Небо над

У двери отец протянул ему руку. - Мне жаль, Хенрик, что так получилось… Ты уж прости, что вспылил... - Ну, что вы, - он улыбнулся и подал свою. - Не за что извиняться, я все понимаю. - До свидания, - мама чуть приподнялась на носочках и обняла его, - приезжайте чаще. - Конечно. Мы обменялись с отцом неловкими взглядами, а потом он шагнул ко мне и коротко обнял. - Не сердись на меня, - пробормотал он у самого уха. - Я просто хочу, чтобы ты не пожалел, понимаешь?.. - Конечно, понимаю… спасибо. Все хорошо, не переживай. Мы постучали друг другу по спине, как положено отцу с сыном. - Вы на машине? - Нет, - Холм покачал головой, одновременно проворачивая замок в двери. - Я оставил ее у дома, думаю все же продавать... Сейчас все равно не припаркуешься нигде, так что… на автобусе удобнее. - Это точно, - отец согласно кивнул. - Ну, до свидания, ребята. - До свидания, хорошей недели, - подхватила мама. - Тарьяй, позвони мне завтра! - Хорошо, конечно. Пока, спасибо, - я снова обнял их по очереди. - До свидания, Хенрик. - До свидания, спасибо! Он улыбнулся им на прощание так же тепло и лучезарно, как и в начале вечера, этой своей фирменной улыбкой, от которой ещё в сериальные времена безвозвратно гибло все живое вокруг в радиусе мили. - Пока! Затем он протянул мне руку, я снял уже надетую перчатку и вложил в его ладонь свою. От крыльца я обернулся и помахал родителям через плечо, они помахали в ответ, а потом отец закрыл дверь. Пару минут мы шли к автобусной остановке молча, вечереющую тишину, по-воскресному умиротворенную и уютную, словно пледом стелющуюся по земле, нарушало лишь легкое поскрипывание снега под ботинками. Мы шли вперед, шаг за шагом, и, внимательно прислушиваясь к его дыханию, стараясь побыстрее определить, что именно он сейчас думает, насколько удивлен, обижен или, может быть, даже раздражен, я искал подходящий момент, подходящий поворот, подходящий камень - подходящий повод, чтобы начать. Подъездная дорожка Одда Хансена, ведущая к дому на пересечении Шолдвейен и Педер Грёнс, обсаженная туей и припорошенная мерцающим белым, ничем не отличалась от любой другой подъездной дорожки в мире. Мы миновали ее, по-прежнему не произнеся ни слова, и тут наконец у меня достало духу открыть рот. - Послушай, я тебе сейчас все объясню… Он ничего не ответил и не замедлил шага, продолжая держать меня за руку и вести за собой. - Холм, - позвал я снова, - подожди, послушай меня… я могу объяснить! И снова он промолчал, как будто за скрипом снега не услышал моего голоса. В какой-то момент я сделал попытку притормозить, но он упрямо и уже почти демонстративно тащил меня вперед, с каждой секундой все сильнее сжимая ладонь. - Да остановись ты!.. Холм! Холм, ты делаешь мне больно!.. Наконец я уперся пятками в землю и резко дернул его назад, к себе. Качнувшись, он остановился, развернулся, и я тут же похолодел. Он улыбался. С того самого момента, как распрощался с родителями - машинально и бездумно, будто заведенная ключом игрушка. Улыбался в никуда, на ходу, молча, но уже не той улыбкой, которая, когда он того хотел, озаряла его лицо ослепительно-ярким, великолепным сиянием, похожим на рассыпающееся золотыми искрами сварочное пламя - нет, теперь она была злой, бурлящей, жгучей, такой нетипичной для него, почти гротескной, искривляла черты и придавала им явное сходство с грубо размалеванной карнавальной маской, на которой его блестящие, теперь черные от полыхающей ярости глаза горели недвусмысленно угрожающе. Я никогда не видел его таким - не только по отношению ко мне, но и даже когда дело касалось других. Он мог раздражаться, злиться, мог выкрикнуть ругательство, ударить кулаком об стол или стену, с грохотом двинуть стул или в сердцах пнуть покрышку машины, но таким - таким словно темным и диким, таким я не видел его никогда раньше и не думал, что увижу когда-либо. Если он и казался мне зверем временами, то это было совсем в других обстоятельствах, в совершенно ином контексте, и не имело никакого отношения к ярости или желанию причинить мне боль, а как раз наоборот: было проявлением любви, острой жажды близости, безотчетным желанием вобрать в себя как можно больше моего материального присутствия. Тем же желанием, не в силах сопротивляться которому, я, через несколько секунд после того, как он входил в меня - через несколько невыносимо восхитительных тактов водоворота физического дискомфорта и оглушающего, бьющего наотмашь, счастья - засовывал себе в рот и его пальцы. Он распирал меня изнутри и, глухо рыча, кусал загривок и вонзал в тело когти - такие острые и длинные, что сквозь застилающее глаза марево, накрывавшее меня с головой в краткие паузы между тупыми и тяжелыми толчками крови в паху и висках, казалось, что они вспарывают кожу, с легкостью переламывают ребра и достают до сердца. Но даже в такие моменты, когда он был не в состоянии выразить любовь по-иному, а только через боль - даже тогда он тут же заметно вздрагивал, словно испуганно замечая в себе это темное животное нутро, прятал когти в бархатных подушечках и зализывал оставшиеся от зубов вмятины, втягивая шею и прижимая уши, словно извиняясь. Никогда, ни на одно короткое мгновение, у меня не возникало мысли или подозрения, что эта бушующая ярость в его глазах - совершенно не свойственная его натуре как таковая - может быть направлена на меня. - Чему ты улыбаешься? - спросил я тихо, почти одними только губами, одинаково в ужасе как от его молчания, так и ответа. Не успел я закончить, как тут же почувствовал простреливающую боль в кисти - сначала легкую, словно пробную, а затем уверенную, не оставляющую никакого сомнения в его намерениях. - Холм?.. И еще несколько секунд он смотрел на меня, по-прежнему не говоря ни слова, все так же неестественно и зло улыбаясь и сжимая руку сильнее, намеренно перекатывая кости, ввинчивая их друг в друга, сдавливая сухожилия, а потом, словно и этого ему показалось мало, с оттягом провел большим пальцем по тыльной стороне ладони, так что по коже мгновенно полыхнуло сухим огнем. - Холм! - выкручивая кисть в инстинктивном стремлении уйти от боли, я сам, непроизвольно приседая, стал выкручиваться вслед за ней. - Холм, мне больно! Отпусти! Наконец я смог вырвать руку из его захвата, или это он резко бросил ее, отталкивая от себя в воздухе. - Да что с тобой?! - крикнул я и, шипя, стал растирать кожу. - Со мной? - он неожиданно и угрожающе качнулся вперед, и я машинально отпрянул. - Что со мной?! - Да! - снова выкрикнул я. - С тобой! - А ты как думаешь? - он сузил глаза. - А?! Как ты себе представляешь - что со мной может быть?! “Вот он. Этот момент. Давай - спокойно” - Холм, послушай меня… Он сжал зубы так, что на скулах явственно заходили желваки. - Я не сказал тебе по поводу этого предложения, потому что не собирался его принимать - вот и все. - Да ты что?! - Да, - я примирительно протянул к нему руку, но он упрямо отклонился. - Я не сказал сразу, потому что… потому… - Ну, и?! - Потому что не хотел ехать - и сейчас не хочу, - торопливо стал объяснять я. - Томас позвонил тогда, мы поговорили и... я не могу… Не хочу. У меня и так мало времени для… для всего, и я отказался - вот и все… - Вот и все, - эхом подхватил он, и плохо сдерживаемая ярость волной пробежала по его лицу. - А для чего у тебя мало времени, скажи-ка мне, ммм?.. Для чего?! Для нас мало времени?! - Да, - тихо ответил я, - и для этого тоже. В основном, для этого. - Ясно. И ты, значит, принял это решение один, сам. А меня даже в известность не поставил! А зачем тебе, да?! Меня, идиота, ставить в известность - зачем?! Ты же у нас самый умный!.. - Я сказал бы тебе потом - я сказал бы обязательно! - Да ты что?! - язвительно переспросил он, и от этого его саркастического тона меня передернуло. - Это когда же - потом? Через год, на пенсии?! На памятнике бы мне выбил?! - Нет, почему... - я снова попытался дотронуться до него. - Я сказал бы тебе, разумеется… со временем, в подходящий момент... - Со временем, говоришь, - он тяжело задышал, шумно выталкивая воздух сквозь ноздри. - Ага, со временем. И сколько за это время ты принял бы таких решений, а?! О которых бы мне и слова не сказал?! - Перестань, зачем ты делаешь из мухи слона… - Я?! Я делаю из мухи слона?! - Холм… - Ты мне солгал!.. - Ничего я тебе не лгал! - запротестовал я. - Я просто не сказал всего, и только лишь. Я подумал: зачем сейчас говорить об этом, если я все равно никуда не еду?.. - Действительно: зачем?! - он повысил голос и картинно всплеснул руками. - Надо было подождать! Удобного случая, ага!.. Чтобы гарантированно двух зайцев сразу: не только перед родителями меня подставить, но еще и выставить полным идиотом!.. С этими словами он резко, словно швырнул, отвел от меня взгляд и раздраженно пнул снег носком ботинка. - Перестань, не говори так! - как мог успокаивающе заговорил я. - Никто