Чтобы жить припеваючи, придётся усердно поработать, А трепет хочет чувствовать каждый из нас, И вот, мы отдаём всё, только бы бросить кости Ещё хотя бы один раз.
Они явились на следующий день: мои приятели. Я был готов к нашествию, поэтому проснулся заблаговременно, достал лёд, разбудил Твика. В десять утра Бебе открыла дверь и с видом воришки прошмыгнула в мой дом, оглядевшись в поисках засады. Я сидел за кухонным столом, подперев щёку рукой и со скепсисом наблюдал за тем, как её взгляд окинул гостиную и встретился с моим. Она застыла. Твик зашуршал футболкой, дёргая ворот. Другой своей рукой под столом я осторожно держал его колено. — Оправдание, — потребовал я лениво. — "God of War", — гордо сообщил мне Клайд, самодовольно ухмыльнувшись, — четвёртый. — Нихрена себе… — открыл новые глубины эрудиции Твик, придушенно прокомментировав подношение Клайда. Это было резонно, поэтому я кивнул посетителям на диван: — Всегда пожалуйста. До того, как Твик отправится жить свою тяжёлую жизнь, полную работы, занятий и мыслей обо всяком дерьме, у нас оставалось полтора часа, и мы, ни капли этого не стыдясь, провели их, решая проблемы Кратоса. Играл на правах проставившегося Клайд, мы — наблюдали. — Зима без снега, — вдруг сказал он, не отрываясь от игры, — это какой-то пиздец. Я не могу к этому привыкнуть. Какое-то ебучее вечное лето. Меня это точно доведёт. — Просто мальчик из маленького города, живущий в одиноком мире, — жалостливо и фальшиво протянул я. Клайд растроганно схватился за сердце и следующую фразу мы пропели вместе. — Он взял билет на полуночный поезд, отправляющийся в никуда. [1] — Миленько, — дёрнула бровями Бебе. — Ну так погнали между семестрами домой, — пожав плечами, предложил я. Бебе как-то очень нерадостно скривилась. — Красотка может не ехать, если боится снега. Твик молча занимал свою половину дивана, боясь смотреть куда-нибудь, кроме экрана. Дружеская посиделка, очевидно, была новым уровнем социализации для него, поэтому я не вмешивался в его адаптацию ничем, кроме постоянно бросаемых на него взглядов взволнованной мамочки, на которые он отвечал кривой улыбкой страдающего от запора. — Ага, держи карман шире, — фыркнула Бебе, брезгливо передёрнув плечами. — Я отпущу Клайда с тобой на другую сторону Америки, а вернётся ко мне опухший от пьянства фермер. — То-то он до тебя только и делал, что бухал, — я не впечатлился её вспышкам гиперопеки. — И как мы только дожили до двадцати? — Всю свою жизнь без моей крошки я считаю ненужным и затянутым подготовительным периодом, — затянул Клайд свою старую песню, и я пнул его в макушку. — Езжайте, — благосклонно позволила Бебе, — но я не поеду. У Крэйга дома тесно от количества гостей, твой отец ошивается в округе как маньяк, холод такой, что отопление не спасает, а из достопримечательностей только байки о старшей школе и коровы на ферме. — Триша не пустит нас без тебя на порог, — заметил я. Это было чистой правдой. — Ну притащи ей нового зверька на поиграть, — пожала плечами Бебе, и Твик нехорошо, тяжело икнул. Я подвинул ближе к нему воду с лимоном. — Ты поедешь? — тут же оторвался от игры Клайд, обернувшись через плечо и глазами радостного ребёнка уставившись на со-руководителя своего проклятого кружка. — А… — многословно отозвался Твик и отчаянно на меня посмотрел. Я развёл руками, демонстрируя, что любое его решение будет отличным. Он растерянно кивнул, и я снова несильно пнул Клайда ногой, в плечо, чтобы тот занялся игрой. — Назло им всем напьёмся, — мечтательно сообщил мне Клайд о своих планах. — А до каникул-то всего две недели, — вдруг спала с лица Бебе. — И полторы — до постановки. Господи, кошмар. Рокки, ты нам всё испортишь, неотёсанный… — Если не согласишься участвовать, Крэйг, я не пущу тебя на постановку, Крэйг, — передразнил я её, манерно выставив руку в сторону, и тут же был вынужден занять оборонительную позицию, уворачиваясь от шпильки туфли (что за, нахрен, холодное оружие), которую она вознамерилась вонзить не иначе как мне прямо в рот. — Заткнись, Тоби Кит! Если хочешь знать, я вообще не думала, что ты согласишься! Кто ж знал, что ты от одного вида прилично одетого парня потечёшь… Твика пробило волной нервной дрожи, и Клайд дружелюбно предложил ему джойстик в качестве лекарства от хронического стресса. Лицо Твика от такой участливости перестало выражать всякий оттенок эмоций, но я знал, что за пеленой его застывшего взгляда и образом ожидающего пыток мученика он, вероятно, чувствует себя хорошо, раз не стремится смыться пораньше и подальше.***
