Весточка Певчего: "Есть такие простые Страшные вещи, От которых вся жизнь Прахом, Есть боль, которая будет Почти вечной, Есть то, что уже Не исправить"
***
Ладонь Альфис, прижатая к деревянному изваянию, постепенно теплела и нагревала влажный мох. Кончики пальцев ласкала податливая мягкость крохотных стеблей. Казалось, всё её естество сосредоточилось на тотеме, на вершине которого вытянулась светящаяся Голубая Сойка. Лишь улыбчивый, нахальный голос Незримого Проводника не позволял шаманке утратить себя и переселиться в идола. — Приветствием ты меня не почтишь? — с деланным сожалением протянул Невидимка, и Шёпот Рук удивилась выразительности эмоций в словах загадочного обитателя Подмирья. Раньше она слышала от Проводника лишь обрывки фраз, но с каждой встречей он будто открывался ей всё больше и больше. Из-за живости голоса, почти полностью утратившего потусторонность, девочка всерьёз подумала, что дух прорвал полотно между мирами и явился на Эботт. Она огляделась. Но никто не показался, а до слуха донёсся лишь картинный вздох. — Продолжишь молчать — и мне придётся выпроводить тебя отсюда, шаманка. Альфис как током прошибло. — Нет, я буду говорить! И первая реплика словно пробила запруду её мыслей. Наружу вырвался бурный поток вопросов. И если одни полнились любопытством, другие — смятением. — Где я? Что это за птица? Зачем она привела меня сюда? И… разве мы можем общаться вне… — Шаманка! — грозно воскликнул Бестелесный Проводник. Испуганная Шёпот Рук замолчала так же быстро, как и заговорила. Через мгновение Голос снисходительно продолжил: — Ты талантлива, признаю, но ни в чём не знаешь меры. Молчишь, будто воды в рот набрала, затем соришь словами, не думая, а услышат ли тебя. Чтобы утолить жажду знаний, пренебрегаешь первостепенным долгом. Пристыженная девочка непроизвольно отвела глаза от тотема. — Смотри на меня! Неподвластная сила снова приковала взгляд шаманки к изваянию. От удивления она широко распахнула глаза. На горячих щеках чувствовалось холодное дуновение, будто Невидимка держал их в бесплотных ладонях. — Но ты сам сказал найти эботта, что держит лишь музыку… — пролепетала Альфис, но нарочито строгий Голос прервал её оправдания. — Я говорил уделять этому всё своё время? — Нет. — Тогда почему вождя лечишь не ты? Переполняясь жгучим как борщевик стыдом, Альфис снова захотела потупить взор, но не смогла — потусторонний собеседник крепко держал её взгляд. Мастера с такой силой не хватают за шиворот нерадивых учеников, с какой бестелесное порождение Эботт схватило зрение Альфис. — Я забыла… — униженно выдавила девочка. — Оправдание недостойное шаманки, — сухо заметил Проводник. И даже сидя на твёрдой земле, Альфис почувствовала, как падает в пропасть. Невидимка и не думал прекращать пытку порицанием. — Впрочем, ты слишком рано приняла эту должность. — Но я хочу быть шаманкой. — Голос Альфис звучал тихо, но Проводник услышал. Он и не нуждался в слухе, чтобы прочесть душу и мысли. — Так будь ей. — Дух Подмирья сказал это ровнее, хотя девочка продолжала изнывать от напряжения. — Ты ошибаешься не первый раз. Шаманка молчала. — Не приступив к сбору трав, погналась за птицей, — добавил Бестелесный. Каждое слово ложилось на плечи Шёпот Рук невыносимым грузом. Осуждай шаманку Ториэль, Альфис хотя бы могла отвернуться. Но Проводник заставлял её держать спину ровно, а веки — распахнутыми. Девочка открыла рот, чтобы просить прощения, однако Невидимка продолжил: — Тебе повезло, что птица моя. Напряжение наконец отступило, но Альфис, заинтригованная поразившей догадкой, не смогла расслабить позвонки. — Ты поможешь мне? — Эботт поможет, — подчёркнуто милостиво поправил Голос. — Но я подскажу — как. Запоминай. Стыд бесповоротно уступил место прежнему любопытству. — Прямо сейчас иди к северо-восточному подножию горы Истока через заросли крапивы. Шеста не бери, шагай по непримятой траве. Как увидишь первый валун, скатившийся с горы, сядь подле и на все стороны света скажи: «Мать, вскорми своё племя». Поняла? Альфис кивнула, но на всякий случай уточнила: — Это четыре раза? — Глупый вопрос, — ответил Проводник, не скрывая разочарования. Шаманка закусила губу. Кажется, её любимый Невидимка обладает не самым лёгким характером. И почему она раньше этого не замечала? — Твои мысли снова убегают от тебя! — воскликнул Дух из Подмирья. — Ты всё запомнила? Не дожидаясь ответа, он стал подгонять Альфис. — Иди же! — Но я хотела… — растерянно произнесла шаманка. Её голова снова начала разрываться от вопросов. — Я пошлю за тобой позже, — настаивал Проводник и, видимо, не зря. — Не теряй времени. На поверхности это слишком ограниченная ценность. Подгоняемая словами, как молодая гусыня — прутом, шаманка нехотя оторвала руку от изваяния. Гулкое эхо Голоса растворилось в рассеянных мыслях. Альфис поднялась, сделала шаг и остановилась. Она не знала дороги назад. В тишине потустороннего леса разлился знакомый пересвист. Запрокинув голову, Шёпот Рук увидела, как меж белых ветвей снова вьётся Голубая Сойка. Птица встретила загоревшийся любопытством взгляд и устремилась в глубину рощи, в самую её тьму. Предвкушая очередную Тайну, шаманка бросилась вслед за искрящимся оперением.***
Границу леса Белых Вязов девочка не заметила. Один взмах ресницы — и Альфис снова жмурится от солнечного света, наполняющего день. Она приложила ладонь ко лбу и, щурясь, посмотрела в небо. Птица исчезла. Шёпот Рук оглянулась. Ещё закрытые бутоны подсолнухов сонно покачивались на вершине высоких стеблей. В мыслях прочно звенело эхо слов Проводника. Её путь снова лежал через поле. С сомнением в глазах девочка стояла у его края, размышляя, не вернётся ли она к рассаде древних тотемов, если снова ступит в зелёные заросли. «Может дорогу открывает Голубая Сойка?» Девочка нахмурилась, сосредотачиваясь на текущей цели, как велел Невидимка. Её ноги погрузились в чернозём, ещё влажный после утреннего полива. Шаманка шагнула вглубь зарослей, с усилием раздвигая тугие стебли. По пути к горе Истока Альфис размышляла о потусторонней роще и беседе с Незримым Проводником. Боясь, что заветные слова убегут, шаманка начала повторять их вслух. Так она прошла сорок секвой. Ступни уже кололо от каждого шага, будто сама Мать-Земля подгоняла девочку. Не сбавляя темпа, Шёпот Рук опустила глаза. Через сочно-зелёную траву тёмными пучками прорывались зубчатые острые листья. Нарастающий жар кусал щиколотки. И чем дальше — тем гуще и обширнее разрасталась крапива, уверенно обступая приземистую шаманку. В конце концов стрекава стала ей по пояс, и путь превратился в испытание. Альфис шла, сжимая зубы, и хмурилась до боли в висках. — Это наказание. Точно оно! — Шёпот Рук уже и не заметила, что жалуется вслух. Будто бы сорвавшиеся с губ слова могут смягчить укусы. — Крапивушка, не злись. Я поняла… Я всё поняла! Но жалица осталась глуха к мольбам и остервенело стегала тонкие ноги. Длины стеблей хватало, чтобы щипать даже локти Альфис. Девочка больше не могла смотреть — из зажмуренных глаз катились слёзы. Последний раз Альфис плакала разве что во младенчестве. Позабытое ощущение действовало успокаивающе. В море крапивы, опаляющей тело, горячие слёзы казались целебной прохладой. Смирившись с болью, девочка уже не шла, а брела, с трудом переставляя ноги. И даже когда злая трава осталась позади, она не почувствовала разницы. Невидимый огонь пристал к коже и чешуе. Шаманка разлепила веки и увидела перед собой бурый валун, сотни лет назад отколовшийся от тела горы Истока. Собрав остаток сил, она доковыляла до камня и рухнула на землю, растирая обожжённые ноги о сухую почву и собственные ладони. Она расчёсывала кожу, словно хотела соскоблить её вовсе, и, опьяневшая от зуда, уставилась в безоблачную высь. Здесь тоже царила тревожная тишина, но иногда протяжно задувал ветер. От его дыхания оживлённо шуршала крапива. Стрекава праздновала безоговорочную победу над ребёнком, которому хватило наглости пройтись по ней. Шёпот Рук так и сидела, пока соринки в уголках её глаз не застыли, а к щекам не прилипла пыль. Стараясь не думать об ужасном зуде и жаре, девочка тяжело выдохнула. Она пристроилась к валуну, с той стороны, где обрисовалась его тень, и с наслаждением вобрала прохладу каменного гиганта. Прикрыв глаза, девочка посидела так ещё немного, держа в уме указания Невидимки. Наконец шаманка выпрямила спину, выровняла дыхание и распахнула веки. Глядя прямо перед собой, Альфис полушёпотом быстро проговорила: — Мать, вскорми своё племя. Её глаза вновь закрылись сами собой. В подсознании раскинулся образ зелёного кустарника, на концах ветвей которого разместились тысячи белых мотыльков. Пахнуло свежестью и сладковатой пыльцой. Бузина расцвела. Девочка нахмурилась — растение обрисовалось слишком чётко, чтобы оказаться воображаемым. Ритуал с самого начала влиял на её мысли, однако Шёпот Рук продолжила, бросая заветные слова уже через левое плечо. — Мать, вскорми своё племя. Рядом с цветущей бузиной в пространстве мыслей прорвалось дерево. Оно не росло ввысь, а плавно сгибалось, покрывая смоляную черноту подсознания неводом гибких ветвей. Их усыпали вытянутые как уклейки серебряные листья. Ива. Стало чуть тяжелее дышать — лёгкие словно обволокла влажность близкого водоёма. Теперь Шёпот Рук убедилась: она сама накладывает этот морок. Вера словам Невидимки и врождённая пытливость проясняли голову даже перед иллюзиями. Шаманка повернулась направо… — Мать, вскорми своё племя. Третьим тоже поднялось дерево. Оно было высокое, ветки и даже листья стремились в вышину. На коре его вспухали чечевички, из которых прорезались чёрные глаза. Тополь. Шёпот Рук чихнула от забившего нос пуха. Она пересела лицом к валуну, на север, заключив: — Мать, вскорми своё племя. Вяз. Тот самый белый вяз из сокрытого леса вырос в саду внутреннего взора, раскинув над шаманкой свою густую крону. И через мгновение Альфис услышала, как разрыхляется почва, сыплется земная крошка, раскалываются камни. Хотя в мыслях ничего больше не прорастало. Девочка развернулась, раскрывая глаза…***
