чего стоишь, беги! – МакКой дал Джиму несильный, но отрезвляющий подзатыльник. – Я следом, только дежурную сестру предупрежу.       Джим был у Осавы уже через две минуты вместо отписанных пяти.       – Посол на Новом Вулкане, так что вам повезло. Садитесь. – Она поболтала на дне кружки остатки кофе. – Сказал, что будет оставаться на линии, пока вы не придёте. Приятно общаться с таким... дружелюбным вулканцем, конечно. Готовы?       Джим подумал о спешащих сюда МакКое и Пашке.       О Споке, лежащем под толстым слоем термоодеял.       – Да, – кивнул он, – готов. Давайте. Адмирал, ко мне присоединятся доктор и Павел Чехов.       Она кинула на него странный взгляд. Потом кивнула.       – Если это необходимо, не возражаю. Разворачивайтесь к экрану.       В кабинет занёсся Пашка. Увидел Осаву, резко затормозил и вытянулся по струнке, но она отмахнула «вольно». Зашедший МакКой очень искренне сказал «спасибо».       – Быстрее, – напомнила Осава строго. – За нарушение протокола нас по голове не погладят.       Джим, развернувшийся к экрану, ощутил на своих плечах горячие ладони. Это Боунс встал за его спиной.       – Ну, где там этот старый всезнающий пройдоха?       – Полагаю, это относилось ко мне, доктор.       Напротив них загорелся экран, высветив морщинистое и спокойное лицо посла. И при взгляде на него Джим испытал неописуемое облегчение – общаться с Праймом было куда как лучше, чем с любым другим представителем остроухих.       – Здравствуйте, посол, – поприветствовал его Кирк. – Адмирал Осава сказала вам о причине вызова?       Спок-старший отрицательно качнул головой.       – Боюсь, что нет, Джим. Она лишь сказала, что это очень важно и связано с моей молодой версией.       – Да, верно. Я не врач, так что... Боунс.       МакКой кратко и чётко описал все симптомы, присовокупив данные о текущем состоянии Спока.       – Это какой-то дисбаланс, вызванный гипервыработкой целого коктейля гормонов, причина наверняка в мозге, но в ментальных болезнях мы не разбираемся, так что вся надежда на вас, – подытожил МакКой, шурша крыльями. Джиму показалось, что он говорит слегка сквозь зубы.       Да и Спок почему-то выглядел немного смущённым.       – Вы очень верно и точно всё описали, благодарю вас, доктор. Да, я знаю, что это за болезнь. Но она относится к очень личной сфере для каждого вулканца, поэтому я хотел бы обсудить её наедине с капитаном.       – Боунс останется, – быстро сказал Джим, не дав МакКою разразиться гневной тирадой в стиле «я тут доктор». Павел и... адмирал, могу я...       – Можете, – отозвалась Осава, зато Пашка разразился целым каскадом русских ругательств.       – Да почему?! Думаете, меня судьба коммандера не волнует?!       Осава, нахмурившись, взяла его за крыло, и Чехов мгновенно умолк.       – Простите, адмирал, – пробормотал, потупившись.       – На выход, лейтенант. Это приказ, – сказала Осава и указала ему на дверь.       Пашка пошёл, но обиженно сопел до самого выхода.       Когда дверь за ними двумя закрылась, Спок Прайм, помедлив, начал говорить.       – То, что случилось со Споком, мы называем пон-фарром. Это брачный цикл, знаменующий своим приходом вступление вулканца в зрелую жизнь, и после повторяющийся каждые семь лет.       – Брачный? – недоумённо переспросил Джим, и Спок кивнул ему.       – Да, капитан. Сейчас Споку необходимо соединиться с ментально связанным партнёром, чтобы погасить лихорадку крови. Иначе он умрёт.       – С партнёром? – снова тупо переспросил Джим. Ему казалось сейчас, будто его мозг медленно ворочается, не в силах воспринять очень простую мысль. – А, ну да... со мной. Хорошо, я согласен.       – Не торопись, Джим, – и теперь показалось, что Спок смотрит на него сочувственно. – Я должен предупредить тебя, что соединение партнёров в пон-фарр означает заключение брака по вулканским традициям и установление ментальной связи. Её разрыв крайне нежелателен позже, и решение должно быть обдуманным. Обычно оно принимается задолго до наступления пон-фарра, но я вижу, Спок тебя не предупредил...       – Насчёт соединиться, – перебил МакКой нехорошим тоном, – это же ментально? То есть этот ваш... мелдинг, так?       У Спока сделался странный взгляд.       – Не только. Пон-фарр предполагает ментальное и физическое слияние. Это лихорадка.       МакКой принялся ругаться.       – Погоди, – всё ещё заторможенно попросил Джим. – То есть... на всю жизнь – это как? Он будет читать мои мысли?       – Скорее – состояния, и в минуту опасности. Остальное – только произвольно и по обоюдному желанию, – пояснил Прайм мягко.       – Нет.       Джим сказал это так решительно, что свой голос будто со стороны услышал.       МакКой резко прекратил перебирать ругательства.       – Я не... не хочу, чтобы в мою голову лезли, я не... – Джим сглотнул. – Должен быть другой способ унять эту лихорадку.       – Иногда её снимает медитация или поединок, – начал Прайм, но его перебил МакКой:       – Спок почти мёртв, чёрт возьми. Жизненные функции начинают угасать. Вы уверены, что ему в таком состоянии будет до медитаций или драк?       – Выбор у вас крайне ограничен. Либо слияние, либо медитация, либо поединок. Боюсь, иные способы мне не известны, доктор.       – Но они должны быть, – Джим встал с кресла. Его подташнивало. – Должны, потому что... я не готов к браку. К ментальному – точно, особенно... если даже развестись нельзя, – договорил он совсем уж неуклюже.       – Их нет, – снова мягкий голос Прайма.       – Так, а если... просто, ну, соединение, без брака?       – Тоже нет, Джим. Связь будет установлена.       – Чёрт.       Он снова сел. Мозг упорно отказывался признавать безвыходность ситуации.       – Прости, мне нужно идти, – Прайм взглянул за пределы видимого на экране пространства. – Твой звонок застал меня как раз перед отлётом. Что бы ты ни выбрал, Джим, пожалуйста, дай мне знать при возможности.       Прайм отключился, оставив их в тишине. МакКой смотрел на Джима со знакомым выражением «почему-ты-опять-влип-чёртова-пуховая-капитанина».       – Он же невменяем. Если это спаривание в таком состоянии, Спок тебя разорвёт.       – Да это меня как раз не пугает. Порвёт – ты залатаешь, я в тебя верю...       – Вот спасибо!       – Боунс, ментальный брак. Я не... да не подписывался я на такое!       Джим в отчаянии уставился на Боунса, надеясь, что тот что-нибудь придумает. Всегда же придумывал.       – То есть, – медленно начал МакКой, бессильно наваливаясь на спинку кресла, – ты когда за Споком ухлёстывал... ты это как рассматривал, временная интрижка?       – Ну уж точно я не собирался за него раз и навсегда и во веки веков! Я вообще тогда о браке не думал! Чёрт возьми, Боунс, да кто думает о браке, когда заводит роман?! Ну то есть, я не против, если мы с ним провстречаемся лет пять, отлетаем эту пятилетку, вернёмся домой и уже тогда решим, что вот да, готовы. Сейчас – нет, точно нет, рано!       Джим спрятал лицо в ладонях, потом медленно провёл ими по лицу и посмотрел на МакКоя. Сейчас, как шок отошёл, ему стало по-настоящему страшно. На одной чаше весов жизнь Спока, на другой – привычная жизнь.       – Джим, мать твою... – Боунс совсем навалился на кресло и стал выглядеть уставшим и будто съежившимся. Джим впервые видел его настолько беспомощным, с обвисшими, подрагивающими бессильно крыльями. И ему стало ещё страшней.       – Я устал, я чертовски, блять, устал, – бесцветно сказал МакКой. – Меня пытали, ломали крылья, выводили из себя, добивали новостями – одна лучше другой, грёбаный Хан при мне оторвал крыло человеку, потом срастил мои, потом ты со своим гоблином… и всё это в один день, и ты вот хочешь – серьёзно, чтобы я ещё и за тебя принял решение – понфарриться тебе там или нет? Нет уж, сам выбирай, что тебе важней, твоя холостяцкая свобода или живой гоблин.       Жизнь – что может быть важнее? Ничего не может, так их учили, да Джим и сам знал это. Не может холостяцкая свобода, целая задница, нетронутый разум быть важнее чьей-то жизни. Как бы ни было страшно.       Джим поднялся на нетвёрдых ногах. Когда он проговаривал это про себя, звучало логично и просто. А на деле страх ничуть не уменьшился.       Страх тоже не важнее жизни. Не должен быть важнее.       – Ладно, пойдём. Подготовишь меня. Время уже...       МакКой кивнул.       В палате был приглушённый свет. Джима такая обстановка нервировала с детства, она пахла безнадёжностью и болезнью, несмотря на высокую стерильность. Белая ширма, которой пока что была отгорожена кровать со Споком, тоже радости не доставляла. Стоять посреди этого пространства без штанов и ждать своей участи – то ещё удовольствие.       – Значит, ты введёшь это гоблину, – МакКой появился из-за ширмы, серый, как несвежий мартовский снег, и продемонстрировал Джиму небольшой гипошприц, после чего отложил его на тумбочку. – Это снимет действие транквилизатора. Приборы от зеленоухого я аккуратно отсоединил, никто не прибежит. Ну и… будем надеяться, что сейчас я растяну твою бедовую задницу достаточно.       Джим тоскливо посмотрел на него, но этого МакКой уже не видел. Он натягивал белые резиновые перчатки и оглядывал натюрморт на тумбочке – бутыльки регенератора, медицинской смазки, портативный очиститель, гипо с анальгетиками и ещё две пары чистых перчаток.       – Боунс, ты же понимаешь, что это хренов сюрреализм? – безнадёжно сказал Джим, ощущая, что левое крыло бьёт панический тремор.       Он кивнул.       – Ещё бы не понимать, пуховая подушка. Ложись. Чем быстрей с этим покончим…       – Вот уж точно.       Джим послушно улёгся на расстеленную чистую простынку задницей кверху и уткнулся носом в подушку. Крылья всё ещё подрагивали.       МакКой куда-то отошёл. Джим сопел в подушку и слышал, как зашумел репликатор. И был не против задержки. Что угодно, чтобы отсрочить момент, когда ему в голову залезут и образуют там какую-то непонятную связь.       МакКой вернулся и велел ему поднять голову. Оказалось, протягивал стакан. Там было на три пальца выпивки.       – Виски? – Джим потянулся за стаканом, взболтнул его на свет. Красивый цвет, насыщенного красного дерева.       Боунс отрицательно мотнул головой.       – Самогон на кедровых орехах. Чеховский код репликации, для особых случаев.       – А, особых…       – Ну… – МакКой заглянул в свой стакан. – Раз ваш брак с гоблином…       – Боунс.       МакКой посмотрел на него вопросительно. Или сочувствующе. А Джим отрицательно мотнул головой – к чёрту, да, он решился на это, но пить за это точно не собирается.       – Тогда просто за сохранность твоей задницы, – смилостивился МакКой, протягивая к нему стакан.       Джим протянул к нему свой, стараясь, чтобы рука не дрожала.       – До дна.       