Небо над

От арки я глянул вверх. Окна были темные, глубокие, похожие на пустые глазницы. На последнем обороте ключ пришлось придержать, чтобы не слишком громко щелкнуть собачкой. Дверь пошла вперед, но почти сразу движение застопорилось: что-то мешало изнутри, блокировало ход. Осторожно, стараясь не шуметь, я поднажал и протиснулся боком. На коврике у самого порога стоял чемодан - его чемодан, по-прежнему закрытый, с неснятой багажной лентой на ручке. Судя по всему, он оставил его здесь, когда вернулся, и так и не разобрал. Эта на первый взгляд малозначительная деталь сразу кольнула беспокойством: он прилетел еще позавчера и должен был хотя бы отодвинуть его в сторону, чтобы выйти из дома. Значит, за два дня он так и не покинул квартиры: не хотел, что было крайне на него непохоже, или, несмотря на то, как бодрился в нашем последнем разговоре, был не в состоянии. Я стянул рюкзак, куртку с ботинками и мельком оглядел гостиную, ожидая найти его в спальне, но нет - до спальни он не дошел: лежал на диване, свесив руку до пола. Тишину нарушало только его дыхание - неспокойное, царапающее на вдохе, поверхностное. В квартире было непривычно жарко, воздух висел какими-то тяжелыми, застоявшимися клубами. Полоса тусклого света пробивалась сквозь наспех зашторенные окна и падала на пол рядом с диваном - в ней я различил его уличные ботинки и валяющийся рядом один шерстяной носок. Я подобрал его и положил в ногах, поправил сбившийся плед. Затем приоткрыл окно и огляделся. Вокруг царил порядок: все на своих местах, никаких забытых чашек, разбросанных по углам пультов или шнуров, никакой валяющейся одежды. Строгий, почти безупречный порядок - непривычный, неправильный, неживой, только подтверждающий мои опасения: он разложил вещи перед отъездом, а когда вернулся, оставил чемодан у порога и сразу лег. И больше не вставал. Стараясь двигаться как можно тише, я присел у изголовья. Когда я видел его последний раз?.. Не в окошке Скайпа, не на дисплее телефона, а вот так, наяву, на расстоянии вытянутой руки - сколько месяцев назад? Три?.. Больше?.. Я помнил его черты - конечно, помнил, мог мысленно воспроизвести их в любое время дня и ночи, но теперь, вглядываясь в него в полумраке, я видел, как непохож он на самого себя, каким напряженно-усталым выглядит, каким худым и изможденным, каким… полым. Полым, словно кто-то, какая-то невидимая гадина, медленно, но верно высасывает из него силы. По его лицу шла неровная щетина, под скулой виднелась шершавая стрелка запекшейся крови: должно быть, он порезался, когда брился в последний раз. Лицо осунулось, под глазами залегли тени, хорошо различимые сквозь опущенные ресницы, на лбу и у рта резче обозначились морщины. Волосы, обычно разметанные по подушке, легкие и гибкие, теперь сбились на сторону, склеились, словно поредели, заблестели нездоровым блеском. Горячий воздух, который он выдыхал коротко и часто, сушил его и без того обветренные губы, а в уголке рта покрылась корочкой болезненная даже на вид, глубокая трещина. Я тронул его покрытый испариной лоб, осторожно провел кончиками пальцев по щеке. - Эй… Он пошевелился, сонно промычал что-то, вздохнул, а потом медленно разомкнул слипшиеся веки. Несколько секунд смотрел на меня безразлично, сквозь, не замечая разницы между сном и реальностью, а потом в его глазах зажглось понимание: он вздрогнул и тут же завозился, стараясь откинуть плед. - Ты?! Как ты здесь?... Когда ты прилетел?! - Шшш… Тихо, тихо… Лежи... - Подожди, я же мог тебя встретить!.. Что же ты не сказал, - сказал он растерянно, с легкой ноткой укоризны, - я бы… Он стал подниматься, но почти сразу его будто ударило изнутри: резко глотнув воздух, он закашлялся - хрипло, лающе, с каким-то сухим треском. - Я звонил, - дождавшись, пока он успокоится, я мягко надавил ему на плечо, снова укладывая, - но ты не брал трубку. - Правда? Черт, наверное, зарядка села, я и не заметил… Прости. - Не за что, - я улыбнулся. - Как ты тут? Он улыбнулся мне в ответ, высунул из-под пледа руку и нашел мою. - Хорошо… Теперь хорошо. Я положил его ладонь себе на лицо, потерся щекой, поцеловал в центре. - Как же ты у меня заболел? - Да нет же, это ничего, это так… - Так? - Ерунда, - он помотал головой, мол, нечего беспокоиться. И, тут же давясь новым приступом, задушенно прибавил: - Просто устал немного, вот и все. Ничего страшного. А ты - у тебя выходной? - Нам дали несколько дней для подготовки письменной работы, и я подумал, что могу писать и дома. На самом деле я пропускал два семинара и репетицию, но, разумеется, ему знать об этом было совершенно необязательно. - Не нужно было, - он все-таки закашлялся. - Не нужно, ты должен сосредоточиться... - Я сосредоточусь, - немедленно пообещал я. - Завтра прямо с утра. Вот увидишь: за весь день и слова тебе не скажу. И ты хоть голой задницей передо мной мелькай - ничего тебе не обломится. Так и знай, приятель. Он слабо хмыкнул. Я погладил его по голове, убрал с лица волосы. - Ты что-нибудь ел? - Да, - соврал он. - Хорошо, - “поверил” я. - Тогда утром позавтракаем вместе. А теперь давай спать. - Давай, - он порывисто вздохнул: - Как я рад, что ты дома. - И я, Холм. Я тоже. Пойдем в кровать?.. Он мерзло поежился. - Сейчас, потерпи немного. Я помог ему подняться, за руку довел до спальни. Там он сел на край кровати и хотел было сразу забраться под одеяло, но я его остановил. - Подожди, давай поменяем футболку, а то ты весь мокрый. - Как мышь? - Как мышь, - я фыркнул и потянул вверх влажную ткань. - Давай, подними руки. Большая такая мышь. Серая, с хвостом. - Но красивая, - раздалось снизу. - Ничего так. Бывает и краше, но что уж теперь. Теперь фыркнул он, но почти сразу зябло сжался и задрожал, обхватил себя руками за плечи. - Сейчас, сейчас, - торопливо пробормотал я, вытаскивая из шкафа чистую футболку. - Вот, давай… Надень ее. Сейчас будет теплее. Я помог ему пропихнуть голову в ворот, подождал, пока он засунет руки в рукава, расправил на спине. - Молодец, Холм… Совсем как большой. Он улыбнулся - все еще слабо, но уже чуть более радостно. - Да, мамочка. - … только ума как не было, так и нет, - в том же тоне продолжил я, - но теперь уже поздно что-то менять. Приподнимись. Опираясь ладонями о постель, он послушно поднял бедра. Я стянул с него джинсы вместе с одним шерстяным носком. - Вот так. - И что, это все? - начал он привычно игриво, но не тут-то было, болезнь мгновенно взяла верх: улыбка погасла, и, сковывая мускулы, по телу снова прокатилась волна дрожи. - Холодно... - У тебя небольшой жар, поэтому. Сейчас будет лучше. Я помог ему устроиться, накрыл