— Так! Отсюда направо. Если я правильно помню… Андайн напряжённо всматривалась в пейзаж Дома Озёр, сплошь усеянный мелкими водоёмами. Границы между ними земля прорисовывала изредка и совсем уж тонкой кистью. Казалось, что воде конца-края не видно. Зеркальным осколком её поверхность отражала и облачное небо Пещер Падающей Воды, и скалы, матовые от влаги, и драгоценные камни, будто вшитые в твёрдое полотно, и тысячи крепких стеблей рогоза. Его едва хватало, чтобы окружить хотя бы одно озеро. Скво крепко держала Папайруса за руку, чтобы тот не поскользнулся на голышах, покрытых тонкой плёнкой водорослей. Мальчик почти не смотрел под ноги, всё ещё замкнутый в собственных мыслях, и тянулся за Андайн точно воздушный змей. Иногда он поглядывал на костяную ладошку. Сжимал и разжимал её, рассматривая, как фаланги отделяются друг от друга. Представлял невидимые нити, связывающие кости цвета парного молока. Чуждая Папайрусу закрытость беспокоила Андайн. — У тебя мозги скоро вскипят! — лукаво заметила она. — А? — не понял мальчик, но на всякий случай дотронулся до головы. — Я слышу, как булькает в котелке! — Сохраняя баланс, она встала на два озёрных булыжника и отвесила беловолосой макушке почти невесомый щелбан. — Брось это! Вырастешь — у тебя будет достаточно возможностей подумать над… Ундина замешкалась, подбирая слово. — Над взрослыми вещами, — небрежно заключила она. Но мальчик глянул на соплеменницу с упрямым вопросом в глазах. — А что, если я не хочу? — Что не хочешь? — Думать над этим, когда вырасту. Я лучше сейчас надумаюсь, чтобы потом не пришлось. Пожав плечами, скво продолжила путь. Когда они наконец спрыгнули на сушу, Папайрус, всё ещё угрюмый, пнул кусочек гальки. Тот колесом укатился к озеру и бултыхнулся, не оставив на воде даже круга. Вздёрнув изящно изогнутую бровь, Андайн проводила взглядом скрывшийся в зеленоватой пучине камешек. — Не согласна, — решительно заявила она. — С чем? Не сдержавшись, ундина хлопнула по лбу рукой. Никто не учил её говорить с детьми о мудрости! Она — не Санс, чтобы словами раскладывать огромное дерево на веточки, листики и цветочки, сдобрив это ещё и незатейливой шуткой. — Наперёд не настрадаешься, — буркнула скво. Ей уже надоел этот разговор, и Андайн устремилась дальше, потащив малыша за собой. То ли ундина стала шагать быстрее, то ли удручённый Папайрус еле волочил ноги, но оба сразу сбились с ритма. Вздохнув, юная воительница всё же остановилась и, немного подумав, тихо произнесла: — Никто не знает, что ждёт дальше. Она обратила глаза на младшего, лучезарно и широко улыбаясь ему. — Лучше радоваться, пока есть такая возможность! И делать, что хочется. Детский взгляд ещё мгновение сохранял неуверенность, но луч слов Андайн всё же пронзил сознание и отогнал тучи неясной тревоги. Папайрус не ответил, но скво почувствовала, что тот понял её. — Давай-ка лучше прислушаемся к округе. — Скво подмигнула. — Тут так тихо… Она втайне надеялась услышать музыку. Однако ничего, кроме падающих капель, полёта стрекоз и далёкого шума водопадов, не донеслось до слуха. Андайн с досадой бросила: — Придётся идти наугад. — А здесь не опасно? — озабоченно спросил Папайрус. — Это же не болота! — отмахнулась старшая соплеменница, пальцем указывая на воду. — Если упадёшь — выплывешь. Это ты умеешь! Последнее было сказано с гордостью. Скво сама учила мальчика держаться на воде. По мнению ундины, она использовала самый эффективный способ: сажала Папайруса на плечи, заходила в пруд до тех пор, пока под ногами не пропадало песчаное дно. А затем с лихим задором и брызгами сбрасывала ничего не подозревающего малыша в воду. После этого Папайрус долго ещё отказывался купаться с Андайн. Но об экстремальных уроках плавания Сансу не рассказал. Юные эботты миновали ещё несколько секвой озёр и суши. Земли становилось больше. Постепенно её поверхность уходила вниз. Как ручей, впадающий в речной приток, тропа превращалась в каменистый ров. — В этом месте Эботт как будто губы открыла, — удивился Папайрус, когда опустился на четвереньки, заглядывая в глубину щели. — Большой же у неё рот… — усмехнулась Андайн, спускаясь. Она протянула руки, и мальчик прыгнул в крепкие объятия подруги. — Сколько тут камешков! — сказал он, потирая нежные пяточки о щиколотки, чтобы смахнуть твёрдую крошку. — Ага, тут и пораниться можно. Взять тебя на плечи? Но Папайрус покачал головой: — Я сам. Я тихонечко буду ступать. К счастью, идти по острому гравию долго не пришлось. Пыхтя, дети выбрались на берег, усеянный тёмным от глины песком. Впереди простирался водоём, такой же синий как необработанный сапфир. Озеро искрилось от мерцания вечных светлячков — жучков, обитавших только в этой части Эботт. Территорию Пещер Падающей Воды в объятиях постоянно держал вечерний полумрак, поэтому насекомые испускали свет как только покидали кокон. Его гасила смерть, наступавшая через семидень. Андайн услышала, как рядом восторженно выдохнул Папайрус. Большие лебеди, встревоженные неожиданным появлением чужаков, зашуршали белоснежными перьями. Стая отдыхала на мелководье. Они вытянули изящные шеи, осторожно рассматривая детей. Вода заплескалась, волны сломали прекрасные отражения. Лебеди заскользили, быстро отдаляясь от берега. Андайн скривила рот. Вот и Озеро Белых Птиц, а никаких жилищ и даже следов присутствия эботтов не наблюдалось поблизости. Вдоль каменного зева Земли-Матери лишь тянулись цепочки разбитых утёсов. С их вершин прозрачными прядями ниспадала вода Дома Озёр. — Это же водопады… — продолжал восхищаться мальчик. — Да, но другие, — протянула скво. — Потом покажу место, откуда увидишь целый десяток водопадов. Они раз в сто больше этих. — Ладно… — зачарованно произнёс Папайрус и снова замолчал. Ундина осмотрелась. Скальная громада отвечала только плеском воды. — Папс! Мальчик еле оторвался от созерцания каскадов и вопросительно посмотрел на соплеменницу. — А ты помнишь, что сказал Пасмурный Звук? — Что он не сможет нам помочь? — переспросил мальчик. — Нет же! — раздражённо оборвала Андайн. — О том, где живёт Тина Лазури? — У Озера Белых Птиц. — Да! Но ведь её дом может оказаться не типи и даже не вигвамом! — бойко воскликнула скво. — Оглядись, тут сплошь пещеры и водопады! — Это точно, хоть они и маленькие… — подтвердил Папайрус не без сожаления. — Но их напора достаточно, чтобы заглушить посторонние звуки. На лице малыша проявилось озарение. — Пойдём проверять? — Глаза Андайн загорелись от любопытства, и Папайрус быстро закивал. — Тогда ты загляни за водопады вот здесь, в низине. А я поднимусь и проверю верхние ступени утёсов. Если что заметишь — кричи! Лихо отдав указание, скво тут же взобралась на первый валун и глазами отыскала выступ, по которому можно вскарабкаться на скалу. Напоследок она обернулась к младшему товарищу. — Здесь безопасно, но ходи осторожно, хорошо? Некоторое время Папайрус наблюдал за ловкими движениями подруги. Но когда та скрылась за уступом, мальчик тоже принялся за порученное дело. Он ступал несмело, на цыпочках. Покрасневшие и сморщенные от влаги пальчики крепко хватались за выступающие камни. Холодная скала заботливо подавала их как ладони. Продвигаясь к совсем крошечному водопаду, почти ручью, мальчик с удовольствием вдыхал свежие брызги, воспарившие в воздухе. Эботт быстро убедился, что струя бежит аккурат по выемке и никакого углубления в камне нет. Он пошел дальше. — Тина Лазури! — позвал Папайрус. Малыш осмотрел ещё несколько водопадов, но не нашёл ничего интересного, кроме отвалившихся самоцветов. Набив карманы красноватыми камешками, он огляделся. Куда теперь? Вокруг маленького эботта смыкалось кольцо скал. Взрослые не назвали бы образовавшееся взгорье крупным, но не Папайрус. Одна каменная глыба возвышалась над другой, как моржи на лежбище из рассказов Санса о Большой Воде. Мальчик взирал на каменную лестницу, вспухшую от движения земных плит, и чувствовал себя единственной живой частицей в царстве мёртвой природы. Сердце сжималось в груди, но не от испуга. Его схватил незамутнённый восторг. Не отрывая от разверзшейся гранитно-базальтовой гряды трепетного и восхищённого взгляда, Папайрус медленно попятился. Теперь скалы превратились в одно неподвижное тело, наполовину зарывшееся под землю. «Будто спит…» Мальчик потерял опору под ногами. Оборвалось успокаивающее журчание воды. В ушах пронзительно свистнул холодный воздух, заглатывая удаляющийся свет. Не успел Папайрус даже крикнуть, как ударился копчиком обо что-то очень твёрдое. — Ой-ой… — Малыш потёр ушибленное место, но боль волновала недолго. Вокруг стояла такая темень, что Папайрус с трудом смог увидеть собственные руки. Подняв голову, он заметил в вышине лишь далёкий проблеск. Слабый и холодный. Мальчик понял, что свалился в расселину, и нахмурился, потирая лоб. Маленький эботт несколько раз подпрыгнул, усердно представляя, что вот-вот взлетит. Но и это не