Приготовления были закончены. МакКой похлопал его между крыльев и вышел, а Джим остался наедине со светящимися экранами, стерильно-белой кроватью и… Споком.       Не медля, чтобы не давать сомнениям воли, Джим ввёл вулканцу содержимое гипошприца.       Оставалось ждать.       Джим не просто не хотел этого брака, у него всё внутри сопротивлялось происходящему. Его мутило, крылья дрожали, руки не дрожали разве что, но это было бы уже совсем трусостью.       Сначала взгляду Спока вернулась осмысленность. Его глаза открылись, ноздри расширились (учуял Джима?), голова попыталась повернуться в сторону Кирка. Одеял уже не было – МакКой убрал их, когда отключал датчики, и поэтому Джим увидел, как шевельнулись пальцы на руках Спока.       Он накрыл их своими, вдыхая поглубже, как перед прыжком, и сказал:       – Я здесь, Спок. Я с тобой.       Коммуникатор прожигал карман. Джим обещал вызвать сразу, как всё закончится.       МакКой, еле соображая от усталости, вышел из медотсека в тёмный коридор и побрёл куда-то – бесцельно, наугад, напрочь забыв, что он на чужом корабле. Но через десяток шагов на него налетел встревоженный Пашка.       – Ну?!       Сил придумывать, сопротивляться, скрывать правду (да и зачем?) у Боунса не было.       – У коммандера вулканский сезон спаривания. Крышу сносит от гормонов, не трахнется – умрёт. Джим остался с ним.       МакКой увернулся от попытки Чехова взять его под руку и направился в сторону репликатора. Хотелось простого человеческого чаю.       Пашка не стал приставать. Наоборот, помрачнел. Догнал, поравнялся, затронул за верхушку ноющего крыла.       – А чего ты тогда такой мрачный? Ты не ври мне, старпёрина, я эту твою мрачность за версту чую.       МакКой дошёл до репликатора, вывел меню. Всё незнакомое, а кассету из медотсека он забыл.       – Пашка, опять твои русизмы? Что такое эта «верста»?       – Единица измерения длины. Зелёного чая в этих меню нету, а ромашковый есть, вот тут, – Чехов сам принялся тыкать строчки. – Так что там не так?       – Вулканцы, оказывается, во время этих своих циклов навсегда связываются с партнёром ментально. А Джим этого сильно не хочет.       – Ментально… Это вроде постоянного телепатического канала?       – Угу.       Чехов отдал ему чай. МакКой принял чашку в две руки, понял, что начал её баюкать в ладонях, по привычке, и остановил сам себя. Ни к чему. У него теперь сил едва осталось на страх за Джима.       – И что делать-то теперь? – спросил Пашка. В полутёмном ночном коридоре он выглядел встревоженным, каким-то серым, даже золотые крылья. Переживает, а сам устал. Они же сейчас над полем работают. МакКой потрепал его по плечу.       – Спать иди, что тут сделаешь.       Пашка должен был по всем прикидкам начать возмущаться, МакКой почти уже рот открыл, готовясь отбивать, но наткнулся на внимательный и серьёзный взгляд Чехова.       – Точно? Остаться могу. С тобой побыть.       – Нет, – Боунс мотнул головой. – Тебя там поди уже Сулу потерял. Да и устал ты за день – носиться по всему кораблю.       Он помолчал.       – Ну… Ладно. Ты приходи, как разберёшься. Кают на всех не хватило, эти корабли ж под большой экипаж не приспособлены, но Сулу нам с ним выбил одну крохотную, охранную. Это сразу за рекреацией отдыха, на палубе 9. Там кровати нету, мы ночуем в спальных мешках, Сулу лишние спальные мешки припас, на всякий случай, чай зелёный тебе тоже организуем. Приходи, ворчалище, обязательно.       – Ладно, – кивнул МакКой. – Может быть.       Пашка помялся, потом обнял его – стиснул так, что Боунс едва чай не пролил, и ушёл.       