Что правда, то правда. В понедельник Эл заспамил мне телефон мольбами добраться до кружка пораньше, и я явился туда тут же, как послушно отсидел последнюю пару в компании сходящего с ума от приближения семестровых экзаменов Малкинсона. Он сходил с ума очень мне на руку, потому что, ну, знаете, со всем этим стрельнувшим вверх к солнышку вектором личностного роста, за которым я радостно метнулся, упав с головой в отношения и новые возможности, я совсем забыл, что на самом дне моего существования меня поджидают экзамены, один из которых у мисс Заглотник, искренне считающей меня бедокуром и идиотом… не то что бы безосновательно, но с учётом того, во что теперь превратился мой послужной список (член ПК-братства, претендент в футбольную команду, открытый гей, прилежный студент, открытый гей, часть театрального кружка, открытый гей…), это мнение было даже оскорбительным. Мисс Заглотник плевать хотела на то, какой я гей, в какой я спортивной команде, какие мы в братстве исследуем вопросы и в скольких постановках я играл роль выше эпизодической, её интересовали только мои знания в области физиологии человека и животных, а я на её парах отжимал у диабетика сок (всё только по взаимному согласию), а потом с ним же вместе рисовал в тетрадках высокохудожественные изображения очень мужской физиологии человека, занимался, в общем, со всем положенным старанием, изучением того, что она называла пренебрежительно «стручком» или «пиписькой». Мы с Малкинсоном поздно спохватились, поняв, что экзамен будем сдавать не по стручкам и пиписькам, а по, например, гормонам надпочечников или путям Голля и Бурдаха. Нам стало очень плохо. И в это же время очень плохо стало Элу. — Рокки, нам нужна телебашня! — закричал он высоким голосом, схватившись за волосы, слава Богу, свои. Театральный кружок рухнул в сплошное отреагирование: на всех доступных поверхностях валялись бумажки, Ребекка пыталась научиться у Баттерса недоступным человеческой анатомии (я знаю, я биолог) элементам акробатики, Кенни отрабатывал пропущенную историю искусств, Твика покачивало, Хайди не могла ввести номер моей карты, чтобы вернуть деньги, трясущимися пальцами, а я стоял, как дебил пялясь на Эла. Никаких объяснений не последовало. — Мне её украсть? — поиздевался я. За три месяца Эл так и не научился улавливать в моём голосе сарказма и замотал головой. — Построить! — Я что, монтажник? У университета есть деньги на, типа, говнюка Гаррисона, но нет денег на декорации, что ли? — А мы сказали, что с нуля его сделаем сами. Мюзикл, — пояснил Кайл. Ну, что мне было ещё делать? Я написал Тренту, и мы принялись сколачивать убожескую конструкцию. Я знал, что Твик весит немного, даже слишком немного, да и я не то что бы катастрофически тяжёлый, но с каждым вбитым в нашу телебашню гвоздём я всё чаще останавливал себя на мыслях о том, как буду уговаривать себя не просто влезть на это, а ещё и втащить туда своего бойфренда. И что буду делать, когда мы неизбежно с неё упадём. — Не переживай, — успокоил меня Трент. — Там внизу будет бассейн. Туда свалитесь. Да и строим мы на совесть. — М, — скептически отозвался я. Я не был вежливым парнем, но ПК-братство повелело мне взрастить в себе чувство такта, вот я и взращивал, тактично молча о том, что Трент изуродовал себе молотком уже три пальца, а изуродованные инструментом пальцы, по-моему, не были атрибутами совестливого профессионала. Ну или в Тампе так не считается. В этом сплошном потоке репетиций и учёбы я провёл всю неделю, не успев понять, когда наступила пятница, почему мне дали золотые шорты и как это так — уже полный прогон, с костюмами и всем прочим. — Нам пизда, парни, — сказал Кенни, подложив себе под пиджачок горб, поправив накладную лысину и рассмеявшись. Это он так напряжение сбрасывал. Я крутил головой, ища, где могу спрятаться и раздеться не просто до трусов, а догола. — Пизда, — эхом отозвался Твик, неслышно оказавшийся рядом с нами. Я положил трусы на стол и крепко его обнял, ощущая странную растерянность. За эту неделю, полную учёбы, работы, подготовки и всего прочего, что было для нас одинаково важным по значимости, но слишком разным по профилю, мы не провели вместе ни одного вечера, потому что сил оставалось только на спокойной ночи-доброе утро и общение в обеденные перерывы. Самым стрёмным в этом всём было то, что только сейчас, оказавшись поставленным перед фактом полного прогона, я понял, что прошла неделя, а я даже не заметил. Почему-то мне захотелось повторить неблагопристойное изречение следом за Кенни и Твиком, но вместо этого я стоял и тискал маленького со-руководителя кружка музыкального театра. Стоит ли говорить, что на такое важное дело, как знакомство с родителями, времени не нашлось. Не нашлось времени даже эту затею Твику предложить. — Миленько, — сказала Бебе, поправляя причёску. Она больше всех делала вид, что ей на всё плевать и она уверена в успехе, но получалось у неё меньше всех. За последнюю неделю я едва ли слышал от неё больше, чем вот это вот «миленько», вставляемое при любом удобном случае. — Да ладно, — попробовал я затеять сеанс психотерапии. — Ну провалитесь, ещё раз сдадите. Эл с такой силой ударил себя рукой в грудь, хватаясь за сердце, что за него стало страшно. — Помолчи, Рокки, — пробормотал Твик бесцветно мне в футболку, и я послушно закрыл рот. Ладно. Хочется им, пусть бесятся.***