помогло. Чуть-чуть привыкнув к окружающей темноте, он осмотрелся ещё раз. Прозрачная крошка на стенах ущелья худо, но всё же отражала сочившийся сверху свет. Следуя за направлением тусклого луча, Папайрус сначала услышал протяжное завывание сквозняка, а затем разглядел небольшое углубление у самого дна. Всё ещё ступая на носочках, малыш приблизился ко входу в тоннель и наклонился. — Светится! — радостно воскликнул он. Голубое свечение тускло ложилось на камни и кристаллы, окаймлявшие узкий лаз. Сгруппировавшись, эботт попытался уместиться под низким сводом. Помогая себе локтями, мальчик смог пролезть внутрь. Здесь нора расширилась, и дальше Папайрус пробирался уже на четвереньках. Только белые кудри пачкались о каменную крошку и пыль, опадавшую со свода. Но чем ближе становился выход, тем стремительнее сужался лаз. Пришлось снова ползти на локтях и коленках, а затем и вовсе протискиваться через шершавый сталагнат. Во рту стало солёно. Но отверстие, к которому ребёнок пробирался с таким усилием, оказалось едва ли больше его пальчика. Кряхтя, малыш попробовал протолкнуть себя вперёд, чтобы хоть заглянуть в пещерный глазок. Не удалось. Порядком расстроенный, он попытался проползти назад, но вдруг понял, что не может и этого. Тьма сгущалась, становилась смоляной, а отверстие, даровавшее крохи голубого света, будто начало смыкаться. Папайрус испугался. Он никак не мог призвать брата. Теней здесь не было, лишь один сплошной мрак. В столь узком, неуютном и тёмном месте, совершенно безжизненном и глухом, Папайруса впервые опалило жгучим отчаянием. И мальчик сделал то, что не любил больше всего на свете. Он громко заплакал. Высоко, навзрыд, не позволяя себе сделать даже короткого вдоха. Мальчик плакал и даже пытался молотить ручками и ножками. Но страшная пещера крепко сомкнула каменные челюсти на его теле. Папайрус чувствовал себя проглоченным заживо. Ему стало ещё солёнее и ещё противнее. От вкуса воздуха, слёз и своей беспомощности. — Пусти! Пусти меня! — голосил малыш, что есть мочи. Он умолк, лишь когда в лёгких закончился воздух. Чтобы продолжить отчаянные причитания, он сделал один глубокий вдох. И в эту секундочку передышки успел услышать испуганный голос. — Кто тут?! Великая Эботт, как ты там оказался? Голос исходил из отверстия. Маленький пленник лаза хоть и не мог, но очень сильно хотел подпрыгнуть от радости. — Я Папайрус! С той стороны удивлённо выдохнули, и малыш услышал ещё два детских голоса. — Мама, это правда Дух Пещер? — Ой, страшно-то как… Хозяйка грота не ответила детям и снова обратилась к Папайрусу. — Малыш, не бойся. Подожди, я позову Санса… Мальчик выдохнул еле слышное «угу». Но вдруг представил насмешливые глаза старшего брата. Папайрус совсем не хотел, чтобы Санс видел его в таком положении… И вообще, чтобы он узнал об этом… «Глупый я! Зачем залез, непонятно куда», — подумал мальчик с сожалением. — Эй! — позвал он эботта, стоявшего снаружи. — А ты… Ты же Тина Лазури, да? Ответ с той стороны пришёл не сразу. — Да, — в мягком голосе чувствовалась лёгкая улыбка. — А как ты узнал? — Мама, это точно Пещерник! Он всё знает! — пискляво крикнула одна из дочек Тины Лазури. — Тсс! Не мешай мне разговаривать! — Не зови Санса, пожалуйста, — жалобно попросил Папайрус. — Почему? — По тону женщины мальчик понял, что она сильно удивилась. Вдруг он услышал очередное тонкоголосое восклицание: — Ма-а-ам, а Сиренка снова за водопад выглядывает! Папайрус навострил ушки и распознал удаляющиеся шаги, а затем донеслось глухое возмущение Тины Лазури: — Я тебе что говорила? Не подставляй голову под пресную воду! Опять чешуя выпадет. Послышались плеск и шуршание. А затем другой голос, тихий-тихий. Папайрус с трудом разобрал слова. — Там кто-то бегает по скалам… — Кто бегает? — заволновалась женщина, по-прежнему чем-то шурша. — Я разглядеть не успела, — ответили ей так же тихо, но уже сердито. — Пузырёк наябедничала. Застрявший мальчик напрягал слух, пока его не оглушил детский писк: — А ты правда Пещерник?! Он даже не мог закрыть ладонями уши. Лишь вжал голову в плечи, чтобы хоть немного защититься от резонирующего в узком лазе высокого возгласа. — Не надо кричать, пожалуйста, — снова жалобно попросил он. Но девочка отвлеклась на сторонние события. — Мама, ты куда?! Ненадолго наступила тишина, и мальчику вновь стало не по себе. Он слышал, как перешёптываются дочери Тины Лазури, но не разбирал ни слова. — Эй, вы же девочки, да? — позвал он. Сначала ему никто не ответил. А затем он услышал визгливое: — Сначала скажи, что ты Пещерник! — Кто? — переспросил сбитый с толку Папайрус. — Пещерник! Дух Соляных Пещер! — Никакой я не Пещерник. Я Папайрус! Брат… — Врушка! — нахально перебила Пузырёк. — Тогда и мы не скажем ничего про себя! Сиренка, куда ты опять под воду лезешь? — Там мама возвращается… — прошелестела тихая Сиренка. — И с ней кто-то ещё. — Подожди, Пузырёк! — Папайрус угадал, что девочка вот-вот убежит смотреть, с кем там идёт Тина Лазури. Но оставаться в каменной пасти одному ему жуть как не хотелось. — Хорошо, ты права, я Пещерник, только не уходи, — смиренно пробормотал мальчик. Пузырёк задумчиво, но удовлетворённо промычала: — То-то же. И что тебе нужно от нас, Пещерник? — Поговори со мной, пока не вернётся Тина Лазури, мне очень страшно. Кажется, его просьба удивила девочку. Он понял это по затянувшемуся молчанию, которое так не хотел слышать. К счастью, снаружи снова послышался шум. Что-то звонко застучало по камню, будто осыпались крупные куски породы. Затем он услышал натужное дыхание и несказанно обрадовался, потому что узнал в нём Андайн. — Унеси меня стая фроггитов, Папс, как ты там очутился?! — Я… Я…. — мальчик не сразу нашёлся с ответом. — Я упал. А потом пополз. — И всё?! — воскликнула ундина. Голос её срывался от волнения. — Угу, — протянул маленький эботт. Он чувствовал небывалый стыд и перед Андайн. А что было бы с братом? — Где ты упал? Попробую вытащить тебя с той стороны. — Скво говорила спокойно, но тон выдавал её напряжение. Папайрус живо представил хмурое лицо ундины. — Не получится, я еле прополз. И… я не понял, где именно упал. Просто попятился. Андайн… — Он чувствовал, что снова вот-вот расплачется. — Прости меня. — За что? Это я виновата, что оставила тебя одного на незнакомой территории, — растерянно пробормотала скво. — Только Сансу не говори, — почти шёпотом добавил мальчик. Его просьба застала врасплох и Андайн. — Да как же мне самой тебя вытащить-то?! — Я не знаю, — протянул Папайрус настолько умоляюще, что юной воительнице стало не по себе. — Но не говори Сансу! — Хорошо-хорошо! Наступила тишина. Андайн размышляла. — Свод выглядит крепким, — произнесла она задумчиво и похлопала по нему ладонью. — Здесь только камень? С последним она обратилась уже к Тине Лазури. — Нет, здесь много соли. Мы специально подобрали такое место, чтобы восполнять её нехватку. Андайн не ответила. Вернее, Папайрус не услышал ответа. Зато он почувствовал глухой удар по стене. А за ним ещё один. И ещё. — Ты разобьёшь себе руки! — поражённо воскликнула Тина Лазури. — Девочки, сейчас же отвернитесь. Но ундина продолжала бить в пещерную стенку кулаками. Мальчик отчётливо слышал, как сыплются кристаллы соли, как начинает трескаться и крошиться камень. — Ничего, братец, сейчас я тебя вытащу! — цедила Андайн, сжимая зубы. — Перестань, у тебя уже кровь идёт! — вновь крикнула ошеломлённая Тина Лазури. Но ундина осталась непреклонна. И Папайрусу стало ещё страшнее. Нет, теперь мальчик боялся не пещерных стен. Не темноты и не тишины. Он даже осуждения Санса не боялся. Только одна мысль приводила его в ужас. Мысль, что лучший друг добровольно испытывает боль, чтобы его, Папаруйса, вызволить. Он восхищался и обожал Андайн в этот момент. И боялся за её крепкие руки, наверняка разодранные шершавым полотном камня и солью, обжигающей свежие раны. Папайрус видел, как с каждым движением кулака ундины меркнет и снова проявляется голубоватый свет. Точно сигнал, за которым нужно следовать. Он растворился в этом свете, и в мыслях, полных благодарности. Папайруса ослепило. В один миг мальчик перестал чувствовать давление. Уже непривычный простор обступил его. Малыш снова ударился обо что-то твёрдое. Послышался ошеломлённый вздох. Распахнув заплаканные глаза, он увидел пещеру, покрытую буграми мутной соли, удивлённую Андайн, впечатавшую кулак в стену, высокую женщину в зелёном плаще и двух странных девочек. Они поражённо таращились на него, и одна пискляво пробормотала: — Это точно не Пещерник.***
