Небо над

- … а Сандвик у нас со сценарием не работал эти дни, он у нас отыграл премьеру и расслабился, да?.. Конечно: он у нас звезда и может себе позволить, а мы тут все остальные так - погулять вышли. Да?! - Что, простите?.. Из-за спины Арнфинна второй помощник режиссера Лайла округлила глаза и сделала страшное лицо. - Ну, разумеется, - с язвительным удовлетворением констатировал он, нарочито обводя присутствующих взглядом, словно приглашая присоединиться, - зачем ему слушать? Зачем ему присутствовать? Он может полрепетиции пялиться в свой телефон, неизвестно чему улыбаться, бестолково метаться по сцене и при этом строить из себя самого умного… В тишине зала кто-то нетерпеливо кашлянул. Наблюдать, как Арнфинн каждый раз натягивает меня на метафорический стояк своей исключительности было излюбленным развлечением всей труппы от исполнителей главных ролей до статистов, но теперь, когда стрелка часов близилась к десяти, а мы все еще были в костюмах и гриме - и он, судя по всему, закругляться не собирался - я почувствовал на себе несколько неприязненных взглядов. - Простите, я не расслышал… - Ты не расслышал, - безапелляционно отрезал он, - потому, что не слушал. Слушать надо, что тебе говорят! - Да, извините... Я отвлекся, извините. Он машинально открыл рот, чтобы продолжить в том же духе, но вдруг запнулся: должно быть, не ожидал, что я сдамся так быстро. - Кхм… О чем я говорил?.. Да, так вот: лучше надо со сценарием работать! Лучше!.. Знать и чувствовать не только свой персонаж, но и тех, с кем он взаимодействует, понимать предпосылки поведения, взаимосвязь... и не метаться, как Сандвик, по сцене в поисках партнера! Это ясно?! И он обличающе уставился на меня поверх голов. По правде говоря, мне было все равно. В тот конкретный момент мне было все равно, что он там говорил и чем именно был недоволен: весь день я старался, как мог, собраться, сосредоточиться, полностью погрузиться в роль и думать о работе – только о работе, ни о чем другом, исключительно о работе. Однако это удавалось мне с трудом. Слова и ноты, равно как и язвительные замечания Арнфинна, просто отскакивали от меня, как от идеально гладкого и обтекаемого скафандра: беззвучно и бесследно. - Ну, хорошо, - наконец заключил он уже тише, в какой-то момент, видимо, устав от звука собственного голоса, - все свободны, спасибо. Завтра в три прогон, и в шесть публика ждет от вас историю. С большой буквы “И” историю, не забывайте! Так что давайте… в полную силу, договорились?.. Ну, хорошо. Всем спасибо. Зашумели отодвигаемые стулья и люди, облегченно и устало переговариваясь, стали двигаться к выходу. - Зайди-ка ко мне! - услышал я за спиной. Никто из труппы даже не сбавил шага: и мне, и всем остальным было совершенно ясно, к кому это “зайди-ка” относилось. Я вздохнул, прикрыл на секунду глаза, собираясь с силами для последнего рывка, и развернулся. - Что с тобой сегодня такое? В своем кабинете, по углам заваленном книгами, полуистлевшими сценарными листами, испещренными нервными пометками, и каким-то гротескным реквизитом вроде бутафорских лошадиных голов, гипсовых бюстов и тростей для ходьбы с ручками в виде селезней или бульдожьих морд, скорее походившим на лавку старьевщика нежели на творческую лабораторию прославленного режиссера, Арнфинн указал мне на кресло в углу, а сам, против обыкновения, уселся не за стол, как делал обычно, намеренно подчеркивая расстояние между нами, а рядом, на низкий старомодный диван с витым подголовником. - С тобой все в порядке?.. - Да, все в порядке, - я пожал плечами и в горячей молитве на скорое избавление - от него, от всех, от мира за пределами квартиры - чинно сложил на коленях руки. - Ты сегодня совершенно на себя не похож, - продолжил он, нахмурившись. - Текст забываешь, вступаешь не к месту, ведешь себя так, словно на сцену попал впервые… Что-то случилось? - Нет, - я помотал головой. - Ты не заболел? Дома все хорошо? - Все хорошо, спасибо. - Ну, тогда я не понимаю, - он нетерпеливо откинулся на спинку дивана. – Ничего не понимаю! О чем ты думаешь вообще?! О чем я думал. Я думал о том, как он тихо перемещается по квартире. Как открывает дверь в ванную. Как трогает краны. Как сбрасывает с себя одежду. Как осторожно ступает босыми ногами на дно душевой кабины и запрокидывает голову, подставляя лицо струям. Как вода скользит в его волосах, огибает тело, пытаясь задержаться на плечах и спине хотя бы на одну лишнюю секунду, а потом падает вниз и щекочет кожу между пальцев. Как он фыркает и отплевывается. Как, держась одной рукой за мокрую кафельную стену, недвижимо стоит, наслаждаясь теплом. Как рисует по запотевшей дверце кабины пальцем - какие-то слова, значки или символы, собирая в неровные дорожки разбегающиеся капли. Как улыбается. Как он светло и счастливо улыбается. Как, шипя и бранясь, отскакивает в сторону, когда горячая вода в маленьком водонагревателе