She is music

Дженни судорожно расчесывала волосы, безжалостно выдергивая их клочьями. Она ощущала, как горят лицо и уши, гулко стучит сердце с трясутся руки – ее первая подработка за последнее время, а она просто безбожно опаздывала. Через неделю придет тетка-арендодатель, и будет презрительно взмахивать в ее сторону безвкусным маникюром и с отвращением поглядывать на скудные пожитки, если она не переведет ей до этого момента нужную сумму. Искать жилье дешевле нет ни времени, ни возможности – дешевле найдется разве что коробка из-под холодильника в пригороде Сеула, так что за эту возможность подработать, удачно подвернувшейся от бывшей одноклассницы, Ким хватается буквально зубами. Натягивая единственный приличный наряд, бесхитростно состоящий из пиджака и классических брюк, Дженни судорожно шепчет проклятья себе под нос – ей позвонили всего десять минут назад, и сказали быть на месте через пол часа. Не было времени даже осознать, что её одноклассница уже имеет собственный ресторан, в котором она приглашена играть на фортепиано и петь – об этом она посокрушается позже, когда получит деньги и вместе с этим возможность оплатить свою комнатушку два на два. - Проклятая развалюха, - пошатываясь на каблуках, Дженни с силой двинула по скрипучей не желающей закрываться двери коленом. – Если я опоздаю… Ресторан оказывается неприлично дорогим, и в своем ношеном наряде Ким ощущает себя едва ли не грязной. Колени снова дрожат, но на этот раз от нахлынувшего желания сбежать как можно дальше, и как можно быстрее. Она никогда особо не стеснялась своей бедности, и в определенных моментах прямо об этом заявляла, но здесь даже пахло по-другому. Богатством. Лицемерием. - Господи, Дженни, - выскочившая непонятно откуда Лалиса хватает Дженни, и та от испуга едва не валится с каблуков. – Спасибо большое, что пришел. Я понятия не имела, сменила ли ты номер, но мне просто пиздец как нужны сегодня твои руки и твой рот. Ничего не изменилась, успокаиваясь, подумала Дженни. Лалиса все так же хреново говорила по-корейски и отменно на нем ругалась, и несмотря на собственное положение в обществе, едва ли изменилась. - Мой рот к твоим услугам, - отшучивается Дженни и неловко смеется, стараясь скрыть дрожь в голосе. Манобан уловила ошибку и совершенно очаровательно покраснела. - В общем, - прокашлялась она, хватая Ким за руку и волоча в сторону помещения для стафа. – Ты поняла меня. Умолять, заставь этого ублюдка зажрать свой галстук от восторга. Дженни на секунду потеряла равновесие, запнувшись на ступеньках, но Лиса не обратила на этого ни малейшего внимания, продолжая самозабвенно тащить бывшую одноклассницу по белым катакомбам бесконечных коридоров. Она не затыкалась, когда усадила девушку в кресло, сунув ей в руки ватный диск с мицеллярной водой, ее голос все так же приглушенно звучал из шкафа, в который она нырнула буквально с головой, оставляя снаружи только тощий вертлявый зад. - Гуччи должно тебе пойти, - внезапно перескочила с темы она. – Или все же Шанель? - Ты чокнулась, Лиса? - устало поинтересовалась Дженни, откладывая диск и поднимаясь с кресла. – Мы что, в дораме, а ты мой суженый по сценарию? Просто дай мне отработать вечер и я спокойно уйду. - А что, я не против. – подмигнула Манобан, толкая одноклассницу обратно в кресло, и самостоятельно принимаясь за смену макияжа. – Как насчет лесбийских замутов? Дженни не может сдержать смех, и средство тут же попадает ей в рот, отдавая горечью на языке. - Всегда открыта для нового, - парирует она, отплевываясь, но уже не пытаясь уворачиваться от по-цыплячьи худых, но цепких рук Лалисы. – В итоге, что мы имеем? - Заносчивого мерзкого говножуя Ким Тэхена, на которого я просто обязанный произвести впечатление. Его родители и мои дружат, и мои постоянно тычат меня нос в то, что он весь из себя директор, а я дармоедка. Сегодня открытие моего ресторана, будет банкет и куча дебилов с огромный кошельками. Все должно быть лучше, чем идеально. Дженни