Пока эботты устраивались вокруг соляного выступа, служившим семье Тины Лазури столиком, в пещере стояла напряженная тишина. Женщина сосредоточено расставляла перед каждым блюдца с похлёбкой такого насыщенного зелёного цвета, будто она собрала траву с луга и хорошенько размяла её в каменной ступке. Вид похлёбки совсем не вызвал у Андайн аппетита. Она посмотрела на Папайруса, который мог лишь с интересом разглядывать её блюдо. Мальчик принюхивался, не скрывая любопытства. Хотя что он там учуял — известно одной только Эботт. — А из чего это сделано? — расспрашивал он Тину Лазури. Сочувственно глядя на мальчика, неспособного познать прелести пищи, пусть даже и такой скудной, женщина перечислила два или три ингредиента, выуженных со дна Озера Белых Птиц. Безрадостный комок застрял в горле Андайн, но было бы неловко не попробовать предложенное угощение. И перед Тиной Лазури, и перед Папайрусом, который попросил старшую подругу описать вкус блюда. Она подняла блюдце ко рту и втянула зелёную кашицу вместе с доброй порцией воздуха. Кисло и солёно. — Довольно… — Ундина чувствовала, как рот сковало от омерзения и смущения. — Скользко. — Извини, тебе, должно быть, непривычны такие соленья, — произнесла Тина Лазури, с мягкой улыбкой наблюдая за невольно сморщившийся Андайн. — Да нет…. Всё вкусно, — ответила та, почти не разжимая зубов. Стыд приливал к щекам, ведь Папайрус смотрел на неё чуть ли не с восторгом. Для мальчика описание нового яства было всё равно что неизвестной сказкой. — Не притворяйся, — пропищала девочка с полупрозрачной белёсой кожей, под которой просвечивали голубые сосуды. Андайн уже запомнила, что её зовут Пузырёк. Мать недовольно зыркнула на дочь, и та присмирела, переводя недобрый взгляд на сестру. Почувствовав это, Сиренка посмотрела в ответ. Несмело и только одним глазком. Второй закрывал нарост, похожий на голый плавник. Но даже так взгляд Сиренки казался Андайн выразительным и глубоким. Веко девочки покрывала густая россыпь чёрных чешуек. — Она хотела попросить тебя не играть в порядочного гостя и не давиться едой, которая тебе не подходит. — Тина Лазури слегка удивлённо взглянула на Папайруса, который увлечённо рассматривал порцию Андайн. — Но похоже, что у кого-то даже наши блюда вызывают аппетит. Голос женщины звучал прохладно, но ласково. Как вкрадчивое журчание весеннего ручья. Наполненные соком водоросли служили Тине Лазури волосами. Тёмно-изумрудные, они струились по плечам, рукам, закрывали спину, отчего Папайрусу казалось, будто женщина накинула плащ. Она не собирала водоросли в косу, позволяя стеблям ниспадать на узкое лицо с тонкими чертами, отчего огромные рыбьи глаза казались ещё больше. Между стеблями-прядями Андайн не сразу заметила красные точки на коже Тины Лазури. Зато тыльную сторону руки, не закрытую водорослями, сыпь покрывала особенно густо, чередуясь с мелкими ракушками, надтреснутыми или будто сколотыми. Они казались такими хрупкими, будто женщина только что вышла из воды, а ракушки просто пристали к коже. Ладонь Тины Лазури поспешно скрылась под столом. Андайн смутилась. Но хозяйка грота объяснилась с деликатной невозмутимостью: — Нам не хватает солёной воды. С тех пор как в Холодных Землях появился Сухоцвет, мне пришлось уйти и забрать девочек. — Она взглянула на Пузырька и Сиренку. — Цветок находится в опасной близости от Облачного Залива, где мы жили. Андайн оглядела соляную пещеру. — Поэтому вы поселились здесь? — Да, — с улыбкой кивнула женщина. — Но я выцарапала из этих стен почти всё, что могла. Оставшиеся кристаллы слишком прочно и глубоко сидят в породе. Хотя сегодня ты подсобила нам. Тина Лазури бросила взгляд на стену, разбитую Андайн в попытке вытащить Папайруса. На дно пещеры осыпалась горка каменной крошки и неровных кристаллов. — Мама каждый день таскает вот такие корзины соли… — Пузырёк резко развела руки, ударив Сиренку ладонью по лбу. Тихая девочка только ойкнула и вжала голову. — Она делает нам ванну, чтобы с нас перестали осыпаться ракушки и чешуя! — как ни в чём не бывало добавила Пузырёк. Смущённая Сиренка потёрла голову и затем потянулась пальцами к плечу. Краем глаза Андайн увидела воспалённую кожу. — Не чеши! — сказала Тина Лазури строго. Девочка дёрнулась и сжалась ещё сильнее. Её ладошка опустилась под стол. — Вы болеете? — поинтересовался непосредственный Папайрус. Андайн несильно пихнула его локтем, но женщина только улыбнулась: — Всё в порядке, — заверила она, пристально смотря на мальчика. — Да, мы немного нездоровы, но это не заразно, не бойся. Тот понимающе кивнул. — А больше солёных водоёмов на Эботт нет? — уточнила скво. — Мама искала! — опять встряла Пузырёк. Андайн начала замечать, что девочка говорит нарочито громко, пытаясь привлечь внимание всех и каждого. Чтобы никто из присутствующих даже подумать ничего не успел, а слушал одну только Пузырёк. — Она надолго уходила! Очень надолго! Я тогда думала, что больше не увижу её. Сиренка долго плакала, а потом полезла наружу, через пресный водопад! Я её давай назад тянуть, а она ревёт и ревёт! Вся вымокла, вот чешуя на голове и вылезла! Теперь вон какая уродина стала! На этих словах Сиренка высоко завыла. На порядок выше писклявой сестры, протяжнее и куда невыносимее. Ундина зажмурилась. — Пузырёк! — Тина Лазури грозно возвысилась над столом. — Ну-ка, извинись перед сестрой. Та зло смотрела на мать, игнорируя всё более ужасающий вой, исходивший от Сиренки. Андайн уже не могла терпеть этот звук и прижала ладони к перепончатым ушам. Папайрус, жмурясь от плача Сиренки, на четвереньках подполз к ней и принялся осторожно гладить её по голове. Не ожидавшая внимания и ласки со стороны ровесника, девочка тут же умолкла и удивлённо захлопала покрасневшим от слёз глазком. — Извинись, — меж тем повторила Тина Лазури. — Не буду! Не буду! — противно крикнула Пузырёк. Наглая девочка развернулась и от души пихнула сестру. Сильный толчок повалил Сиренку вместе с утешавшим её Папайрусом. Тут Андайн взорвалась. — Остынь, мелюзга! — Она пригрозила разбитым кулаком. — Если ты применяешь силу к тем, кто слабее тебя, готовься получить от тех, кто сильнее. — А я готова! — ещё громче воскликнула разгневанная девочка. — Ох, я очень хочу хоть с кем-нибудь подраться! Я бы и с тобой подралась! Прямо сейчас! — Пузырёк хлопнула ладонями по столу, и ундине стало жутко, когда бултыхнулись косточки под её кожей. — Но здесь только эта глупая Сиренка и мама! Ненавижу эту пещеру! Она яростно посмотрела на Тину Лазури. — И тебя ненавижу! Зачем ты унесла нас от залива? Там и рыба была, и мои друзья! Вены на её ручках вспухли и посинели. Пузырёк резко вскочила, пнула Сиренку, захныкавшую в объятиях Папайруса, и убежала, скрывшись в одном из тоннелей грота. Тина Лазури бессильно опустилась за стол. Она выглядела измотанной, и Андайн почувствовала к ней безумную жалость. — Простите за это, — пробормотала женщина. Притянув к себе Сиренку и озадаченного Папайруса, она заключила обоих в объятья. Мальчик охотно прижался в ответ. Тина Лазури коротко усмехнулась. — Какой чудной. — Покрасневшей рукой мать провела по курчавым волосам мальчика. Теперь в них остались осколки ракушек. — Мы скоро забудем, откуда взялись… — добавила она так, словно говорила сама с собой. На душе Андайн стало ещё тяжелее. Она всегда помнила о Сухоцвете, но ещё не сталкивалась с такими последствиями его появления. — Но ты не забудешь, — продолжила Тина Лазури, глядя на Папайруса. — Путешествуя через пространство, сможешь найти дом в любом месте. — Я не знал, что могу так! — воскликнул мальчик. — Да уж, мы поняли, что не знал, — мрачно заметила ундина. Вдобавок к ноющим костяшкам, у неё всё ещё звенело в ушах. — А ты знаешь, как это получилось? — Малыш вопросительно посмотрел на Тину Лазури, будто ждал, что она объяснит всё. Эта женщина казалась ему рассудительной. Однако та покачала головой: — Думаю, тебе ещё предстоит это выяснить. — Да что тут выяснять? — всплеснула руками Андайн. — Его брат так же может. У него и спросим. — Нет! — решительно сказал Папайрус. Скво удивлённо воззрилась на младшего. — Это секрет, — отрезал мальчик, выжидающе вглядываясь в лица соплеменниц. — Не говорите Сансу, что я застрял в вашей стене. Пожалуйста. Его слова повеселили ундину. — И только-то?! Хорошо, давай просто скажем, что ты смог переместиться ко мне. — Нет, — настаивал Папайрус. — Нельзя про это говорить. — Да почему? Но Папайрус лишь строго посмотрел на скво, и та поняла, что спорить бесполезно. Она примирительно подняла руки. — Хорошо-хорошо! Нема как рыба. Папайрус опять взглянул на Тину Лазури и её дочку. Те тоже кивнули, и только тогда мальчик выдохнул, опустив плечи. И его лицо тут же озарила торжественная улыбка. — Тина Лазури, а мы к тебе по делу! Женщина нисколько не удивилась. — Я так и думала. Андайн заволновалась. Со всей этой заварухой вокруг застрявшего Папайруса, вынужденного обеда и семейной сцены она начисто забыла о своей цели. Хотя настрой юной воительницы порядком сбился. — Ну, Андайн, скажи, что ты хотела! — подбадривал Папайрус. Скво взглянула на Тину Лазури, а затем осмотрела пещерный свод. Грот казался пустым и будто нежилым. Лишь парочка естественных выступов на стенках служили семье полками. Андайн предположила, что спальные места Тины Лазури и её дочерей находились в глубине тоннеля, куда убежала Пузырёк. Но ничто не намекало, что здесь играют на сампоньо. — Я слышала… — несмело протянула ундина. Ей вдруг стало совсем неловко. У Тины Лазури оказалось слишком много забот. Дочери явно нездоровы, мать тоже обессилила. Так ли нужны ей ученицы? — Впрочем неважно, — заключила Андайн, поднимаясь из-за стола. — Спасибо за гостеприимство. Скво указала рукой на пробитую стенку. — Когда понадобится пополнить запасы соли — обращайся. Я живу центре за Домом Озёр. Папайрус неверяще уставился на подругу, но та избегала взгляда младшего товарища. — Пошли, Папс, вечереет уже. Мы и водопады не успеем посмотреть. — Но… — Мальчик поднялся, всё ещё находясь подле Сиренки и Тины Лазури. Он переглянулся с женщиной, а затем снова взглянул на Андайн. Скво уже стояла у выхода, пологом которому служил вертикальный поток ледяной воды. Мальчик нахмурился и сжал кулачки. — Я не для того в пещеру полез, чтобы так взять и уйти! — Папс… — предостерегающе протянула ундина. Но Папайрус пропустил это мимо ушей. — Тина Лазури, ты ведь играешь на сапонё? Хозяйка грота