одеялом, подоткнул по бокам и в ногах. - А ты? - он встревоженно выглянул из-под складок. - Сейчас, - я наклонился и поцеловал его в лоб. - Сейчас, я только возьму воды, хорошо?.. И парацетамол - у нас должен быть. Я быстро. В кухне царил такой же безжизненный порядок, как и в комнате. Посудомойка разобрана, все чашки на местах, никакого мусора, ни одной крошки на столе. Я открыл дверцу холодильника: кроме пакета молока с просроченной датой, какого-то уже покрытого белым налетом сыра, упаковки томатов и соевого соуса внутри обнаружились два по-прежнему полных ресторанных контейнера. Судя по всему, он забрал их по пути из аэропорта, но к еде так и не притронулся. И самое главное - не было ананасов в сиропе: только в морозилке валялся пакет, который я когда-то заказывал с доставкой. Как и контейнеры из ресторана - нетронутый. Я налил воды, нашел в одном из ящиков упаковку парацетамола и вернулся в комнату. Пока меня не было, он успел задремать, и мне пришлось осторожно потрясти его за плечо. - Так ты мне не приснился, - облегченно выдохнул он, когда снова разглядел меня в сумеречном свете. - Нет, я здесь, с тобой, - я протянул ему таблетку: - Выпей, тебе станет полегче. Он взял ее с ладони губами и торопливо глотнул воды, неловко стукнув зубами о стекло. Я забрал у него стакан и поставил на пол у кровати, потом разделся и лег рядом с ним. - Ну вот... Как только я оказался под одеялом, он вдруг схватил меня - резко, судорожно, будто в одном из своих давних кошмаров, когда ему снилось, что в самый последний момент он выныривает из какой-то проруби: навалился, обвил руками и крепко сжал. - Черт возьми!.. Ты приехал. Приехал!.. Не могу поверить! - Я соскучился по тебе, Холм, - прошептал я ему на ухо, трогая губами тонкую, пылающую кожу. - Я все время скучал по тебе… очень скучал… каждый день... - Господи, как я хочу тебя поцеловать, - пробормотал он, - как я хочу… Но лучше не надо. Кажется, я и правда заболел. - Это ничего, - я стал гладить его по голове, по спине - куда доставал. - Утром ты уже будешь здоров, и вот тогда… Как ты себя чувствуешь? - Хорошо, - он спустился пониже и улегся щекой мне на грудь. - Очень хорошо, лучше не бывает. Его по-прежнему знобило: таблетка еще не начала действовать, и он мерзло кутался в мое тепло. От головы исходил запах лихорадки - тяжелый, горячий, прелый запах, в котором знакомые миндальные ноты синевы казались почти неразличимыми. Я приподнялся и поцеловал его в макушку, вдохнул этот новый, доселе неизвестный мне запах его болезни. Он не был противен или неприятен, скорее это был запах какой-то тревоги, опасности, угрожающей жизни слабости, и, как и после той аварии в Неаполе, мне казалось, что чем больше его я заберу себе, протолкну в собственные легкие и закрою там на замок, тем быстрее ему станет лучше. - Спи. Потом ты проснешься и будешь чувствовать себя лучше… мы позавтракаем… и будем целый день дома… мы с тобой… Спи. - Нет, я не хочу, - все еще устало упрямился он, то и дело украдкой щупая мое тело. - Я так давно тебя не видел. Мне столько всего нужно тебе рассказать… - Конечно, ты все расскажешь. Но сначала отдохни немного. Совсем чуть-чуть, да?.. Вместо ответа он только крепче сжал руки - как-то отчаянно, почти исступленно, и тогда я понял, что он боится: закрыть глаза и утром обнаружить, что все это ему только приснилось. Чтобы не тревожить его понапрасну, я уступил и перестал уговаривать, все же надеясь, что с таблеткой он быстро заснет сам. - Хочешь, поговорим о чем-нибудь?.. Он только открыл рот, чтобы ответить, как вдруг резко содрогнулся и, едва успев отпрянуть в сторону, опять закашлялся. - Дать еще воды? - Нет, - надсадно хватая ртом воздух, он помотал головой и вытер ладонью лицо. - Все хорошо. Это так… ерунда. Затем он улегся снова, прижался ко мне и затих. - Как же ты умудрился? - вздохнул я. - Не знаю, как-то так получилось. - Не знаешь… Зато я знаю, Холм: там без куртки, там без шапки, там “на секунду”. Так и получилось. - Какой ты старый и скучный, - он слабо фыркнул. - Действительно. Я обнял его за плечи, сцепил пальцы на спине замком. - Тебе нравится? - Снова сниматься? - Угу. - Очень, - он немного помолчал, подбирая слова. - Если честно, я не помню, чтобы работа когда-либо доставляла мне такое удовольствие. - Правда? - Да. То есть, конечно, был “Скам”, но там был ты, так что это не считается. - Почему? - Я был так счастлив, что мы там с тобой, что все остальное не имело особенного значения… В принципе, мне было все равно, где это происходит - где именно я оказываюсь с тобой в одной точке. А кроме того, после нашего сезона работы как таковой было совсем мало. - Это правда, - согласился я. - А твой фильм? - Фильм… Это было сложное время. Я хотел бы его забыть - разом: и фильм, и Копенгаген, и вообще все. - Но теперь… теперь ты доволен? Это то, чего ты хотел?.. - Теперь я счастлив, - он поднял ко мне лицо и улыбнулся. - Я люблю тебя, мы вместе, у меня есть дело - мое дело. И у меня даже, кажется, неплохо получается. Чего еще желать?.. - У тебя получается отлично, Холм, - я дотронулся губами до его лба. - Это настолько “твое”, насколько вообще возможно. Ты молодец. - Молодец-молодец? - где-то в самой глубине синевы зажглась знакомая озорная искорка. - Молодец-молодец. Он снова умостился на мне щекой, довольно вздохнул. Чуть завозился и покрепче обхватил меня под одеялом. - Расскажи что-нибудь теперь ты. Как твоя учеба? - Это хороший курс, - начал я. - Хороший, и мне действительно нравится учиться. Теперь намного больше, чем раньше - это правда. Там отличные преподаватели, у них какие-то такие особенные современные методики “включения”, так что мы редко сидим в аудитории. - Хорошо, - пробормотал он. - Мне нравится учиться, и я стараюсь. Но как только курс закончится - на следующий же день я вернусь. - Ты вернешься… Одной рукой по-прежнему обнимая его за плечо, другой я стал тихонько прочесывать волосы, самыми кончиками пальцев осторожно массировать затылок. - Да, и будет уже совсем тепло. Будет такая, знаешь… сияющая весна. Когда с самого утра солнце и голубое, до блеска намытое небо. Во дворе зацветут вишни - сочным ярко-розовым, таким душистым и празднично-восторженным, что совершенно невозможно будет держать окна закрытыми... И однажды мы проснемся, выпьем кофе, а потом возьмем чемоданы и поедем куда-нибудь - только ты и я. Куда бы тебе хотелось? - Мне? - Мы поедем, куда ты захочешь. Сначала в Неаполь. Снимем квартиру, где ты говорил - на холме… - Вомеро. - Точно: Вомеро. Будем завтракать на балконе, много гулять. Ты покажешь мне все злачные