Но выходные были нашим святым временем, поэтому в субботу, встретив Твика после репетиции, я старательно, изо всех сил изображал серьёзное лицо задумавшего важную думу. Твик обратил на эту мою гримасу внимание только в Старбаксе, куда мы заходили и откуда выходили молча, потому что о наших скучно неизменных пристрастиях в напитках бариста знала хорошо. — Что случилось? — спросил он тихо, костяшками пальцев тронув моё предплечье. — Давай сперва возьмём кофе, — оттянул я момент неизбежного разговора. Идею о нём я вынашивал где-то примерно последние сутки, после того, как осознал, что со знакомством не срастается. Твик потёр глаза указательными пальцами сжатых в кулак рук, будто желающий уснуть как можно скорее ребёнок, а потом принялся делать то, к чему у него, скрытый за всем этим крепким панцирем тревожности и социофобии был талант похлеще актёрского — он начал вести себя, как засранец. — Кофе, — хмыкнул он, будто я сморозил глупость. — То, что ты покупаешь в Старбаксе — это не кофе. — Ох, ради Бога, — я закатил глаза. — Это кофейный напиток, — продолжал поучать меня Твик. — Но мы и кофе можем купить. Настоящий. В капсулах. — Купи, — кивнул я благодушно. Боженька сделал меня подкаблучником и спасибо ему за это. — О… да? Давай, конечно, куплю, — воодушевился Твик и направился к кассе. Я проводил его очень влюблённым взглядом и забрал наши кофейные напитки. Эти маленькие уроки хороших манер Твик преподносил мне с периодичностью примерно раз в два дня, и я каждый из них любил особенной, горячей любовью. Если Твик вёл себя, как капризный засранец, значит, он чувствовал себя хорошо, и это я понял ещё с того момента, как он на прошлых выходных, оглушённый оргазмом, пнул меня в плечо, будто никогда и не было этого скованного по рукам и ногам тревожным оцепенением несчастного парня. Мне было не в тягость слушать его придирки по поводу того, что грибы из обеда, которым я с Твиком поделился, были безвкусными, потому что я их помыл, а мыть их нельзя, потому что их надо чистить. И что не стоит сочетать между собой одежду, где есть два разных типа узоров, ну, там, одновременно клетку и полоску, точнее можно, но это надо уметь делать, а если не умеешь, то лучше не делать. И что фильм «Робот по имени Чаппи» плоский, и конец у него преувеличенно-утопический и что непонятно, как, зачем и почему. Или вот, про кофе. В общем, за моё золотое терпение он задолжал мне очередное сражение с зоной комфорта. Если быть точнее, я собирался покончить с его затянувшимся конфликтом с родителями, потому что у меня было большое и крепкое подозрение, что ему станет намного лучше, если он не только доверит мне свои проблемы, но ещё и оставит позади все эти неразрешённые конфликты не путём побега от них в другой город, а так, как рекомендовал их разрешать Клайд — ртом. Вот об этом я и сказал ему, когда мы пришли домой: — Давай позвоним твоим родителям. Твик выронил стаканчик и резко развернулся, красноречиво вылупившись на меня. — Прости? Я замялся, пытаясь всему тому, что я намыслил, подобрать хорошее, лаконичное и убедительное объяснение, но в словах был не очень хорош, поэтому сказал, как уж получилось. — Я подумал, это поможет тебе. Если ты хотя бы объяснишь им, что обижен. И, ну. Я не знаю, они вроде ещё твои родители, разве нет? Ты сам говорил, что они не изверги. Может, они волнуются. Твик долго ещё стоял, переваривая моё внезапное предложение, а потом его дёрнуло, будто кто-то с силой толкнул его в спину, и он засуетился и завертел головой. — Надо вытереть… — Эй, — я положил одну руку ему на плечо, другую прижал к тонкой шее. В мою ладонь неровно и бешено бился его пульс. Большим пальцем я погладил его щёку и шагнул ближе, обнимая. — Я буду с тобой. Ты умный мальчик, ты знаешь, что тебе не станет лучше, пока ты этого не сделаешь. — Я не хочу с ними разговаривать, Боже, Рокки, я не видел их три года. Они будут… Я не знаю, я точно уверен, что они не будут рады. — Они тебя тоже, — я пожал плечами, погладив Твика по спине. — Не будут рады и пусть. Как будто ты так уж радуешься возможности их увидеть. Мы им позвоним. Станет совсем худо, так сбросим. Это было необходимо, и я готов был предложить ему всего себя без остатка, чтобы он смог сделать этот большой и самый важный шаг из старой жизни в новую, которую он пытался тут выстроить вокруг себя из говна и палок. Всё это станет настоящим только тогда. — Я знаю, — очень тихо выдохнул Твик, крепче ко мне прижимаясь. — Я с отцом Кайла об этом… давно уже говорил. Мне надо отказаться от наследства. И мне надо сказать им об этом. — Давай сделаем, — кивнул я.***
