***
Бакуго. Был. Блять. Омегой! Как? Где мироздание так набухалось, чтобы он оказался слабого пола? Слабого? Ха! — думает парень, разнося стену заброшенного здания взрывом. — И это я, даже не напрягаясь… Бакуго, хмурясь, рассматривает получившуюся груду камней. Потом запрокидывает голову и пялится пару минут в потолок. Вздыхает, закидывает сумку на плечо, одергивает рукава. Пора в общагу… Последнее время даже такие прогулки с воплями и разномасштабными разрушениями не помогали успокоиться. Какого черта. Входная дверь с грохотом врезалась в стену, на это уже даже никто не поворачивался. Народ привычно кучковался в холле, кто с учебниками, кто в телефонах; плавный гул голосов то там то тут прерывался воплями и вспышками смеха. На экране телевизора что-то с грохотом взрывалось и полыхало — ну конечно, вот она, вся честная компания рубится в приставку. Вот уж где вопли и ржач прерываются обычной речью, а не наоборот. — Хээй, Бакуго! Айда с нами? — Киришима развернулся на диване и машет ему джойстиком. И опять эта его лыба на пол-лица. — Сдохни. — мрачно цедит Бакуго и ссутуливается, запихав руки в карманы. Киришима пожимает плечами, ещё шире растягивает губы в ответ на вопросительный взгляд Каминари и возвращается к приставке. И как у него рожа-то не треснула еще так улыбаться. Это был уже практически ритуал: Киришима лыбится и зовет его, Бакуго огрызается, Киришима молчит. И в следующий раз все повторяется. Бакуго сверлит взглядом алый затылок ещё пару секунд и уходит к себе. Чертов Киришима. Бакуго пинком закрывает собственную дверь. Киришима был альфой. И Бакуго злился и завидовал. А ещё он был его истинным альфой. Правда на это уже Бакуго было насрать и с высокой колокольни. Хрена с два он позволит… позволит… хрена с два короче! А Киришиме похоже было насрать, что Бакуго насрать. И вот это уже бесило. Киришима звал его гулять. Киришима закидывал ему руку на шею и пытался сфоткаться, бессмертный, чтоб его. Киришима садился рядом с ним в автобусе, умудрялся заснуть, свалиться на него и продолжить дрыхнуть. Киришима высматривал его в толпе и орал «Бакуго-бро!», как будто его причуда вопль, а не укрепление. Впервые в жизни Бакуго был искренне рад, что мир делится на альф и омег, и живет он в другом крыле. Можно подумать, что Бакуго не взрывается с завидным постоянством в прямом и переносном смысле, а милая и пушистая… да блять! Бакуго обнаруживает, что рычит уже вслух. Он зажмуривается и трет виски. Надо бы дописать отчет о последней практике. Бакуго садится за стол и пялится в строчки отчета, которые почему-то расплываются перед глазами и никак не желают складываться в слова. И голова ватная какая-то, и руки-ноги как будто не его. Перестарался с причудой сегодня, что ли? Он снова трет виски, потом плюет и вырубает на столе свет. Ему просто надо выспаться.***
А под утро накрывает так, что с трудом разлепивший веки Бакуго успевает только вцепиться в подушку зубами, чтобы не взвыть на весь этаж. Когда его чуть отпускает, он судорожно пытается вспомнить, на кого успел нарваться и с какой причудой, если теперь помирает в собственной кровати. Потом прислушивается к собственному телу — ему жарко и мокро… мокро? Бакуго широко раскрывает глаза, потом зажмуривается и обреченно стонет сквозь зубы. Течка значит. Поздняя. Пришла-таки. Ладно, возможно он был плохим мальчиком и мироздание решило его добить. Течки у омег начинались лет в двенадцать-тринадцать. Когда к Бакуго не пришла в пятнадцать он стал надеяться, что и не придет. И уж точно не ожидал такой подлянки в свои семнадцать! Ну какой из него омега, ну правда, ни разу вообще, какой из него сладкий мальчик, и задницу подставлять он никому не