не считает тебя идиотом! Отец просто был не в себе сегодня, не знаю… может, на работе что-то случилось… - Он так не думает, я тебя уверяю! - Ага, не думает! - воскликнул он. - Поэтому, наверное, он сказал практически прямо, что, связавшись со мной, ты упускаешь блестящую возможность и топчешься на месте - потому что так не думает! Наверное, поэтому, а?! Ты как считаешь?! - Какая глупость! Он совершенно не это имел в виду! - Да ты что?! А мне показалось, именно это: что я удерживаю тебя, что “мы” тебя удерживаем! - Ничего подобного! Ну, послушай же!.. Я пытался поймать его взгляд, зацепить его на себе, удержать более, чем на несколько секунд - это дало бы мне возможность объяснить, достучаться до него, найти правильные слова и интонации и, в итоге, сгладить это чудовищное недопонимание - потому что именно им и была все эта гротескная сцена: непониманием, неудачным стечением обстоятельств и фраз, не более. Однако все было тщетно: он упорно отводил глаза, не слушал и даже не пытался понять, посмотреть на ситуацию с моей стороны, лишь только снова и снова кривил губы в паузах между яростными выдохами. - … ничего подобного! Никто меня не удерживает, я сам принял это решение! - Ты выставил меня идиотом! - уже не сдерживаясь, в голос выкрикнул он. - Ты что, не понимаешь?! Ты серьезно не понимаешь этого или только делаешь вид?! Мало того, что ты не удосужился сказать мне - мне, из всех людей - мне!.. Так ты еще и выставил меня идиотом! - Холм, я прошу тебя, перестань… Пожалуйста, давай пойдем домой - я все тебе объясню… пожалуйста, я все объясню… - Не смей! - он окончательно потерял терпение. - Не смей мне тут говорить, что я все не так понял! Не смей, блять, делать из меня тупицу, ты слышишь?! Если ты хоть немного любишь меня, если в тебе есть хоть капля уважения - не смей!.. У него темно полыхали глаза, в то время как лицо, будто на контрасте, стремительно белело, подергивалось снежной пылью, пересыхало, словно неумолимо мелеющий ручей. Он поверхностно дышал сквозь сжатые зубы, едва-едва забирая воздух и тут же выталкивая его в морозное небо плотными белыми струями и, сам того не замечая, крупно вздрагивал от холода, от бешенства от злых укусов адреналина. От этого зрелища, от понимания, что ситуация - на первый взгляд не такая уж и критическая, теперь совершенно выходит из-под контроля, мне стало жутко. Инстинктивно протягивая руку, я по-прежнему пытался дотянуться до него хотя бы физически - достать, дотронуться, разорвать эту удушающую петлю унижения, которая, казалось, стягивала ему горло; дать ощущение покоя и безопасности - сначала его телу, а потом уже и разуму, но каждый раз он раздраженно отступал или отдергивал плечо, и я тут же сглатывал сухим колючим горлом, из всех сил стараясь не думать о том, что никогда раньше он не уходил от моего прикосновения, не говоря уже о том, чтобы отшатнуться. Никогда раньше. Как раз наоборот: он всегда тянулся ко мне - руками, взглядом, всем сердцем - он тянулся ко мне, и ничто не могло этого изменить. “Раньше. Раньше не могло” Этот голос каждый раз приносил мне только несчастья, и мне нельзя было слушать его, никак нельзя - вообще никогда, и уж точно не в тот момент: мне необходимо было оставаться спокойным, думать о нем, о его чувствах, и ни в коем случае не поддаваться панике, которая мало-помалу ощутимо нарастала внутри, пока еще только заранее оповещая о себе далеким грудным гудением. И, до тех пор, пока у меня оставались силы, пока я все еще был в своем уме, пока меня не захлестнуло и не понесло, было жизненно важно собраться и сосредоточиться на нем, на его лице и глазах, согреть, выровнять его дыхание и успокоить неистово бурлящую синеву, успеть вернуть нас в правильное русло - успеть, пока я все не испортил, не сорвался и не сказал что-нибудь предсказуемо-глупое и непоправимое, что обидит его еще больше или, того хуже, разочарует. - Перестань, слышишь? Холм, пожалуйста… Пожалуйста, не надо, - говорил я, опять и опять пытаясь поймать и утихомирить его взгляд. - Я прошу тебя, пожалуйста… Ну, прости меня... Прости - мне следовало сказать тебе, но… Я запнулся, и тут он наконец посмотрел на меня, по-прежнему тяжело дыша, но уже более осмысленно, ожидая продолжения. “Ну, давай” - Но разве ты рассказываешь мне все? - осторожно спросил я, пытаясь нащупать более или менее твердую почву. - Совершенно все, что касается работы?! Все, о чем вы говорите с Лене или кем-то еще - неужели ты рассказываешь мне все совершенно полностью?! - То, что касается тебя... что нас касается, - он намеренно выделил это “нас”, - да, полностью. - Но ведь это же касается только моей учебы, это даже не работа! Это не “мы”, это просто моя учеба, не более... Только моя учеба! Это не имеет к “нам” отношения!.. - Ах вот как?! - воскликнул он, и тут же на него накатила новая волна ярости: он снова сжал зубы и заходил желваками. - То есть ты считаешь… ты считаешь, что твоя учеба, твое будущее - все это не имеет ко мне отношения... я правильно тебя понял?! Что меня это не касается?! Ты это мне хочешь сказать?! Что не мне тебе указывать, как жить?! “А ты молодец...” - Нет, подожди, ты же знаешь, что я не это имел в виду!.. - Откуда мне знать, а?! Если ты мне не говоришь - откуда мне знать?! Он сделал резкий шаг вперед и угрожающе навис сверху, словно в секунды сделавшись еще выше, чем был, и, не делая пауз и не давая мне времени опомниться, будто намеренно загоняя в угол и давя лишь на голые инстинкты, стал выплевывать слова вперемешку с белыми влажными клубами: - Откуда мне знать?! Как я должен понять?! Если ты ни хера не говоришь мне, если ты мне лжешь… Ты мне лжешь! Как последнему идиоту! И как я должен понять?! Догадаться?! Уж прости: я не медиум, чтобы твои мысли читать, да?! Я не медиум, я обычный человек, который - как выяснилось - не дает тебе развиваться и тянет назад! Душит твой талант, а?! - Да блять, - шум в груди стал карабкаться вверх, в голову, - что ты прицепился к этому?! Отец совсем не то имел в виду!.. - А что?! - выкрикнул он в ответ. - Что он имел в виду?! Если закрыть глаза на тот факт, что я вообще был не в курсе... Что ты не считаешь нужным ставить меня в известность, что не доверяешь мне достаточно, чтобы советоваться со мной - если вот на все это закрыть глаза!.. Что он имел в виду?! Я растерянно оглянулся, словно инстинктивно обращаясь к кому-то невидимому за помощью, будто бы сам Одд Хансен, поблизости от дома которого мы теперь выясняли отношения, мог шепнуть мне из суфлерской будки правильный ответ: “Отлично, следующая реплика: “Ты все не так понял!” - Это какой-то гротеск… Хенрик, послушай меня… Только послушай, ты все не так понял! - Конечно, - он поморщился, услышав это свое-чужое имя. - Ну, давай, объясни мне тогда, раз я не так понял!.. Давай! Что конкретно твой отец имел в виду, когда сказал, что ты запираешься дома - ну, очевидно, что со мной запираешься, да?.. Или это я тебя запираю?! Что это стагнация и прочее?! А?! - Блять… - Ну, давай, я жду: объясняй! - он сделал шаг назад, потом еще один и встал, демонстративно засунув руки в карманы, словно заранее ограждая себя от моих прикосновений. - Давай! - Он сказал сгоряча, не выбирая слов, он не имел в виду этого!.. - Сгоряча?! - отозвался он. - Да. - И не имел этого в виду?.. - Нет! Конечно, нет!.. - … что наши с тобой отношения, в том виде, в котором они существуют сейчас, не дают тебе возможность сделать правильный выбор?.. - Господи, да конечно нет! - воскликнул я. - Разумеется - разумеется, он так не считает!.. И вообще... - Может, и не считает, - прервал меня он, - зато так считаю я…. Я - я так считаю! Воскресенье. По воскресеньям я просыпался около девяти и, стараясь не разбудить, медленно выпутывался из сети его рук и ног. За ночь он оплетал меня плотно, обездвиживал и приковывал к себе - или это я сам завязывал его вокруг, защелкивал наручниками на собственных запястьях, закрывал себя за его телом, словно за стальной банковской дверью. Он длинно и расслабленно вздыхал, бормотал что-то слабо и неразборчиво и в полудреме машинально хватался за мою ладонь. - Ты куда?.. - Я здесь, - отвечал я тогда. Я ложился снова, дожидался, пока он опять заснет, а затем осторожно откидывал одеяло со своей стороны. Никто не называет круассаны корнетто. Никто. Ни в Норвегии, ни во всем мире - я уверен, никто даже не в курсе, что они могут называться как-то по-другому. Во всех вселенных, всех галактиках и цивилизациях - цветных или одноцветных: круассаны - это круассаны. Поэтому в булочной через квартал мне клали в коричневый бумажный пакет именно их - круассаны, а никакие не корнетто, что за глупость. А джем я брал в киоске на углу. Потом, придерживая банку локтем, я зажимал пакет с выпечкой подбородком и свободной рукой дергал на себя подъездную дверь. По воскресеньям он делал вид, что все еще спит, когда я, стараясь