резко заканчивается. Как, выйдя из душа, встряхивает головой, и тогда синие переливчатые капли веером летят по сторонам, а потом приземляются на потертый паркет. Как ведет дорожку остывающих влажных следов в комнату. Как сосредоточенно морщит лоб, разбираясь в настройках аудиосистемы. Как, не разобравшись в настройках, в тишине прихлебывает кофе, просматривает почту на телефоне и изредка окидывает изучающим взглядом вид во двор. Как открывает холодильник, решая, что купить на вечер и мимоходом отмечает, что нужно не забыть молоко, а затем оглядывается по сторонам, вспоминая, где видел электровзбиватель. Как проверяет расписание автобусов и, собираясь выходить, бережно перебирает висящую в коридоре мою верхнюю одежду в поисках шапки или шарфа взамен своих, за ненадобностью оставленных в квартире перед вылетом в Неаполь. Как мимолетно зарывается лицом вглубь нагромождения курток и глубоко вдыхает. И улыбается при мысли, что мы превращаемся в одну из тех странных пар, что зачем-то носят одежду друг друга. О том, что ту, шапку, которую он выберет - ее я хочу надеть завтра сам, чтобы на моих волосах на весь день остался его запах. И что мне плевать на то, что носить одежду друг друга, вообще-то, глупо и смешно. О том, нашел ли он что-то перекусить дома, или заказал доставку, или все же решил ехать к матери в ресторан. О том, следует ли купить еще одно односпальное одеяло или все же лучше двуспальное. О том, что это не имеет никакого значения - два маленьких одеяла или одно большое - лишь бы просыпаться посреди ночи спрятанным в футляре его тела, под тяжестью его рук и ног, задыхаться от этой тяжести и не делать никаких попыток освободиться. О том, что когда-нибудь, когда бы это время ни наступило, я вернусь домой, и он будет там - дома. О том, как мы окажемся в постели. О том, как я хочу оказаться с ним в постели. Как я снова хочу ощутить на себе его вес, когда он ложится на меня и обхватывает мою голову руками. Я прокручивал в голове мысли, стараясь выбрать наиболее нейтральную и понимая одновременно, что ни одна из них не подходит, и что Арнфинну, по-прежнему нетерпеливо барабанящему пальцами по подлокотнику и выжидательно глядящему на меня из-под насупленных бровей, ни одна из них ничего не скажет. Впрочем, ни одной из них я не хотел делиться ни с ним, ни с кем бы то ни было. Как раз наоборот: все эти мысли и образы, все до единого, я хотел запереть глубоко внутри, в какой-нибудь ящик или оклеенную старомодными картинками картонную коробку, закрыть на ключ и поставить на полку повыше, а затем, со щемящим чувством нежного собственничества, от которого временами перехватывало горло и жгло глаза, прислушиваться к тому, как они скребутся по шероховатой поверхности. Я думал о том, что я счастлив. Так, как не был, кажется, сто лет, как не рассчитывал быть, и что до сих пор не могу поверить в это. О том, что все теперь будет хорошо. На этой последней фразе, прозвучавшей у меня в голове его голосом - его низким голосом, глубоким и мягким, как его ласкающие руки, как глаза и сердце - я непроизвольно улыбнулся. Тело тут же отозвалось на приливную теплую волну, с мягким шорохом набежавшую вдруг на ноги, на грудь, на все внутренности, и неумолимо потянуло кончики губ вверх. Я поспешно одернул сам себя, стараясь тут же придать лицу подобающее строгое выражение, но тщетно: глупая улыбка бесконтрольно лезла наружу, и сделать с этим я ничего не мог. - Хм, - глубокомысленно заметил Арнфинн, все так же пристально наблюдая за мной поверх очков. - Хм… По-прежнему хмурясь, он пожевал губами, стукнул пару раз кончиками пальцев по обивке дивана, а потом лицо его неожиданно дрогнуло, черты смягчились и расслабились, и весь он как будто посветлел, разом стал казаться добрее и словно моложе, и вместо того, чтобы, по обыкновению, отчитывать меня за несерьезное отношение к работе, недостойное памяти моего деда и усилий, потраченных родителями на мое образование, сказал: - Что ж, это хорошо. - Что хорошо? - переспросил я, усилием стягивая губы, прижимая их друг к другу и до боли закусывая упрямо лезущую наружу улыбку. - Ну, - он глянул, мне показалось, хитро, со значением, - кажется, все хорошо, не так ли? От давления и оттока крови в губу закололи острые мелкие иголочки, но я по-прежнему держался, до немоты в пальцах вцепившись в сиденье кресла с той стороны, которая была скрыта от его глаз, и внутренне завязывая себя узлом, лишь бы не рассмеяться в голос и не показаться ему совершенным идиотом - или, если уж на то пошло, не дать ему лишний повод так считать. Стараясь не издать лишнего звука, я кивнул. - Ну и отлично, - он вдруг улыбнулся. - Это хорошо, когда… все вдруг становится хорошо, да. Ты послушай меня, старика, что я тебе скажу… И он наклонился ко мне доверительно, словно собирался поведать важный секрет. Несмотря на поздний час и длинный день, от него приятно пахло мылом - каким-то