For your family

      – Стабилизирую... – Чехов корректировал мощность излучателя, то и дело сверяясь с параметрами радиации. Они всё-таки смогли. Добрались до лаборатории, перенастроили нейтрализаторы... Приборы показывали убывание радиационного фона. Его план работал. Огромный растительный клубок распадался на мелкую дорсалиевую безвредную пыль.       – Молодец, Паш, – сказал Сулу, откладывая трикодер.       – Наоборот, ступил и протормозил, – Пашка поморщился.       – Молодец, что не стал зацикливаться на живом зефире, – пояснил Сулу. – Тот случай, когда либо зефир, либо мы.       Чехов шмыгнул носом. Сулу его насквозь видел, как всегда. Он-то до конца ещё не примирился с мыслью, что сейчас уничтожает нечто живое. А после слов Утки вдруг накатила и гордость, и расслабиться даже получилось: смог справиться с задачей. Корабль получится спасти, больше никто не умрёт.       – Если воспринимать их, как болезнетворные бактерии, проблем вообще нет.       – Вот по поводу этого. Было бы неплохо трибблов туда пустить – проверить вычищенные помеще...       Сулу прервал сигнал коммуникатора.       – Вовремя! – выпалил Чехов неизвестно кому, едва откинув крышку. Сейчас просто хотелось поделиться новостями, впервые за трое суток хорошими. – Мой план работает, заразу можно нейтрализовать!       – О… правда? – в коммуникаторе взволнованный голос Ухуры. – Ох, милый, это… это очень здорово… теперь бросайте, что бы вы там ни делали, нужно добраться до инженерного.       – За...       – Павел, Адлер подняла на корабле бунт, – Ухура явно старалась говорить быстро. – Нас отрезали от управления, а теперь ещё и свет погас. До ультиматума восемь минут. Вам надо добраться до запасного блока управления и сделать это самим.       Пашка выругался.       – Лезть придётся по вентиляции, – добила Ухура. – Давайте, я вас вызову через пять минут.       Она отключилась. Чехов оглянулся.       Взгляд Сулу был сочувственно-ироничным.       – Ну yo-mojo, правда? – сказал он участливо.       – Да скорее уж tvoju mat', – мрачно поправил Пашка.       Левый глаз больше не открывался. Вся эта сторона лица постепенно наливалась болью и опухала. Из разбитого носа кровь текла по губам, с разбитой губы по подбородку, кровь попадала при рваных вдохах в открытый рот, капала на грудь, где ей уже точно пропиталась форменка.       Райс сорвался, когда МакКой отказался говорить и после второго выстрела по Энтерпрайз; избивал, орал что-то о том, что они его кишки растянут между гондолами корабля. Боунс хотел сказать, что длины не хватит, но не смог. Романенко Райса остановил, удержал за руку, но нервный адмиралишка успел изрядно разукрасить докторскую физиономию. И теперь оно – разукрашенное – болело, ныло и жгло.       Вкупе с постоянной болью в крыльях и болью от иллюзорных пыток это стало предпоследней каплей.       Боунс практически сдался. Он не знал, сколько там до конца, и был уверен, что операция сорвалась. В короткие передышки между пытками почти видел перед собой пуховые крылья Джима. Белые, чистенькие, слегка шевелящиеся. Они вдвоём с Кирком снова сидели на его кухне в Сан-Франциско, Боунс рассказывал Джиму про ненужность крыльев, а тот спал, уложив на стол голову.       Это помогало держаться.       Нет, не могла капитанская пуховина погибнуть.       Иначе зачем всё?       Если бы операция сорвалась, Джим был бы мёртв.       Или он и есть…       Третий удар по Энтерпрайз он видел одним правым глазом, золотая вспышка разорвала обшивку корабля, сотрясла его весь, повредив куда больше, чем две палубы. МакКой не знал точно, были ли на этих палубах люди. Скорей всего, были. Скорей всего, они умирали в эти секунды.       Он закрыл глаз и досчитал до пятнадцати.       В вентиляции было жутко тесно, но Пашка полз. Упорно. Один – Сулу попросту не смог сюда пролезть, ему мешали крылья. И теперь этот сизокрылый селезень сидел в лабораториях и продолжал проводить эксперименты по нейтрализации радиации. А может, уже и очистку всего помещения начал…       Павел полз. Метр за метром отвоёвывал пространство у скользкого металла, у каждого поворота сверял направление по вентиляционной карте на падде. Пропусти он поворот – придётся возвращаться вперёд задницей.       