МакКой остался один в пустом коридоре.       В отличие от Энти, здесь в отсеках никаких уголков отдыха не было, и он просто вместе с чашкой чая сел на пол, как раз у стены с репликатором. Ниже на двадцать палуб урчали корабельные двигатели, удерживающие «Корунд» в дрейфе на краю затихающей бури. Пол почти не вибрировал от них, как на Энтерпрайз.       Крылья нудно и тяжело болели. Боунс сидел у стены, старался не спать, перебирал в голове, что бешеный вулканец мог сделать с Джимом и какие экстренные медицинские меры, возможно, понадобятся, перебрал все варианты, даже самые фантастические, и когда спустя минут сорок пискнул комм, едва не подпрыгнул на заднице. Торопливо вытащил, раскрыл… и сердце ухнуло от облегчения. Джим говорил хрипло, но вполне себе спокойно.       – Не надо идти, Боунс, всё нормально. Спок в себя приходит.       – Точно? – спросил он тупо.       – Да… точно. Я лучше побуду с ним до утра.       – Всё в порядке?       Тишина. Секунды три.       – В норме. Ничего не болит даже, воду мы пить будем, много. Я помню про обезвоживание. Отдыхай.       Джим отключился.       Боунс вернул комм в карман, покусал губы.       Нихрена не в порядке. Но это не его, МакКоя, дело, и вот что это сейчас было, как не намёк Кирка на «пиздуй спать, я сам разберусь»? У них теперь свои проблемы, его никаким боком не касающиеся. А ему и впрямь пора спать.       Он закинул пустую чайную чашку в корзину для утилизатора, с трудом поднялся на ноги…       И понял вдруг, что идти ему некуда.       Под ногами урчали двигатели чужого корабля. Медотсек был не его, и кабинет главврача тоже занимал не он. Своей каюты у некоего доктора МакКоя, внештатного медика «Корунда», не было и быть не могло. Идти к Пашке и Сулу? Но они там сейчас устроились и спят уже, скорей всего, а он не знает, где брать спальный мешок. Не будить же их, в самом деле.       Он закрыл глаза и привалился к стенке, ощущая чудовищную усталость и одиночество. Впервые за шесть лет оно было не притуплено горем утраты и казалось настолько всепоглощающим, что ему стало страшно. Заражение, смерти, пытки, предатели, всё это нахлынуло на него, откатилось и оставило ни с чем.       Или…       МакКой оторвался от стены и пошёл. По коридору до лифта, а там на две палубы вверх, к основным каютам. Шёл, шатаясь от усталости, выворачивающей боли в крыльях, пережитого, выпитого алкоголя, просто от того, что надо было продолжать жить, дышать, тащить свою неподъёмную жизнь.       У знакомой двери остановился, позвонил в интерком. И, едва с той стороны ответили, попросил:       – Выйди в коридор. Надо поговорить.       Хан появился через минуту – в белом шёлковом халате, со спокойными крыльями, пахнущий каким-то благовонным дымом, как всегда идеальный и ни капли не уставший. Окинул МакКоя своим рентгеновским взглядом.       – Ты выглядишь ужасно, Леонард. Что ты хотел сказать?       К чёрту       МакКой преодолел последние отделяющие их сантиметры и с облегчением навалился на Хана, уткнувшись лбом в его твёрдое плечо.       Хан не шелохнулся.       – Леонард?       МакКой тоже не шевелился.       Хан положил руку на его спину, между крыльев, потом просто обнял и снова назвал по имени. Уже без вопросительной интонации.       Боль в крыльях чуть утихла, а вместе с ней разжало когти и страшное чувство пустоты.       Нет, он не один. Да и не был в последние дни, если подумать.       – Отдыхай, – сказал Хан негромко.       МакКой хотел огрызнуться, чтоб Хан ему не указывал, но не стал.       Успеется.       Теперь он, наконец, засыпал.