самым простым туалетным мылом и чем-то еще, чем-то неуловимым и смутно знакомым, отдаленно напоминающим цитрус. - В жизни, как в театре, должно быть место и счастью… Затем снова пожевал губами. - … а не только… как часто бывает. В жизни по-всякому бывает. Жизнь-то, она не балует, иногда так повернется, что… Понимаешь? - Да, - я снова кивнул. - А счастье - это важно, ради него мы живём… да?.. Так что ты этот момент сбереги - потом доставать будешь, на свет рассматривать. На секунду мне показалось, что он подмигнул, и я тут же подумал, что, должно быть от усталости, начинаю галлюционировать. - А теперь иди, - сказал он затем непривычно тихо и доверительно, как если бы действительно беспокоился обо мне, - иди, уже поздно. Вам, молодым, надо не забывать отдыхать... Иди. - Спасибо. Тут он вдруг спохватился, словно осознал, что позволил себе излишнюю и неуместную мягкость, и снова перешел на привычный генеральский тон: - И завтра чтобы!... - Да, - коротко согласился я, поднимаясь. - Чтобы завтра я видел работу! - Да. - Качественную работу, ты понял меня?! - Да. - Как должно быть, а не вот это вот!... Он брезгливо покрутил кистью в воздухе, визуализируя “вот это вот”. - Да, я понял. - Понял, - напоследок проворчал он, тяжело поднимаясь вслед за мной. - Молодец, что понял - наконец-то. Завтра в три, и чтобы без опозданий! - Да, хорошо. До свидания. - До свидания, - буркнул он и, когда я уже открывал дверь, добавил, - родителям передавай привет. - Хорошо, спасибо. Я закрыл за собой дверь и, словно по какой-то новоприобретенной привычке, еще несколько секунд продолжал держаться за ручку. Весь этот странный и, на первый взгляд, совершенно бессмысленный разговор отчего-то оставил во мне непривычно теплое, почти родственное чувство. Я ничего не знал о жизни Арнфинна и редко когда мог видеть эту его сторону - понимающую, терпеливую, искреннюю и человечную, но когда он являл ее, всегда неожиданно, застигая меня врасплох - как, например, сейчас – я ловил себя на мысли, что хотел бы знать о нем больше, или вообще хоть что-нибудь - что-то личное, сокровенное, нечто такое, что делало его чувствительным и, может быть, ранимым, что он тщательно скрывал от посторонних за маской черствого и язвительного старика, нетерпимого к чужим ошибкам и уверенного лишь в собственной правоте. Когда он так смотрел на меня, когда я вдруг замечал его искренний интерес, когда он демонстрировал странное, казалось, неизвестно откуда появившееся участие - в такие моменты мне хотелось выяснить, какие отношения связывали его с дедом, были ли они просто коллегами или все же друзьями в привычном понимании этого слова, смотрели ли вместе футбол – на матче, размахивая флагами, или дома, выкрикивая в телевизор похвалы или ругательства - пропускали ли по пиву после премьеры, делились ли друг с другом важными моментами жизни, рассказывал ли ему дед о моих успехах в школе и чем он был занят в то утро, когда деда не стало. *** Когда я вышел на улицу, было уже начало двенадцатого. Первый будний день моей новой жизни почти закончился, пришло время возвращаться домой. Домой. Теперь в этом слове был совсем другой смысл, иное значение, и, прокручивая в голове события последних дней, я невольно старался представить себе, каким будет этот наш первый вечер - фактически, самый первый вечер нашей по-настоящему совместной жизни. Выходя из автобуса, шагая от остановки, все более приближаясь к дому, я старался вспомнить, как он выглядел раньше, когда на какой-то рваный отрезок времени не то чтобы оказывался, а словно бы застревал в стенах моей старой квартиры. Я всегда знал, что он непременно исчезнет - на время, на какой-то кусок реальности, может быть, ненадолго, но тем не менее: рано утром или поздно ночью встанет с кровати, оденется и поцелует меня на прощание. И тогда, вплетенную в нежность его прикосновения, я непременно почувствую едва уловимую, но явственно отдающую горечью ноту герани - символ возвращения в ту его жизнь, где не было места мне. Я силился представить себе, как именно он сидел за столом на кухне тогда: опирался ли локтями на столешницу или, наоборот, расслабленно откидывался на спинку стула и закидывал ногу на ногу, под каким углом падал на его лицо свет уличного фонаря, если он курил поздно ночью у раскрытой створки, как в тишине звучали его шаги, когда он открывал дверь своим ключом и, стаскивая по пути куртку и ботинки, спешил в мою спальню, в мою кровать, в мои нетерпеливые руки. Обычно мне не составляло никакого труда вызвать перед глазами эти образы: чаще всего воспоминания и так были слишком яркими, слишком насыщенными, словно залитыми в какой-то поп-артовский фильтр. Обычно они задевали за живое и, раз возникнув, уже не отступали. Но сейчас, по какой-то непонятной причине, без всякого видимого повода, они выглядели статичными и тусклыми, будто выцветали прямо на глазах, подергивались