тактично промолчала, чувствуя, как Лиса легкими движениями наносит тени на веки. Манобан действительно, сколько Ким ее знала, была мелкой забиякой и редкостной лентяйкой, но сейчас, кажется, она взяла себя в руки и взрослеет. - Что с репертуаром? – деловито интересуется Дженни, подставляя лицо под порхающие руки. – Я давно этим не занималась, у меня нет постоянного списка произведений. - Я все составила, ты знакома с песнями, ничего сложно. Главное – больше секса, Дженни Ким, я знаю, что ты мочь. - Господи, Лалиса, - морщится Дженни, затем звучно чихает от попавшей в нос пудры. Проклятая косметика. – Ладно. Сделаю все что могу. - Спасибуще огрумнущее, - снова выражается Лиса, и Дженни в который раз не может сдержать смешок. - Так что играем? - H.E.R., то, что мы репетировали тогда, помнишь? - Ох, Манобан, не в лоб, а по лбу. Я думала что-то из классики. Это я хотя бы зубрила наизусть. - Пожалуйста, Дженни, умоляю, я чуть не сдохнуть, когда ты поешь ее. Сможешь сыграть? - Ноты? - Есть, мой господин. - Господи, Лалиса… - Лесбийский замут? Лалиса выряжает ее в длинное черное платье Valentino, и Дженни боится даже дышать – если она его испортит, придется продавать органы на возмещение. Рыжая тайка тем временем восторженно щебечет, и Ким начинается подозревать, что ей дали пол часа лишь для того, чтобы иметь время для макияжа и выбора одежды. Около сорока минут ей выделяют на то, чтобы ознакомиться с нотами и потренироваться в дальнем зале на старом запыленном рояле – композиции достаточно сложные и с первого раза их так просто не сыграешь. Голос поначалу слушается плохо, но затем поддается и легко взлетает по высоким нотам. Дженни нервничает и трогает пальцами черно-белые клавиши, когда неугомонная Лалиса со стуком распахивает дверь. - Дженни, мы начинаем, ты и твой рот готовы? Дженни хочется расплакаться и забиться под скрипучий рояль, но она нерешительно кивает и поднимается, придерживая платье. Ей нужно платить за комнату и покупать себе еду, иначе она окажется на улице и умрет от голода. Перспективы активно пахнут канализацией, и потому девушка силой воли берет себя в руки. H.E.R. - Changes Руки легко скользят по клавишам, запястья привычно занимают нужное положение, Дженни открывает рот. Когда-то давно заученные слова плавно срываются с легко подкрашенных губ, сильный голос забирается под рубашки и отливающие деньгами платья. Ким щекотно от взглядов, по коже табунами бегут мурашки наслаждения и ощущения себя и толпы. Она знает, как выглядит и как звучит в чужих душах ушах, чувствует притягиваемое внимание буквально кожей, слышит установившуюся тишину в зале. Она знает, что может делать своим голосом и это лучший алкоголь для нее. Еще бы. Она скучала по этому. Скучала по ощущению восторга, направленного в свою сторону, скучала по волнам восхищения, обдающему обоняние и перебирающим длинные пряди. Играть в музыкальном классе и заставлять замирать толпу, увешанную дорогими шмотками и забитую нулями на счетах – совершенно разные вещи. Убитое некогда самолюбие оживает, вырывается, выползает, взгляд из-под ресниц блестит, завлекает, хватает и, в конце концов, сжирает. Она направляет свой голос, как поток воды, он звучит, переливаясь, разнося удушливый запах вина и восточных специй, переплетается с отголосками звенящих колоколов и густым ощущением порока. Дженни прикрывает глаза только для того чтобы чувствовать, слышать то, что вызывает в человеческих сердцах, летящими движениями тонких пальцев вынимает то, что прятали, хватает за хвост то, что почти ускользнуло, придирчиво рассматривает и отправляет в рот. Музыка переливается, язык пробегается по пересохшим губам, по спине и рукам пробегается табун мурашек. Она чувствует это, ощущает, как её музыка закидывает ошейники на шеи каждого присутствующего, мужчины, женщины, дети. Ким с наслаждением затягивает удавки, натягивает поводки, добивает легким покачиванием корпуса. Дженни Ким заставит рыдать, если пожелает.

Не ждите пощады.