склонила голову, обдумывая вопрос, но через секунду всё же разгадала исковерканное слово. — Да, играю. — Во! — Не обращая внимания на тяжёлый вздох старшей подруги, мальчик присел перед Тиной Лазури, вытянув шею. — Андайн очень хотела научиться играть. Пасмурный Звук сказал, что ты можешь. Женщина казалась удивлённой. Задумавшись, она опустила взгляд. — Это правда уже неважно! Андайн быстро подбежала и подняла Папайруса за руку, бормоча извинения. — Неважно? — расстроенно переспросил мальчик. — Но ты же так хотела… — Пойдём, — натужно прошипела Андайн, чтобы не услышала хозяйка пещеры. — Мы мешаем. — Постой. Юная воительница обернулась и увидела на тонких губах Тины Лазури живую улыбку. — Ты правда хотела учиться у меня? — спросила она. Сжимая в ладони ручку Папайруса, Андайн сдержанно кивнула. — Вечером второго дня семиднева я и мои дочери будем ждать тебя, — заключила Тина Лазури. — И прости Пузырёк за её резкость. Она совсем неплохая девочка. Сиренка, тоже вдруг разулыбавшаяся, возбуждённо схватила мать за руку. Когда промокшая ундина пересекла тугие струи водопада, закрывая Папайруса собой, мальчик спросил: — Почему ты сказала, что мы мешаем? — А ты разве не заметил, как тяжело Тине Лазури? Я не хотела стать для неё очередной обузой. Ясные глаза Папайруса наполнились удивлением: — Ты что, прослушала слова Пузырька? Она же так громко кричала! Андайн недоумённо глянула на соплеменника. — Ей же скучно! — воскликнул малыш. — И Сиренке тоже! Они в этой пещере сидят и болеют. Ни с кем другим не разговаривают. А ты теперь будешь их навещать. Я бы очень обрадовался. Тина Лазури вон какая счастливая стала! Ундина задумалась. Сколько ещё важных моментов она упустила и продолжает упускать, общаясь с эботтами? Юная воительница протянула руку, чтобы погладить прозорливого Папайруса, но, заметив ракушки в его белоснежных волосах, лишь дала мальчику лёгкий щелбан. — Эй! — возмутился он. — За что? Андайн улыбнулась. — Больше не заползай куда ни попадя, — наставительно сказала она. — Я ведь тебя из-под земли достану!***
Солнце клонилось к закату, когда Санс отправился в сердце Ядра. К вождю, его жене и чужому детёнышу. Он не стал ждать брата и Андайн, чтобы первым проведать обстановку в типи Мудрого Рога. Может ли он принять гостей. К тому же, пока дети исследовали просторы Дома Озёр, стражу удалось вздремнуть. Разморённое сном тело просило немного движения. Неспешной прогулки было достаточно. Эботт шагал по мягкой траве, слегка осоловелый, и чувствовал нарастающее напряжение в плечах. Мускулы будто готовились проявить силу. Сансу стало смешно и горько. Против кого он собрался выходить? Младенца? «Что за чушь…» Образ свёртка не выходил из головы. Зато лица новорождённой, как и её имени, он совсем не помнил. В путанице его разума память небрежно отпечатала лишь комок ткани. А что там в нём — камни или беспомощное голое существо, неспособное даже голову держать — стража мало волновало. «А ведь я уже пообещал Ториэль принять её как свою», — мысленно уколол себя эботт. Он невольно скривился, будто лопнул паслён на языке. Смотрящие с решительной надеждой глаза Негасимой Лучины отчётливо представились ему. Она не ждала от него иного ответа. Упрямая, потерявшая детей женщина и подозревать не захочет близких друзей в тёмных помыслах. Хотя Санс уже и сам не понимал, так ли черна его душа. Запутаться в собственной силе легко. Особенно, когда она действует отравляюще не только на врагов, но и на обладателя. «Теперь у меня два долга. Перед Эботт. И перед несчастной матерью». Он мог бы поставить между ними знак равенства, но понимал, что когда-нибудь придётся выбирать. В спину подул сухой ветер, и страж остановился, обращая чёрные глаза в небо. Над ним, громко каркая, пролетел ворон. Видение птицы-падальщика не показалось Сансу зловещим. Наоборот, он снова почувствовал жизнь Эботт как вокруг, так и внутри себя. С вороньего крыла оторвалось перо, и, плавно рассекая плотный после дневного зноя воздух, опустилось к ногам стража. Оно повисло на копьях молодых трав и блеснуло Сансу в зрачки. Эботт наклонился. Повертев перо в пальцах, страж рассмотрел переливы на его бородках, а затем закрепил жёсткий стержень находки под головной повязкой. Он продолжил путь и вскоре ступил на обжитую территорию Ядра. Минуя типи, от разнообразия узоров которых у него каждый раз рябило в глазах, Санс дошёл до самого большого жилища. Не останавливаясь, он поднял полог. Ещё утром тот был зелёным, а нынче вход в покои вождя закрывало серое одеяло с белым орнаментом в виде реки и плескавшихся рыб. Прибирая дом, Ториэль сцеживала изъедающую тревогу. Она не только сменила Полотно Приветствия, но расстелила свежую циновку и покрывала. Санс застал её сдиравшей мелкие щепки с основания типи. Свёртка в руках не было. — Негасимая Лучина, — позвал страж. Женщина на мгновение замерла, но быстро вернулась в настоящее. — Уже вечер? — туманно спросила она. — Солнце садится. — Санс посмотрел наверх. Тканевый клапан на вершине типи остался открытым с самого утра. И если бы жена вождя подняла голову, она бы определила примерный час. Но озабоченная Ториэль весь день не отрывала глаз от вещей, находившихся только на уровне её рук. — Азгор очнулся? — уточнил страж, хотя вопрос казался бессмысленным. Он не знал, как начать разговор. — Нет… — слабо протянула Негасимая Лучина. Прострация, в которую погрузилась супруга предводителя, напомнила Сансу тяжелое время траура по Азриэлю и Каре. Страж неспешно подошёл к женщине и приложился плечом к остову типи, скрестив руки на груди. — Ториэль, — позвал он мягко, но требовательно. — Ещё ничего не случилось. Она кивнула, но глаза её оставались пустыми. Эботт вздохнул и повернулся, упираясь в столб спиной. — А девчонка? — Спит. — Всё ещё? — Санс поднял бровь и усмехнулся. — Идеальный младенец… Но Негасимую Лучину не тронула даже его ирония. — Они будто вместе застряли в Подлунном мире, — проговорила она вполголоса, хотя понимала, что мужа и новоиспечённую дочь не разбудит даже крик. — А может она набирается сил, перед тем как на десятки лет внести суету в нашу размеренную жизнь? Ториэль всё же улыбнулась и наконец осознала, в какой мрак погрузилось жилище. — Нужен свет, — пробормотала она, почти наощупь устремляясь к высокой корзинке в углу. — Давай-ка я, — остановил её Санс. — А ты присядь. Ториэль кивнула и устроилась на краю постели мужа, наблюдая, как соплеменник приближается к светцу. Азгор закрепил его на одной из жердей, составляющих каркас типи. — Почему ты один? — спросила женщина, поглаживая ладонь Азгора, которая безжизненно покоилась на его груди. Санс дождался, когда лучина даст свет. — Не станет ли здесь шумно, если придут Папайрус и Андайн? Ториэль пожала плечами. — У меня хорошее предчувствие, когда они рядом. Санс заметно удивился. — Они? В ответ ему прилетел неожиданно сварливый взгляд. — Я не миндальничаю с Андайн, как с твоим братом, — деловито произнесла Ториэль. — Но не потому, что не люблю её. Страж понимающе кивнул, хотя и позволил себе усмехнуться. — Ну да, как я мог забыть про мёд и прут… — Нет, я не воспитываю их. — Негасимая Лучина отвела взгляд, сдержанно улыбнувшись. — Дети нового поколения замечательны сами по себе. Но… я хочу предостеречь их от ошибок. — Разве не ошибки — лучшие наставники? — заметил Санс. — Если только чужие. — Женщина снова помрачнела. — Например, наши… — Ториэль, я не думаю, что ты совершила много ошибок в своей жизни, чтобы стать детям печальным примером. — Эботт взирал на Негасимую Лучину с ироничной улыбкой. — Для них ты образец несгибаемой воли и упрямства, особенно, когда дело касается заботы! Страж наконец услышал её переливчатый смех. — Кто тебе такое сказал? Он пожал плечами и закатил глаза. — Да мало ли кто… Дети — яростные сплетники. Слова из них летят, как пух из созревших одуванчиков. Мягкая и печальная улыбка задержалась на лице Негасимой Лучины. Удовлетворённый Санс прошёлся по циновке, что аж захрустела от его шага. Страж вновь остановился у остова. — Так о чём ты хотела поговорить? — спросил он, откидываясь на столб. Даже через шрамы он спиной чувствовал узоры, вырезанные шаловливыми руками Кары и Азриэля Ториэль обратила взор к неосвещённой части жилища. На расстеленной соломе, как подсказала стражу интуиция, устроили человечью дочь. Прежде чем Негасимая Лучина успела сказать что-либо, он произнёс: — Моё обещание было… — Я знаю, — оборвала его жена вождя. — Знаю, что ты не нарушишь его. Я не об этом. Мне неспокойно. — Могу тебя понять. — Санс обвёл глазами фигуру Мудрого Рога, глубокое дыхание которого еле-еле доносилось до его слуха. Но Негасимая Лучина покачала головой. — Мне кажется, что девочка нездорова. Санс изогнул бровь. В его голосе сквозило спокойствие на грани равнодушия: — Её нашли в лесу. Кто знает, сколько времени она провела там и при какой погоде. Женщина напряжённо молчала, уставившись на солому, торчавшую из уголка колыбели — единственное, до чего долетал тусклый свет. Пожав плечами, страж добавил: — Шёпот Рук осмотрит её. — Полагаешь, девчонка знает, как лечить человеческих младенцев?! Санс опешил от столь резкой перемены в тоне Негасимой Лучины. Он перестал опираться на столб и расправил сложенные на груди руки. Страж с серьёзным интересом рассматривал раздосадованную женщину. — «Дети нового поколения замечательны сами по себе», — процитировал страж не без умысла поддеть Негасимую Лучину. Как и ожидалось, на её лице отразилось