мутной пленкой, трескались и ветшали по краям, с каждым шагом, что приближал меня к нему, с каждой ступенькой, с каждым ударом сердца, все быстрее исчезая из памяти. Я торопливо пересекал двор, направляясь к подъезду, и тут словно что-то толкнуло меня, царапнуло, заставило поднять голову. На темном фасаде уже почти полностью спящего дома окна нашей квартиры горели неярким желтоватым светом, словно полуприкрытые глаза гигантской кошки. Я невольно остановился, завороженный этим светом, ошеломленный пониманием того, что этот свет горит теперь для меня, что кто-то его для меня зажег – специально для меня, и что за этими окнами меня ждут. Что за ними ждет меня он - коротая время до моего прихода, рассеянно проглядывая последние новости, крутя на пальце связку новых ключей или, быть может, устало задремав на диване, положив длинные ноги на подлокотник, укрывшись коротким для его роста пледом и сквозь рваную пелену слишком чуткого сна прислушиваясь к шагам на лестнице. Я нажал на кнопку домофона, и он открыл сразу, не спрашивая - то ли из доверчивой безалаберности, то ли оттого, что в самую последнюю секунду разглядел мою тень на подъездной дорожке, то ли по интуитивному предчувствию моего появления именно в этот момент. Поднимаясь по ступеням, я старался не топать и не шуметь, и когда добрался до своего пролета, инстинктивно поднял голову по направлению двери - и увидел его там. Он стоял в ярко освещенном проеме и улыбался. Мне осталось преодолеть только несколько метров, но, сам не отдавая себе отчета, я вдруг замедлил шаг, а затем и вовсе остановился, прислонившись к перилам. Одна половина меня хотела взлететь над оставшейся парой ступеней и прижаться к нему всем телом - прильнуть, как к источнику воды в пустыне, а другая отчего-то оттягивала этот момент, находя странное удовольствие в бессмысленном промедлении. - Привет, - сказал он шепотом, все так же улыбаясь. - Привет, - и я улыбнулся ему. - Добро пожаловать домой. Он чуть наклонил голову, а затем протянул руку. - Иди ко мне. В подъезде было тихо и сумрачно, горели только слабые ночные светильники на нижних этажах - там, где я прошел мимо сенсоров, да наверху, сквозь небольшое окно на крыше, пробивался едва различимый лунный свет. От этого казалось, что на многие мили вокруг нас нет ничего, а властвует только густое и влажное ночное небо, где мы вдруг оказались вдвоем. Что в вакуумном блаженстве деменции и амнезии мы каким-то непостижимым образом очутились на необитаемом острове, и океанский прибой - единственное живое существо в этой вселенной - выносит на берег обломки теперь уже никому не нужного корабля. Я преодолел последние ступени все так же тихо и, стараясь не спугнуть этот момент и не испортить очарования тишины, остановился напротив него. Он притянул меня ближе, а затем осторожно прикрыл за мной дверь и обнял. - Как хорошо, что ты дома, - сказал он, бережно проводя руками по моей спине и осторожно стягивая куртку. - Я соскучился, - пробормотал я, прижимаясь губами к коже над воротником растянутой домашней футболки и попутно торопливо вытряхивая руки из рукавов, чтобы тут же обнять его за пояс. - Я по тебе соскучился. - Я тоже, - он улыбнулся, а потом чуть откинул голову и заглянул мне в глаза. - Ты долго сегодня. - Да, - я непроизвольно вздохнул и сжал его крепче. - Сегодня все было не так, стоял я не так, говорил не то и не вовремя, в общем… я думал, что освобожусь раньше, но... Не успел я закончить фразу, как он, все так же осторожно, наклонился и дотронулся своими губами до моих. Я думал, пройдет пара секунд, и он вспыхнет, мало-помалу начнет ласкать меня все более жадно и напористо, утоляя жажду прикосновений и распаляя этим мое тело после перерыва, и я был готов ответить ему тем же, но, вопреки ожиданиям, скользнув мне в рот, он медленно и сладко огладил языком внутреннюю поверхность, чуть дотронулся до неба и, легко пробежав по нижней губе, отстранился снова. - Устал?.. - Да, немного, - я кивнул и улыбнулся, насколько мог энергично. - Самую малость. - Ты голоден? - он замкнул руки у меня за спиной и чуть покачал из стороны в сторону. - Я заезжал в ресторан. - Нет, не очень, я перекусил ближе к концу. - Какую-нибудь дрянь? - хмыкнул он. - Угу… То ли из-за его ровного, обволакивающего тепла, которое теперь, с мороза, я ощущал особенно ярко, то ли из-за запаха, или его рук, по которым я скучал весь этот день, и которыми он теперь держал меня осторожно и крепко, изредка разминая и поглаживая плечи, или из-за убаюкивающих движений - или, быть может, из-за всего вместе, но именно в этот момент я вдруг почувствовал накатывающую усталость - приятную, успокаивающую и медленно, но верно погружающую меня в самую глубь его синевы. Поддаваясь этому невероятно приятному и расслабляющему ощущению какой-то невесомости, я прикрыл глаза и длинно вздохнул, оперся на него, мысленно покачиваясь на мягких ровных