собирается… Кацуки скашивает глаза на стоящий на столе будильник, который гордо светится зелеными шесть-сорок-пять. Вот блин. За пятнадцать минут он точно не доспит. Ещё сонный мозг выхватывает из памяти заветное «подавители» и отчаянно вцепляется в эту мысль. Остается только сползти с кровати и дотащить свой зад до аптечки. Когда заветная упаковка раскопана, уже не очень сонный мозг выдает обрывками вторую мысль, не такую приятную: «первая течка», «гормоны», «нельзя». Окончательно проснувшийся парень вспоминает, как врач ему объясняла, что, когда течка все же придет, первый раз лучше без таблеток. Бакуго упорно поправлял «если», а врач не менее уперто говорила «когда». Один-ноль в пользу врача — уныло хмыкнул про себя Бакуго, возвращая волшебную упаковку в аптечку. Лаадно. Ладненько. Кацуки Бакуго не прогуляет школу из-за какой-то там течки! Так что он тащится в душ, потом натягивает форму, матерясь сквозь зубы, потому что ткань по ставшей слишком чувствительной коже скользит как наждачка, и закидывает на плечо сумку. Вроде всё. Кацуки решительно втягивает в себя воздух, поворачивает замок и… практически сползает по двери на колени, обхватывая себя поперёк живота, пытаясь продавить сразу до позвоночника. Загнанно дышит пару минут, дожидаясь пока сознание чуть прояснится. Что ж так кроет-то, а? Ладно, понял, мы сегодня никуда не идем. Бакуго осторожно разгибается, стараясь не потревожить и так беснующееся в животе нечто, и двигает к кровати. Встать, правда, он не решается, так что приходится позорно передвигаться ползком, по пути умудрившись выпутаться из пиджака и галстука и даже скинуть ботинки. С трудом забравшись на кровать Кацуки какое-то время гипнотизирует пол, затем решительно выпутывается из оставшейся одежды и падает ничком, натягивая одеяло до пояса. Он уже успел расслабиться и блаженно уткнуться носом в подушку, собираясь провести в подобной медитации весь оставшийся гребаный день, как в его вяло текущие мысли врывается явно посторонний звук. Очень-очень посторонний звук. Кажется, за дверью кто-то идет. Нет, кажется, к его двери кто-то идет. О, чёрт, он точно знает, чьи это шаги. Никто другой не рискует соваться к Бакуго с утра пораньше. Кацуки успевает с ужасом осознать, что так и не закрыл дверь, вдыхает поглубже и орет, что есть мочи: «Не смей открывать чёртову дверь!». И садится, опираясь спиной о стену. Так как-то надёжней. Из-за двери раздается неуверенное «Бакуго?», потом глубокий вдох. Бакуго зажмуривается. Ему в жизни так стрёмно не было. Дверь открывается, потом закрывается. Потом… ничего. Замок не щелкает, шагов не слышно, вообще ничего. Бакуго открывает глаза и натыкается на чужой чуть расфокусированный взгляд. Киришима стоит, прижавшись к двери, и молча пялится. Кажется я где-то пропустил объявление об игре в гляделки, отстранённо думает Бакуго, когда проходит явно больше времени, чем требуется, чтобы пожелать доброго утра, но взгляд не опускает. Киришима моргает первым: — У тебя… — Да. — Бакуго кивает. И так понятно, о чем речь. — Ааа…? — Киришима скользит взглядом к аптечке. — Нельзя. — Бакуго мотает головой. Они смотрят друг на друга еще пару секунд, а потом Киришима прикрывает глаза и чуть улыбнувшись поднимает руки: — Расслабься ты, не буду я тебя трогать. — Это почему?! — мгновенно подрывается Бакуго, не успевая остановиться. Ой, дебииил… Киришима смешно округляет глаза и поднимает брови. — Ты же не хочешь. Теперь Бакуго и вправду чувствует себя идиотом. — Ладно, — вдруг начинает тараторить Киришима, — я пойду, а ты это, отлежись, домашку я тебе принесу… — Ээээ… — …пока! — и выскакивает за дверь. И почему у Бакуго стойкое ощущение, что кое-кто просто сбежал.