раскаяние. Она тяжело вздохнула и приложила руку ко лбу. — Я зла на Альфис пока что. Но понимаю, что принять роль шаманки в таком возрасте и без наставника — всё равно что выпустить неоперившегося птенца в полёт. В её голосе Санс уловил сочувственные нотки. — Разница в том, что ей не грозит перелом шеи от удара о землю. Ториэль взглянула на него сварливо: — В последнее время твои шутки жестоки. Страж примирительно поднял ладони и широко улыбнулся: — Прости-прости, я просто хотел сказать, что у неё будет возможность научиться. Негасимая Лучина бросила грустный взгляд на спящего Азгора, и Санс поспешно добавил: — Уже сейчас она научилась не допускать ошибок, которые могут коснуться соплеменников. Смутная улыбка вновь тронула уста женщины. — Почему ты так уверен во всём? Её вопрос кольнул стража под ребро — он еле сдержал нервный смешок и пожал плечами. — Откуда мне знать? — Санс просто улыбнулся и снова откинулся на остов. На рёбрах циновки колыхнулась и расширилась полоска красноватого света. Через мгновение его перекрыл вытянутый силуэт. На лице Ториэль отпечаталось удивление. Страж наклонился, чтобы посмотреть на вошедшего. Под пологом стояла Шёпот Рук. Девочка тяжело дышала. Соломенная чёлка прилипла ко лбу. На щеках блестели тонкие струйки пота. К груди она прижимала охапку зелёных трав, а из её походной сумки в беспорядке торчали множество стеблей и цветков. — Негасимая Лучина, я… — начала Альфис. — Санс, набери воды в котёл, — попросила Ториэль, не отрывая глаз от неожиданной гостьи.***
Шёпот Рук окунула мешочек, набитый розоватыми цветками магнолии, в котёл с теплеющей водой. Наблюдая за шаманкой, Санс испытывал странное чувство. Когда на Эботт происходит значительное событие, вся суть стража отзывается на это. Он смотрел на баснословную кучу трав — магнолию, барбарис, ветви чёрной бузины, тысячелистник — и чувствовал, как слегка покалывает сердце. Но задавать вопросы он не спешил, чтобы не отвлекать шаманку. Ториэль, заинтересованная лишь в том, чтобы лекарства помогли Мудрому Рогу пробудиться из забытья, тоже не донимала девочку. Подавала всё, что той было необходимо, будь то черпак, мерная чашка или перетёртые в ступке листики. Иногда Негасимая Лучина подходила к самодельной колыбели и подолгу смотрела на девочку. Свёрток оставался неподвижным. — Они точно спят под одной Луной, — пробормотала женщина, переводя взгляд на мужа. — Даже дышат одинаково. Альфис сосредоточенно корпела над котелком. Крошила в закипевшую воду порванные на мелкие части травы, иногда выуживала кулёк с магнолией, используя деревянные палочки, чтобы не обжечься. Что-то шептала и снова окунала мешочек. По типи распространялся терпкий травяной запах. Шёпот Рук прикрыла котелок и попросила Санса снять его с очага. Девочка поднялась и направилась к постели Азгора. Кулёк с цветками, который она предварительно вытащила и остудила, Альфис придерживала обеими руками, чтобы драгоценная влага не капала на циновку. — Ему нужно приоткрыть рот. — Шаманка посмотрела на Ториэль. Женщина кивнула. Усевшись на краю подстилки, она аккуратно приподняла мужа и устроила его тяжёлую голову на своей груди. Пальцы Негасимой Лучины тронули похолодевшую щёку и чуть надавили на кожу, опуская челюсть. Шёпот Рук поднесла мокрый мешочек и сжала его. Теплая жидкость быстро заструилась меж губ Мудрого Рога. Санс прислушался к словам, что потоком лились из уст шаманки. — Мать, вскорми своё племя. Мать, вскорми своё племя. Мать, вскорми своё племя. Мать, вскорми своё племя. Мать, вскорми своё племя. Страж схватился за сердце. В зрачки будто ударил ослепляющий луч солнца. Земля исторгает тысячи из тысяч зелёных, красных, жёлтых стеблей, словно кто-то безжалостно сжал её плоть и выдавил всё, что хранилось в глубине и предназначалось на долгие века. Эботт металась, как мать в приступе родовой горячки. Сотрясаемая болезненной пульсацией, она погружалась в болото из выступавшего пота, который тут же испарялся от жара её тела. Мать просили и просили — она отдавала и отдавала, истязая свою живую кожу. Почва разверзлась, вывернулась наизнанку и осталась сохнуть под палящим солнцем. Бесплодная. Усеянная выкорчеванными травами, цветами и кустарниками. Санс раскрыл глаза, тяжело дыша. «Что ж ты наделала, Шёпот Рук?» — с горьким любопытством подумал он. А шаманка продолжала свой завет. Ни она, ни Негасимая Лучина не заметили, как качнуло стража. Обе смотрели только на вождя. Выдохнув, Санс выпрямился и снова опёрся спиной о столб остова. Справа от него над входом вновь зашевелился полог.***
Придерживая тяжёлое покрывало, Андайн пропустила Папайруса вперёд. Обнаружив старшего брата внутри типи, мальчик улыбнулся, демонстрируя щербинку в зубах, и открыл было рот для приветствия. Но Санс приложил палец к губам и указал на постель вождя взглядом. Присмиревший малыш подбежал к брату и тихонечко прошептал: — Мы сначала за тобой зашли, но тебя не было дома. — Я ушёл пораньше, чтобы помочь Ториэль. К братьям приблизилась Андайн, не отводившая взгляда от жены предводителя и шаманки. Руки Негасимой Лучины закрывали лицо Мудрого Рога, поэтому ундина не могла рассмотреть наставника. Тогда она обратила взгляд на стража, но ничего не спросила. Только протянула Папайрусу ладонь, готовясь уйти. — Ториэль хотела, чтобы вы остались, — мягко остановил её сизокожий эботт. В жёлтых глазах скво мелькнуло удивление, что позабавило Санса. Он окончательно отогнал неприятное видение и подстегнул соплеменницу. — Что, думала, жена не станет считаться с ученицей мужа? Юная воительница нахмурилась, но снова промолчала. Папайрус же с любопытством озирался вокруг, пока детский взгляд не упал на неосвещённую часть типи. Санс усмехнулся. — Она там, — бросил он почти небрежно, хотя сердце продолжало покалывать. То ли от наваждения, то ли от прильнувшего к нему зыбкого беспокойства. — А можно? — осторожно спросил мальчик. Санс наклонил голову, оценивающе взирая на брата. — Ты помнишь главное правило? — Не прикасаться к человеку, — не задумываясь ответил мальчик. Страж одобрительно кивнул и обратился уже к Андайн: — Пригляди за ним. — А ты не?.. Скво почувствовала, как прицельно смотрит на неё Санс, и поняла, что тот вовсе не заинтересован в созерцании младенца. Снаружи он казался безучастным, но Андайн уловила крохи раздражения, тлевшие внутри. Юная воительница подумала, что никогда раньше не замечала за стражем столь частого смятения. Санс почувствовал проницательный взгляд и натянул простенькую улыбочку. Небрежным жестом ладони он отогнал Андайн и брата от себя. — Идите-идите, а то убежит. Его шутка вызвала у доверчивого Папайруса вопросы. — Человечки так рано учатся ходить? — Он посмотрел на старшую подругу, но та, закатив глаза, взяла его ладонь и направилась к соломенной колыбели. Подходя к постели Мудрого Рога, ундина не могла не посмотреть на вождя. Душа её беспокойно метнулась, когда скво заметила заострившиеся черты лица больного предводителя. Даже присутствие шаманки не вызывало в ней былого презрения. Юная воительница остановилась и склонила голову перед Ториэль. Та улыбнулась детям. Папайрус положил живую ладошку на колено женщины, переводя задумчивый взгляд с неё на Азгора. — Он выздоровеет, Мама Ториэль! Мальчик сказал это так уверенно, что Негасимая Лучина посмотрела на него с необъятной благодарностью. Шёпот Рук как раз закончила сцеживать крепкий отвар из льняного мешочка и теперь накладывала потемневшие цветки на веки Мудрого Рога. Обращаясь к детям, Ториэль указала головой на часть типи, погружённую во тьму. — Там на жерди светец. Можете его зажечь и посмотреть на Фриск. — Фриск… — зачарованно повторил Папайрус и устремился вперёд, потянув за собой Андайн. — Подожди, дай мне взять кремень. Но малыш отпустил чешуйчатую руку и почти что скрылся в облаке мрака, накрывшее временные ясли. Жёсткая солома давала слабый отсвет, благодаря чему мальчик, прищурившись, мог разглядеть очертания тугого свёртка. Сердце стучало быстрее, предчувствуя волнительное открытие. Папайрус не видел лица маленького человека, но слышал его редкое сопение. Оно рисовало в голове образы носика и рта, которые могут оказаться у новорождённой. Мальчик всё вглядывался и вглядывался, но больше наблюдал на собственными фантазиями. Наконец Андайн ударила камнем о камень — слабая искра пронзила воздух, а затем на колыбель пролился мягкий свет. — Ого, — не сдержался Папайрус, глядя на девочку, закутанную с головы до ног. Он даже макушки её не видел, только овал лица, на котором природа наметила маленький приоткрытый рот, бугорок носика и глаза, закрытые сном. — Странно, я думала, свет разбудит её, — озадачилась Андайн, устраиваясь рядом с другом. — Она не просыпается, с тех пор как Азгор потерял сознание, — обречённо произнесла Негасимая Лучина. — Может ей тоже нужно восстановиться с дороги. Санс по-прежнему стоял возле остова. Не поворачивая головы, он внимательно наблюдал за освещённым углом колыбели и спинами детей. Страж слушал. — Она здорова? — поинтересовалась ундина и в тот же момент услышала вздох Ториэль, полный сожаления. — Я не так много знаю о том, какими должны быть человеческие младенцы. Но… Азриэль в первые месяцы жизни тоже много спал. Андайн переглянулась с Папайрусом, и мальчик с улыбкой заметил: — Мы и правда очень похожи на неё. Смотри, такой же нос. — Он надавил на собственный носик, превращая его в пятачок. — Глаза и рот. Эботты ведь совсем как люди! — Мы пришли в мир раньше, — донёсся