не шуметь, снимал в коридоре куртку и ботинки. В свою очередь, я делал вид, что верю и совершенно не замечаю, как он наблюдает за мной из-под полуопущенных ресниц, и, как ни в чем ни бывало, шел в кухню и ставил кофе. Потом я заходил в комнату, садился на кровать, и он тут же открывал глаза, хватал меня за руку и, мягко, все еще чуть сонно улыбаясь, тянул к себе. Я снова ложился рядом, обнимал его, слегка надавливая на плечи и спину, разминая затекшие мышцы - и смотрел. Он просыпался - постепенно, расслабленно, потягиваясь и жмурясь, словно осторожно вбирая в себя солнечный свет, заново зажигая синие отблески, отпуская тонкие лучики в уголках глаз - просыпался, и вместе с ним просыпался мой день. По воскресеньям мы завтракали на полу перед телевизором. Все те эпизоды сериалов, которые он ставил на неделе, после ужина - на первые десять или пятнадцать минут, пока внутри его мягкого покачивания я не начинал безвольно дремать, так и не схватив нити повествования, или на еще более короткое время, пока его рука незаметно не ныряла под футболку и не начинала двигаться по моему телу - сначала медленно, почти лениво, без какого-либо подтекста, а потом все ощутимее, напористее, жарче, и тогда сюжетная линия очередного детектива, или комедии, или ролика об иерархии внутри стаи касаток переставали играть вообще какую-либо роль - все эти фильмы, сериалы, документальные отрывки: мы смотрели их в воскресенье утром. Он искал что-то на Netflix, а я выкладывал на тарелки круассаны. Выбрав нужный эпизод, он ставил его на паузу, брал в руки чашку и дальше просто смотрел на меня, улыбаясь сквозь белый густой пар. - Хватит глазеть, ты протрешь на мне дыру. - Не могу поверить, что ты это делаешь, - он наклонял голову, перебегая взглядом от моего лица к рукам и обратно. - Каждый раз, - я прикусывал собственную улыбку и картинно закатывал глаза: его это всегда смешило, - каждый раз ты говоришь одно и то же… и снова, и снова… сколько можно... Он улучшал момент, подавался ближе, хватал меня за запястье и слегка дергал на себя. - Это… каждый.. раз… Сначала губы, потом лоб, нос и щеки - вперемешку со словами, быстрые короткие поцелуи солнечной капелью падали на мое лицо и скатывались дальше, вниз, к скулам и подбородку. - … каждый… раз… одинаково… удивительно… что ты…. а теперь… мажь… их… джемом… быстро… немедленно... - Сам мажь!.. Я показательно отпихивал его руки, смеялся от щекотки, втягивал шею и снова был до помутнения счастлив. - Сам давай! Я тебе что, прислуга?! Вот тебе нож, вот ложка… джем твой вот - на! - Я хочу, чтобы ты! - он смеялся тоже и одной рукой снова тянул за футболку ближе, а другой подталкивал в мою сторону тарелку. - Постоянно… одно и то же… Наконец он отпускал меня, особенно звонко чмокнув напоследок, снова брал в руки чашку, скрещивал перед собой ноги, немного поерзав, устраивался удобнее и, сверкая глазами, с каким-то неподдельным детским восхищением наблюдал, как я беру нож, медленно разрезаю гибкий слоеный бок… - И не надо на меня так смотреть! - Как? - он фыркал. .... как зачерпываю джем ложкой и кладу в мягкое, еще теплое нутро… - Как будто еще чуть-чуть, и ты меня сожрешь вместе с этим круассаном… - … корнетто… … закрываю и пальцами прижимаю друг к другу чуть влажные от масла, податливые края… - Тут тебе не Неаполь, если ты не заметил, - я многозначительно поднимал брови. … а потом демонстративно протягиваю ему готовый круассан на тарелке. - Тут лучше, - он снова улыбался, а потом словно спохватывался. - Ой, постой, ты, кажется, испачкался… - Где?.. - Ой, вот тут... в джеме, - неожиданно ловко перехватывая мои пальцы, он тут же тянул их в рот. - Прямо очень… подожди-ка... - Не смей!.. Холм, не смей!.. - я хохотал в голос и снова отпихивал его от себя. По воскресеньям мы смотрели что-то - кино или сериалы, по сети покупали продукты на неделю - сайт предлагал ананасы сразу, по истории предыдущих заказов, и он, сам того не замечая, бездумно щелкал по окошку, добавляя их в корзину. Спускались выпить кофе в восточной кофейне за углом или ходили через парк к реке, где он каждый раз пытался прикормить с ладони уток, а когда те врассыпную бросались от него, возмущенно крякая и качая гладкими литыми боками, восклицал им что-то вдогонку по-итальянски, одновременно всплескивая рукой в каком-то жесте - и я был готов отдать голову на отсечение, что неприличном. Когда я интересовался, что конкретно он выкрикивал, он неизменно отвечал, что это непереводимая с неаполитанского диалекта игра слов. - То есть ты опять обматерил уток, - уточнял я нарочито глубокомысленно, для большей убедительности возведя глаза к небу и степенно кивая. - Ты хоть понимаешь, Холм, насколько это жалко?.. Он смеялся, поднимался с корточек и, отряхнув крошки, протягивал мне ладонь. По воскресеньям мы шли вдоль Акершэльва - временами стылой и темной, по-зимнему тягучей, а временами беглой, словно шальной, крутящей водовороты, и такой прозрачной, что можно было разглядеть камни на дне и то и дело взмахивающие к поверхности желтые утиные лапы с толстыми и широкими перепонками. Он держал меня за руку, и мы шагали мимо мерзлых скамеек и фонарей, мимо водопада, мимо кирпичных строений, когда-то принадлежащих фабрике, а теперь отданных под офисы, студии и рестораны, мимо бронзовых фигур каких-то работниц и странной статуи грустного слона с повисшим хоботом - вперед, сначала по старому подвесному мосту, с выкрашенными белой краской цепями - с каждым его шагом деревянная проходная часть слегка вздрагивала, как-то радостно вибрируя, словно приветствуя его, и тут же, в унисон с этой вибрацией, начинали певуче звенеть стальные тросы - а после, мимо здания школы искусств с неоновыми буквами This Is It на крыше, по новому, каменно-металлическому, более устойчивому, с навешенными на решетки разноцветными замками, где он, разглядывая имена и даты, с возгласом изумления нашел как-то и “наш”. - Разве это не удивительно? - он обернулся ко мне, придерживая пальцами пластмассовый корпус. - Исак и Эвен. Смотри!.. Я подошел ближе. - Да, действительно… - Кажется, что эти ребята и правда реальны, - он осторожно потер подушечкой нанесенные маркером буквы, словно пробуя имена наощупь. - Будто, знаешь… они живут где-то за углом. - За углом? - Ну… Где-то тут. Он махнул подбородком в сторону, а затем радостно уставился на меня из-под низко натянутой на лоб шапки. - Мне кажется, у них все хорошо, - продолжил он, засовывая наши сцепленные руки себе в карман и согревающе потирая там мою ладонь. - Они снимают квартиру, учатся, подрабатывают, вместе справляются с болезнью, рядом с ними их друзья… Ты как думаешь?.. Я глянул в сторону, на парковые деревья, немногочисленных прохожих, а потом снова на него. - Хочешь, возьмем какао? Все еще улыбаясь, он недоверчиво свел брови к переносице. - Какао?.. Почему? Ты же не особенно любишь какао!.. - Я - нет, - я нарочито безразлично пожал плечами. - Но вот тебе наверняка хочется сейчас чего-нибудь такого… отвратительно сладкого, чтобы зубы сводило, с каким-нибудь вишневым ароматизатором, и чтобы куски зефира сверху. - Почему это? - он фыркнул. - Ну, это как-то, я не знаю… в характере сцены, не находишь? Исак и Эвен, замочки на мосту, “рядом с ними друзья”, мир прекрасен и удивителен... Так что, какао будешь?.. Он помедлил секунду, посмотрел на небо, словно размышляя, шмыгнул носом и наконец, плотно сжимая дрожащие в улыбке губы, помотал головой. - Нет?.. - Неа. Как-то это по-гейски. А затем все-таки расхохотался. По воскресеньям, если было холодно и не хотелось выходить, мы заказывали пиццу и снова что-то смотрели, или, попутно засовывая в рот капающие соком ломтики этих своих ананасов, он рассказывал содержание очередного подкаста, который слушал на неделе, или вслух мечтал побывать в Тайланде и увидеть там обезьян, живущих при каком-нибудь буддистском храме - “и, ты представляешь, они совсем ручные, не боятся и запросто подходят, их можно даже покормить - не то, что этих дурацких уток...”, или читал мне конспект на завтра, выделяя интонацией особо важные места, и я тогда лежал головой у него на коленях, прижимаясь щекой к животу, и делал вид, что запоминаю факты или даты, а на самом деле плыл в какой-то странной невесомости, укачиваемый мелодией его голоса; или он гремел чем-то в кухне, машинально подхватывая ноты знакомого итальянского хита, звучащего по радио, а потом, в облаке пряного аромата, радостно выскакивал оттуда - “ну?! иди же скорее!”, или отклонялся в сторону, чтобы дать мне через плечо прочесть отрывок сценария, который готовил на прослушивание сам, или мы ходили к родителям, или… Воскресенья были разными - временами ленивыми и полусонными, временами четко распланированными под нехитрые домашние дела и подготовку к следующей неделе, временами наполненными сексом, сумеречным светом, просачивающимся сквозь