Мне и самому, буду честным, идея поговорить с родителями Твика удовольствия не доставляла. Я был на них очень зол, и эта злоба не имела ничего общего ни со вспышкой ярости, ни с адреналиновым ударом по крови, ни с обидой или защитной агрессией, ни с раздражением и всеми прочими видами злости, которые я испытывал раньше и с которыми был отлично знаком. Эта злоба была страшной, холодной, едкой и донимала меня в моменты, которые не должны были быть испорчены никаким подобным дерьмом. Я смотрел на ямочку на щеке Твика, когда он улыбался, и чувствовал, как она плещется где-то на дне моего сердца: чёрная, необъятная и неискоренимая. Смотрел, как он на ходу засыпает от усталости, отпуская себя под налётом сонливости и тычась головой мне под руку, и злился, ощущая, как это чёрное и едкое перетекает из сердца в лёгкие, как тяжестью оседает в желудке. Мне надо было увидеть их и посмотреть этим людям в глаза, и, хотя это звучит как нелепость, мне казалось, что только разогнав эту черноту до предела, я смогу от неё избавиться. — Вот, — сказал мне Твик глухо, найдя своего отца в списке друзей в Скайпе. Он был онлайн. Мы сидели на полу, и я крепко вдавливался своим плечом в его, создавая изо всех сил ощущение физического присутствия. Дело предстояло не из приятных, поэтому я долго не думал. — Отлично, — ответил я и тут же позвонил. Волнение укололо мне грудь, скрутило желудок, но пути назад уже не было. — Рокки, подожди, — Твик вцепился мне в голень рукой, сжав кожу с такой силой, что без синяков не обойдётся. — Поздно, — сказал я, накрывая его напряжённую руку своей. Трубку не брали. — Может, он не… — Добрый вечер? — изображение рассыпалось на пиксели, поймало в фокус лицо мужчины с начинающими седеть волосами. На Твика он был похож только взглядом: стеклянным, прозрачным взглядом светлых бледно-голубых глаз, пугающе проницательных из-за странного сочетания с визуальной безжизненностью. Эти глаза пытливо оглядели всё то, что могли увидеть на своём экране, и только закончив осматривать комнату и меня, отец медленно перевёл взгляд на сына. Твик задрожал. Не так, как раньше, а крупно, всем телом, с тоненьким жалостливым стоном. И не выдавил из себя ни одного слова. — Я сейчас позову мать, — со вздохом сообщил мужчина, понаблюдав немного за мучениями своего ребёнка, а потом поднялся и удалился. — Эй, — я тихо позвал Твика. Он быстро, будто отворачиваться было запрещено законом, глянул на меня и снова уставился в экран. — Так мы каши не сварим. Он нервно усмехнулся, и взгляд его медленно наполнился нездоровым весельем. — Что я творю, — прошептал он еле слышно, и я обернул вокруг него руки, толкнув к себе. — Всё правильно. — Твик? — послышался женский голос раньше, чем изображение снова распалось на пиксели от обилия резких движений. Напротив экрана уселись родители Твика, и я выпустил его, чтобы он тоже мог на них посмотреть. Мы четверо помолчали. — Ну… ничего не хочешь сказать? — спросил в конце концов мужчина. — Э, я… это, — Твика снова дёрнуло куда-то в сторону, в его желудке предупреждающе заурчало. — Я за водой, — сказал я, сжав его плечо, прежде чем подняться и быстро дойти до холодильника. В большой стакан я высыпал половину льда из пачки и бросил три дольки лимона, делая своё подношение почти неупотребляемо кислотным. Этот вопрос, «что я творю», отпечатался у меня в подкорке. Почему-то я ожидал, что будет крик, но все молчали, даже тогда, когда я вернулся с водой: просто сидели, молчали и смотрели друг на друга. С криком я хотя бы знал, что делать, а вот с этим — понятия не имел. — Я на треть… — начал запальчиво Твик, но замолчал, уставившись перед собой большими опустевшими глазами. Я мягко подтолкнул его, поощряя продолжать. — Я на третьем курсе. Я… Я учусь на театральном. И… я хочу быть актёром, я… играю в мюзиклах. И, м. Снимаю дом на Харборе. В Тампе. Я… Это… Это Крэйг, мой бойфренд. У меня. Я, блять… у меня всё хорошо. И снова повисла тишина, которую, снова, нарушил спустя продолжительное время его отец. — Восемнадцать лет у тебя всё было хорошо в Форт Майерсе, а потом твоя мать поднялась к тебе в комнату, чтобы узнать, почему ты не встал в положенное время, и увидела, что там пусто. Сейчас тебе двадцать один год. Ты звонишь, говоришь, что у