волнах, и тут мозг вдруг словно проснулся и испуганно толкнул тело. Мышцы сократились, и я судорожно вздрогнул: усталость и сонливость, пассивное растворение в его объятиях не входили в мои планы на этот вечер, не должны были в них войти. Это был особенный вечер, я предвкушал его весь этот долгий день, раз за разом представляя, как мы окажемся последовательно в одном и том же ограниченном пространстве, замкнутыми на один замок, за одним столом, в одной кровати, как он снова высечет из меня пламенеющие искры, и как я буду задыхаться от мучительно-сладкого ощущения его присутствия внутри. Все время в театре я старательно гнал от себя самые откровенные и жаркие образы, запрещая себе представлять его лицо, нависающее надо мной, его мокрые от жара плечи и спину, ощущение его губ на коже, его зубы, прихватывающие мой загривок, жалящие прикосновения его языка, его двигающегося во мне члена. Я запрещал себе, но раз разом эти картины вставали перед глазами в самое неподходящее время, и тогда я забывал слова и отработанные движения, путался в сценах, в сценарии, в недовольных окриках Арнфинна – путался и растерянно озирался вокруг, просто потому, что за секунду до этого момента, как и за секунду до тысячи предыдущих, мысленно выгибался и горел под его руками. И вот теперь, когда каждый из этих кадров, один оглушительнее другого, мы могли наконец воплотить в жизнь без спешки, без отравляющего ощущения краткосрочности близости - близости “вдруг” и “ненадолго”, близости “выходного дня” - теперь, когда мы могли себе позволить “близость вторника”, или “близость четверга”, или – о, боги! – “близость позднего вечера воскресенья”, самого невероятного и труднодоступного вида близости, который только может быть – теперь я, вопреки собственным желаниям, с трудом мог пошевелить рукой, теперь у меня предательски слипались глаза и теперь меня хватало только на то, чтобы обессиленно обнять его и прислониться к груди. - … или есть торт, - услышал я самый конец фразы. Все еще поддерживая меня одной рукой под поясницу, он размотал и бросил на полку шарф, а затем наклонился, помогая снять ботинки. - Что у нас есть? - недоверчиво переспросил я. - Торт? Ты… сделал торт?! Он негромко фыркнул. - Нет. Кондитер из меня так себе. - Слава богу, - сказал я, проходя за ним в комнату. – Я, конечно, многого о тебе не знал, но должны же быть какие-то границы... Там он сел на диван и приглашающе поднял руки, я тут же забрался к нему на колени. - Как прошел твой день? - Ну, - он прижал меня крепче, ласково потер предплечье, а потом легко скользнул пальцами к волосам и стал массировать затылок. - Я съездил к маме, она передавала тебе привет. - Спасибо, - я уткнулся ему в плечо и прикрыл веки. “Ненадолго, буквально на секунду, я только досчитаю до десяти, а потом мы разденем друг друга, и он дотронется до меня, до кожи, до натянутых сухожилий, до коротящих нервных окончаний, и все снова завертится перед глазами, и я опять перестану ощущать себя, а буду лишь прислушиваться к его пульсации внутри, и тогда...” - Ты спишь?.. Ммм?.. - Нет-нет, - я встрепенулся, отчасти оттого, что и сам не заметил, как задремал, и отчасти от испуга, что он может обидеться: он ждал меня весь день – я фактически сбежал от него утром и появился снова уже только ночью, и сейчас должен был бы дать ему ласку и внимание, в которых он, несомненно, нуждался, но единственное, на что у меня, кажется, хватало сил, было какое-то несуразное сонное мычание. - Нет, я не сплю, не сплю… Сейчас я схожу в душ, освежусь и затащу тебя в постель, и тогда… тогда… - Хорошо, - он улыбнулся где-то возле моего уха, тепло и ласково, легко поцеловал меня в висок и снова покачал. - Конечно, все так и будет, как ты говоришь. Все, как ты говоришь… А пока давай-ка мы тебя положим. - Нет, я не хочу спать. Я хочу тебя, я… я соскучился… Не открывая глаз, я залез руками под его футболку, огладил живот и стал подниматься вверх, по груди, задевая большими пальцами соски, чуть царапая их, очерчивая окружность. Прижался губами к шее и провел языком тонкую дорожку вверх, до скулы. Он еле заметно дрогнул: тело реагировало привычно, знакомо откликаясь на мои прикосновения, а потом мягко перехватил мои руки и потянул вниз. - Давай пойдем в постель? - Да, - послушно согласился я и тут же, в противоположность своим собственным словам, снова положил голову ему на плечо. - Давай пойдем в постель, там ты трахнешь меня так, чтобы у меня перед глазами помутнело, а потом… Холм?.. - Ммм?.. - Холм, это наша первая ночь дома. Мы не должны провести ее так… бездарно. - Ты думаешь, мы проводим ее бездарно?.. - Нет, - пробормотал я, от усталости уже не вполне соображая, что говорю, - конечно, нет. Я думал об этом весь день - как я приду домой, а там - ты… Ты не должен был быть здесь, в этой квартире… тебя не должно было здесь быть... Он чуть крепче обнял меня и снова легко качнул, будто