наглухо задернутые шторы, тяжелым и острым запахом извергающегося тела, раздирающим горло дыханием и надсадным клокочущим сердцебиением. Они были разными - эти воскресенья рядом с ним, но никогда, ни в одной вселенной, ни в каком измерении не существовало, не могло существовать такого воскресенья, где он стоял бы напротив, в нескольких шагах от дома родителей, и говорил бы, что наши отношения - то, необъяснимое и всепоглощающее, что мерцало синим в стенах нашей квартиры - тянут меня назад. Должно быть, это был всего лишь сон. Один из тех, что за мнимой легкостью в самом начале скрывают все более возрастающую тревогу, а потом и вовсе оборачиваются кошмаром. Должно быть, я спал. Или был пьян. Или поймал бэд трип. Или сошел с ума. - … так считаю я! - В каком... смысле? - губы вдруг ощутимо похолодели, стали слушаться плохо, еле ворочались. - В том смысле, - все так же резко и нетерпеливо, словно не видя моего замешательства, воскликнул он, - что если ты будешь отказываться от таких возможностей, то ни хрена не будешь развиваться, ты понял?! Ни хрена не станешь лучше - или что, ты, может быть, считаешь, что ты у нас самый умный, а?! И знаешь все лучше всех?! Так ты считаешь?! - Нет, конечно, нет, - я сглотнул и сделал осторожный шаг навстречу, - я так не считаю. Прости, что я тебе не сказал… прости, это была ошибка… я не подумал в тот момент… прости... - И если я, - продолжил он, словно не слыша, - если я тяну тебя назад… если “мы” - то, что между нами… если это влияет на тебя таким образом, заставляет делать неправильный выбор, вынуждает топтаться на месте, значит… Он сделал паузу и, тяжело дыша и качая головой, словно сам не веря, что собирается произнести эти слова, посмотрел куда-то в сторону, на обрамляющие участок кусты. - Значит - что? - спросил я шепотом, с усилием проталкивая звуки сквозь судорожно сжимающееся горло. - Значит нам надо что-то менять, - он снова поднял на меня глаза. - Что... менять?.. - Не знаю! Но что-то надо - хотя бы для того, чтобы ты перестал мне лгать! - Я не лгал тебе! Я не лгал... - В данном случае это одно и то же! - Нет! - Да! - выкрикнул он, с каждой фразой все более повышая голос, так что к концу его, казалось, было слышно на весь район. - Ты позволил мне думать, что все хорошо! Что ты со мной откровенен!.. Что, раз мы живем вместе, то и серьезные решения принимаем вместе тоже! Что ты достаточно доверяешь мне, моему мнению... что я гожусь не только для того, чтобы устраивать твое настоящее!.. Чтобы трахать тебя и следить, чтобы ты вовремя ел!.. Ты мне солгал! В голове забухало и зашумело, теперь совершенно отчетливо: от его крика, остервенело мечущегося в голых ветвях у самого неба, от дикого, нелепого, невозможного смысла, который он вкладывал в эти фразы, от все хуже контролируемого ужаса - от всего этого громом грянувшего безумия. - Да что с тобой?.. - бормотал я, машинально и беспомощно протягивая к нему руку, от которой он каждый раз уклонялся. - Ну что ты драматизируешь?.. Все это не так… это неправда… ты преувеличиваешь… Послушай меня, я все тебе объясню... Он раздраженно фыркнул. - Да, я не сказал тебе, прости... - продолжил я, снова и снова стараясь заглянуть ему в глаза. - Мне следовало сказать, но я не сказал - прости! Но это всего лишь стажировка! Как ты не понимаешь?.. Это ничего не значит, это всего лишь короткий курс и стажировка!.. - Это ты кому-нибудь другому рассказывай, да?! - с гневным сарказмом воскликнул он. - Кому-нибудь другому, кто не в курсе, какой удачей и каким единицам достаются такие стажировки, и как они могут перейти в полный курс и новые проекты!.. Это ты найди вот какого-нибудь идиота - и расскажи ему вот это все… всю вот эту хуйню, что ты сейчас несешь! Умный ты наш!.. - Господи, причем тут это?! - При том! При том, что не падают обычным людям такие шансы с неба, слышишь ты меня?! Ты слышишь, что я тебе говорю?! - неожиданно он снова надвинулся на меня. - Или ты только себя слышишь, а?! - Я слышу тебя, успокойся… Давай пойдем домой, пожалуйста… - Посмотри на меня! - он резко отступил назад и развел руки в стороны, словно приглашая обозреть себя во весь рост. - Посмотри на меня! - Холм!.. - Посмотри! Нам, обычным людям, - он сделал ударение на “обычным”, намеренно подчеркивая отсутствие всякой исключительности на контрасте со мной, - нам такие шансы с неба не падают! Ты слышишь меня?! Просто так, чтобы кто-то позвонил и предложил, чтобы кто-то… У него вдруг резко закончился воздух, он как-то остро задохнулся и пару раз натужно вдохнул, прежде чем смог продолжить - теперь низко, ломающимся и сиплым от напряжения голосом: - Блять, я просто не могу поверить, что мне приходится тебе это объяснять… Нам такое не предлагают - чтобы кто-то уже договорился, все устроил и устаканил, а тебе надо было только согласиться это принять… Не бывает такого! И уж точно - чтобы нас еще и ждали! Не ждут нас, понимаешь ты или нет, а?! Мы - обычные люди - берем то, что есть, и пока дают!.. От того, как он выглядел в тот момент - по-прежнему раздраженно, но теперь как-то потерянно, почти отчаянно, будто после долгого и изнуряющего бега вдруг уперся в глухую стену, от внезапного понимания того, что на самом деле значил для него мой отказ - мой добровольный отказ, что он значил для него лично, помимо извечного вопроса “нас” - от этого сердце парализованно замерло, провалилось в мгновенно наступившую тревожную тишину, а потом снова хлопнуло и застучало быстрее прежнего; кровь судорожно вздрогнула, вырвалась из вен и разлилась, опаляя огнем лицо, уши и шею. - Ну, что ты такое говоришь… - Я знаю, что говорю! - выкрикнул он. - Посмотри на меня: я прекрасно знаю, что говорю! И ты тоже это прекрасно знаешь! Я попытался обнять его, но он опять упрямо отстранился и покачал головой. - Ну, подожди… Ты только начал искать, у тебя будут интересные проекты, и очень скоро - вот увидишь!.. - Мы не обо мне говорим сейчас, - тут же отрезал он. - Мы говорим о тебе, о том, что тебе выпадают отличные, почти исключительные возможности - и тебе даже делать ничего не надо! Их тебе приносят на блюде, потому что знают, что для тебя они, эти возможности, для таких, как ты… А ты - ты этого ни хера не ценишь! - Холм! Холм, послушай меня… Холм! - Что?! Что, Холм, что?! Ты мне обещал - ты помнишь?.. Ты мне обещал, что будешь стараться, двигаться вверх, стремиться и так далее - ты помнишь?! Вот это все, всю эту гребаную хуйню, что ты вешал мне на уши! Ты помнишь?! Помнишь?! - Я помню, конечно, помню... Я задыхался от жара и неуправляемого сердцебиения, но, как никогда отчетливо, понимал, что именно сейчас мне необходимо держаться: не пустить это выяснение отношений на самотек, в неизвестность, не сглупить, не сболтнуть лишнего, не дать ему сделать неправильных или опрометчивых выводов, постараться успокоиться самому и, самое главное, успокоить его. Держаться столько, сколько понадобится - сколько ему будет нужно, чтобы услышать меня, чтобы остыть и понять, что это была всего лишь ошибка, а не злой умысел, что я сожалею, что все так получилось, что я сделаю все, что он попросит, лишь бы только эта мутная, яростно кружащая взвесь в его глазах успокоилась, осела и дала ему снова дышать. - Я помню, но.. Посмотри на меня… Ну, посмотри, пожалуйста. Холм, это я… посмотри на меня, ну?.. Все так же до болезненного залома сведя брови к переносице, поджимая губы и с шумом выталкивая воздух из груди, он нетерпеливо глянул на меня. - Послушай… Да, я сглупил - я согласен. Я должен был тебе рассказать сразу, я испугался... ну, прости меня... Прости, что я не посоветовался с тобой, что решил сам… Прости, что сегодня ты оказался в такой ситуации, я совсем этого не хотел, ты же знаешь… Пожалуйста… это все недоразумение, только лишь - не больше… Я отказался - да, может быть, я мог бы сначала подумать, и да - мне следовало хотя бы посоветоваться с тобой, прости... Я начал намеренно быстро, почти нервно, наравне с ним, затем постепенно снижая тон, с каждым словом подсознательно добавляя больше успокаивающих нот и интонаций, стараясь произносить слова мягко и тихо - как ни странно, это, кажется, помогало и мне самому: я чувствовал, что дышу легче, свободнее, кровь уже не так агрессивно шумела в ушах, словно постепенно отпускала хватку. Продолжая говорить, я осторожно поднял руки и очень медленно положил ладони сначала ему на пояс, ожидая, что он, быть может вывернется, а затем, к счастью не встретив сопротивления, поднял их выше, ему на спину и наконец… Наконец, впервые за этот длинный вечер, за эту ссору, к которой мы оба совсем не были готовы, и которая уже порядком измотала нас - наконец обнял его, с подкашивающим колени облегчением прижался всем телом, закрыл внутри себя и уткнулся носом в холодную кожу у самого воротника пальто. Он не обнял меня в ответ, но и не отстранился, не дернул раздраженно плечами - мне было достаточно и этого. Жилка билась все еще сердито, отрывисто, будто недовольно ворчала что-то, но под моими губами - стоило мне дотянуться - она успокаивалась всегда. Я прижался к ней, чувствуя, как она все еще трепещет и звенит, словно по инерции, но уже слабее, уже вот-вот остынет и расслабленно вздохнет, а вместе с ней вздохнет и он. Он вздохнет, и тогда я возьму его за руку и, обессилевшего от этой совершенно ему несвойственной и, должно быть, изнуряющей вспышки, поведу за собой домой. А дома… дома все снова будет хорошо. - Прости меня, - тихо сказал я, обнимая крепче, забирая в себя его морозный запах и с глубоким облегчением понимая, что буря миновала. - Прости, не сердись… Не сердись, пожалуйста… Простишь?.. Он помолчал, словно собираясь с силами после сокрушительного удара, должно быть, медленно оттаивая от тех слов, которые только что швырял в меня, а потом неожиданно спросил: - Почему ты отказался? Я закрыл глаза и снова дотронулся губами до жилки. - Я не хочу уезжать... Я не могу уехать. Не сейчас. - Почему? - Ты знаешь, почему. - Из-за меня? - Да, - пробормотал я, глубже зарываясь носом ему в ворот. - В общем-то да - из-за тебя. Из-за нас. - Почему? - Ну, потому что… Ты знаешь, почему. Я не могу быть от тебя далеко… - Нет. Оттого, как странно это прозвучало - как отрывисто и холодно, как невероятно, почти дико, непохоже на него, на его обычное ко мне отношение - от этого “нет” я непроизвольно застыл на месте, не в силах пошевелиться, не в состоянии даже убрать с него руки или хотя бы поднять голову, чтобы заглянуть в глаза. - Нет, не поэтому, - повторил он. - Или, вернее, не только поэтому. - Что ты такое говоришь?.. Какие-то секунды я снова, уже второй раз за очень короткое время, думал, что, может быть, все это происходит не наяву. Может быть, я чем-то отравился, и все его слова, вся холодность и враждебность - на самом деле ничто иное, как бред, существующий только в моем воспаленном мозгу?.. Или, может быть, я действительно сплю и вижу кошмар, в котором от его привычной нежности, от его ласки и безотчетного стремления в любой ситуации встать на мою сторону, не осталось и следа?.. Или, быть может... Быть может, за какое-то бесконечно короткое время он… он меня разлюбил?.. И поэтому смотрел на меня теперь совсем другими глазами?.. Быть может, предыдущий год вымотал, разорил, разграбил его эмоционально гораздо больше, чем он думал, и Неаполь был всего лишь последней красивой вспышкой, ярким фейерверком на фоне ночного синего неба?.. Разноцветными шипящими огнями, о скоротечности которых не подозревал и он сам?! Что, если это правда: что, если он вдруг разлюбил меня, разочаровался во мне, наконец понял, что я совсем не то, что ему нужно?! Иначе как объяснить его слова? Его неверие в то, что я мог отказаться уезжать именно потому, что не хотел с ним расставаться? Он не верил мне? Не верил, что это правда?.. Почему?.. Не потому ли, что это в какой-то момент перестало быть жизненно важным для него самого?! Когда это произошло?! Почему я этого не заметил?! Что я сделал не так?! Я должен был обязательно сделать что-то не так, где-то ранить его - конечно, разумеется! Чем еще можно было объяснить эту его ярость?.. Но что?! И как давно?! Это должно было произойти уже какое-то время назад - да, наверняка. Где-то, в какой-то момент, который я пропустил - слишком расслабился, слишком… слишком был занят, слишком устал, слишком беспечен… Слишком не заметил, что он устал тоже, что, вопреки ожиданию, я не облегчаю его жизнь, не привношу в нее ничего нового, успеваю давать ему слишком мало, что я мало что успеваю вообще… а он просто раз за разом закрывал на это глаза, терпел и надеялся на лучшее, но теперь, кажется, чаша переполнилась… В этом дело?!.. В этом?! И теперь, теперь эта ссора - может быть, была… … что, если она была... … всего лишь… … предлогом?! Или последней каплей?.. Но почему я ничего не замечал?! Да, его обида и раздражение из-за того, что я скрыл от него свое решение, вообще сам факт звонка - они были, в целом, просты, понятны и легко объяснимы. Но как было объяснить тот факт, что он стоял сейчас, физически по-прежнему в кольце моих рук, но по ощущениям казалось, на расстоянии многих миль - недвижимо и напряженно, и от него, от кожи, от как-то по особому выстукивающей жилки, от всего его тела, всегда теплого и открытого для меня, веяло теперь гладким мраморным холодом и враждебностью?.. Все еще не до конца веря в происходящее, я соскользнул одеревеневшими руками с его плеч, и он, будто только и ждал этого, тут же отступил на шаг, снова намеренно увеличивая расстояние между нами. Я почувствовал, как внутри что-то задрожало - мелко, противно, трусливо. Мышцы словно дернулись, а потом заныли, заскулили, завыли протяжно, мгновенно сковали болезненной вибрацией плечи и шею. Инстинктивно сжимая вмиг похолодевшие пальцы, я медленно поднял глаза и вновь встретился с его взглядом. На этот раз он смотрел на меня словно оценивающе, странно прищурившись, хмуря брови, будто только что понял что-то про меня - нечто, чего не знал раньше, когда думал и был уверен, что знает обо мне все, что только можно. - Я не понимаю… - Подумай, - глухо сказал он, разглядывая меня все так же пристально. - Почему ты не можешь уехать - даже на самое короткое время? - Потому что я хочу быть с тобой, разве это так странно? - прошептал я, изо всех сил борясь с собой, чтобы только не вцепиться ему в свитер мертвой хваткой и камнем не повиснуть на шее. - Нет, - он медленно покачал головой. - Как раз это не странно, это очень даже понятно. А знаешь, что странно по-настоящему?.. - Что?.. - Что ты в нас так до сих пор и не веришь - вот что. Вот что странно. И теперь я хочу знать, почему. Несколько секунд я молчал, оглушенный его словами, стараясь хотя бы немного прийти в себя и понять, как он сделал этот вывод, и что мне следует ему ответить. - Кто тебе такое сказал? - выдавил я из себя наконец. - Что это за бред? - Нет, это не бред. Далеко не бред. Вероятно, в моем голосе, в позе, в выражении лица - во всей моей реакции на это его обвинение, в моей заторможенной неуверенности он нашел подтверждение каким-то своим домыслам: задышал снова чаще, резче, остро свел брови к переносице. - Это как раз очень похоже на правду: ты не веришь, что мы продержимся достаточно долго, и поэтому не хочешь терять лишнего времени - из того, что, по твоему мнению, у нас еще осталось. Не так ли?.. - Холм… - Ты кому-то из нас не доверяешь, - догадка мгновенно вспыхнула в его глазах, заметалась темным и неуправляемым. - Кому? Видя как ходит его грудь, как воздух вырывается сквозь расширенные от напряжения ноздри, я, сам того не замечая, машинально подхватил этот ритм, и, с каким-то натужным клокотанием, стал беспорядочно извергать из себя белые, теперь сочащиеся ужасом, клубы. - Так кому из нас ты не доверяешь, а? - сквозь сжатые зубы прошипел он, а потом вдруг снова надвинулся на меня, пронизывая холодом какого-то сырого, колодезного взгляда. - Кому - мне?.. Ты мне не доверяешь?.. Думаешь, стоит тебе оставить меня без контроля, и я сразу вспомню, что у меня есть своя собственная жизнь?.. Что я захочу ее обратно?.. Что я не сбросил карьеру со счетов, а ты… жизнь с тобой мне в этом мешает?.. И рано или поздно я пожалею, что выбрал тебя?.. Ты так думаешь?! Так?! Что, приди мне в голову мысль снова выбрать между тобой и карьерой, найти подходящий проект будет гораздо проще вне Норвегии? А?! В той же Дании - где у агентства есть связи?! Ты так думаешь?.. - Нет... Его сыпавшиеся одно за другим без передышки обвинения, его поза, его словно готовое к нападению тело, его невозможная злость, которой я не видел и не испытывал никогда раньше, мой собственный ужас - оттого, что все снова рушится, опять, в очередной раз, по моей вине, как раз тогда, когда я слишком расслабился, слишком успокоился, слишком поверил… животный, неконтролируемый ужас, отравой расталкиваемый по венам тяжелыми ударами сердца… все это было настолько невероятно, настолько невыносимо, настолько сковало и парализовало меня, сдавило со всех сторон, что я не мог ни сделать, ни сказать ничего вразумительного, только отступал шаг за шагом под его натиском и неуклюже бормотал плохо слушающимися губами: - Нет, я так не думаю… я не… Холм, пожалуйста… не надо, пожалуйста... - И что, - продолжил он, с каждой секундой повышая тон и распаляясь все больше, - и что так все непременно и произойдет, перестань ты это контролировать?! Что я только и жду, чтобы тебя бросить, ммм?! Бросить “нас” и снова заняться исключительно собой?! Поэтому я въехал к тебе, а?! Поэтому я знаю наизусть твое расписание? Да?! Когда на самом деле только и жду, чтобы снова бросить тебя?.. Этого ты боишься?! Отвечай! Поэтому ты мне не доверяешь?! Поэтому считаешь, что мы вместе на время, ненадолго - до лучших