места, все самые дешевые забегаловки и самые темные подворотни. - Ничего ты не понимаешь!.. - ... пригласим Нану в хороший ресторан. Вернее - я приглашу: от тебя ей такого точно не дождаться. Он слабо фыркнул. - Мы будем часто туда ездить, в Неаполь, - я понизил голос до убаюкивающего шепота. - До самой старости и потом тоже… Если хочешь, мы можем даже там жить. - Ты же собирался переехать в дом престарелых?.. - Одно другому не мешает. Мне все равно, где с тобой жить, Холм. - Правда? - он приподнял голову. - Правда, - я погладил его по щеке и улыбнулся. - Совершенно все равно. Мы найдем какой-нибудь итальянский дом престарелых… из тех, что получше. Где на десерт дают разноцветное желе. - Ого! - он улыбнулся тоже, бледным отблеском своей обычной улыбки, но и это уже было хорошо. - То есть остаток жизни я проведу в роскоши?.. - Насчет роскоши не уверен… Я мягко нажал ему на затылок, снова укладывая на себя. - … но на уровень комфорта, соответствующий разноцветному желе с понедельника по субботу можешь смело рассчитывать. - А в воскресенье? - Я так и знал, Холм, что тебе палец дай - ты всю руку откусишь. - А в воскресенье? - А в воскресенье… В воскресенье будет шоколадный пудинг. - Ничего себе!.. - Да, - притворно вздохнул я. - Необходимость обеспечивать тебе шоколадный пудинг в старости заберет годы моей жизни и десятилетия упорной работы, но это тот крест, который мне выпало нести. Он снова фыркнул - на этот раз чуть ярче, насмешливее. - Это так мило с твоей стороны. Мне очень повезло. - Вот именно. Помни об этом, когда будешь просить добавки. Я подтянул одеяло повыше, поправил кончик у него под подбородком, опять обнял. Чуть-чуть покачал из стороны в сторону. Он довольно замычал, потерся о меня щекой. - Что мы будем там делать? - В доме престарелых? - Ну. - У нас будет очень насыщенная программа, - поразмышляв, ответил я. - Найдем какое-нибудь кафе поблизости и будем распивать Спритц. - Весь день?! - А почему нет? Кто нам запретит?.. Или будем в парке играть в такие… большие шахматы. Или в шары. Или на лавочке - в карты. А когда надоест, будем просто смотреть на дорогу. - Ты и я? - Ты и я, Холм. Ты и я... Будем угадывать, какого цвета будет следующая машина, которая появится из-за поворота. Твои будут… - … красные! - … красные, а мои - синие. Кто больше угадает, тот и выиграл. Ты обязательно будешь жульничать… - Не буду! - А то я тебя не знаю. Конечно, будешь. - Ну если только совсем немного. - Хорошо, - я улыбнулся. - Совсем немного можно. - А что еще? - Еще… Еще мы купим тебе какой-нибудь древний кабриолет. Какой-нибудь итальянский, ужасно пижонский, вроде… не знаю… - Alfa Romeo. - Вот. - Spider. - Ага. - 1995 года, как я. Я хмыкнул. - Да, к тому времени он точно будет древним. Он было рассмеялся, но тут же подавился кашлем. Успокаивающе поглаживая его по спине, я подождал, пока пройдет приступ - этот, к счастью, не был слишком продолжительным, - и сказал: - Мы поставим на него трекер, чтобы, если ты вдруг забудешь адрес или пропустишь правильный поворот, - чтобы я всегда мог тебя найти. Всегда, Холм… Я всегда тебя найду. Отдышавшись, он снова лег на меня, вжался плотнее, словно на секунду испугался, что именно теперь я вдруг исчезну. - … найду, - я обнял его в ответ, - и ты мне улыбнешься. А потом мы пойдем ужинать, и всякие молоденькие медсестры - с которыми ты, конечно, будешь все время заигрывать… - … не буду… - Что - совсем не будешь? - наигранно изумился я. - Если только чуть-чуть, - он слабо фыркнул. - Совсем чуть-чуть?.. - Совсем. - Ну хорошо. Если только чуть-чуть. Так вот: все эти молоденькие медсестры будут глупо хихикать и, что ни дело, таскать тебе шоколадный пудинг со взбитыми сливками, хотя всем остальным достанется только простой, без сливок!.. - Я с тобой поделюсь. - Правда? - Правда. - Спасибо. Тогда… мы будем есть этот пудинг - ложку тебе и ложку мне, - и ты будешь улыбаться так… - Как? - Счастливо, - сказал я. - Счастливо, - повторил он следом и улыбнулся. Затем, опираясь на запястья, привстал и по привычке потянулся ко мне, к лицу, но почти сразу одернул сам себя: вспомнил, что болеет, резко остановился и подался назад. Я поймал его голову, притянул к себе и поцеловал - сначала горячие веки, а потом чуть влажный лоб. Уложил его снова, прижался щекой к макушке и стал рассказывать: - Но это еще не скоро… Сначала мы будем путешествовать. Мы будем с тобой много путешествовать… Каждый раз, как будет выпадать возможность. Начнем с Неаполя, а дальше - проедем по крохотным городочкам на побережье. По всем тем, что тебе снились. Будем переезжать из города в город и смотреть твои сны. В них будет лето, в твоих снах… Ленивое, знойное, долгожданное лето. - Ммм… - Днем солнце будет застывать посреди неба, будет жарко и тихо - так тихо, что слышно журчание воды в питьевом фонтанчике во дворе. Мы будем всю сиесту лежать рядом, не двигаясь… Будем говорить шепотом, и ты расскажешь мне все свои истории - все, что успел увидеть на съемках, о чем слышал, с какими людьми успел познакомиться. А вечером в окна ворвется свежий, прохладный воздух... Облегченно вздохнет море, запоют цикады, в небе будут зигзагами носиться ласточки. Мало-помалу с улицы начнут доноситься звуки раскладываемых по столам приборов, звон тарелок и чашек, суетливый говор официантов, смех, музыка… На террасе одного из ресторанов с увитыми зеленью перилами мы поужинаем - что-нибудь морское, и ты расскажешь мне, как это готовится: сколько держится под крышкой, каким соусом приправляется, с чем его следует есть, какое вино выбрать. Мне нравится, когда ты об этом рассказываешь. - Правда? - Угу. У тебя сразу такое выражение лица… радостное. Так вот: мы поужинаем, а потом сядем в каком-нибудь баре на пляже. В одном из таких, где над стойкой качаются разноцветные гирлянды, особенно яркие с наступлением темноты, а по углам прячутся гигантские перламутровые раковины и шершавые остовы когда-то выловленных морских звезд. И, знаешь, что будет самым замечательным?.. - Ммм?.. - Нам не нужно будет никуда спешить: в нашем распоряжении будет все время на свете. И когда бары и рестораны одного города, его улочки и тупики, развалы туристических безделушек, фасоны женских платьев и мужских рубашек, его майолика, его вывески и флюгеры в виде петухов, его мальчишки, ловящие удочкой рыбу с деревянного настила, его медузы и его коты - когда все это нам надоест, мы поедем дальше, в следующий город. Будем запоминать их по запахам: город утренней сдобы, город скользкой зеленой тины на белых ступенях ведущей к морю лестницы, город воздуха после ночной