многозначительный голос Санса. Он с усмешкой смотрел на брата. — Человеческий создатель взял внешний образ у эботтов с мощной душой и наделил им свои творения. Поэтому когда родился ты, я чуть не принял тебя за человека. «Если бы не светлое сердце», — добавил он про себя. Но мальчик грустно оглядел кости, заменявшие ему левую руку и часть спины. — А Фриск не испугается? — спросил он. — У людей же не видно косточек, как у меня? На плечо Папайруса опустилась рука Андайн. Она бодро улыбалась мальчику. — Азгор! Все отвлеклись и обратили глаза на Ториэль. К постели вождя быстро прошагал Санс, помогая женщине вернуть Мудрого Рога на подушки. — Азгор, Азгор, ты слышишь? — Негасимая Лучина причитала и взволновано улыбалась, устроив руки на сухих скулах мужа. Его губы тронула слабая улыбка, а из-под тяжёлых бровей блеснули приоткрытые глаза. Отваренные цветки магнолии соскользнули с век. Вне себя от облегчения, Негасимая Лучина бросилась к нему на грудь, зарываясь носом в рыжую бороду. — Слава Эботт… Слава Эботт, ты очнулся, — вполголоса восхваляла она Землю-Мать. Санс, наблюдавший, как проясняется взор предводителя, тоже наконец услышал шаги отдаляющейся тревоги. Только сейчас он осознал, что переживал не меньше, чем Негасимая Лучина. Но привычно скрывал это, оберегая Ториэль от беспросветного отчаяния. — Как ты, вождь? — тихо поинтересовался страж. Тот улыбнулся и медленно кивнул, опуская руку на затылок Негасимой Лучины. Неспешно поглаживая жену, он шутливо прохрипел: — Как жаль, что старики получают столько внимания лишь в болезни. К его постели бросилась и Андайн. Подавляя излишний приток эмоций, она лишь позволила себе схватиться за ткань на плече наставника и просяще посмотрела ему в глаза. — Рад тебя видеть, — произнёс Мудрый Рог с улыбкой. — Ты, кажется, повзрослела. — Не могла так быстро, — ответила ундина еле слышно. Она прикусила щёки с внутренней стороны, лишь бы не улыбнуться. А уголки губ вождя только поднимались. Но тёплую обстановку общего умиротворения одним беспощадным ударом разбил пронзительный крик. На голом инстинкте Санс метнулся к Папайрусу и прижал его к себе, ладонями закрывая брату уши. От младенческого вопля он и сам зажмурился. Казалось, девчонка пищит аж в барабанных перепонках, раздирая их в клочья. Испуганная Ториэль мигом оторвалась от Азгора и, подбирая юбку, подбежала к колыбели Фриск. Плач не поверг её в ужас, а наоборот, принёс радость. Она протянула руки к свёртку, в котором бешено орало и вертелось человеческое существо. — Ну-ну, — заговорила она, счастливо улыбаясь и распутывая младенца из завёрнутой ткани. — Прав был Санс, ты сил набиралась, чтобы так закричать, да? Почувствовав прикосновения, девочка стала плакать тише, а затем перешла на протяжные всхлипывания. Она зажмурилась, выдавливая слёзы, каждая размером с горошину. Открыв глаза, Санс увидел красное тельце. Запарившееся в пелёнках и в душном типи, оно суматошно сучило ножками и ручками, требуя внимания, прохлады, молока… Да наверное всего и сразу. Страж отвернулся и встретил пристальный взгляд Шёпот Рук. «Похоже, покой я потерял навсегда», — с досадой подумал он, вспоминая пророчество шаманки. Папайрус захлопал по ладоням брата. — Ты меня за шею тянешь, — возмутился он. — Прости, — Санс опустил руки на бёдра. Он сидел на циновке, скрестив ноги и уместив между ними мальчика. — Испугался? — Да! — хмуро произнёс тот и стукнул кулачками по крепкой груди стража. — Испугался, когда ты накинулся на меня! Санс принял виноватый вид и усмехнулся. — А оглохнуть от вопля ты не боялся? — У меня тоже есть руки! — Папайрус демонстративно закрыл уши ладошками. — Видишь! Страж ответил прохладной улыбкой. Ториэль, сидевшая перед братьями у соломенной колыбели, аккуратно обтирала младенца и поглаживала его конечности. Девочка, казалось, успокоилась. — Что с Фриск? — донёсся слабый голос Азгора. Андайн осталась возле вождя, но с интересом наблюдала за женщиной и малышкой. — Немного перегрелась, — почти пропела Негасимая Лучина, не отрывая от ребёнка глаз, наполняющихся обожанием. — Да? Жарко стало? Закутали, как будто собралась в поход к Холодным Землям? Моя ж ты северяночка… Сансу показалось, что Ториэль только что подменили и никто этого не заметил. «Ужас», — заключил он про себя. — Принеси её сюда, — хрипло попросил Мудрый Рог, который всё ещё был не в силах повернуться. — Сейчас… — Негасимая Лучина аккуратно переместила Фриск на простынку. — Сейчас-сейчас пойдём к твоему папе. — Папе? — переспросил Папайрус у Санса. Но тот пожал плечами и тяжело вздохнул. — Нам пора. Он поднялся и подал озадаченному и слегка расстроенному Папайрусу руку. А затем позвал и скво, преданно сидевшую подле Азгора. — Андайн! Та резко обернулась. В жёлтых глазах Санс уловил прежде небывалую задумчивость и отрешённость. Она ещё раз наклонилась к Азгору. Что-то сказала ему. Удовлетворившись коротким кивком, оторвалась от плеча наставника и поспешила за братьями. И сразу же Негасимая Лучина устроила маленькую Фриск на груди мужа. Тот воодушевлённо хохотнул. — А шаманка? — спросила Андайн, наблюдая, как Шёпот Рук сгребает травы по циновке. Санс переводил напряжённый взгляд то на чету предводителя, то на маленькую Альфис. Девочка стояла на четвереньках и распихивала по карманам рассыпанные впопыхах стебли. — Ей надо помочь, — заключил он и устремился к девочке. Папайрус сразу засеменил за ним. — Вы уже уходите? — спросила Негасимая Лучина, оглянувшись на Андайн. — Да, — неуверенно произнесла та, бросая взгляды на братьев, собирающих лекарственные запасы шаманки. — Можете остаться хоть на всю ночь, — предложила заметно повеселевшая женщина. — Думаю, Азгор и Фриск достаточно отоспались. — Да, но тебе явно нужен сон за двоих, — отметил Санс, игриво помахивая стеблем мелиссы. — Согласна, ты выглядишь уставшей, — добавила ундина, про себя отмечая, что впервые разговаривает с Ториэль наравне. Жена вождя с благодарностью кивнула и повернулась к мужу. Азгор потешался с новорождённой малышкой. Своими огромными пальцами он сжимал её крохотную ладошку, приговаривая: — Сколько же силы в этих руках! Юная воительница так и стояла, наблюдая за наставником, пока Санс не отвлёк её. Эботт держал в руках несколько снопов трав, обмотанных паутиной. — Пошли, — указал он на выход. Но не успели они приблизиться к пологу, как Альфис услышала хриплый голос Мудрого Рога: — Шёпот Рук, подойди. Она растерянно глянула на Санса и протянула ему наспех перевязанные стебли. Но перед шаманкой в мгновение ока выросла Андайн. Ундина молча приняла растения, не смотря Шёпот Рук в глаза. Шаманка, даже не заметив отчуждённости Андайн, направилась к предводителю. Шла Альфис нарочито медленно. Она полагала, что вождь отругает её за то, что она не помогла ему сразу. Но когда шаманка остановилась у ложа Мудрого Рога, он взял её запястье. Тоненькая как тростник ручка утонула в холмах его ладони. — У меня для тебя послание, — просипел владыка эботтов. — От шамана людей. Зрачки Альфис непроизвольно расширились, превращаясь в воронку, готовую притянуть каждое последующее слово или знание. Азгор понял, что перед ним опять не ребёнок. — Тебе следует начать собирать крупные кости. Выражение лица Шёпот Рук не изменилось, а вот Негасимая Лучина, сидевшая рядом, вопросительно взглянула на шаманку. Мудрый Рог хрипло продолжил: — Ты что-нибудь знаешь об этом? Девочка покачала головой, хотя взгляд её оставался по-прежнему отрешённым. И голову она держала слишком прямо, словно превратилась в деревянного истукана. — Но я знаю, кого спросить, — проговорила она уверенно. Её ответ удовлетворил Азгора. — Хорошо, иди. Альфис кивнула и поспешила к соплеменникам. Напоследок её остановила Негасимая Лучина: — Спасибо! Ты хорошо справилась. Шёпот Рук обернулась. И, к вящему удивлению Ториэль, на лице шаманки появилась слабая улыбка. Хотя сандаловые глаза всё ещё таили в своей глубине очередную загадку.***
Когда четыре эботта покинули типи вождя, на землю уже опустилась прохладная ночь. Шли молча, обдумывая всё, что произошло в доме Мудрого Рога. Но едва ли прошагав секвойю, Санс вдруг остановился. — Давайте разделимся, — предложил он. Дети вопросительно взглянули на старшего соплеменника. — Андайн, проводи Папайруса до дома. А я помогу донести все травы до хранилища. — Страж с любопытством посмотрел на шаманку. — Как ты вообще столько лекарств дотащила до Ядра? А главное — зачем? Девочка пожала плечами и еле слышно буркнула: — Не было времени разбираться… Санс одарил её понимающим взглядом. Альфис же протянула ундине руки, ожидая молчаливого жеста. И Андайн действительно опустила охапку растений на худосочные предплечья. Но затем с её уст сорвались слова, предназначавшиеся не Сансу и даже не Папайрусу, а ей, Шёпот Рук. — У Озера Белых Птиц живёт Тина Лазури с дочерьми. Знаешь их? Девочка удивлённо помотала головой. — Они нездоровы. Ты должна их осмотреть, — сухо заключила скво, блеснув глазами. Взяв откровенно сонного Папайруса за руку, она направилась в противоположную сторону и также сдержанно добавила: — Я пойду к ним после обеда второго семидня. Покажу тебе дорогу. — Хорошо, — покорно согласилась шаманка, но Андайн, и не нуждавшаяся в ответе, уже повернулась спиной и зашагала на запад. Шёпот Рук проводила соплеменников внимательным взглядом. Путь к Хранилищу Шамана лежал на востоке. Санс переглянулся со спутницей, что была ниже стража раза в три, но несла в руках примерно то же количество