Он почти потерял чувство времени. И это было страшно – ползти вот так неизвестно сколько, не зная, что происходит снаружи. А вдруг бунт разросся? Вдруг бунтовщики уже захватили инженерный или вообще весь корабль? Чехов ведь не боец, как Сулу, вовсе нет. А вдруг второй выстрел – был, когда они только добрались до нужной лаборатории, – что-то повредил? Что-то серьёзное?       Где-то на пятой минуте пути корабль тряхнуло в третий раз. Очень сильно. Чехова приложило затылком, потом – больно – вжало крылом в правую стенку. Он едва успел сжаться в комочек, закрывая голову руками, и прижать крылья к телу.       Сердце колотилось как обезумевшее.       Пашка боялся и за корабль, и за Кирка с МакКоем. Эти два старпёра запросто могли вляпаться. Если по Энти стреляют, уже вляпались, скорей всего...       Едва тряска прекратилась, он снова встал на четвереньки. Шмыгнул носом и пополз дальше.       Минуты через три завибрировал коммуникатор. Это было так неожиданно, что Чехов чуть не подпрыгнул и попытался распушиться. Закончилось печально – снова дался затылком о верхнюю стенку и помял перья. Поспешно вытащил пищалку, лёг на дно шахты, открыл комм и положил на пол перед собой.       – Д-да?       – Павел, – голос Нийоты, – можешь возвращаться.       – Чего? – тупо переспросил он.       – В нас стреляли. Попали как раз по инженерному, разгерметизация нескольких отсеков на двух палубах, ну и… в общем, управление снова переключилось на нас.       Её голос был грустным. И сейчас Чехов смог отчётливо услышать сдавленную ругань Скотти.       Конечно. Из-за разгерметизации все, кто был в повреждённых секциях, вылетели в космос. А управление – как бывает при поломке вторичной консоли, автоматически переключилось на мостик. Вот к чему привел этот выстрел...       – С... сколько?       – Минимум тридцать, включая Адлер.       Чехов прикрыл динамик рукой и выругался на русском. Убрал руку.       – Ясно, – ответил Нийоте, кое-как справившись с собственным дыханием. – Скотти как?       – Держится. Он молодец.       – От наших хоть что-то?       Пауза секунды две, во время которых Чехову даже дышать сделалось больно от страха.       – Пока никто не связывался. До ультиматума ещё три минуты.       Пашка выдохнул и закрыл глаза. Ладно, в их ситуации отсутствие новостей – уже хорошая новость.       – Если капитан или Боунс свяжутся, пожалуйста, дай мне знать.       – Конечно, Паша. Возвращайся в лаборатории.       Она отключилась, а Чехов замер с открытым коммом перед носом.       Бедный инженер. Его любимый кораблик получал удар за ударом, а теперь, если почти половину инженерного состава вынесло в космос… сколько друзей он потерял?       Ещё раз выматерившись от души, Чехов снова поднялся на четвереньки, сунул комм обратно в чехол и пополз назад. Задницей вперёд.       МакКоя оставили в покое на несколько минут. Давали пережить случившееся.       Реальность плыла. Боль почти не прекращалась, и дерзить сил не было; держаться и напоминать себе, ради чего всё это – тоже.       – Они не смогут так долго поддерживать ионный шторм, – зашипел Райс. МакКой снова разлепил правый глаз, но адмирала так и не увидел. – Тебе это не нравится, знаю, но нам придётся!       Молчание всё тянулось и тянулось. МакКой старался дышать.       – Ломай, – произнёс Романенко с явной неохотой.       Чего ломать-то? Кости?       Остались одни кости… Верно. Смешно.       Если Джим мёртв…       Если Энтерпрайз разбомбили…       А, ради мира во всём мире, конечно. Ради него терпеть.       Ничего не происходило. Тишина стояла одуряющая.       Потом адмирал заговорил.       – Это крайняя мера. Но если мы не прибудем в точку назначения через два часа с вашей формулой, доктор, всё будет кончено. У меня нет выхода.       У вас его никогда не бывает       Выхода       Чем ближе Саратога подлетала к точке, рассчитанной Ханом, тем тише становилось на мостике.       Юи, сидящая рядом, напряжённо вглядывалась в показания приборов. Курс был проложен, но цель для выстрела нужно будет рассчитать им самим. Она пыталась понять по прыгающим показаниям, где именно сейчас находится один из вражеских кораблей. Кирк знал это, потому что он делал то же самое.       Айвил затих у своей консоли. Как и Кексик. И Цай.       Они медленно приближались к точке, в которой надо будет стрелять и сматываться.       – Тридцать секунд, капитан, – шепнула Юи, горбясь над своей консолью.       Кирк застыл над своей. Ломаное крыло ныло.       Ближе к точке они увеличили скорость.       – Десять. Девять. – Чи начала обратный отсчёт. – Восемь…       Кирк принялся за финальную корректировку координат выстрела.       – Семь. Шесть. Пять. Четыре.       Палец завис над кнопкой выстрела.       – Три. Два. Один...       На «Ноль» Джим дал фазерный залп по кораблю. Самый мощный трёхсекундный залп из обоих фазеров. И, резко рванув вперёд-вверх, Саратога скрылась в ионном шторме.       Скотти отбросил все лишние эмоции. Горевать потом, ругаться и проклинать судьбу – всё потом. Он стоял за крыльями Ухуры, возле её панели, положив руку ей на плечо. Нийота даже не шелохнулась ни разу. Казалось, она не дышала. Сейчас на экране они следили за двумя точками кораблей. Они появились секунды назад из гущи шторма, по широкой дуге приближаясь к Корунду и Ириде, каждый из которых был больше их раз в восемь. На Ириде, кажется, что-то заметили, сенсорные данные показали усиление щитов...       Но было поздно. Саратога, крошечная светящаяся муха, и её зеркальная близняшка, Орфей, нырнули вниз, под "брюха" Ириды и Корунда, резко скакнули показатели энергии – фазерные выстрелы...       – Они смогли, – тихо сказала Ухура. – Получилось. – и, громче: – Получилось!       Её крылья радостно всплеснули над плечами.       Скотти, боясь пока верить, прищурился на показания сенсоров. Повреждения энергоблоков. Уровень энергии на щитах Ириды и Корунда понижался с критической скоростью. Щиты падали.       Это были поистине филигранные выстрелы, и ладно сверхлюди, но капитан!       Крошечные золотые точки Орфея и Саратоги уже удалялись обратно в шторм, Ирида сделала попытку выстрелить вслед Саратоге, но куда там! Ещё секунда, и оба кораблика пропали с сенсоров.       – Связывайся, – выдохнул Скотти, неловко похлопав Нийоту по плечу словно бы онемевшей рукой. – Сразу с обоими.       МакКой прислушивался к тишине и старался дышать ровнее. Что-то тихо зашуршало, совсем рядом. Крылья слегка сдавило в суставах. Потом чуть сильнее, и через пять секунд, когда боль начала с хрустом вгрызаться в сдавливаемые фиксатором кости, он понял, что происходит, да только было поздно.       Ему ломали крылья.       И... нет, это была даже не боль. Намного хуже. Секунду назад казалось, сил нет ни на что. Но фиксатор выворачивал, сдавливал кости до хруста, всё увеличивая давление, а вместе с ними сдавливало что-то внутри... ощущение себя, реальности, мира, и вместе с болью пришёл раздирающий страх. И он заорал. Орал без передышки, переставая только для захвата воздуха, рвался в ремнях. Содрал себе горло воплем, вслух умолял не пойми что – космос, провидение, что угодно, чтобы умереть или хотя бы отключиться, и по идее у мозга давно должны были повылетать предохранители и отправить его в небытие – но нет, боль просто длилась, длилась и длилась, без конца, без выхода, ясная, чёткая, раскалённая боль, высвечивающая все предметы до ужаса, невыносимо ярко…       И когда его толкнуло в сторону, всё взорвалось.       Мир накренился, побагровел и замер в глухой мерцающей неподвижности.       Невыносимое чувство начало стихать. Воздух вокруг всё ещё казался ослепительно-алым и раскалённым, а вместо остаточного крика получился только жалкий, хрипящий и беспомощный стон. Крылья превратились в одну сплошную боль.       Так вот что она ощущала, умирая       Моя бедная девочка       Как же жаль что у тебя были эти полчаса с переломанными крыльями       Что ты не умерла сразу       Мысль была неожиданной, но чёткой и ясной.       Вторая мысль, тоже чёткая: он скажет что угодно, лишь бы это не повторилось. Расскажет им ключ доступа к крови Хана, скажет, как обойти замок клонирования на его генетическом коде, защищённом создателями аугментов, и попросит смерти, здесь и сейчас, от выстрела фазером.       Зрение постепенно прояснялось, боль не проходила, а всё вокруг почему-то продолжало быть красным и мигающим.       Через несколько секунд дошло: мигает автоматическая красная тревога.       Красное… Боевая тревога или серьёзные повреждения корабля.       Повреждения… корабля.       Выстрел.       Саратога. Джим. Живой.       – Нападавшие не идентифицированы, но они точно знали, куда стрелять. Повреждён основной генератор щитов, – голос помех, – за счёт аварийной системы удерживаем дефлекторы на трёх процентах. Мощность падает.       – Держите, не знаю как, хоть задницами затыкайте! – рявкнул Райс, кажется, вне себя. Хлопнула крышка комма. – Я на мостик, попробую оценить степень повреждений…       МакКой начал смеяться. Больше булькать и хрипеть, конечно – кровь всё ещё текла, а от боли мозги взрывало. Но его внезапно заполнило такое огромное ощущение счастья, что Боунс даже забоялся краем сознания, а не вырубится ли от него. Джим жив. Пашка был на мостике, когда Корунд стрелял по Энтерпрайз.       Его семья цела.       – Вам... конец, – просипел он сорванным горлом. Мерное беззвучное мигание красного света, наполнявшее комнату, сейчас казалось ему ангельским знамением. – Подойдите… оба. Не вру.       МакКой не стал дожидаться, пока они подойдут. Боялся отключиться.       – Одновременно со мной... с «Энтерпрайз»... был перенесён... контейнер... запрограммирован... на открытие в строго... определённое время. Два часа... сорок пять минут. Отсчёт... с транспортации. Внутри... останки... заражённого растительной болезнью. Через пятнадцать минут крышка откроется... и весь ваш корабль… всё живое на нём, не защищённое силовыми блоками…       – Он врёт, – сказал Райс. – Наши сенсоры засекли бы энерговспышку траспортации.       – Если бы она... точно... совпала... с моментом... когда переносили меня и Хана? Да ещё и... помехи... буря. Уравнение... трансварпового перемещения... его создатель... у нас на борту. Вы... проиграли.       Ему не ответили.       Перед глазами что-то замаячило. Крылья ныли и отвлекали, но, кажется, один из этих двух ушлёпков подошёл совсем близко. МакКой, изо всех сил стараясь не вырубиться, пошевелил левой рукой. Той самой, в которой Марта нашла «непонятное устройство». С трудом согнул пальцы. Нажал средним и указательным на основание ладони, в которое был зашит крошечный активатор. И принялся, изо всех сил удерживая сознание на плаву, нажимать код разблокировки. К ящику с заражёнными останками это не имело никакого отношения…       – Это... правда, – МакКой уже еле мог шептать. Воздуха отчаянно не хватало. – Через... четырнадцать минут... зараза... окажется здесь. Если... ящик... не найти и не убрать. И вы... не найдёте. Ещё раньше... через минуту-другую... с вами свяжется «Энтерпрайз». Выслушайте их… и соглашайтесь... на условия... сдачи.       – Я задержу их, – быстро сказал Райс. – Выбей из него всё. Снова крылья – и он расколется.       Контр-адмирал Осава мало что понимала в происходящем. Её звание было ниже, чем у Романенко, и формально она присутствовала тут только как глава проекта реабилитации. Она ощущала ответственность за провал проекта и должна была хоть как-то способствовать стабилизации ситуации на Земле, где люди словно сошли с ума после известия о бунте сверхлюдей. Для этого ей требовался Хан. Ей предстояло принять на борт сверхчеловека, доставить его на суд на Землю, где решится его дальнейшая судьба. Кроме того, для Ириды требовался командующий, чтобы руководить переводом выжившего экипажа "Энтерпрайз" в рамках миссии Совета по эвакуации. Она настояла на своей кандидатуре, хотя многие безосновательно были против. Вице-адмирал Райс настаивал на том, что сам сможет вести "Ириду", но ей нужно было сделать хоть что-то с Ханом, и это решило дело. Осава отстояла своё право на время спасательной миссии занять капитанское кресло "Ириды".       Романенко приказал ей не предпринимать никаких действий самостоятельно и ждать распоряжений. Связано это было с тем, что они имели дело с Кирком, а тот был слишком непредсказуем. "Он может решить, что мы посланы уничтожить его экипаж, – сказал ей Романенко перед вылетом, – и начать... действовать, навредив и своему экипажу, и нам. Надо быть аккуратнее".       Но теперь происходящее не вписывалось вообще ни в какую логику. Сначала Корунд, как и было оговорено, перенёс к себе на борт кого-то из старшего офицерского состава Энтерпрайз, чтобы оценить степень опасности эвакуации остального экипажа. Сенсоры засекли энерговспышку транспортации. Через два часа Корунд открыл по "Энтерпрайз" огонь. Осава связалась с адмиралом Райсом, но тот сказал, что всё под контролем, и повторил приказ Романенко – ждать его прямых распоряжений.       