времен?! Пока ты снова не позвонишь мне ночью, чтобы сказать, что все кончено - в очередной раз?! Говори!.. Говори! Он швырял в меня эти злые вопросы, выплевывал их в лицо, не давая времени собраться с мыслями, найти логичное и правдоподобное объяснение. Слова, фразы, его голос… Его обычно такой ласкающий, согревающий голос - теперь он сочился ядом, душил меня, все туже смыкая на шее ледяные пальцы, впиваясь в кожу острыми неровными краями. Теперь его голос бил под дых, заламывал мне руки и, повалив на землю, упирался коленом в спину. Теперь синева, подталкиваемая этим чужим голосом - теперь она колотилась неистово, нападала, заливала мне глаза и горло. Я кашлял и захлебывался, беспомощно колотя руками, стараясь вырваться на поверхность, но она снова и снова накрывала меня жгучей волной, оставляя под веками поднятый со дна песок. - Это неправда, неправда, это какой-то бред… этого не может быть… откуда ты это взял?.. - Откуда взял?! Откуда?! Ну, давай - давай, скажи мне, что это не так, а?! Скажи, что веришь, что доверяешь мне полностью… Что четко знаешь, что, чтобы ни случилось, я всегда выберу тебя - нас выберу! Скажи мне! - Холм… Послушай меня... Я протягивал к нему руку, пытаясь хоть как-то успокоить его, но даже больше - успокоиться самому, а он снова и снова уходил от моего прикосновения. - Мне ты не доверяешь?! - выкрикнул он в какой-то момент. - Мне?! Или все же себе?! Воздух вдруг застрял у меня в горле - весь, что был в груди: резко, одним махом, судорожным ударом, словно на большой скорости врезался в бетонную преграду. Я старался вытолкнуть его, но не мог, и чем больше пытался, тем громче кричала кровь в голове, тем сильнее дрожали руки, тем ощутимее был поднимающийся из живота густой тошнотворный комок. - Или себе?! - он не стал дожидаться ответа. - Скажи мне! Правду!.. Скажи - это ты себе не доверяешь? Если вдруг не сможешь всегда дотянуться до меня рукой - ты уверен?! Уверен, что будешь помнить меня?! Уверен, на этот раз удержишь член в штанах?! А?! Скажи мне, я хочу знать... Я, блять, заслуживаю это знать: кому из нас двоих ты не доверяешь?! Я стоял без движения, уже не слыша и не различая ничего, кроме разрывающих вспышек перед глазами. Грохот отдавал в виски и веки, как при артобстреле, и мне не хотелось больше ничего объяснять, а только выставить белый флаг, лечь на землю, прикрыть голову руками и подтянуть колени к груди. - Говори! - он вдруг толкнул меня в плечо: несильно, но вполне ощутимо, привлекая к себе внимание, требуя какой-то реакции. - Говори - здесь и сейчас! Кто из нас двоих, по твоему мнению, обязательно все проебет, а?! И он толкнул меня снова. Как ни странно, это помогло: я словно пришел в себя, протолкнул пробку и задышал - рвано, хватая воздух царапающими комками, проталкивая их сквозь глотку судорожно и истерично. И то ли от боли, то ли оттого, что кровь начала понемногу насыщаться кислородом, в голове стало чуть яснее: сквозь постепенно рассеивающуюся пелену я смог различить очертания его лица и предметы вокруг. - Скажи мне! Скажи, чтобы нам заранее знать, кого винить во всех грехах!.. Давай!.. - Холм… - Давай! Ты же у нас умный - ты все за всех уже решил, - продолжил он. - Ты все просчитал и продумал, да?! Ну, давай, теперь просвети меня, где уж мне, идиоту?! Это ты у нас умный! А я - ну где уж мне?! - Не надо… - Не надо?! А по-моему - как раз надо! Говори! Кто у нас проебется - я или все же ты?! Я - когда махну на все рукой, или все же ты, когда на горизонте замаячит кто-то более доступный?! Секунду я смотрел на него все еще слепо, бездумно, не веря своим ушам, а потом внутри что-то щелкнуло, и стало тихо. В этой звенящей тишине я вдохнул, а потом меня понесло. - Да пошел ты! - заорал я что есть сил ему в лицо. - Пошел ты!.. Как ты смеешь?! Тело неожиданно обрело силу, резко дернулось, словно сначала приводя в движение какие-то рычаги и шестеренки внутри, а потом разгоняя их до атомной скорости, развернулось в противоположном направлении, и, вспарывая ногами легкое кружево недавнего снега - слишком невесомое, слишком хрупкое, слишком недолговечное, чтобы закрыть вмятины между нами - я зашагал прочь. - Ну уж нет! - взревел он, и тут же все вокруг неуправляемо завертелось: он вцепился мне в плечо и крутанул, снова разворачивая к себе. - Никуда ты не пойдешь, понял?! Ты мне ответишь! Здесь и сейчас - ты мне ответишь!.. - Чего ты хочешь от меня, какого ответа?! - заорал я снова так, что пережало горло, и в тот же момент, неожиданно для себя самого, машинально сжал кулаки и что есть силы ударил его в грудь. Толчком его отбросило назад, и он с трудом удержался на ногах, но, едва обретя равновесие, упрямо качнулся обратно ко мне. - Чего ты, блять, хочешь?! Какого хуя?! - Чтобы ты сказал правду! - Я так говорю тебе правду! - и я ударил его снова. - Я стараюсь, как могу! Что, блять, тебе от меня надо?! Он резко глотнул воздух и тут же сорванно и хрипло задышал, инстинктивно прижимая руку к груди в месте удара, но вместо того, чтобы отойти и попытаться успокоиться, схватил меня за воротник куртки. - Я хочу знать, почему, слышишь?! Синева по-прежнему бурно металась в его глазах, орошая гневными брызгами и его лицо, и мир вокруг, и на секунду, где-то на самом краю сознания, в совершенно параллельной реальности, я вдруг подумал, что это было, вероятно, самое красивое зрелище, которое я когда-либо видел. - Ты сказал, что веришь мне... что в нас веришь! Ты сказал, что мы начинаем заново! Тогда, в море, помнишь?! Без оглядки на прошлое, без лжи, без всего этого дерьма! Ты сказал, что веришь!.. - Оставь меня в покое! - Говори! Почему?! - Отстань от меня! - я попытался вырваться. - Говори! - Холм, ты заебал, отпусти меня! - Никуда я тебя не отпущу! - рявкнул он, сжимая пальцы на куртке с такой силой, что воротник натянулся удавкой и врезался мне в шею. - Говори! Я хочу знать - немедленно, сейчас, раз уж ты не удосужился сказать мне об этом раньше!.. Говори, что не так! Чего ты боишься?! - Ничего! Ничего не боюсь! Отцепись от меня, мне больно! Блять!.. - Ты сказал, что веришь - ты сам сказал! Тогда почему?! - Потому! Потому, блять, потому!.. - Говори!.. Я ухватился его руки, пытаясь оторвать их от себя, но безуспешно: он вцепился в меня намертво и тряс, словно тряпичную куклу. - Почему?! - Потому! - заорал я наконец во весь голос, уже совершенно себя не контролируя. - Потому что это так не работает! Это так не работает! Не работает!... Я выплюнул слова ему в лицо вместе воздухом, вместе со слюной - безумно, как в припадке, а дальше фразы вырывались из меня уже безостановочно. - Это, блять, так не работает!.. Не работает! Нельзя сказать, что ты веришь - и тут уже безоговорочно поверить!.. На все сто! Слышишь ты?! Нельзя приказать себе! Можно только пытаться - это все, что ты, блять, можешь!... Я стараюсь, как могу, я стараюсь!.. Я хочу быть с тобой - я ничего так не хочу, как этого, я хочу тебе доверять... И себе тоже, даже больше, чем тебе - я хочу!.. Неужели ты не видишь?! В одно мгновение он отпустил воротник и накрыл ледяными пальцами мое лицо. По-прежнему тяжело дыша и натужно сглатывая, он приблизился и на расстоянии буквально пары сантиметров заглянул мне в глаза - цепким и требовательным взглядом, словно только что нащупал какую-то жилу на самом моем дне и теперь, зацепив ее крючком, медленно, но верно вытягивал наружу. - Я стараюсь - стараюсь не думать о том, что было! - кричал я уже машинально, не чувствуя выступающей на губах пены. - Я стараюсь дать тебе все, что у меня есть - сейчас! Все, что есть - может быть, этого мало, я не знаю!.. Откуда мне знать?! Я стараюсь - но я не могу контролировать все, что приходит мне на ум... Как я могу?! Как это вообще кто-то может?! Это невозможно! И да - да! Да, мне бывает страшно - ночью, утром, вечером - когда угодно, бывает!.. Страшно, что все это слишком хорошо, что все… что все, блять, слишком хорошо, понимаешь?! Так не бывает! У нас не было никогда такого - чтобы все было постоянно хорошо… И я убеждаю себя - я смотрю на тебя каждый день... на нас - каждый день: я смотрю и убеждаю себя, что именно так оно и должно быть, именно так и будет, так - и никак иначе! И пока я в сознании, пока я могу себя убедить - все в порядке!.. Но я не могу контролировать все, что творится в моей голове, не могу! Чего ты хочешь от меня, а?! Чего ты, блять, от меня хочешь?! Чтобы я… не знаю, стер себе память?! Забыл все, что привело нас сюда?! Так не бывает, слышишь?! Даже если кто-то скажет тебе что это возможно - это все хуйня, ты слышишь?! Я хотел бы, чтобы это было по-другому, чтобы было проще, чтобы можно было забыть - раз и навсегда!.. Но я не могу! Он продолжал крепко удерживать меня, не перебивая, не задавая вопросов, не говоря ни слова, а только слушая, и в какой-то момент я почувствовал, что он больше не впивается пальцами в кожу, фиксируя