цветов, трав и стеблей. — Если тяжело, можешь отдать мне что-нибудь ещё, — на ходу предложил страж, но Шёпот Рук покачала головой. Эботты шли неторопливо. Санс приноровил свой широкий шаг к размеренно-семенящей походке Альфис. Долгое время оба молчали. Страж вслушивался в звуки спокойной ночи. Звонкий стрекот, шуршание листвы Леса-Всех-Деревьев, одолеваемого ветерком, глухой клич ночных птиц. Изредка доносился хруст ветки под лапкой молодого и неосторожного зверя. Когда страж и шаманка вышли на открытую местность Разнотравья, Санс внезапно нарушил устоявшееся молчание. — Я хотел поговорить с тобой. Альфис заметно напряглась, но с готовым ожиданием посмотрела на стража. — Ты ведь собрала столько растений из одного места? Иначе бы не притащила к вождю всё разом. Шёпот Рук кивнула. — А где, расскажешь? — У большого валуна возле горы Истока. Там нужно пройти по крапиве. Только сейчас Санс наконец заметил, какой неестественно розовой была кожа на ногах Альфис. Эботт опустил глаза. Тонкие голени сплошь покрывали бугры светлой сыпи. Остальное скрывала юбка. Но характерные ожоги отпечатались даже на локтях. — И там всё это росло? — испытующе спросил старший эботт. Шаманка ответила честно. — Нет, там ничего не росло. Санс промолчал, рассчитывая, что дальше Шёпот Рук продолжит сама: — Я провела ритуал, после которого из земли выросли нужные мне травы. Санс глубоко вздохнул. Именно это видение прокололо его сердце. Собранные растения сохранили последние воспоминания. И Санс, связанный с Эботт узами хранителя, невольно прочёл их, приняв в себя боль, которую испытывала Мать-Земля. — Странно, что я не почувствовал момент обряда… — лишь заметил он. Как ни странно, у Альфис нашёлся ответ. — Она не хотела, чтобы кто-то останавливал… Санс посмотрел на девочку и чуть не замер от неожиданности: по щекам обычно безучастной и холодной Шёпот Рук бежали горячие слёзы. — Я пыталась это прекратить. Страж молча слушал внезапную исповедь. — Я поняла, что Эботт страдает, пытаясь мне помочь. И она продолжала выжимать из себя всё больше и больше цветов, пока земля вокруг не омертвела. Несмотря на то, что плечи её ощутимо подрагивали от плача, Шёпот Рук продолжала идти и даже ускорила шаг. Её голос почти не срывался. — Там теперь ничего расти не будет. Санс хмуро уставился на очертания деревьев Серебряных Гроз — леса, что простирался впереди. Он размышлял о судьбе Азгора. «Очнулся бы Мудрый Рог, если б Мать-Земля не истощила саму себя». Но эту мысль вскоре сменила другая, более тревожная. Страж ведь так и не увидел взгляда человечьей дочери. Он подумал о пере ворона, который хранил под полоской ткани на лбу. Санс решил, что лично вручит перо девчонке, когда она докажет свою верность Эботт.***
Негасимая Лучина задремала сидя. Как это водится, женщина ненадолго прикрыла глаза, чтобы избавиться от напряжения, сжимавшего голову. Волнения упрямым сорняком окружали Ториэль в последние дни. Сейчас остался лишь терпкий запах лечебного отвара и тёплый свет, обнявший дом. Дом, куда вернулся муж и бессвязный детский лепет. Даже не лепет ещё, а кряхтение существа, не подозревающего о могуществе слов, которые предстоит произнести. В этом окружении Ториэль почти что испытала былое спокойствие. Она устроилась на циновке, приложившись спиной к матрацам, на которых отдыхал Мудрый Рог. Тот, заметив сон жены, стал играть с малюткой Фриск тише. Девочка старательно тянула ручки к его пальцам и цеплялась с такой силой, будто была готова повиснуть на них. Опухшие веки наконец разлепились, и новорождённая устремила в вершину типи свои глаза. Азгор наклонился, чтобы посмотреть оттенок. Радужка отражала тёплый свет, как начищенное до блеска зеркало. И как не вглядывался отец, понять, какого цвета у дочери глаза, он не смог. Да и сама девочка, похоже, смотрела на мир не в первый раз. Ни тени удивления не промелькнуло на личике младенца, даже когда Мудрый Рог вновь поднёс к ней пальцы. Но вот он коснулся крошечного носика, и девочка изумлённо подняла брови, на которых уже проступили тёмные волоски. Вождь эботтов погладил человеческую девочку по голове, наблюдая появление первой беззубой улыбки на круглом как луна лице. Ему не терпелось познакомить дочь со своим племенем.***
В русло материнства Ториэль вернулась без труда. На следующее утро Мудрый Рог проснулся рано, но Фриск уже покоилась в надёжных руках жены. По типи разносился аромат трав и тёплого молока. Негасимая Лучина успела навестить одну из сестёр Бусинки Водоёмов — Раннюю Пташку. Молодая крольчиха содержала общую баню и стадо из десятка косуль. Трое недавно отелились, и Ранняя Пташка смогла поделиться крынкой свежего молока. Мудрый Рог оглядел жилище и с удивлением отметил, что жена умудрилась найти пять разных погремушек и даже две куклы-качина. Цветастые, они сразу бросались Азгору в глаза. Невольно он вспомнил, что убранство типи выглядело похожим образом, когда на свет появился его собственный сын. Ториэль, до этого стоявшая спиной, развернулась, и вождь увидел, что Фриск живо сосет молоко из тыквенной фляги — подарок Летящей-по-Ручьям. Придерживая бутыль, Негасимая Лучина внимательно наблюдала за девочкой. Но услышав шуршание, исходившее от постели мужа, она сразу подняла глаза. Азгор приподнялся, опираясь на подушки. — Тебе лучше? — спросила женщина почти деловито. Вождь молча улыбнулся. — Сейчас, я докормлю её и налью тебе лекарства. Шёпот Рук сказала принимать три раза в день до еды. Мудрому Рогу оставалось так же молча согласиться. Вскоре Ториэль опустила Фриск в небольшую корзинку под остовом. — Я попросила Раскалённую Иглу собрать люльку. — И когда она будет готова? — поинтересовался Азгор, наблюдая, как жена погружает красную пиалу в котёл с отваром. — Завтра, — сказала Негасимая Лучина, протягивая плошку. Мудрый Рог с наслаждением вдохнул дубильный аромат подогретого напитка. На его поверхности плавали розоватые лепестки. Он приложил пиалу к губам и стал осторожно пить. Его всё ещё мутило. Ториэль вернулась к дочери. Она опустилась на колени перед корзинкой и потянулась за фигуркой качина, расписанной в красные и оранжевые цвета. На большой голове куклы весело трепыхались чёрные перья. Посмеиваясь и слегка опуская голос, Ториэль начала играть: — Здравствуй, Фриск! Я твой Маниту. Хранитель силы. Ты получишь её, когда станешь большой. Женщина потрясла истуканчиком перед лицом девочки, и перья подпрыгнули на его макушке. Но малютка оказалась равнодушной к фигурке Маниту и даже не посмотрела на него. Мать выпрямилась и озадаченно оглядела куклу. — Ей неинтересно? — с любопытством спросил Азгор, наблюдавший за этой сценой. Поджав губы, Негасимая Лучина с вызовом взглянула на мужа. Она перехватила другую куклу-качина — зелёную как трава в Ягодозвон. — А я чудесная Утонаган, — почти пропела Ториэль над корзинкой. — И я храню твою красоту. Но и на Утонаган маленькая Фриск не обратила никакого внимания. Негасимая Лучина сощурилась и отложила цветастые фигурки в сторону, пробормотав: — Может ей ещё рано играться с такими. Она бросила задумчивый взгляд на погремушку, самую простую, что была — деревянный брусок с полым шариком на вершине. Внутри трещали засушенные кукурузные зёрна. Женщина взяла погремушку и потрясла над корзинкой. На лице Фриск в тот же миг отобразилось удивление. Она протянула ручки и начала щупать воздух. Дыхание Ториэль оборвалось. Движения малютки были беспорядочными, она водила пальцами и хваталась за пустоту. Погремушка была совсем рядом, чуть правее, но Фриск лишь иногда стучала ладонью о руку приёмной матери. — Что-то случилось? — забеспокоился Мудрый Рог, заметив, как резко замерла жена. Та не ответила и долго всматривалась в лицо младенца. Затем она подорвалась, подхватив корзинку, и скрылась за тяжёлым пологом. Азгор встревожился. Окинув жилище беглым взглядом, вождь поискал трезубец, но не увидел его. Он подмял покрывало и, приложив усилие, поднялся. Циновка захрустела. Шатаясь, Мудрый Рог резко подался вперёд и ударился плечом об основание. Типи затрясло, а с открытой вершины посыпались листья и прочий сор, принесённый ветром. Не отрывая глаз от Полотна Приветствия, Мудрый Рог приложился ладонью к остову. Сделав глубокий вдох, он оттолкнулся. Ноги сами понесли его вперёд. В лицо ударило ослепляюще безоблачное небо, только что коронованное солнцем. В глазах правителя эботтов защипало. Напрягая зрение, он огляделся в поисках жены. — Ториэль! — позвал Азгор фигурку, застывшую неподалёку от жилища. Ладони Негасимой Лучины поддерживали Фриск за пояс. Мать подняла её над головой, словно показывала солнцу. На зов мужа она не откликнулась. Азгор, стоявший в одной нижний рубашке, снова тяжело выдохнул и направился к ней. Негасимая Лучина опустила Фриск, прижав к груди, и стала что-то бегло нашёптывать. После она повернула голову в сторону мужа. Потерянный взгляд отражал пустоту. — Даже не зажмурилась… — пробормотала женщина. Азгор почти не слышал её. Он лишь подходил ближе, не отрывая взгляда от названной дочери. — Солнце ведь такое яркое… — продолжала Ториэль, и голос её то срывался, то шептал. — Такое яркое, а она и слезинки не сморгнула! Азгор остановился у плеча Негасимой Лучины и наконец увидел, что глаза Фриск, ночью отражавшие тепло лучинки, оказались мутными как лёд, схвативший болото. — Она ничего не видит, Азгор! Совсем ничего! Ториэль глядела в лицо Мудрого Рога умоляюще. Глядела так, будто просила вернуть малютке зрение, которого у неё никогда не было.