грозы, город костра на берегу, город свежей побелки, город старых книг и журналов, город отвратительного сыра, город чернил и акварели, город противомоскитных спиралей… Их будет много, этих городов. И из каждого мы будем отправлять открытки. - Кому? - он поднял голову. - Нам, - я улыбнулся. - Нам, домой. Ты - мне, а я - тебе. Чтобы, когда мы вернемся, они ждали нас в почтовом ящике. - Звучит здорово. Я кивнул. - Еще и как. Особенно учитывая тот факт, что по крайней мере за те полчаса, в течение которых ты будешь силиться придумать очередную идиотскую шутку, а потом, пыхтя и высовывая от усердия язык, писать ее вместе с адресом на оборотной стороне, - за эти полчаса я смогу хотя бы немного отдохнуть от твоей бесконечной болтовни. Полчаса покоя - это, с одной стороны, очень мало, но с другой… С другой, Холм!.. Он засмеялся, и я, глядя на него, тоже. - Еще ты будешь фотографировать… Много-много: все, что попадется по пути. Нам придется тратить целые состояния на карты памяти и место на Облаке!.. - Ну ты же к тому времени будешь знаменитостью, - он поднял бровь. - Богатой и расточительной знаменитостью... - Действительно, - поддакнул я. - Как это я забыл. Твои дурацкие клюшки для гольфа, пижонская машина и непомерно раздутый бюджет на карты памяти - вот цель и смысл моей… - … и корнетто с клубничным джемом! - И корнетто с клубничным джемом. Немного помолчав, он повозил ладонью мне по боку и вздохнул: - Жаль только, что их никто никогда не смотрит. - Фотографии? - Ну. Что старые - в альбомах, что сейчас… Они просто пылятся без дела, ни у кого нет времени заглядывать в прошлое. Даже если оно твое собственное. - Ты прав, - с сожалением согласился я. - Время летит так быстро, тут за настоящим-то не успеваешь… Приходится бежать со всех ног, чтобы хотя бы остаться на месте. Он глянул на меня с неподдельным восторгом. - Это ты сам придумал? - Что? - Вот это: про бежать, чтобы оставаться на месте? - Нет, - я помотал головой, - это из “Алисы в стране чудес”: “Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!” - Ты начал читать сказки? - он прикусил губу и рассыпал в глазах озорные искорки. - Вот уж никогда не подумал бы. - О, господи, я ходил на спектакль! - со смехом воскликнул я. - На спектакль, понятно тебе?! - Угу, конечно. Как скажешь. Слушай, какой ты у меня все же… коте... - Еще слово, Холм, и я не скажу, что придумал по поводу фотографий. - … кхм… что? - Ты прав: то, что кажется… - Я прав?.. Я в чем-то был прав?! - Все, теперь точно не скажу. - Ладно тебе, скажи. - Нет. - Ну давай!.. - Нет. Сказал нет - значит, нет. - Скажи… я ведь болею… - Да ладно! - … кхе-кхе, - он показательно покашлял, одновременно страдальчески сводя брови и округляя глаза, в которых маленьким ураганом носился смех. - Кхе-кхе… Я собирался ввернуть что-нибудь ехидное, но он настолько уморительно выглядел, что мне просто не оставалось ничего иного, как только подыграть. - Так плохо, да? - Очень. Кхе-кхе. - Прямо вот никто никогда так не болел, как ты, да?.. - Никто, - с торжественным трагизмом поклялся он. - И никогда. - То есть и в этом тоже - как всегда - ты у нас самый исключительный. - Я - да, - он не выдержал и заулыбался. - Угу. Хороший мальчик. Ты там хвостом не машешь?.. Он повихлял бедрами. - Понятно. Ну раз так.. Раз ты у нас такой хороший… - … и исключительный… - … и исключительный, - я засмеялся и притянул его ближе, обнял, и он тут же довольно заурчал - совершенно исключительный. Тогда слушай. Ты прав: то, что сегодня кажется очень важным или супер интересным, завтра уже будет “старыми новостями”. И редко когда у людей есть время на старые фотографии. Но я подумал, что мы можем находить его, это время. - Как это? - У нас будет один день в году - скажем, 30 декабря. Один день, когда мы будем смотреть все наши фотографии за год: все места, в которых мы побывали, всех собак, которых повстречали на пути... Все неапольские подворотни, все дверные ручки и все облака. Все поезда и велосипедные замки. Каждый корнетто и каждую тарелку со спагетти - каждую мелочь, что ты захочешь сфотографировать. Все это мы будем смотреть. Сделаем целый термос кофе, отключим телефоны и снова проживем этот год. Вместе, еще раз. Как тебе идея?.. *** - А куда еще мы поедем? - Куда еще? - Кроме Италии - куда еще? - Кроме Италии… Раздумывая, что предложить первым, я стал водить большим пальцем ему вдоль позвоночника. - … в Америку. Да, точно: в Америку. Возьмем кемпер и рванем по старому Route 66 от Чикаго до Санта-Моники. Он согласно вздохнул, и я продолжил: - Посмотрим Гранд Каньон - эту немыслимую дыру в земле, такую глубокую, что орлы парят далеко внизу, под ногами. И “Долину Смерти” - настолько горячую, что видно, как воздух дрожит над шоссе. И кажется тогда, что дрожит вся земля. И ветер - знаешь, какой там ветер?.. - Какой? - Будто гигантская кошка лижет тебя раскаленным, шершавым языком. Еще чуть-чуть, вот-вот - и она слизнет всю кожу, до мяса. - Брр, - он тихонько поежился. - А зато вечером… Вечером становится прохладнее, и уже можно находиться на воздухе. Мы остановимся, разведем костер… Он будет трещать и швырять в темное небо оранжевые искры - целыми горстями. Ты поставишь кофе - в той моке на двоих, что подарила Нана. Будем всегда брать ее с собой, во все поездки... Поставишь кофе, вытянешь ноги почти к самому пламени, обнимешь меня и будешь болтать свою чепуху. А потом возьмем одеяло, укроемся потеплее и будем смотреть на звезды - их будет так много, что в них будут путаться самолеты, представляешь?.. Путаться и теряться. И мы тоже - в этой влажной, глубокой темноте будем теряться каждую ночь. Так что если кто-то вдруг захочет нас найти, то до самого рассвета просто не сможет. - Не сможет, - эхом отозвался он. - Нет… Будем возвращаться только когда встанет солнце. И ехать дальше - вперед, сквозь небо. Знаешь, какое в Америке небо?.. От края до края, куда хватит глаза - огромное. Мы едем и едем, все дальше. Из ниоткуда в никуда. Пока есть дорога. Ты и я… - Ты и я. - Да, - я погладил его по спине. - По пути завернем в Вегас, остановимся в каком-нибудь отеле прямо на самом Стрипе. Как насчет "Белладжио"? Ты когда-нибудь играл в казино? - Да, но это не совсем мое. Лучше шоу. - Можно и шоу. Выберем тебе… по возрасту. Фокусника какого-нибудь. Пусть достает что-нибудь из шляпы - какого-нибудь страдающего ожирением кролика. Посадим тебя впереди, будешь тянуть руку, когда попросят помощи зала. - А ты где будешь? - он фыркнул. - На самом последнем ряду рядом с выходом, - немедленно отозвался я. - Чтобы никто даже подумать не мог, что я пришел туда