мою голову и неотрывно цепляя взгляд: ощущение болезненного давления сменилось на мягкие, поглаживающие, успокаивающие касания, какими он всегда “разговаривал” со мной. - Как я могу забыть все, что было, все из-за чего я… из-за чего мы чуть не сдохли, а? Как я могу перестать бояться, что этого не случится больше? Только потому, что ты так сказал?! Что ты знаешь, а?! Много ты знаешь?! Столько же, сколько и я - ни хуя ты не знaешь! Мы ничего не знаем, мы можем только надеяться! Делать что-то и надеяться, что, может быть, хотя бы теперь это не разнесет к ебеням все, что мы с тобой только начали строить… Скажешь, неправда?! Нет, блять, ты так не скажешь - знаешь, почему? Потому ты знаешь это лучше всех: все может рухнуть в одночасье! И давай, ищи потом виноватых!.. Все, что мы с тобой… все… Воздух в груди закончился, и тут же отчего-то задрожали колени, но, задыхаясь теперь на каждом слове и только чудом не заваливаясь на спину, я упрямо продолжал говорить - пока оставались силы. - Все может рухнуть, и никакой на хер разницы, кто в этом будет виноват больше: мы сдохнем оба, слышишь меня?! Я - так точно! Так что уж извини, если я не такой, блять, непоколебимый, как ты! Не такой до хуя уверенный!.. Да, мне бывает страшно - да, до сих пор - да! Ну, давай, блять, въеби мне за это! Давай!.. Да - я боюсь все потерять: я боюсь, что все испортишь ты… И, как не знаю, блять, что - я боюсь, что все проебу я! Я, блять, боюсь, Холм, гребаный ты придурок! А ты уедешь потом - в Данию, куда угодно… В Неаполь свой!.. Все слишком хорошо, все подозрительно хорошо, как в ебаном сериале - все хорошо! Так не бывает в жизни, так не может быть, у нас так не было!.. И если ты закрыл на все глаза, как будто и не было всего этого дерьма, то я так не могу! Очнись уже - я так не умею! Такой у меня дефект, понимаешь ты?! И - да! Да! Поэтому я не согласился уехать, поэтому отказался, не раздумывая, поэтому не сказал тебе… И снова бы не сказал! Поэтому!.. Поэтому и потому, что чувствовал, что ты устроишь сраную драму и доведешь меня, сука, до гребаной истерики, прямо, блять, на хуй, у дома моих родителей!... Рывком он притянул меня к себе, не давая сопротивляться или отстраниться - я почувствовал обручи его рук, замыкающиеся у меня за спиной, и в этой бесконечной безопасности его объятий, накрытый вдруг нахлынувшей волной тепла и знакомого запаха, исчерпав до дна весь запас исступленных слов и обвинений, я тут же обмяк, словно разом растерял жизненные силы, и бессильно навалился на него всем телом. На секунду он отпустил меня - только чтобы распахнуть пошире пальто, но этой секунды мне хватило, чтобы покачнуться на сделавшихся вдруг ватными ногах. Словно чувствуя, что моему телу нельзя сейчас доверять, он тут же подхватил меня под поясницу, и, постоянно удерживая одной рукой, словно немощного или тяжело больного, натянул на меня, куда доставало, шерстяные полы, а затем снова оплел собой. Он держал меня крепко и бережно, прижимая к груди, согревая, давая возможность выровнять дыхание и прийти в себя. Тело все еще трясло - мелко и болезненно, словно внутри кто-то испуганно колотился о скованные судорогой, налитые окаменелой тяжестью мышцы, пытаясь выбраться наружу. Я старался дышать размеренно, на счет, глубоко, с каждым вдохом забирать в себя как можно больше его запаха, чтобы этот “кто-то” внутри успокоился и понял, что на этот раз опасность действительно миновала, что синева больше не сердится, не шипит раздраженно, не обжигает и не жалит укорами, что она “возвращается”, снова становится такой, какой была всегда - шелковистой и прохладной, яркой, незабываемой, что еще немного, совсем чуть-чуть - и она опять будет ласкаться к моим пальцам, опять зажжет в этих невозможных глазах его-мою улыбку. Мы стояли, не двигаясь, посреди притихших домов, за окнами которых жизнь теперь свернулась сытой мурчащей кошкой в кресле перед телевизором, среди обтесанных и гладких придорожных камней, доверчиво прижимающихся к земле, ощущающих ее тепло голым, беззащитным брюхом, среди деревьев, присыпанных снегом и оттого каких-то молчаливых, словно таинственных, посреди всей вселенной, на мгновение замедлившей ход. Прикрыв глаза, опираясь на него, я слушал стук его сердца - четко различимый под слоями одежды, под кожей, внутри грудной клетки, и в тот момент для меня не было ничего понятнее и отчетливее этого звука: его я услышал бы через улицы и районы, через черную гладь Осло-фьорда, с другой стороны бесконечного неба. Под этот стук, все более последовательный и мерный, как щелчки метронома, он успокаивающе покачивал меня из стороны в сторону, изредка натягивая повыше сползающие полы. Через какое-то время я почувствовал, как он осторожно дотрагивается губами до моего виска. Я инстинктивно потерся о него, вздохнул глубоко и расслабленно, а потом протянул руки под пальто и обнял его сам. - Ну, вот, - сказал он негромко, и, хотя я не видел перед собой его лица, все же отчетливо понял, что он улыбнулся. - Вот видишь. Разве было так трудно?.. Сказать, что у тебя на душе - разве так трудно?.. Секунду я размышлял, не стоит ли собрать воедино остатки сил и сделать вид, что собираюсь надавать ему по морде - только для того, чтобы, освещенный мерцающими маячками смешинок, он притворно свел брови и сжал губы, тоже делая вид, что поверил в серьезность моих намерений - а потом прижался крепче, сильнее кутаясь в его тепло и вдыхая между словами, пробормотал: - Да пошел ты на хуй, Холм. И ты, и твои вот эти потуги вызвать меня на задушевный разговор. В жопу себе засунь свои задушевные разговоры, понял?.. Он фыркнул у меня над ухом, и от этого звука - от этого его такого знакомого, такого родного звука я непроизвольно улыбнулся и сам, поспешно пряча лицо под отворотами его пальто. - Ну, пришлось на тебя слегка поднажать, конечно, но в итоге… Надо просто тренироваться почаще… Говорить, что думаешь, ммм?.. - Я сказал уже раз, - я залез ему под свитер и, сведя руки на пояснице, кончиками пальцев осторожно погладил позвонки, - и скажу снова: иди ты на хуй, Холм. Со своими разговорами. Я не могу столько пиздеть - сколько ты. Этого никто не может. - То есть, - смех как-то озорно булькнул внутри него, - ты хочешь сказать, я такой один - уникальный?.. - По пиздливости - да. Тут ты всем чемпионам чемпион... Он промычал что-то неразборчивое, а потом качнул меня еще пару раз и вздохнул. - Поедем домой. Я поднял голову и встретился с его взглядом. Некоторое время он молча смотрел на меня - привычно тепло и ласково, с каким-то нежным удивлением разглядывая мое лицо, будто бы видел его впервые после долгого перерыва. - У нас все будет хорошо, - сказал он затем и, склонившись, прижался губами к моим, медленно и сладко огладил языком кожу, невесомо дотронулся до уголков, а затем поднялся выше и легкими поцелуями коснулся щек, кончика носа, век, висков. - Никто не знает, что будет завтра, но мы будем стараться - ты и я, мы оба... И все будет хорошо. Может быть, в это трудно поверить, но… надо. - История нашей жизни, - хмыкнул я, на секунду прикрывая глаза. - Трудно, но надо. - Вот именно: трудно, но надо, - он утвердительно кивнул, а потом добавил. - Как член в заднице. Я снова уткнулся ему в грудь и расхохотался в голос. - Идиот!.. Он поцеловал меня в макушку, а потом рассмеялся и сам. - Пойдем домой, - наконец сказал я и осторожно высвободился. - Застегивайся, тут тебе не Неаполь. - Это точно, - согласился он, запахивая полы. - Пошли, - я плотнее закрыл свою куртку и потуже замотал на нем ослабшую петлю шарфа - того самого, который дала ему Нана. - Дома, кажется, есть пиво - я чувствую, мне надо выпить. - Вроде да - есть… Застегнувшись на все пуговицы, он подал мне руку. - Осторожно, тут скользко… видишь? Он указал на темнеющую черным большую лужу, схваченную коркой раскатанного льда, а потом с легкостью переступил через нее длинными ногами и потянул меня за собой. - Прыгай... - Что-то я не слышу, чтобы ты предлагал перенести меня через нее, - показательно возмутился я. - Где вся твоя тяга к мыльным операм?! К романтическим жестам?.. И так это типично, Холм, так типично!.. Когда надо - никакой от тебя помощи, только дохуя, блять, ценных советов… Он громко фыркнул. - Нет, носить я тебя на себе не буду - вон ты какой… - Какой? - я отпустил его ладонь и перепрыгнул скользкий участок. - Ну, такой, - он хитро скосил глаза. - С тренером личным занимаешься. - Ясно, все понятно. - А я - вон какой, - продолжил он, по привычке закусывая губу. - Какой?.. Я снова взял его за руку, переплел наши пальцы и слегка потер кожу на тыльной стороне его ладони, а потом мы зашагали вниз по улице к остановке. - Ну, так какой?.. - Красивый и умный, - выпятив подбородок, торжественно провозгласил он. - Опять пиздишь, - я погладил его пальцы. - А чего ты без перчаток? - Забыл, - он улыбнулся и пожал