По Энтерпрайз с неравными интервалами было нанесено три удара. Последний вызвал серьёзные повреждения корпуса. "Корунд" перестал выходить на связь. Ещё через три минуты, когда Осава уже собиралась нарушить приказ и сама связаться с Энтерпрайз, либо же транспортироваться на "Корунд", из гущи шторма вырвались два корабля, нанесли быстрые и точные фазерные удары в генераторы щитов и снова скрылись.       Осава снова попыталась вызвать Райса, но сигнал перебил входящий с "Энтерпрайз". Одновременно с этим отозвался и Корунд – два окна появились на видеоэкране, разделив его пополам. На правом был взбешённый Райс, на левом незнакомый Осаве офицер в звании коммандера. И он начал говорить первым, перебив адмирала.       – Говорит коммандер Монтгомери Скотт, ЮСС "Энтерпрайз". – Скотти стоял перед экраном прямо, но это дорого ему стоило. Он всё-таки не был Кирком, чтобы так легко и изящно хамить адмиралам. А воспоминания о ссылке на Дельта-Вегу были ещё ох как свежи и буквально в перьях зудели. – Нашими силами по вашим кораблям минуту и пятнадцать секунд назад были произведены выстрелы, которые привели к полному выводу из строя основных генераторов щитов. Если вы не сдадитесь, мы произведём повторные выстрелы...       – Вы повредили щиты, но серьёзно навредить нашим кораблям не сможете, – резко влез Райс. – Мы разнесём вас быстрей, чем успеете выстрелить.       Скотти упёрся ладонями в пустующую консоль связи – Ухура отошла в сторону, и Скотти крыльями ощущал её взгляд. Это здорово придавало решимости. Он склонился ближе к экрану.       – Пусть так, адмирал Райс. Но напоминаю, что на борту Саратоги и Энтерпрайз произошло растительное заражение. Даже если вы успеете разнести Энтерпрайз, уже через сорок секунд ещё два корабля выпустят в вашу сторону самонаводящиеся торпеды. В них в том числе заражённые останки погибших. Мы не нанесём вам серьёзных повреждений, адмиралы. Мы просто заразим ваши корабли неизвестной дрянью, убивающей человека за минуту.       – Что?! – в изумлении и гневе переспросила Осава. Ей казалось, что она успела попасть в параллельную вселенную, где всё с ног на голову. Однажды на посту капитана ей пришлось пережить такое. – Офицер Скотт, с какой стати вы собрались по нам стрелять? Мы пришли на помощь!       Слух Хана был соизмерим со слухом вулканцев. Он слышал всё. Крики и вой Леонарда, бессильное рявканье предателей, которых он ненавидел. Эта ненависть помогала держать разум в ясности. Он сосредоточился весь в этой ненависти и жажде мщения.       О, если бы только его ненависть могла победить паралич!       Хан слышал крик, которым сопровождалась ломка крыльев. Этот нечеловеческий вопль, полный боли и безумия. Хан кричал вместе с ним, хоть и не мог открыть рта.       А потом – удар. По "Корунду" выстрелили. И красная тревога. Следом тихий хрип Леонарда, подаривший облегчение, граничащее со счастьем – если он говорит о коробке, значит, крылья могут зажить. Душа цела. Разум не повредился.       Почти сразу же после того, как Леонард договорил, адмирала Райса вызвали для сеанса связи с Энтерпрайз.       Хан не знал, насколько серьёзные повреждения получили стальные крылья Леонарда. Но он понимал, что сейчас, в отчаянии, второй адмирал сделает всё, чтобы выбить нужные ему сведения. На памяти Хана пытки с крыльями всегда работали безотказно. Потому что не существовало боли, соизмеримой с этой болью, и знать, что в нескольких шагах от него Леонард подвергается ей снова…       Охваченный яростью, ненавистью, жаждой мести и убийства, Хан не сразу понял, что смог шевельнуть рукой. Пальцы медленно, преодолевая сопротивление скованных парализацией мышц, сжались в кулак.       А в это время там, за стеной, раздался голос второго адмирала.       – Доктор, я не хочу калечить вас, уверяю…       Я не убью тебя       – … но я сделаю это, если будет нужно. Я даю вам последний шанс…       Я сделаю хуже       – Начните говорить. Иначе...       Двигательная активность возвращалась не сразу. Сначала рука, потом вторая, сейчас Хан чувствовал, как к нему медленно возвращается контроль над ногами. Но продолжал лежать, чтобы Марта, стоящая к нему спиной, не услышала его и не потянулась к тревожной кнопке.       – Мы оба... знаем... что после второго раза... Я всё расскажу. Но и вы... скажите… на кого вы работаете, – прохрипел доктор. – Я… так и так… не жилец, но это не значит… что мне… не интересно. Скажите... и я отдам вам формулу.       Тишина.       – Пожалуйста, – попросил Леонард. – Хочу знать... за что... умру.       – Я работаю на тех, кто оценил мои реальные заслуги, – резко выплюнул адмирал. – В отличие от Совета, который только и может, что без разбору карать всех, на кого упала тень Маркуса. Чтобы ни в коем случае не очернить свою белоснежную репутацию, дав второй шанс тому... кому не повезло. Вы думали об этом? Об этой лживой чистоте Федерации? Мы сторонимся всех, и действительно виновных, и тех, кто просто оказался не в то время и не в том месте, лишь бы не запачкать белые перья, и нам плевать, сколько чужих судеб рухнет после этого.       – Вы были... сторонниками... Мар...       – Я не участвовал в военном заговоре Маркуса! – рявкнул адмирал. – Но попал под раздачу после его провала, потому что они думали так же!       Романенко замолчал, видимо, успокаивался.       – Это правда, доктор МакКой, – продолжил тише, – и проект реабилитации сверхлюдей, который я, Райс и наши сообщники подпихнули Совету, был нашей местью. Обычно в случае ошибок и провалов Федерации всё проходит тихо и мирно, не так ли? Люди смещаются с должностей, их рассылают на дальние колонии, отбирая должности, права, политическое влияние, стирают из истории. Федерация спит спокойно. Однако со сверхлюдьми так бы не вышло. Мы позаботились, чтобы красивая сказка об адаптации этих генетически выведенных зверей прогремела на всю Федерацию и эхом разнеслась за её пределами. Её предрешённый провал вовсе не был ножом в спину Совета. Он лишь смёл красивую золотую пыль с гнили. А следом, доктор, следом... Пока люди не доверяют Флоту и Совету, пока Совет не знает, кого карать, а кого миловать, а Земля полнится слухами о начале новой евгенической войны, те, кто нам помог это организовать, нанесут первый удар. И это станет началом конца для Федерации.       – А в обмен... в уплату... – это снова Леонард, – вы пообещали им... Хана... и его волшебную... кровь. И панацею... формула от которой... у меня в голове.       Хан ощущал, как возвращается подвижность к крыльям.       Медленно, дрожа от еле сдерживаемого возбуждения, подтянул к себе ноги. С тихим шорохом свернул полураскрытое крыло.       Марта не услышала – она держала руки на кнопках пульта.       – Так кому... вы нас продаёте? – совсем тихо спросил Леонард.       – Ох, доктор, – адмирал вздохнул. Он явно опомнился. – Разве это действительно важно для вас? Не пытайтесь протянуть время. Если вы не соврали насчёт ящика с заразой, у нас с вами есть ещё десять минут. И либо вы делитесь формулой и умираете быстро, либо я продолжу начатое с вашими крыльями. Десять минут ада на этом свете. Выбирайте.       Хан поднялся. Стремительно шагнул к Марте, схватил её, пискнувшую, сзади за шею и приложил виском к выступу на консоли. Разжал руку. Женщина сползла вниз по консоли на пол. Хан склонился над ней.       Всё его естество ликовало, почуяв забытую жажду боя.       – Хорошо, – обессиленный голос Леонарда. – Хорошо, не надо крылья… я всё расскажу… всё. Но сначала…       Хан забрал у Марты фазер и выпрямился с ним.       – …сначала… небольшой подарок… От меня.       Сингх фазерным выстрелом вышиб тонкую дверь между отсеками и ворвался в комнату. Через крыло оборачивающегося адмирала увидел, что Леонард улыбается ему залитыми кровью губами. Собственные крылья в ярости расправились, заслоняя собой мигающий свет тревоги.       – Сюрприз, – прошептал доктор еле слышно. – Блок управления парализатором... в теле Хана... всё время проекта был… зашит… в мою… ладонь.       В глазах адмирала промелькнул ужас – что-то дикое и первобытное поднялось в душе Хана, откликаясь на этот страх.       Боишься       Этот человек был слаб, напуган и медлителен. А кровь Хана кипела, переполненная ненавистью. Крики Леонарда всё ещё стояли в его ушах, и им вторило эхо предсмертных криков его семьи.       Рука адмирала едва успела дёрнуться к кобуре.       