тебя всё хорошо. Что ты сбежал в Тампу, что ты… гей? Что ты учишься на актёра. Живёшь вместе с парнем. — Я не… — начал Твик и закончил, уставившись на мою руку, в которой я крепко сжимал его ходящее ходуном запястье. — Я… не было. Я не хочу работать… у вас. — Не работай, — кивнул его отец, — никто тебя не заставляет. Отказ от наследства написал? — Так и не скажешь, — буркнул Твик, и я впервые, наверное, за эти несколько минут выдохнул с облегчением, свободно, а не как сквозь пыльную тряпку. — Что не заставляют. На этот раз говорила его мама. — Мы с отцом никогда не хотели, чтобы с тобой происходило что-то плохое или жизнь плохо для тебя сложилась. Ты же знаешь, что стол на одной ножке — неустойчивый стол. Мы хотели, чтобы у твоего стола ножек было много. — Это из-за того случая? — перебил её мужчина. — Из-за того раза? Он знает? — Да, — вмешался я. Вот, наконец-то, наконец-то спящее чёрное море во мне тяжело колыхнулось, и я выдвинул вперёд нижнюю челюсть и сам подался вперёд, закрывая Твика, съёжившегося в растерянности, своим плечом. — Да, из-за того «случая». Круто, если вы извинитесь перед ним. Это меньшее… — Молодой человек, — остановила меня его мать, осторожно улыбнувшись. — Вы многое знаете о том, что тогда было? Вас ведь там не было. Вы воспитывали когда-нибудь ребёнка? — Достаточно, — огрызнулся я, подавляя жгущее лёгкие желание закончить с этим разговором. — Вы ему даже не звонили. — Всегда просто — обвинять, да, Твик? — игнорировал меня его отец. Разговор наш стал таким напряжённым, что даже воздух натянулся, потяжелел и зазвенел. Секунду назад мы говорили с периодичностью три слова в минуту, и вот, теперь, похоже, потеряли над этой ситуацией контроль. — А вы что, не виноваты? — давил я. — Ты тоже не звонил нам, — заметила его мать. — Это было много лет назад. Это ребячество. — Заткнись, — угрожающе прошипел я. — Замолчи, — одновременно со мной выплюнул Твик, и мы коротко переглянулись. Его взгляд был абсолютно диким, в нём общим пожаром горел страх, ненависть, обида, ужас, и боль, и страдание, и растерянность. — Ты не вернёшься в Форт Майерс, — сказал его отец, подводя итог зашедшему в тупик разговору. — Правильно я понимаю? Будешь жить в Тампе, с каким-то парнем, без фундамента под ногами, без поддержки. Отказываешься от семьи. Что будет, когда он с кем-нибудь переспит… — Рот закрой, урод! — возмутился я. — Я отказался от наследства. Мне нужна ваша подпись. — Не думал, что мы были для тебя такими плохими родителями. — Вы извиниться не собираетесь? — вмешался я снова, понимая, к чему всё идёт, и жутко бесясь из-за того, что они меня просто игнорируют. — Жду информации о деталях, — сухо сказал его отец, а потом сбросил вызов. Твик часто заморгал, потом запрокинул голову, а потом рассмеялся. Всего через мгновение его смех сломал высокий звук, сорванный приступом икоты, ну, а кончилась эта жуткая демонстрация всех своих эмоций одновременно тем, что он сжал руками голову, будто она невыносимо заболела, и зарыдал. Почему-то последнее заставило меня прекратить в ужасе смотреть на него, ожидая, что он, не знаю, сделает с собой что-нибудь, и с облегчением выдохнуть. Слёзы — хорошо. Лучше истерического смеха, икоты и этого стеклянного взгляда. Я оттолкнул журнальный столик, освобождая пространство, обошёл Твика, сел перед ним и затолкал себе на руки. — Мне не стало легче, — сказал он мне странно спокойным голосом для рыдающего. — Стало, — заявил я, потому что это было правдой. — Даже мне стало. Казалось, что сделалось только хуже, но казалось обманчиво, из-за злости, из-за обиды и волнения. На самом деле мир уже сейчас стал шире, свободнее, проще, яснее. — Стало, — повторил он следом за мной. — Ну, может, стало. Я не знаю, что сказать. Вообще не… не понимаю, что это было. Как будто мне приснилось или… — Пошли они на хуй, сладкий. Твик посмеялся сквозь плач, не истерически. Сделал несколько длинных, дрожащих вдохов и выдохов. А потом прекратил сжимать свою голову и обернул руки вокруг меня. — Ну, и что теперь? — спросил он, изображая воодушевление. — Можем лечь спать. Можем кино посмотреть. Можем пойти в бар, в кафе, искупаться в неположенном месте, я могу тебе отсосать. Всё, что захочешь. Он промолчал. Несколько секунд он был неподвижен, а потом вдруг сказал: — Я так сильно люблю тебя, Крэйг. Боже мой, я так тебя люблю. — Эй, я тебя тоже. Бог, блять, свидетель, Твик, ты лучшее, что со мной случалось. Вот это вот всё я сказал так быстро и внезапно, что сам не понял, что только что произошло и насколько важное. Теперь я замер в его руках. И ощутил странное, почти мучительное чувство, с которым мне пришло понимание сказанного. Мгновение я был растерян, не