с тобой. - Да ладно!.. - Именно. И когда тебя потащит на сцену престарелая ассистентка в коротком платье с блестками и толстым слоем театрального грима на лице… - Почему престарелая? - снова закашлявшись, он все же засмеялся. - Потому что. Потому что, Холм - понял меня?! Потому что. По-прежнему посмеиваясь, он несколько раз поцеловал меня где-то у солнечного сплетения, потом снова улегся щекой. - Еще. - Что еще? - Расскажи еще что-нибудь. Что потом? - Потом, - я убрал волосы с его лба, осторожно заправил за ухо прядку, - потом мы пойдем ужинать: я, ты и вот эта твоя немыслимая хрень голубого цвета, которую тебе фокусник надул и завязал собачкой. Уж ее ты, конечно, не забыл: то, что надо, ты ни хрена не помнишь, а вот всякую... - Ты просто завидуешь! Тебе-то такой не досталось, вот ты и завидуешь!.. - Угу, точно: не досталось. Я такую не выклянчил - вот как правильно будет сказать!.. Так вот: выберем ресторан и пойдем. В какой ты хочешь? Он немного подумал. - Я смотрел эпизод тревел-шоу про Вегас, там упоминался "The Boiling Crab". - Морепродукты? - Да. Выглядело очень вкусно. - Значит, туда и пойдем, - заключил я. - Только там есть одна особенность, - он приподнял голову и улыбнулся, хоть и слабо, но все же с хитринкой: - Тарелки не подают, как и приборы. На стол стелят бумажную скатерть, а морепродукты подаются в полиэтиленовых пакетах. - В смысле - в пакетах? - В прямом: тебе приносят пакет, в нем всякие креветки, мидии, раки, крабы в соусе. Кальмары, осьминоги... - И как это есть? - Руками! - Что, прямо с соусом?! - Ага. Тебе надевают нагрудник - как детям… Я представил нас обоих в нагрудниках и засмеялся. - … ты прямо пальцами берешь - и в рот! Потом облизываешь. Грязно, но, судя по всему, очень вкусно. Крабы в мягком панцире - ты ел когда-нибудь?.. - Нет, такого не припомню. - Ты должен обязательно попробовать!.. У них такое чуть-чуть сладковатое мясо, очень сочное, ешь вместе с панцирем - не оторваться! - Хорошо, - я усмехнулся и подтянул сползающее одеяло, укрыл ему плечи. - Тогда останемся там, будем каждый день ходить на дурацкие шоу и жрать руками. Прямо отпуск твоей мечты. - Ага, - он улыбнулся. - Но все же лучше поедем дальше. - Поедем. В Калифорнию? - Да. До пляжа. - Давай. До самого пляжа… По пути будем слушать смех мертвецов. - Чей смех? - Мертвецов, - повторил я и пояснил: - Весь этот закадровый смех в “Друзьях” и подобных сериалах - он ведь был записан сто лет назад, еще, кажется, в 50-х… Так что все эти люди, скорее всего, уже мертвы. А мы запишем его одним многочасовым треком и будем слушать в пути - как будто они еще живы: веселятся и отлично проводят время на коктейльной вечеринке. Как тебе? - Это, конечно, очень оригинально, - помолчав, сказал он, - но лучше не надо. Я усмехнулся: - Ну вот, а я думал, тебе понравится. По-моему замечательная идея. Что угодно лучше, чем слушать, как ты всю дорогу горланишь какие-нибудь пошлые шлягеры. Снизу немедленно послышалось фырканье. - Какие еще шлягеры? - Ну какие… Что-нибудь слащавое и стародревнее. Например… https://www.youtube.com/watch?v=VQc5O5nvXJA - Подожди, как там, - я прочистил горло и промычал первые ноты: - … you’re just too good to be true… can’t take my eyes off you… что-то там… heaven to touch… hold you so much… От неожиданности он слегка отпрянул и, округлив глаза, изумленно на меня уставился. - А что ты смотришь? - “удивился” я в свою очередь. - Вообще-то это мне надо так на тебя смотреть!.. Зная твою страсть к мелодраме и глупой эпатажности… Как там дальше?.. you’re just too good to be true… can’t take my eyes off you... Наконец не выдержав, он с силой выпустил воздух сквозь сомкнутые губы, откинулся на спину и во весь голос расхохотался. Я схватил с прикроватного столика ручку и, держа ее на манер микрофона, продолжил: - … There's nothin' else to compare The sight of you leaves me weak There are no words left to speak - О, господи!.. Это какой-то... Он смеялся - хрипло, тяжело, иногда хватая ртом воздух, - но смеялся!.. Он смеялся со мной, я слышал его смех совсем рядом - не в телефоне, не в окошке Скайпа, а рядом, вживую, и во всей вселенной не было для меня звука более желанного. Более необходимого. Более основополагающего. - Та-рам, та-рам, та-ра-рам-пам!.. Парарам-парам-пам-парампам!.. Поднимаясь на волне припева вместе с духовыми, я развернулся к нему лицом, томно свел брови и театральным жестом выбросил вперед руку: - I love you baby! Он схватился за живот и согнулся в новом приступе. - And if it's quite alright I need you, baby To warm the lonely night I love you, baby Trust in me when I say Вытерев невольные слезы, по-прежнему то и дело покашливая, он привстал, оперся об изголовье кровати и подхватил: - Oh, pretty baby Don't bring me down, I pray Oh, pretty baby Now that I've found you, stay Я придвинулся ближе, и мы закончили в один “микрофон”: - And let me love you, baby Let me love you… В самом конце он опять закашлялся. Я притянул его к себе, укрыл и обнял. Тихонько подул на лоб. - Совсем ты у меня расклеился… - Это ничего, - сдавленно выдохнул он, прижимаясь ко мне под одеялом. - Пройдет. Если нужно болеть, чтобы ты лежал со мной и вот так рассказывал, как мы будем жить, что делать и куда ездить - я согласен. Болеть с тобой в сто тысяч миллионов раз лучше, чем быть совершенно здоровым одному. - В сто тысяч миллионов? - я улыбнулся и поцеловал его в макушку. - В сто тысяч миллионов, - подтвердил он серьезно. - Пока ты со мной, мне ничего не страшно. Даже если вдруг настанет бесконечная ночь. Или упадет небо. Или горы раскрошатся в море - даже тогда!.. Главное - чтобы ты оставался со мной.