намеренно погружая в сон, отталкивая в лодке от берега и осторожно и тихо, без всплеска, опуская весло в синюю воду. - … но вот ты здесь, - машинально продолжал бубнить я, уже плохо различая собственный голос, - и я думал об этом весь день… я думал, вдруг это мне приснилось, но кажется - нет, ты все еще здесь… почему ты все еще здесь?.. Почему ты здесь?.. - Потому что я с тобой, - ответил он тихо и провел рукой по моим волосам, пропуская пряди между пальцев. - Где ты, там и я, забыл?.. - Нет, - я вжался в него сильнее, инстинктивно стараясь глубже зарыться в переплетение его рук. - Нет, я не забыл, я помнил… весь день. - Хорошо, - он ласково потерся щекой, словно кот, цепляющий на шерсть запах, и дотронулся губами до лба. - Не забывай. - Пойдем в постель, - снова пробормотал я, из последних сил хватаясь все более слабеющими пальцами за реальность. - Ты меня разденешь, и потом… потом… я тебе покажу, как тебе повезло… Он негромко фыркнул и рассмеялся. - Пойдем. Пойдем, я тебя раздену, и ты мне покажешь… все покажешь. Пойдем. У кровати он помог мне снять джинсы и свитер, один за другим стянул носки. Потом разделся сам и лег рядом. Мы спали в этой постели первый раз, а от подушки уже исходил его запах - пока еще слабый, едва различимый, но я чувствовал его все равно и, прикрывая веки – совсем чуть-чуть, только на секунду - не смог не улыбнуться. - Чему ты улыбаешься? - он улыбнулся и сам, провел кончиками пальцев по щеке, а потом невесомо потер тыльной стороной скулу. - Холм, - я вдохнул глубже, - ты везде. Куда бы я ни посмотрел... Он передвинул подушку и оказался совсем рядом, так что на лбу, дуновением летнего ветра, я ощущал его дыхание. - И ты тоже, - шепнул он тихо. - Ты тоже, где бы я ни был. - Ммм… - Спи, - он привычно обвил мое тело руками, словно ветвями какого-то дерева. - Спи, ты устал. Отдыхай. - Я не... Его сердце билось ровно и спокойно, и, блаженно подчиняясь его ритму, я окончательно сдался, на всякий случай ухватил его за палец, а потом закрыл глаза. - Спи... Он пах чем-то теплым и пряным, чем-то неуловимо сладким, чем-то южным, с вплетающейся в эту сладость нотой едва уловимой горчинки, чем-то глубоким и насыщенным, словно его синева с наступлением ночи меняла свою природу и примешивала к обычному морскому аромату свежести оттенки какого-то растения или цветка. От этого ее мерцающее сияние скрывалось, пряталось, уходило на глубину, оставляя на поверхности плотную и густую обволакивающую пленку, шелковую и струящуюся на ощупь. Он пах теперь по-другому, но все равно знакомо, словно память, на последних секундах сознания отчаянно перебирая быстрыми пальцами пожелтевшие листочки отрывного календаря, плоские, отполированные волной морские камешки и разноцветные стекляшки, наполняющие ее углы и потайные комнаты, силилась найти один-единственный правильный предмет, за который я смог бы зацепиться, с чем мог бы его сравнить и к чему отнести. Миндалем. Он пах миндалем. *** Я проснулся глубокой ночью, тронул рукой дисплей телефона на столике рядом - должно быть, я положил его туда перед тем, как лечь, но теперь не мог этого отчетливо вспомнить. Часы показывали половину третьего. Внезапно рядом раздался тихий звук, похожий на легкий вздох. Я повернул голову. Он лежал близко, как будто так было всегда, будто мы уже сто лет засыпали вместе в одной постели, и этот год, что мы провели вдали друг от друга, был всего лишь легким взмахом его ресниц - мимолетным и не играющим в нашей жизни никакой особенной роли. Он спал неглубоко, словно поверхностно - то слегка хмуря брови и тревожно пробегая глазами под сомкнутыми веками, то едва различимо дергая уголками губ, словно улыбаясь где-то там, на самом дне своего синего сна, то ощутимо расслабляясь - и тогда его лицо не выражало ничего, кроме облегчения и покоя. Я разглядывал его, размышляя, что может ему сниться сейчас - ищет ли он что-то потерянное, лихорадочно и отчаянно, находит ли, пугливо сжимает ли в руках, не в силах поверить своему счастью, и успокаивается ли, вновь обретая искомое. Я смотрел на его лицо, самыми кончиками пальцев осторожно убирая упавшие на лоб непослушные пряди, едва ощутимо дотрагиваясь до нежных полупрозрачных висков и слабо бьющейся жилки - смотрел и дышал вместе с ним, дышал им, его сонной слабостью, отгоняя снова и снова возникающую мысль о нереальности происходящего, ругая себя за накатывающее временами непроизвольное, но все же малодушное неверие и чуть тревожно прислушиваясь каждый раз, как он вдруг резко вздыхал - судорожно и облегченно одновременно, как вздыхают во сне наплакавшиеся дети. Когда он снова вздохнул, а потом перевернулся на другой бок, я осторожно, стараясь его не потревожить, поднялся: нужно было все же принять душ и заодно глянуть, во сколько утром начинаются занятия. Когда я вышел из ванной, в квартире, как и раньше, было тихо и темно - должно быть, он