зная, что с этим делать, подбирая правильные слова, но думал так долго, что это стало нелепым, а потом вдруг очень быстро перестало быть актуальным. — Что насчёт… Могу я… — выдохнул Твик прямо в чувствительное место чуть ниже моего уха и замолчал. Я перевёл одну руку с его спины на голову и подтолкнул. Он неуверенно провёл языком по моей коже, а потом совсем слегка втянул её в рот. Я вздрогнул, крепче вплетая пальцы в его волосы. Твик оставил следующий поцелуй чуть ближе к горлу. — Здесь, — подсказал я, оглаживая его спину, плечи, волосы. Он вошёл во вкус, а я крепко зажмурился, тяжело задышав. Вот, всё. Теперь мой член стоял, в животе не прекращало тянуть ни на секунду, в мыслях на повторе звучало самое запальчивое, искреннее и важное признание в моей жизни, а выбор был сделан, вероятно, в пользу минета. Я запрокинул голову. Твик втянул в рот кожу почти с яростью, шею закололо, больно, а перед глазами полыхнуло ярким красным. — Ты уверен? — спросил я, пока меня ещё не размазало окончательно. — Что это будет нормально? — Я хочу, — сказал он тихим, странным голосом. Звуки скакали от тона к тону так, будто он забыл, как надо говорить. Вот это уязвимое «я хочу» было очень-очень далеко от твёрдого «я уверен», от «я не откушу тебе член и не умру от разрыва сердца», но, не выгоняйте меня из братства, пожалуйста, потому что я был очень плохим человеком, который был очень влюблён в парня, и поэтому не стал спорить. — Хорошо, — выдохнул я и мягко отстранил его, спиной упёршись в отодвинутый столик. — Не думай. Вообще ни о чём. Он рвано, явно не слишком осознанно кивнул и тут же потянулся руками к поясу моих брюк дрожащими руками. Стянув их до коленей, Твик порывисто и без раздумий взял у меня в рот, и я запрокинул голову, выпуская стон в потолок. Этот чёртов парень с его эмоциональными бурями меня, нахрен, убьёт. Что я делаю, что я делаю, думал я, цепляясь руками за его волосы, блять, и ничего более умного мне не думалось. Жар внизу живота разгорелся до пикового состояния и там и застыл. Головкой члена я чувствовал то дрожащий, неловкий язык, то нёбо или внутреннюю сторону щеки, и всё было одинаково хорошо. Каждое движение головы Твика сопровождалось давлением языка на идеально чувствительное место под головкой или в её центр, а иногда он сглатывал, дрожал одним долгим приступом или едва слышно стонал, и тогда отдача искрами взрывалась в самом низу моей спины. Я волновался, конечно, потому что нёс ответственность за вот это вот всё, и в данный момент выполнял свои обязанности по обеспечению безопасности очень плохо, но мне было так хорошо, что я игнорировал всё остальное. Моё правое бедро сковало болезненной судорогой, за которой я плохо уловил момент приближающегося оргазма и опомнился только когда понял, что предупредить не успею, так что дёрнул Твика за волосы, отстраняя, и кончил, залив ему подбородок, шею и футболку. Секунду я ничего перед собой не видел, тяжело уронив затылок на стекло стоящего за спиной столика... — А… Крэйг? ... а потом взял глубокий вдох, не слишком ловко вернул свою одежду на место и толкнул Твика в грудь, укладывая на пол. Я стянул с него брюки вместе с бельём и, встав на колени между его ног, обхватил ладонью мокрый от натёкшей смазки член, начав быстрыми, давящими движениями вылизывать головку. — Ох, блять! — выкрикнул в потолок он и дёрнулся. Я продолжал до тех пор, пока всё тело Твика не начало безудержно трястись, пока он не заскрёб ногтями по паркету с такой силой, что я слышал это сквозь шум крови. — Ты можешь кончить, малыш, ты можешь кончить, — всего на мгновение оторвавшись от его члена, прошептал я, потом взял головку в рот полностью, втянув щёки и быстрее задвигав рукой. Он прикусил палец, глуша крик, всё его тело потрясающе изогнулось, пока он отпускал себя. Я выпустил его член изо рта только когда он замер и перестал судорожно вздрагивать. Натянул бельё и брюки обратно на его бёдра, а потом выдохнул, всё ещё в наваждении, в трепете, полном ощущения любви и дикости, и лёг рядом с ним, прикрыв глаза. Твик тяжело дышал, его грудь ходила ходуном, сердце нездорово колотилось, и мне казалось, что он, как и я, так же растерян и не слишком хорошо понимает, почему всё кончилось тем, чем кончилось. — Мне стало легче, — сказал он сквозь очередной глубокий выдох, и я тихо усмехнулся, пытаясь собрать себя в кучу. Определённо, ему стало. Все выходные вместо того, чтобы репетировать, готовиться к экзаменам и заниматься делами, мы провели в посторгазменной дымке.***