Хан рванулся к нему, схватил, заломил руки за спину, сминая крылья. Он не думал о своих действиях, не анализировал их, всё его существо было охвачено жаждой мести. Его долг перед семьюдесятью аугментами взывал к этому со всей страстью сверхчеловеческого сердца. Человек в руках Хана был хрупким и мягким, и Хан мог убить его, он уже хотел свернуть ему его жалкую шею, но…       Было бы это достаточной платой за семьдесят жизней и боль Леонарда? О нет, быстрая и лёгкая смерть не принесла бы удовлетворения. Слишком просто. Слишком безболезненно для этого жалкого пса. И Хан остановил на полпути свою руку и рывком поставил адмирала перед избитым доктором.       При виде синяков и потёков крови на его лице то самое, дикое и первобытное, взревело внутри.       А крылья адмирала дрожали от страха. Эти жалкие трепыхания дарили удовлетворение – адмирал боялся. И он должен был бояться.       – Смотри, – прорычал Сингх, с силой надавливая на спину адмирала. – Смотри на него, душа моя! Видишь?!       Выражение странной, больной эйфории на лице доктора сменилось на недоумение, а затем – ужас.       – Не убивай его, – прохрипел кое-как, пытаясь собрать в осколках самообладания подобие прежней твёрдости. – Не смей, Хан.       Хан сжал шею хрипящего адмирала в своей руке. Он не мог видеть его лица, но знал, сейчас оно искажено от страха.       – Ты не верил в крылья, душа моя. А теперь смотри…       Он отпустил шею адмирала и схватился за основание его крыла. Пуховое, тёплое, приятно ласкающее пальцы…       Адмирал заорал, перекрывая воплем хруст сустава.       Горячая кровь, пульсируя, орошала пальцы Хана – он чуял её запах. Медный и солёный запах – он вдыхал его с наслаждением, с наслаждением чувствовал, как хрустят под пальцами кости…       Как заходится воплем это ничтожество, посмевшее ради своей жалкой мести коснуться семьи Хана. Посмевшее причинить боль Леонарду. Уничтожившее почти всех сверхлюдей, и решившее, что он, Хан Нуньен Сингх, пригоден на роль кровомешка.       Сейчас ничтожество кричало и заходилось в агонии, а Хан наслаждался этим. Он мстил. За свою семью, за прекрасные стальные крылья Леонарда, за его разбитые губы и за его боль.       Доктор смотрел на него в упор. Его перекосило – левая сторона лица опухала под коркой засыхающей крови. Потом он произнёс «прекрати». Хан не мог слышать этого – прочитал по движению губ.       Хан сжал руку сильнее – и прекратил.       Оторванное крыло, обмякшее в его руке, отбросил в сторону. Адмирал, потерявший сознание, сам повалился к его ногам – он теперь был безопасен и неинтересен.       Хан тяжело дышал. Длинные пряди волос прилипли к вспотевшему лбу. И он был… удовлетворён. Как бы ужасно ни было то, что он совершил – он был удовлетворён. Жажда мести сыто урчала в груди, а вид оторванного крыла, мёртвого, груды бесполезных окровавленных перьев, рождал внутри дикую смесь из мрачного удовольствия, омерзения и отторжения.       Он сделал глубокий вдох, успокаивая себя. Переступил через адмирала, чуть склонился над Леонардом и осторожно провёл окровавленными пальцами по его влажным волосам.       – Ты прекрасно держался, душа моя. Всё позади.       – Отвяжи меня.... и дай… свою форменку... мне надо остановить кровотечение. Он умрёт.       Даже в таком состоянии Леонард думал не о себе.       С глубокой нежностью Хан провёл пальцами по разбитым губам доктора.       – Дорогой, я оторвал ему крыло. Когда он придёт в себя, будет умолять о смерти. Не думай об этом. Лучше постарайся заснуть.       – Дай. Мне. Сделать. Мою. Работу!       На секунду у него даже прорезался голос – полный горячей ярости. Будь у него отвязаны руки – попытался бы ударить.       – Сначала ты должен увидеть.       Шорох. Лишённые крыльев быстро приходят в себя.       – Смотри, – сказал Хан и отошёл, открывая Леонарду обзор.       За свою не очень долгую, но насыщенную врачебную жизнь МакКой насмотрелся всяких крыльев. Переломанных, искалеченных, с мятыми перьями, с раздробленными костями и суставами, с вывихами, разорванными-растянутыми связками, с воспалёнными суставами, с патологиями врастающих перьев, обожжённых или просто линяющих. Но ещё никогда не видел, что происходит с живым человеком, полностью лишившимся крыла.       