Дженни Ким заставит смеяться, если передумает. Песня заканчивается, но Дженни не может остановить свои руки – пальцы судорожно вцепляются в нотную книгу, и переворачивают страницы. Она не видит ничего вокруг, с трудом слышит, хочет лишь снова ощутить кончиками пальцев клавиши и освободить голос. Она чувствует, как раскраснелись щеки и бурлит в крови адреналин, но улавливает, когда уже заносит руки для следующей композиции: - Скажи своей пианистке, что она слишком шумная, у меня разболелась голова от нее. Низких хрипловатый голос срывает одежду, забирается в белье, протискивается сквозь кожу и жидким азотом смешивается с кровью. Велики мира сего возвращаются к своим беседам, жены ревниво разворачивают своих мужчин спинами к возвышению с фортепиано, Дженни не смеет даже моргнуть. Ледяные кончики пальцев снова касаются клавиш, буквально выдергивая из них звук, диафрагма напрягается, выталкивая красивое низкое звучание, но пианистка не чувствует своих внутренностей, не слышит своего голоса, стремительно теряет контроль над пальцами, движимыми одной лишь инерцией. Лучше бы он опустил крышку ей на руки или ударил по лицу. Она исполняет еще две песни, когда пальцы теплеют от нахлынувшей жаркой волной ярости. Кажется, окажись она сейчас в Помпеях, то была бы самой лавой. Ресницы дрожат от обжигающей злости, и Ким с трудом уговаривает себя закончить. Деньги, деньги, деньги, повторяет она про себя. Тебе нужно жить, питаться и ходить в университет. Остановись, тебе за это заплатят, и ты сможешь забыть это дерьмо, как страшные сон. Однако последняя нота установленного репертуара сыграна, и полыхающий злобой взгляд встречается с насмешливыми глазами, с любопытством естествоиспытателя рассматривающими ее. Дженни чувствует, как буквально теряет контроль над собой, когда с едва различимым хрустом распрямляет спину и поднимается с мягкого пуфа. Она больше не чувствует неустойчивости каблуков и не ощущает тяжести баснословно дорогого платья на своем теле – она только видит картинно-красивое лицо, блестящие волосы и глаза, наглые фривольные глаза, отблеск пустыни в них и сухое сияние звезд, слепящих солнечных зайчиков почти болезненное желание, от которого ломаются кости, крошатся стены и хрустят стеклом алмазы. Деньги, деньги, деньги, уговаривает она себя, когда гордо вздергивает острый подбородок и решительным шагом направляется к ублюдку. Тебе заплатят, ты забудешь, надо жить, деньги, остановись, он того не стоит, тебе надо питаться… - Не выебывайся, пацан, у тебя просто встал на мой голос, - она намеренно обжигает чужую шею горячим дыханием и нагло запускает руку в волосы, чуть их оттягивая, прямо над красивым ухом. Дженни отстраняется, и теперь на ее глаза налетает издевательская усмешка. Второй раз за вечер она заставила этих толстосумов умолкнуть, второй раз все внимание – её. И Дженни, как энергетический вампир, упивается им, рассматривая красивое мужское лицо в паре сантиметрах от своего. Она уходит, прежде чем он находится с ответом, оставляя после себя легкий запах дешёвеньких цветочных духов и мятного шампуня для волос. Ким Тэхён понимает, что шею больше ничего не сдавливает только тогда, когда видит в изящных пальцах ускользающей пианистки свой галстук. Он смеётся, опираясь на столик и по-юношески жмуря глаза. - Ты ебаный ублюдок, Ким Тэхён, - разъяренной медведицей рычит Лалиса. Она видела, что Дженни услышала каждое слово Кима, сказанное в ее адрес. Она видела, как остекленел взгляд бывшей одноклассницы, прежде чем в нем полыхнула горячая ярость. Лалиса знала, что значат такие моменты для Дженни Ким и только это позволяло ей быть той исполнительницей, которая могла сделать этот вечер выигрышным, даже если бы на столе стояли закуски из макдака. Дженни Ким – человеческое воплощение музыки, страсти и секса, никто не мог отказать себе в том, чтобы смотреть ее, впитывать ее, когда она пела или играла. - Мне нужен её номер, Манобан, и побыстрее. И кажется, Ким Тэхён тоже не собирался себе в этом отказывать.