— Как-то вы похудели, — с явным неодобрением заметил Эл, оглядев нас с Твиком в понедельник. — Просто репетировали, — улыбнулся Твик, смущённо скосив на меня взгляд. Лицо Бебе перекосила гримаса искреннего, неподдельного ужаса. — Сцену секса? — поинтересовался Кенни, поиграв бровями. — В основном, — согласился я. — Господи, скорей бы ты уже покинул театр, — покачала головой Бебе, смотря на нас, как на очень провинившихся детей. И это ударило меня, как камнем. Я и забыл о том, что всё это неизбежно должно было закончиться. Моя карьера актёра громыхнёт и подойдёт к концу, и, пусть я уже никогда не отмоюсь от печати клинического идиота, пусть передо мной теперь много других возможностей, сейчас я думал, что испытываемые мною три месяца назад противоречия — ничего не стоящая хрень. Я ни капли не жалел о сделанном выборе. Я бы решился на это снова, никогда бы не прекращал играть Рокки, но экзамен будет сдан, кружок займётся другим проектом, и я должен буду закончить с этими групповыми встречами.***
Своих родителей я встретил утром двадцатого декабря, когда до генерального прогона оставалось полтора часа, и тут же сообщил им то, на что раньше так и не нашёл времени: — Это интерактив, нужно будет участвовать, я там пою, там будет оргия, я буду танцевать на каблуках, а парень, который играет трансвестита, вот он мой бойфренд. Моя мама моргнула пару раз, а потом переглянулась с отцом. Триша уставилась на меня так, будто увидела впервые. — Говорила я тебе, мам, не надо его отпускать одного, — сказала она, не отводя от меня потрясённого взгляда. — И тебе доброе утро, сын, — опомнился отец, отобрав у мамы сумку и пихнув мне в руки. Триша тут же нагрузила меня ещё и своими вещами сверху. — И как у тебя успехи со всем этим? — Без понятия, — ответил я честно, но улыбнулся, как влюблённый идиот.***
Занавес дёрнулся и Хайди быстро прошмыгнула за кулисы, поправив тяжёлую бархатную ткань. Здесь атмосфера царила такая, будто кто-то умер, и мы все тут устраиваем поминки с танцами и песнями. — Там аншлаг, — сказала Хайди, оглядев трусящих актёров и остановив взгляд на мне: я сидел в одних золотых трусах на своём любимом лазурном стульчике, и ждал, пока кто-нибудь придёт заматывать меня в бинты. — Разве это плохо? — спросил я. — Необычно для экзамена. — Там Гаррисон? — с замаскированным ужасом, тщательно прорывающимся сквозь маскировку, поинтересовалась Бебе. — Он самый. И канцлер. И братство. И куча студентов. — Иди помоги им, рыбка, — Эл на секунду прекратил наворачивать круги и обмахиваться руками, но надолго его не хватило, так что он возобновил своё кружение. — На сцену через десять минут. Замотайте Рокки, умоляю, замотайте. Всё проверили? Всё работает? Осознав, что сейчас я окажусь похоронен под слоем эластичных бинтов, я закрутил головой, найдя Твика, который двумя руками сжимал помаду, будто оружие, и смотрел на неё, как собирающийся в атаку воин. — Ну-ка, соберёмся! — вдруг воодушевлённо выкрикнул Кенни, хлопнув себя по лысине. Я поднялся со стула и, обогнув подходящих к заводиле актёров, сперва дошёл до Твика и ободряюще ему улыбнулся. Он в ответ выдавил кривой оскал и дёрнул корсет. — Иди сюда, бро! — позвал меня Клайд, и я обернулся, увидев своего приятеля в центре образованного круга. Ещё раз посмотрев на Твика, улыбнувшегося мне чуть более живо, я кивнул ему и подошёл к своему приятелю. Мои товарищи по театру пропустили меня, сомкнув кольцо, и мы вдвоём с Клайдом оказались запертыми в его центре. Мой друг лучезарно улыбнулся мне, а я в ответ растянул губы в кривой усмешке. — Ну что, брат… Возможно, с этого момента у нас больше не будет никаких вечеринок. Мы станем лузерами, — сказал он мне. — Никаких вечеринок, — подтвердил я, полностью осознавая, на что иду. — Возможно, ты потеряешь уважение всех парней из футбольной команды. Больше никаких тусовок с футбольной командой. — Никаких тусовок с футбольной командой, — кивнул я. — И никакого уважения от одногруппников. — Абсолютно никакого. — Мой отец больше никогда не поставит мне тебя в пример, бро. — Никогда. — И твои родители решат, что ты вконец отбитый. — Господи, там же родители Крэйга, — замогильным голосом донеслось от Твика, в ужасе осознания схватившего себя за кудрявый парик. — Пусть думают, что хотят, бро. — Тогда пойдём и порвём им всем задницы, бро! Бок о бок, как настоящие друзья. Засранец, подумал я. Он сам меня в это дерьмо втянул… а потом я сам в него втянулся. Три месяца мелькнули ослепительной белой вспышкой, пронеслись вихрем из эмоций, реакции, событий, людей, знакомств и откровений, и вот, всё это кончилось тем, что я был там, где никогда не думал оказаться, где никогда в жизни себя не представлял. И делал то, чего никогда бы не сделал раньше. И у меня было то, чего никогда не было раньше, и не было бы, если бы в один прекрасный сентябрьский денёк, утром, необычно прохладным