* - Холм… - Что? Первым моим порывом было ответить, что он ходячее клише и мелодрама, но он смотрел так решительно и твердо, что я просто обхватил ладонями его лицо и сказал: - Я полюбил тебя в тот день, когда увидел, люблю сейчас и буду любить, сколько у меня хватит сил. И, кроме театра, в жизни я хочу только одного: приходить вечером домой и не доставать из кармана ключи. Просто звонить в дверь, и чтобы ты мне ее открывал. - Правда? - Правда, Холм, - большими пальцами я осторожно погладил нежную кожу под глазами. - Правда. Я хочу жить с тобой - каждый день. Выносить мусор, делать ремонт, красить стены. Складывать чашки в посудомойку, а потом доставать их обратно. И смотреть, как ты пьешь из них кофе. Он вздохнул - глубоко, мягко и расслабленно, как вздыхает наконец счастливый человек, - а потом прошептал: - Спасибо. - Тебе не за что меня… - … за посудомойку. - Что?.. У него тут же дрогнули ноздри, и клык привычно прижал уголок нижней губы. Пара секунд - и он снова смотрел на меня тем своим озорным взглядом, от которого у меня всегда щекотало в груди. - Что ты сказал? - Про посудомойку, - приподнимаясь на запястьях, он приглушенно булькнул, - не забудь. Ты сказал, что хочешь ее загружать и разгружать. Это очень здорово, что ты так это дело любишь, потому что сам я, если честно... Когда он предсказуемо замолчал на середине фразы, я поинтересовался как можно более буднично: - Все? Ты закончил? Или мне приготовиться к продолжению?.. Тихонько посмеиваясь, он расслабил руки и медленно улегся снова. - Знаешь, мне кажется, если бы можно было выбрать суперспособность, я выбрал бы эту. - Какую? - спросил я, стараясь подтолкнуть одеяло внизу: судя по тому, как он то и дело поджимал ступни, ноги у него мерзли. - Разбирать посудомойку? - Ну. Так чтобы только посмотрел - а она уже пуста. - Ясно. Будем знать. - А ты? - он поднял лицо. - Я… Я хотел бы управлять временем. - Управлять временем? - Если бы я мог, каждую ночь отматывал бы время назад. Вот к этому моменту. Уголки его губ дрогнули, поползли вверх, от глаз потянулись мягкие лучики морщинок. - Правда?.. - Да, - ответил я, - правда. И не изменил бы ни одной вещи, даже плохой, потому что все, что было, - все привело меня сюда, в этот момент. К тебе. Он вдруг вспыхнул - неожиданно, непривычно для себя покраснел и смутился. Закрыл глаза, словно в мгновение ему стало тяжело на меня смотреть. Я дождался, пока он снова откроет их, а потом продолжил: - Знаешь, я обещал сказать тебе кое-что, да все никак не было подходящего момента… - Когда? Я ничего такого не помню. - Это было во сне. - Во сне? - Угу. Мне казалось, я обязательно стушуюсь, начну заикаться и мямлить, как это было всегда, когда дело касалось подобных разговоров - впрочем, я дал себе слово сказать все равно, дать ему знать, чего бы мне это ни стоило. Однако, как ни странно, слова полились легко, сердце билось ровно, не пускаясь в остервенелый галоп, и чем дальше, тем больше мне думалось, что говорить о таких вещах - говорить ему о таких вещах - удивительно приятно. Я не должен был о таком говорить, не обязан - я хотел. Хотел ему сказать. - Ты мне как-то приснился… наверное, месяц назад или два - в моей квартире в Стокгольме, в душе. - Все такой же невозможно красивый? - тут же подначил он. - Да, - я не удержался и фыркнул. - И пиздливый тоже - все такой же. Запустив пальцы ему в волосы, я медленно прочесал их, а потом продолжил, понизив голос, будто кто-то мог нас услышать: - Я не изменил бы ничего, и если бы мне пришлось пройти через все снова - я не задумался бы ни на секунду. Ты моя вселенная, Холм. Он резко вдохнул, распахнул глаза и замер. - … вся моя вселенная. Ее центр и смысл. Слышишь?.. Ты мой лучший друг, мой брат, моя семья. Воплощение всего, что у меня есть. Всего, что я знаю. - Всего? - переспросил он тоже шепотом. - Да. Всего, что я видел и чувствовал: ветер в лицо, яркий свет, шелест листьев, скукоженные от воды пальцы, промокшие ноги, когда самолет попадает в воздушную яму, и желудок вдруг ударяет в горло, первый глоток холодного пива, хруст крышки на бутылке с газировкой и шипение, густая пена эспрессо, прохладная струя воздуха из кондиционера, сладкий запах горячего асфальта… когда с неба на лицо сыпет теплый дождь, и первые почки в парке - какие-то душисто-горькие... вой пожарной сирены и отдающая эхом тишина грота; когда жужжит муха и тикают часы, тот момент, когда долго болит голова, а потом - раз!.. и будто по щелчку пальцев боль исчезает. Мелкий песок, прилипший между пальцев. Запах миндаля... Все это ты, Холм. Я не просил, чтобы так было, я и понятия не имел, что такое возможно. Что это значит - я не представлял себе. Но так и есть: ты - это я. Вся моя вселенная. Он мягко улыбнулся. - Это ты пообещал, что скажешь?.. Что я - вся твоя вселенная? - Да. - Спасибо. Я не думал, что ты когда-нибудь… Спасибо. - Не за что, - просто ответил я. - Мне следовало сказать тебе об этом раньше, но я не знал, как. Не знал, как словами выразить счастье. Не знал, что оно есть - такое. - А теперь знаешь? - Теперь знаю. Я подался вперед и коснулся губами его лба. - Счастье, Холм, это твое лицо. Вот оно - передо мной. Потом мы молчали, он снова обнимал меня под одеялом. Давая ему кратковременную передышку, кашель успокоился, затих, спрятался где-то глубоко внутри него, будто свернулся клубком и тоже задремал. - Куда еще мы поедем? - спросил он через какое-то время уже совсем сонно. - Куда захочешь, - поглаживая его по спине, ответил я. - Куда ты захочешь. Исколесим всю Америку: посмотрим на кроваво-красные на закате скалы Ред-Рокс в пустыне Мохаве, и Деревья Джошуа - они выбегут нам навстречу и замашут сотней "рук" - как будто только нас и ждали... и "саблезубые" кактусы выше тебя ростом... и секвойи - гигантские, уходящие прямо в небо, будто держащие его на весу. Целый сказочный лес, а мы будто совсем крошечные, будто нас кто-то заколдовал… Потом двинемся на юг, в Алабаму, Новый Орлеан, а оттуда - на север: Нью Йорк, Чикаго, Бостон. В придорожных забегаловках будем заказывать толстые блины с черникой и целым озером кленового сиропа - и как в тебя столько лезет?! И пить этот их ужасный, слабый кофе в литровых кружках, как в кино. Увидим электрические ветряные мельницы, похожие на огромных хищных птиц, снежно-белых под палящим солнцем, с острыми, вращающимися клювами - целые их стаи, кормящиеся на уходящих за горизонт равнинах... и поезда - бесконечные, сильные и гибкие, извивающиеся лентами, будто доисторические змеи... На нашем пути будут города - большие и совсем маленькие, музеи и театры - в которые мы даже не заглянем, сельские ярмарки… Все сельские ярмарки будут твои - я же знаю: ты спишь и видишь!.. Все эти жуткие неоновые карусели и корн-доги на палочке - длинные, как железнодорожные рельсы... и разноцветное мороженое-драже, и “Забег свиней”, и заезды Монстр-траков, и - господи!.. И, конечно же, немыслимая плюшевая тварь размером с бронтозавра, которую ты непременно выиграешь в какой-нибудь дурацкой игре, так что все время до закрытия мы будем вынуждены таскаться с ней в обнимку - только чтобы в самом конце дня ты смог найти в себе достаточно сил, чтобы оторвать ее от сердца и подарить первому попавшемуся перемазанному шоколадом ребенку… Он промычал что-то удовлетворенное и расслабленное. - А когда надоест, поедем дальше: в Мексику... Хочешь? На этот раз он ничего не ответил, никак не отреагировал, и по ровному, глубокому дыханию я с облегчением понял, что он наконец уснул. - … или Бразилию. Встретим там новый