плечами. - Ну да, конечно: забыл. Ты только доводить меня не забываешь... Нарочито вздохнув, я засунул обе наши руки в карман своей куртки. - Так теплее? - Намного, - он чуть притормозил, и, когда я остановился тоже, поцеловал. - Намного теплее, спасибо. На остановке было безлюдно. Он оперся на скамейку, прижал меня к себе и согревающе заводил ладонями по спине. - Ты не видишь, скоро автобус?.. - Сейчас посмотрю, - не размыкая рук, он сделал пару шагов в сторону расписания, и я попятился вместе с ним. - Через пять минут. - Скорей бы, - выдохнул я ему в грудь. - Как-то я устал. - Да, это был длинный вечер, - он шмыгнул носом. - Такие вечера нужны тоже, но, наверное, как-то… не слишком часто. - Да уж. - Тебе завтра рано на занятия? - Кажется, к девяти, - я наморщил лоб, силясь припомнить. - Надо посмотреть, но кажется к девяти. - Это хорошо - хорошо, что не очень рано. - Угу. Слушай, ты не помнишь, дома есть что-то в холодильнике?.. - Да, конечно, - он удивленно глянул на меня. - Ты снова голоден? - Судя по всему, - я скосил глаза и прислушался к себе. - Я, конечно, знал, что это будет трудно, но и представить не мог, что ты высосешь из меня все соки… Так что, даже возвращаясь с воскресного обеда, я все равно буду думать о еде... - Это у тебя организм такой. - Это какой еще - такой?.. - Молодой, растущий, - он тихо фыркнул, а потом улыбнулся: уже по-другому, со смыслом. - И, к тому же, адаптационный период - на него уходит много энергии. - Какой еще период?! - я недоверчиво нахмурился. - Ну, - он наклонил голову и коротким поцелуем словно клюнул меня в губы. - Это когда вдруг начинаешь быть откровенным с людьми - тебе это трудно, я понимаю… - Да ты что?! - Угу... Перестаешь быть устрицей и постепенно адаптируешься в нормального человека. Ты сделал сегодня огромный шаг вперед... Я прямо тобой горжусь!.. - Я тебя уже столько раз посылал сегодня, Холм, - не сдерживая рвущейся наружу улыбки, я подставил ему лицо, - столько раз, что даже устал… - Очень тебе сочувствую, - он задержался буквально в нескольких миллиметрах от моего рта, завис на секунду, словно раздумывая или рассматривая что-то, а потом мягко скользнул внутрь, легко прошелся по десне и самому краешку неба, приласкал кончик языка. - Это очень утомительно: и душу открывать, и на хуй посылать, и все одновременно - очень утомительно, я верю… - Пошел ты. - Смотри-ка, - промурлыкал он мне в губы, - а ты восстанавливаешься буквально на глазах. В качестве контраргумента я слегка толкнул его, а потом ощутимо потерся пахом. - Это обещание? - хмыкнул он, притягивая меня ближе. - Это образец, - на этот раз я залез ему в рот сам и, забирая его учащающееся дыхание, стал вылизывать, куда мог дотянуться. - Как в магазине. Чтобы ты вернулся домой и понял, что без этого тебе не жить… И, заплетаясь в ногах - в твоих... здоровенных, Холм, ножищах… побежал покупать. - Слушай, - выдавая возбуждение низкими вибрирующими нотами, промычал он, - а ты хорошо умеешь продавать. - Ага. - Заинтересовать человека... - Ну. - Дать понять, как этот предмет ему необходим… - Точно. - И даже… - Холм, заткнись. - Ага. Он уперся пальцами мне в бедро, потянул на себя и плотно прижал, давая через пальто почувствовать свой вполне определенно твердеющий член, а потом недвусмысленно толкнулся вперед. По глазам внезапно мазнуло ярким белым светом. - Автобус! - Может, не поедем? - протянул он полушутливо-полусерьезно. - Может, подождем следующего? Или останемся тут, на остановке?.. Вдвоем. Тут хорошо, смотри… Я сроднился с этой скамейкой... - Быстро давай заходи! Он рассмеялся и, когда открылись двери, вслед за мной запрыгнул на подножку. В салоне было сумрачно и, несмотря на относительно ранний час, почти пусто. Мы заняли сиденья сзади, под тускло подрагивающей, словно издыхающей, лампой, и через некоторое время плавного покачивания я почувствовал, как на меня накатывает усталая дремота. Он заметил это: пододвинулся так, чтобы мне было удобнее, чуть развернулся, и я тут же благодарно оперся на него и положил голову на плечо. Он взял меня за руку и, положив себе на колено, накрыл своей, мягко поглаживая пальцы. - Знаешь, - пробормотал я, когда до дома оставалось только лишь несколько остановок, - давай... приедем домой и ляжем спать?.. Не будем ни есть, ни пить, а просто ляжем спать... - Устал? - он снова потер мою ладонь, а потом повернул голову, мягко поцеловал в лоб и так и остался сидеть, касаясь кожи губами. - Да. - Это был длинный день, - согласился он и добавил. - Спасибо тебе за него. - Не за что меня благодарить, - буркнул я, потираясь о его скулу. - Совершенно не за что. - Спасибо, - шепнул он доверительно, словно вокруг была куча народа, - спасибо, что ты за нас переживаешь. И что боишься за нас - и за это тоже. И что мы вместе - спасибо. За каждый такой длинный день. - И тебе, - я сжал его руку, насколько хватило сил, и поднял к нему лицо. - И тебе спасибо. Он быстро скользнул взглядом по редким спинам впереди, мимоходом задержался на глазке камеры, а потом наклонился ко мне и поцеловал - в сотый раз за этот день, в тысячный за месяц, в бесчисленный за наше время вместе. Как в самый первый раз. - Я люблю тебя, - сказал я, когда он отстранился. Синие глаза тотчас потеплели, переливчато вспыхнули, будто выглаженные морской волной стеклышки под солнцем, разукрасились лучиками морщинок вокруг. - Я знаю. - Хорошо, - я улыбнулся ему. - Это важно, чтобы ты знал. - Я знаю, - он улыбнулся мне в ответ своей-моей улыбкой. - Тебе не скрыть этого от меня, “очень замкнутый мальчик”... даже не пытайся. Я хмыкнул и поудобнее устроил голову у него на плече. Автобус плавно обогнул кольцевую, мы приближались к дому. - Приедем и сразу спать, да? - пробормотал я, на мгновение прикрывая веки. - Нет. - Нет? - я поднял голову и удивленно посмотрел на него. Он хитро скосил на меня глаза. - Не сразу. - А, ты в этом смысле, - я снова улегся. - Что у тебя на уме?.. Минет, римминг, в душе?... На столе, на полу?.. Насчет “у окна” - можешь даже не заикаться, сразу предупреждаю. После того, как ты в прошлый раз оборвал занавеску… Ну, или если только попозже, когда будет совсем темно... - Мне нравится твой задор и энтузиазм, - громко фыркнул он. - Ты эту мысль запомни. Но вообще-то я имел в виду не это… - А что? Он нажал на кнопку остановки на поручне и, не отнимая своей руки от моей, чуть двинулся, давая сигнал вставать. - Ну, что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал? - Не для меня, а для себя. - А, так ты хочешь смотреть? - я поднял бровь. - Старый ты извращенец... - И это тоже, - он важно и с готовностью закивал, а потом, не выдержав, фыркнул. - Сразу после. - После чего?.. - Ну, - он улыбнулся, - я хочу, чтобы, как только мы будем дома, ты написал Томасу, что благодарен за помощь и представившуюся возможность, и с радостью ею воспользуешься. Я проследовал за ним к выходу и, когда мы уже почти подъехали, встретился с ним взглядом. Он смотрел на меня спокойно и уверенно, и в то же время ласково, ободряюще. - Прямо сразу? - спросил я. - Да, прямо сразу. Автобус вздохнул и остановился. *** - А у тебя тяжелая рука, - он улыбнулся и широкой теплой ладонью погладил меня по спине. Под одеялом я уткнулся носом в нежную ямочку у излучины шеи. - Я тренировался, - пробормотал я, осторожно прихватывая губами кожу. - Знал, что рано или поздно захочу тебе врезать. Он хмыкнул, крепче сжимая вокруг меня руки, зарылся носом куда-то в волосы и поцеловал там. - Будет лучше, если ты будешь со мной разговаривать - хотя бы иногда. Прежде, чем пускать в ход кулаки… - Я разговариваю, - пробормотал я, втягивая в себя побольше его запаха. - Я только с тобой и разговариваю… - Я знаю, - он снова улыбнулся. - Я знаю, как тебе это трудно. Я вижу, что ты стараешься... - Ну, вот... - Но ты же понимаешь, нам важно разговаривать, правда?.. Обо всем - о хорошем, и о плохом. Правда?.. - Правда. - Ты говори мне, хорошо? - по привычке он легко качнул меня из стороны в сторону. - Говори, если вдруг тебе страшно… или если ты не уверен, или что-то еще. Говори, хорошо?.. - Я постараюсь, - я вздохнул. - Мне этого достаточно, - он чуть щекотно пошевелил пальцами ног, а затем окончательно спеленал собой. - Теперь спи… Я люблю тебя. - И сегодня тоже? - прошептал я, закрывая глаза. - И сегодня тоже. Всегда. - Всегда? - Всегда. - Даже если я захочу тебе врезать? - Даже тогда, - он тихо фыркнул. - Даже тогда. Уже проваливаясь в сон, теряя связь с реальностью, я глубоко, почти судорожно вдохнул, а на выдохе прошептал: - Пожалуйста, не уезжай в Неаполь… - Что?.. - В Неаполь, - повторил я, уже не вполне понимая, говорю ли я это на самом деле или только сплю. - Даже если я буду учиться в Швеции… не уезжай в Неаполь… Я боюсь, что ты не вернешься оттуда... Он сонно вздохнул и подгреб меня к себе ближе. - Мне нечего там делать без тебя.