для Тампы из-за прошедшего накануне затяжного дождя, Клайду в голову не пришла очередная ебанутая идейка, включающая в себя моё абсолютное и неоспоримое в ней участие. Бок о бок, как настоящие друзья. Я протянул ему руку, и он положил на неё свою крепкую ладонь. Сверху опустилась дрожащая, тонкая кисть Твика, которую тут же накрыла аккуратная рука Бебе. Потом на наши руки грохнул свою лопату Трент, и все остальные принялись толпиться и толкаться, стремясь принять участие в нашем соглашении. — Сломаем ногу, парни [2], — горячо пожелал нам Кенни, и я тупо моргнул, не понимая метафоры. — Спасибо, — донеслось ему со всех сторон, и, ладно. Я вспомнил про телебашню и постарался не думать о том, что, каким бы тайным смыслом не было наделено это непривлекательное пожелание, я рисковал встретиться с его самой прямой и явной интерпретацией. И вот, одетый лишь в тесные золотые трусы, я ревел во всю глотку, изображая Кинг-Конга, затаскивающего на телебашню мёртвого трансвестита, которым был мой маленький, замечательный, принёсший, нахрен, в мою жизнь столько всего сентиментального, бойфренд.***
Герберт Гаррисон написал:"Шоу ужасов Крэйга Такера" или парад уродов музыкального театра университета Тампы! Что будет, если взять двух отбитых постоянных клиентов кантри-бара Колорадской глубинки: инфантильного богомола-переростка и туповатого верзилу с мозгом шимпанзе; добавить к ним местную королеву красоты с замашками Дивы, стилем Беллы Свон в худшие моменты "Сумерек" и лицом опухшей от пьянства Меган Фокс, а также социально неприспособленного крошечного завсегдатая кабинета психолога с голосом кастрированного Бена Платта и глазами аутичного исхудавшего пони, а потом сказать им, что они актёры? Покупайте записи, они все в главных ролях. Все отбросы человечества, включая этих четверых (двое из них геи, какое совпадение), а также инвалида, богача, двух непонятно что забывших там девиц, миловидных блондинчиков и двух старшекурсников - единственных обладателей крошечного зачатка таланта (и вот же шутка, играющих эпизодические роли!) выйдут на сцену и покажут вам, что такое настоящее шоу ужасов современного театра.
***
Мои родители приехали на постановку «Эвана Хансена», хотя, я точно знаю, потому что видел, Твик в отчаянии умолял Тришу отговорить их от этого. Театральный говнокритик крутился вокруг, специально мозоля мне глаза ехидной мордой всё время до начала мюзикла, и очень громко докапывался до случайных жертв его говнистости, которым не посчастливилось оказаться в радиусе пары метров от меня, много ли они знают про играющего Хансена актёра, и, если знают, что думают по этому поводу — самое плохое, пожалуйста, а то хорошего у меня и так много. Изредка я посматривал на свой кулак, воображая о том, как он встретится с его лицом, но я знал, что за такую выходку получу кулак в собственное лицо сначала от Твика, потом от я-попаду-на-Бродвей-Бебе, потом от кого-нибудь ещё, кто захочет дать мне в морду, и кончится для меня это плохо. Поэтому я просто смотрел и мечтал. — А вот кое-какое деревенское отродье и этот вот ваш актёр, он же жертва молодёжного движения «40 килограмм», говорят, снова оскверняли подсобку… И подсобку, кивнул я, злорадствуя. И эту сцену. И каморку со швабрами. И туалет. И твой любимый стульчик в этом зрительском зале, говна ты кусок. — Это непрофессионально, — отвечала говнокритику женщина, выслушав занимательную историю о сексуальных похождениях главного героя весенне-летних семестровых экзаменов. — Для этого есть дом. Я снова посмотрел на свой кулак. Cutie Friday 12.52 AM «Я вижу, что он тебя дразнит, красавчик. Не бей его, пожалуйста» Из музыкального театра мне пришлось уйти, потому что, да, знаю, это грустно, но я не собирался напрашиваться к ним в тусовочку декорацией или телом из массовки, хотя они очень настойчиво предлагали. Вместо этого мне теперь ебала мозг студсоветом Венди, ебал всё моё естество тренер, выжимающий из футбольной команды весь дух, а всё остальное ебал… Ну, вы поняли. В общем и целом, подводя итог прошедшего учебного года, я был каким-то непостижимо странным образом лузером, потому что Тампа вовек мне не забудет феерического шоу с танцами и трансвеститами, и не лузером, потому что современный мир велит человечеству лузеров любить, жаловать и брать с них пример, а если лузер ещё и гей, то картинка из этого складывалась весьма из разряда «политкорректное шоу ужасов». Но это жизнь: кто-то выигрывает, кто-то проигрывает, а кто-то рождён для блюза, и, пока в том факте, что я лузер-открытый-гей, меня задевало (в самом положительном смысле) только то, что я сосу член парню из музыкального театра, всё остальное для меня не имело значения.