год. Будем загадывать желания и швырять белые цветы в океан, нагрузим их полную лодку… А потом ляжем на дно - как тогда в гроте, помнишь?.. Ты возьмешь меня за руку, и мы будем смотреть, как прямо над нами бухает фейерверк. Он будет отражаться в твоих глазах, ты будешь держать меня за руку и улыбаться... и вместо вспыхивающих по темному небу красок я буду смотреть на тебя, смотреть... смотреть... Легко его покачивая, время от времени касаясь губами макушки, я продолжал тихо говорить - как Оле Лукойе, показывать ему его сны, надеясь, что когда-нибудь он их вспомнит: - Мы поедем, куда ты захочешь. Куда бы ты ни захотел, Холм, я поеду с тобой, слышишь?.. Всегда. На пикник на пляже, куда ты непременно притащишься с плетеной корзиной и стеклянными бокалами для вина - как самый последний выскочка и пижон... или в дурацкий байк-тур на какой-нибудь тарахтящей коллымаге, жрущей бензин и масло... или в джунгли, где водятся всякие уродливые чудовища и насекомые размером со слона, только и ждущие, чтобы отгрызть мне ногу... и тропические цветы, и зеленые листья, такие большие и плотные, что под ними можно спрятаться от самого сильного дождя и не намокнуть... Помнишь, мы ездили за город на мой день рождения? Какой был ливень, помнишь?.. А потом ты вытирал мне голову полотенцем... Во сне он чуть пошевелился, глубоко вздохнул, сжал пальцы, бессознательно проверяя, рядом ли я все еще. - Однажды придет осень - чистая, ясная… В траве будут валяться яблоки, и листья шуршать по асфальту в парке… Мы возьмем рюкзаки и поедем сначала в Мальме - накопаем червей и отправимся на рыбалку на тот самый пруд. К тому времени дом, конечно, будет уже продан, и участок тоже, но это ничего. Неважно: мы проберемся туда тайком, если понадобится. Или заплатим владельцам, или… Или просто попросим, и они нас обязательно пустят. Только взглянут на тебя - и просто не смогут отказать. Мы найдем тебе какую-нибудь глупую шляпу с москитной сеткой, поставим удочки и будем молча смотреть на поплавки. Надолго тебя, конечно, не хватит, это понятно... Но все равно: наберем полное ведро рыбы. Полное ведро!.. Самой мелкой, тощей, самой костлявой в мире рыбы, которую в итоге придется выпустить обратно, потому что есть ее будет совершенно невозможно… Потом двинемся на север - будем ходить по горам, снова рыбачить, ночевать в палатке - расстелим один большой спальный мешок и будем спать в нем вдвоем. Каким-нибудь пасмурным утром я проснусь один... Выйду наружу, окликну тебя. И ты мне сразу ответишь. Снимешь с горелки Нанину моку, протянешь мне кофе в эмалированной кружке и улыбнешься. Я снова найду тебя, Холм - и ты снова мне улыбнешься. А потом... Потом наступит день, когда я познакомлюсь с твоим отцом. Мы купим цветок в горшке и свечку на батарейке и поедем к нему. Уберем листья, достанем термос, и я расскажу ему, какой ты - он должен это знать. Какой… как яркое витражное стекло. Сколько в тебе всего невероятного. Я прижался щекой к его голове и прошептал: - Какой ты хороший человек. И как нет никого, кто не любил бы тебя. Потому что тебя невозможно не любить. Просто невозможно - так и скажу. Но это будет потом… А пока спи. Спи и ничего не бойся: под твоей кроватью больше никогда не будет монстров, я прослежу за этим. И когда ты проснешься - даже если проспишь целую вечность - я буду первым, что ты увидишь, обещаю. Спи. Осторожно натянув одеяло повыше, чтобы он весь оказался в обволакивающей, пещерной глубине кровати, я прислушивался к его дыханию и шептал все, что взбредало в голову, стараясь не двигаться и не тревожить его. Иногда он вздрагивал, снова по-детски жался ко мне и бессвязно что-то бормотал. Тогда я обнимал его крепче и, закрывая глаза, то и дело проваливаясь в дрему, чувствовал, как меня затапливает теплая пена нежности. *** К утру ему стало хуже. Ощутимо поднялась температура, он сильно вспотел, так что и футболка, и простынь под ним стали влажными, стал откидывать одеяло и, сгибаясь пополам, кашлять - сильнее, чем раньше, надрывно, задыхаясь, словно изнутри него рвалось наружу какое-то чудовище с острыми когтями и длинными кожистыми крыльями. Едва совладав с очередным приступом, он в изнеможении откидывался на подушку, и все его красное от напряжения лицо было покрыто влажной, лихорадочной моросью. Некоторое время он лежал, слепо глядя в потолок, тяжело дыша ртом и часто облизывая нижнюю губу - от жара он то и дело клацал зубами и прокусил ее до крови. Я гладил его, стараясь хоть как-то расслабить окаменевшие, сведенные судорогой мышцы - гладил и ждал. У него были мутные, обмелевшие глаза, в которых не было больше ничего детского. Пару раз я хотел выйти - принести ему попить и еще одну таблетку, но он снова и снова цеплялся за меня в каком-то безотчетном, необъяснимом страхе. - Мне страшно, что снова наступит зима, - прохрипел он в какой-то момент. - Все будет хорошо, - сказал я. - Вот увидишь: все будет хорошо. Я обещаю. Ближе к шести он был уже слишком вымотан и обессилен и не протестовал, когда я все же поднялся. На кухне я налил в чайник свежей воды и на самом дне одного из ящиков раскопал чудом завалявшийся там пакетик чая, скорее всего, оставшийся еще с того раза, когда отец с мамой сразу после переезда заходили в гости. Дожидаясь, пока чайник забурлит и, щелкнув кнопкой, выключится, я взял телефон и выбрал номер в списке контактов. - Да, - устало вздохнула Сив на том конце, - это грипп. Сейчас эпидемия, все болеют. Матиас вот только-только выздоровел… А ты давно прилетел? - Нет, вчера вечером. Что мне сделать? - Дай ему жаропонижающее. У вас есть что-нибудь? - Парацетамол подойдет? Я ему уже давал одну раньше, часов пять назад. - Подойдет. Давай сразу две, наверное. И теплого чаю. Чай есть? - Есть, - я повертел пакетик в пальцах. - Я потом спущусь в магазин, куплю еще. - Хорошо. А еда?.. Ему нужно обязательно что-то есть, и тебе тоже. - Ну, - я открыл дверцу холодильника и снова обозрел содержимое, - что-то вроде осталось, но… Я схожу в магазин, в общем. - Сходи, - согласилась она. - Купи немного на день, а ближе к вечеру я привезу вам горячее. Что ты хочешь? - Ничего особенного. Привезите, что он любит. Из комнаты снова раздался кашель, я машинально оглянулся в сторону двери. - Знаете, Сив, он так кашляет… - Сильно? - Да, и с таким… хрипом. - Я давала ему пастилки, посмотри в куртке - вспомнила она. - Он их так, наверное, в кармане и оставил. Ты ему дай сейчас и их, и таблетку, и пусть чай выпьет, а когда станет получше, может, и съест что-нибудь. Я когда к вам поеду, заскочу в аптеку. Матиасу врач прописывал сироп, там еще половина