По всем законам физиологии такого с адмиралом точно не могло происходить. Он должен был свалиться в шок от потери крови или вырубиться от боли, но никак не ползать по полу с отсутствующим видом, что-то там шаря. МакКою очень нужно было потереть слезящийся глаз, чтобы нормально видеть происходящее, но грёбаный Хан не удосужился отвязать ему руки. И что-то внутри всё настойчивей подсказывало, что просить бесполезно. Но он попытался.       – Хан. Отвяжи...       Надорванное воплями горло подвело, и конец фразы МакКой вообще не смог выговорить.       – Он потерял только половину души, – негромкий голос Хана был плавным и почти равнодушным. – Смотри на него внимательно. Сейчас он испытывает ни с чем не сравнимое чувство утраты. Оставшаяся половина души тоскует и ищет, но никогда не найдёт. Если бы я оторвал ему оба крыла, это было бы куда гуманней, потому что тогда он не смог бы тосковать с такой силой и вскоре умер.       МакКой сморгнул влагу с ресниц и наконец увидел чётко – и размазанную кровь на прозрачном полу, и адмирала, который ползал и эту кровь размазывал, пальцами оставляя разводы, и оторванное неподвижное крыло, валяющееся чуть в стороне.       По спине пробежал холод. Обосновался в основании собственных размочаленных крыльев. МакКой вздрогнул всем телом, и это отозвалось вспышкой боли, казалось, в каждом пере.       Адмирал, или что от него осталось, дополз до крыла. Ощупал его, медленно, дрожащими пальцами, притянул к себе и тихонько завыл.       МакКой отвёл взгляд, стараясь дышать глубже. Смотреть было невыносимо. Его бы вырвало, прямо так, без возможности наклонить голову, если бы было чем. И дело не в крови.       Само зрелище было чудовищно противоестественным. Он не мог бы описать его иначе, даже если бы очень постарался. Происходило что-то, противное самой природе реальности. Подобное чувство возникало при сильных гравитационных и электромагнитных искажениях, когда корабль проходил через подпространственные аномалии измерений... нет, намного хуже. В самой реальности что-то разрывалось и оставалось искалеченным навсегда. И от этого ощущения нутро выворачивало. Хотелось одного – прекратить это. Как угодно.       – Отвяжи... меня.       – Этим чревата потеря крыльев, – Хан снова не отреагировал на просьбу. Зато щека МакКоя почувствовала на себе его ласковое прикосновение. – В своё время я в границах своего государства запретил подобные казни даже за самые страшные преступления. Это преступление не против человека, но против самой природы... Смерть намного гуманней. От этого я хотел уберечь тебя.       Ох и дорого бы МакКой сейчас отдал, чтобы заорать... Наорать в его невозмутимую рожу. Но он мог только хрипеть.       – Отвяжи... меня вырвет.       – Не ври мне. Ты обезвожен и давно ничего не ел.       Снова напомнили о себе собственные покалеченные крылья. Пока что слабой болью, но она принялась нарастать.       – Отвяжи!       Ласковое касание на губах. Вымазанных в крови пальцев.       – Он был... чудовищем, – прохрипел МакКой со всем доступным отвращением. – Ты ещё хуже. Я просил тебя... остановиться.       – Этот человек выбрал свою участь. Он пошёл против меня, он уничтожил почти всю мою семью и попытался сделать меня своей… вещью. – Последнее слово Хан практически выплюнул. – И да. Да, я буду чудовищем. Буду монстром, зверем, я буду преследовать и мстить, но не позволю никому так поступать со мной и с моей семьёй. А ты смотри и запоминай, на какую участь ты хотел обречь себя с удалением крыльев.       Он умолк. МакКой тоже молчал, удерживая себя от окончательного падения в серую муть безразличия и усталости. Он был разбит, выпотрошен морально, всё тело болело, болели крылья. Он ведь начал доверять Хану... А теперь... да к чёрту всё. У сознания не осталось сил на эмоции, ни на что, кроме глухого отвращения. Смутно ему показалось, что из этой трясины уже не выбраться, но и эта мысль едва тронула.       – Иди за коробкой, – просипел он Хану. – Или хочешь... ещё один корабль принести в жертву?       – Я не оставлю тебя здесь одного. – Хан отвёл с его лба прилипшие пряди и коснулся губами. – Спи. Ты очень устал. Доверь остальное мне.       – Не прикасайся ко мне, – раздельно произнёс МакКой на остатках сил, закрывая здоровый глаз. Последнее, что он сейчас хотел – видеть это чернокрылое чудовище перед собой.