***
Как обычно, попрощавшись и прикоснувшись ладонью к холодной могильной плите, Дазай отправился домой уже поздно вечером. Он никогда не спешил, потому что это просто не имело смысла. Он всегда шёл медленно и плавно, почти что беззвучно, незаметно. Хоть ему и нужно было зайти в магазин, который вот-вот закроется, Дазай всё равно шёл не спеша. Он уже привык автоматически определять время, поэтому обычно всегда успевал вовремя. Проходя мимо могил, взгляд Дазая совершенно случайно упал на чёрную мраморную плиту, ничем не примечательную с виду, на которой был изображён портрет молодого юноши с длинными волосами. Дазай невольно остановился и подошёл к надгробью ближе. «Накахара Чуя. 29.04.1996 — 15.06.2018 гг.» — гласила надпись на плите под портретом. Всего двадцать два года, так же, как и Дазаю. «Нетронувший блажен в веках, И проклят — тронувший мой прах». — цитировали высеченные на плите строки красивым расписным шрифтом. Дазай, чуть нахмурившись, наклонился ближе, внимательнее разглядывая портрет. У этого Чуи была весьма специфичная для японца внешность: рыжие, слегка кудрявые волосы, спадающие густыми прядями на левое плечо и яркие голубые глаза. А ещё улыбка. Не натянутая, не фальшивая; кривоватая, игривая и совсем чуть-чуть насмешливая. Но самое главное — живая. Цветная. Такой улыбке очень сильно хотелось улыбнуться в ответ, и Дазай сразу вспомнил мать. Эти слегка прищуренные глаза с портрета словно смотрели в самую душу. Уголки губ невольно поднялись. Похоже, сегодня Дазай в магазин опоздал.1.
19 июня 2018 г. в 16:26
Дазай не помнит, когда в последний раз улыбался. Слишком частые невезения в жизни и чёрный траур — только к этому он привык.
В ушах до сих пор стоит до боли противный скрежет металла и звон битого стекла. Мозг не желает выкидывать ту сцену из головы.
Все жизненные невезения семьи Осаму начались именно с того дождливого апрельского вечера, когда пятнадцатилетний Дазай потерял, наверное, самого дорогого члена семьи — мать. Что могла сделать любящая мама в последний момент, когда на них с сыном на бешеной скорости неслась машина? Правильно. Только прикрыть своего ребёнка собственным телом.
Иногда во снах Дазай до сих пор видит мёртвое, лежащее в искажённой позе тело матери, а вокруг неё на асфальте — огромная лужа крови. Сам же Дазай отделался сломанной ногой и шоком — так сказали врачи, но если бы они только знали, насколько он был огромный.
После похорон матери в семье Осаму всё кардинально поменялось. Никакие фальшивые улыбки соболезнующих дальних родственников и соседей не могли заменить тёплую улыбку матери, потому что её улыбка была чистой и живой. Её улыбка могла подбодрить и успокоить, окрасить всё вокруг в яркие, живые цвета. Поэтому после её смерти в доме Осаму перестало всё цвести яркими красками, а некогда живой и громкий дом превратился в серое, холодное помещение, где по ночам можно было услышать приглушённый мужской плач в мёртвой тишине.
Дазаю было не легче, чем отцу. Тогда беспечная улыбка с лица Дазая-младшего пропала, появились ночные кошмары и первые шрамы от кухонного ножа на запястьях.
Конечно, можно было только посочувствовать, ведь никто не застрахован от подобных бед, и любой человек может оказаться под колёсами отбитого шумахера, которому после всего дадут до ничтожного маленький срок, а после выпустят досрочно. В ситуации Осаму именно так всё и было.
На все вопросы Дазая его отец лишь отмахивался, а по вечерам уходил в бар, где напивался с горя до потери сознания.
Дазай иногда размышлял о том что, возможно, это и к лучшему было, ведь отец перестал мучаться и травить себя горем. Перестал плакать каждый раз, когда бросал взгляд на семейное фото, где жена счастливо улыбается. Перестал убивать свой организм алкоголем.
Последний из его вечерних выходов закончился пьяной дракой, в процессе которой один из завсегдатаев бара пырнул отца ножом в живот. До больницы не довезли, умер по дороге от серьёзного ранения в печень. А ведь он просто пытался разнять двух пьянчуг.
Дазай не улыбнулся своей тётушке, которая приехала забрать его под свою опеку. Её печальная улыбка отдавала такой же фальшью, как и все остальные, и это больше всего отталкивало Дазая. Все эти люди, появляющиеся после смерти его родителей, ничем не выделялись из толпы: остекленелый взгляд и фальшивая улыбка. Все как под копирку.
После смерти отца, казалось, уже ничего не могло поменяться, в глазах Дазая всё по-прежнему было неживым и монохромным. Еда была безвкусной, а молчание — привычным.
Когда ему стукнуло восемнадцать, он даже не испытывал никаких чувств от ощущения свободы. Казалось бы, иди и делай, что хочешь, если позволяют финансы, но дело было как раз таки в том, что Дазаю не хотелось ничего. Он уже как год подрабатывал, чтобы приносить дополнительную копейку в их с тетёй дом, тем более, что в последние месяцы у тёти были какие-то проблемы со здоровьем и работать в прежнем темпе она уже не могла, а с деньгами были трудности. На уговоры обследоваться у врачей женщина не поддавалась, несмотря на периодические боли в животе и бесконечные страдания, а Дазай просто чувствовал, что скоро вновь что-то изменится.
Его тётя умерла ночью в пятницу, шестого сентября. Как позже выяснилось, от рака желудка.
Похоронив тётю, Дазай просто продолжил работать. Времени на учёбу не хватало, а проблемы с деньгами никак не хотели отступать. Пришлось бросить университет и пойти на ещё одну подработку, и через полгода жизнь более менее наладилась. Если можно так сказать. Тем не менее, денег стало хватать на личные нужды и аренду дома, и можно было не бегать от объявлений до объявлений в поисках дополнительного заработка.
А позже, через год, в конце мая, Дазай узнал, что его дядя, живущий в Токио, разбился в авиакатастрофе.
Попытки суицида возобновились с ещё большей частотой и усердием, отчаянием. Осаму действительно думал, что он тоже должен умереть. Иногда он был уверен в том, что вся жизнь семьи Дазая — сплошное проклятье. В итоге, его руки до локтей были в бинтах, и то, что он прятал под ними, он никому не позволял смотреть. Дазай просто наносил всё больше и больше порезов на вены, несколько раз пытался повеситься и утопиться, но ему каждый раз везло, и он оставался живым, что только загоняло его в тупик.
Дазай не особо часто приходил на кладбище, но приходил. Всегда с цветами и свечами. Всегда с безжизненными глазами, под которыми расплывались чёрнотой тёмные круги.
Могилы матери и отца были рядом друг с другом, их отделяла всего лишь небольшая чёрная оградка, а могила тёти находилась немногим дальше.
Дазай никогда не засекал время, но подозревал, что находился рядом с каждой могилкой слишком долго. Иногда тихо говоря с погибшими родственниками, иногда просто молча. Сторожевые не говорили ни слова.