по-прежнему спал, и вместе с ним спала вся наша вселенная. Я прошел на кухню, налил в стакан воды и подошел к окну. Стекло было холодным, скрипучим на ощупь, словно морозным с обеих сторон. Я глотнул воды, а потом прислонился лбом к раме. Двор пусто темнел, как и положено двору спального района недалеко от центра в три часа ночи буднего дня. Все те же самые подъездные дорожки, те же впавшие в зимний летаргический сон цветочные клумбы, те же фонари, те же деревья, что и всегда - и тем не менее, все они смотрели на меня теперь по-новому, непохоже на предыдущие разы, практически неузнаваемо, словно за время моего короткого отсутствия кто-то странный и всесильный, без всякой видимой причины, кажется, просто ради шутки, пересадил все мерзнущие на холоде вишни и все голые коричневые кусты, увенчанные рыхлыми снежными шапками, переставил все предметы и сооружения, расположив их заново в том же порядке, что и раньше, но оставив за собой едва уловимые и одновременно явные признаки перемен. Вселенная, казалось, поменяла ход и направление движения, являя остальному миру все тот же самый порядок вещей и событий, но моих глаз ей было не обмануть, я-то знал, что все изменилось: сквозь кухонное окно я видел это отчетливо и ясно. - Не спится?.. Он тихо возник из ниоткуда, вдруг материализовался в отражении темного стекла, отчего оно сразу дрогнуло и пошло синим, а потом прижался ко мне сзади и укрыл нас обоих одеялом, которое, выбираясь из кровати, накинул себе на плечи. Затем склонился и мягко поцеловал основание шеи, осторожно забирая кожу губами. Его волосы щекотно скользнули мне по уху и виску, и я расслабленно откинул голову ему на плечо. - Что с тобой? - спросил он. - Ничего, - я повернул к нему лицо. - Ничего, все хорошо. Просто… просто я думал, что мы по-другому проведем этот день. Он издал тихий мычащий звук. - Наш первый день дома? - Угу. - И как ты себе его представлял? - Ну, - я коротко вздохнул и удобнее устроил голову на его плече. - Я думал, он будет… я думал, мы проведем его вместе. - Мы всегда вместе, ты опять забыл?.. “Ты же ни черта не помнишь, Холм”, - передразнил меня он намеренно капризным тоном и посильнее сжал руки у меня на груди, крепче кутая в одеяло. Я хмыкнул. - Не так, ты же понимаешь… Я думал, мы заберем твои вещи, может быть, пообедаем где-нибудь, потом я поеду в театр, а ты по своим делам… а вечером мы будем с тобой… не знаю, мы просто будем дома. - Так и было, - он хмыкнул, - почти. - Почти, да. Но не совсем. - Не совсем, - он улыбнулся и тихо тронул губами мой лоб. - Но это ничего, это неважно. - Неважно?.. Может быть… И то, что я не помню, как уснул, и мы даже не поговорили толком, и не занимались сексом - тоже неважно?.. - На самом деле, - он вдруг понизил голос до шепота, словно боялся, что нас кто-то подслушает, - на самом деле это и правда неважно… - Ты думаешь?.. - Ну да. У нас будут всякие разные дни и разные вечера, и нам необязательно заниматься сексом каждую ночь, как по расписанию, только потому, что мы, вроде как, должны… - Я не понял, Холм, - я снова повернул голову и посмотрел на него через плечо вверх. - Ты не хочешь секса со мной?! Он фыркнул. - Я хочу его всегда, - он чуть толкнул меня пахом, словно в доказательство своих слов. - Это какое-то наваждение… - Хм, - глубокомысленно констатировал я, тут же подхватывая его движение и притираясь бедрами. - Да, но это не значит, что мы обязаны им заниматься как по расписанию, понимаешь?.. Ничего страшного, если иногда мы будем просто… спать. - Да?.. - Угу, - он легко кивнул, зажал углы одеяла одной рукой, а другую положил мне на живот и теплыми расслабляющими движениями заводил ею по кругу. - Ты много работаешь, и еще у тебя школа. И будут вечера, когда ты будешь приходить домой поздно, усталым, не в состоянии даже нудеть или огрызаться… - Для этого у меня всегда найдутся силы, - я улыбнулся и переплел наши пальцы. - Не сомневаюсь, - насмешливо согласился он. - Но все равно, будут такие вечера… и знаешь что? - Что? - Я жду их так же, как и все остальные, как любые другие вечера с тобой. Он потерся щекой о мой висок, а потом осторожно поцеловал там. - Возможность лежать рядом с тобой и слушать, как ты дышишь во сне, кажется мне ровно настолько же удивительной, как и возможность засунуть в тебя член и слушать, как ты стонешь мое имя... На последних его словах я непроизвольно выдохнул, и он понял сигнал тела правильно - чуть помедлив, скользнул рукой вниз и огладил пальцами пах. - О, кто-то проснулся, - промурлыкал он затем снова тем густым низким голосом, на который мой собственный член отзывался всегда едва ли не быстрее, чем на его прикосновения. - Доброе утро. Затем он скинул на пол одеяло и, не переставая ласкать меня внизу, прошелся рукой по груди - теперь уже широко и свободно, задевая соски, дразня их и царапая. - Холм, - губы опять сушило, сердце входило в знакомый отрывистый ритм, и я привычно выгнулся, подставляясь под его руки, - мы стоим напротив окна, нам тут еще жить… - Не переживай, - вибрирующе промычал он, подцепляя белье за резинку и стягивая его вниз. - Нас никто не увидит, сейчас темно… твоя честь не пострадает. Я непроизвольно фыркнул и тут же осекся - он скользнул в расщелину между ягодиц, одновременно припадая губами к шее. - Знаешь, что я сделаю завтра с самого утра?.. - После того, как кончишь мне в рот? - Да, - он на секунду замер и со звуком втянул воздух. - После этого. - Я теряюсь в догадках, - съязвил я, и тут же мне снова стало не до смеха: тело приняло его влажные от слюны, чуть прохладные пальцы и тут же тряхнуло спазмом - правильный угол он нашел безошибочно, и сквозь опускающуюся пелену я почувствовал, как он гладит меня изнутри. Я застонал, упираясь ладонями в подоконник и насаживаясь на него глубже. - После этого, - хрипло проговорил он, не прекращая двигать кистью, осторожно добавляя еще один палец, - ты получишь свое: не можем же мы отправить тебя на занятия неудовлетворенным. - Да, - согласился я, забирая воздух рывками и уже приближаясь к той грани, когда я снова предсказуемо начну просить, чтобы он прекратил наконец эту пытку и засунул в меня член. - Это было бы… бесчеловечно. - Вот именно. Наконец он, видимо, решил, что растянул меня достаточно, вышел и тут же провел горячей напряженной головкой между ягодиц, уперся в подрагивающее от нетерпения колечко. - После всего этого я провожу тебя, а потом спущусь в аптеку, куплю коробку смазки и распихаю ее по всей квартире. - Звучит как план, - выдохнул я, с силой подаваясь назад, раскрывая себя у самого входа. - И презервативы, - он чуть надавил, и тело окончательно открылось, принимая. - Не надо... Я повернул голову назад, и он тут же тревожно застыл. - Тебе больно? Прекратить?.. - Нет, - я облизал губы. - Не надо презервативов. Я хочу… Он чуть двинулся, осторожно вышел и снова вошел - теперь чуть глубже, до середины, и я опять нетерпеливо качнулся ему навстречу. - Не надо, я хочу тебя чувствовать… Нам не надо, не обязательно… Нам… Видимо не в силах больше сдерживаться, он стал входить полностью - медленно, но без остановок. - Окно, слышишь? - вымученно простонал я, сдавая последний оплот предусмотрительности. - Окно... - Раздвинь ноги и прогнись, - он наклонился и горячим языком стал вылизывать мою спину. - Закрой глаза. Все хорошо. Слушай мой голос... *** Уже засыпая, прижимаясь к нему всем телом и чувствуя его дыхание на затылке, я вдруг вспомнил: - Холм?.. - Ммм? - сонно пробормотал он. - Откуда у нас торт? - Торт? - непонимающе переспросил он, удобнее устраивая на мне ногу. - Да, на столе лежат несколько кусков - откуда? - А, это… Это Марит дала, у ее внучки был день рождения. - У какой внучки? - я развернулся и оказался к нему лицом. - У той, которая дочь среднего сына, который в больнице работает, - терпеливо пояснил он, не открывая глаз. - Спи. - Ага, - согласился я. - Холм?.. У него дрогнули уголки губ. - Что? - А кто такая Марит? - Марит, - он подгреб меня ближе, - Марит - это соседка с первого этажа, милая такая бабушка. Спи теперь. - Я не знаю никакую Марит, - пробормотал я под нос, зарываясь глубже в его руки. - Ничего удивительного, - он чуть слышно хмыкнул. - Она сказала, цитирую: “очень замкнутый мальчик”. - Ты обсуждал с Марит, соседкой с первого этажа, которую я даже не знаю - ты обсуждал с ней тонкости моего характера, Холм?.. - Ну, - он улыбнулся уже привычно ярко и озорно, но все так же не открывая глаз. - Мы жаловались друг другу, какая нынче пошла молодежь. Она мне даже посочувствовала. - Да ты что? - Ага. Сказала: “Тяжко тебе придется”. Я фыркнул. - Тяжко да, - он притворно вздохнул. - Между прочим, она сразу поняла, как мне нелегко с тобой, и даже торта дала. Мне. - Тебе одному?.. - Да, мне одному, - подтвердил он, знакомым жестом чуть прикусывая губу. - Это я тебя просто пожалел и решил поделиться. - Какой ты добрый. - Ну. А ты не ценишь… - Почему не ценю, ценю, - я придвинулся к нему ближе, хотя ближе, уже, казалось, было невозможно. - Ценю, мы оба ценим: я и Марит. Старушка-соседка с первого этажа, с которой ты коротаешь дни. - Не ревнуй, - проговорил он перед тем, как не выдержал и все же рассмеялся. - Я люблю тебя больше, хотя - надо отдать должное - торт получился вкусный. Но, раз уж первым я встретил тебя… - Обойти Марит и затащить тебя в постель первым… Как мне повезло. - Вот именно. Это очень хорошо, что ты это понимаешь, - он поерзал немного и снова крепче сжал руки вокруг меня. - И потом, надо же мне кому-то на тебя жаловаться… сам посуди. - Угу. - Да. Будешь хорошим и вежливым мальчиком - я тебя с ней познакомлю. С твоей же соседкой, ага. - Ой, иди ты. Он снова рассмеялся и поцеловал меня. - Спи. - И ты, - я улыбнулся и перед тем, как закрыть глаза, погладил его по лицу. - Я люблю тебя, Холм. И сегодня тоже.