бутылки осталась - его тоже захвачу. Ты мне только позвони днем, ладно?.. - Конечно. - Хорошо, - Сив снова вздохнула. Я уже собрался попрощаться, как она окликнула снова: - Тарьяй?.. - Да? - Я хотела тебе сказать… Хотела не по телефону, а лично… А впрочем, какая разница. Спасибо тебе. - Не за что, я ничего такого не сделал. - Ты... Она вдруг запнулась на слове, словно подавилась, и резко замолчала, но быстро взяла себя в руки: продолжила привычным голосом, выдавая волнение только нехарактерными паузами между короткими фразами, словно бы периодически ей не хватало дыхания, чтобы закончить: - Ты приехал тогда на похороны, и это все изменило. В его жизни и моей. Если бы не ты, я не знаю… Где бы он был сейчас, был ли бы счастлив. Был ли бы он когда-нибудь так счастлив. Если бы не ты. - Не надо об этом, - поспешно прервал ее я. - Все это уже в прошлом. - Для тебя - может быть, - отозвалась она. - А для меня… Я старше и по-другому чувствую время. Для меня все это... весь тот ужас - он все еще стоит у меня перед глазами. - Правда, не надо… - Я знаю, что ты не хотел - приезжать. Я все понимаю: у тебя была уже другая жизнь, и с моей стороны просить тебя было эгоистично и… просто немыслимо! Но то, что ты все же приехал… Что бы между вами ни было - ты приехал, чтобы его поддержать. Знаешь, иногда я думаю об этом - вспоминаю, как это было, и… Я хотела сказать тебе: ты хороший человек, Тарьяй. Ты очень хороший человек. - Я ничего такого, - пробормотал я, прижимая телефон к горящему уху, - ничего такого не сделал… Особенного, как вы говорите. Ничего не сделал... - Ты спас моего сына, - сказала она просто. - Ты буквально вытянул его на свет. Ни одна мать не найдет таких слов, которые до конца могут выразить благодарность за это. Все, что я могу сказать - это просто спасибо. И если я когда-нибудь смогу сделать для тебя что-то - скажи мне, хорошо? Я поднял глаза к потолку, мысленно досчитал до пяти. Горло драло и жгло в уголках глаз, и я боялся, что не сумею с собой совладать. Мы никогда не были с ней особенно близки - с Сив, и наши редкие разговоры не выходили за рамки практических деталей или обычного “как дела”. Не выходили - за одним-единственным исключением, одним-единственным телефонным звонком, и да - он все изменил. - Ты знаешь это и сам, - помолчав, сказала она. - Ты сделал счастливым моего сына. Ты спас его. А он, наверное, тебя. Не забывайте об этом. Прежде, чем продолжить, мне все же пришлось откашляться. - Тут... чай. Мне пора, я вам потом позвоню, как он будет себя чувствовать, ладно?.. - Хорошо. Тогда до вечера. Береги себя, не заболей и ты тоже. Я сделал, как она велела: дал ему две таблетки парацетамола и теплого чаю. Пока он медленно пил, неловкими пальцами одеревенело держа чашку и стараясь не расплескать содержимое во время мерзлых судорог, то и дело пробегающих по телу, я сидел рядом и снова рассказывал - на этот раз показывая ему картинки реальности, а не мечты: про учебу, про квартиру, халяльные лавки, парикмахерскую, про кебабную и Фаиза, про невестку Тарика Али и как через тонкие стены слышно приходящее соседям по мобильному оповещение о намазе. Про бассейн, про выбор гелей для душа в супермаркете, как всегда неожиданно заканчивается горячая вода, как сквозь маленькое окно в ванной видно кусок неба и как однажды я полез в самый дальний ящик на кухне, потому что у меня внезапно закончились фильтры для кофеварки, а потом без остановки чихал десять раз. Он смотрел на меня и улыбался, периодически прихлебывая, морщась от непривычного вкуса, но, словно из благодарности к моим усилиям, прихлебывая снова. Когда он закончил, я забрал у него чашку, дал пастилку от кашля и помог спуститься ниже. Поправил подушку и накрыл плечи. - Отдыхай. - Ноги... - Твои ножищи, Холм, - я подоткнул у ступней - чтобы укрыть, это надо одеяло размером с футбольное поле, не меньше. В другой раз он, наверное, фыркнул бы и ответил какой-нибудь дурацкой шуткой, и сам же заливисто хохотал бы над ней, но теперь он слишком ослаб - только устало вздохнул и закрыл глаза. - Вот так. Спи. - А ты? - Мне скоро сдавать работу, - я убрал у него с лица спутавшиеся прядки, тыльной стороной пальцев погладил по щеке, - так что придется писать. Хотя бы чуть-чуть, пару страниц. Но я буду совсем рядом - вот здесь. Смотри: поставлю стул у кровати. А ты спи... Когда тебе станет лучше, мы позавтракаем. Хорошо?.. В ответ он невнятно что-то пробормотал, и мне пришлось наклониться, чтобы разобрать. - Что ты сказал?.. - … клубничным… - Спи, Холм, - я поцеловал его в лоб. Не удержался и у самой кромки волос глубоко вдохнул запах, поцеловал снова. - Я люблю тебя, очень. Ты даже не представляешь, как. Спи. В общей сложности он проспал около четырех часов. Периодически ворочался, вздрагивал и, просыпаясь, искал меня слепым, осоловелым взглядом. Я клал ноутбук на пол, двигался ближе, тихо говорил что-нибудь, подавал воду. Сделав несколько глотков, он возвращал мне стакан, а потом хватал мою руку и тянул на себя. Тогда я ложился рядом, обнимал его обесточенное, исхудавшее тело, гладил по спине и ждал, пока он снова уснет. Затем как можно тише вставал и возвращался к работе. Ближе к одиннадцати спустился в магазин на углу, купил еще чая и немного еды, заскочил в пекарню через квартал. Когда я вернулся, в квартире было тихо, он по-прежнему спал и, кажется, дышал спокойно и глубоко. Это был хороший знак. Едва удерживая кипу рекламных журналов и листовок из переполненного почтового ящика внизу, я стянул ботинки, прошел в кухню, бросил все на стол и стал выгружать продукты из рюкзака. Затем поставил кофе и выложил из бумажного пакета сдобу. - Эй, - в комнате я присел на корточки рядом с изголовьем, осторожно погладил его по голове, - просыпайся… Просыпайся, Холм, я приготовил завтрак. Он замычал, уткнулся в подушку, стал натягивать одеяло выше. - Я не голоден. - Пойдем, - я мимолетно тронул его лоб, кожа была теплой и сухой. - Съешь, сколько сможешь, а потом будешь отдыхать. - Потом, - протянул он все еще сонно. - Лучше полежи со мной. - Давай так: сначала мы позавтракаем... - Вместе? - Ну конечно, - продолжая торговаться, я потянул в сторону краешек одеяла и стал тихонько разминать ему плечи. - Мы так давно с тобой не завтракали... - Давно, - он слегка выгнулся, подставляясь под мои руки. - Я купил твои дурацкие корнетто... - И клубничный джем? - Нет, джема не купил. - Нет?.. - Нет. Но зато купил кое-что получше. Наклонившись, я молча поводил кончиком носа вверх-вниз по изгибам его уха, вдыхая теплый миндальный запах, на пару секунд оттягивая момент, нехитрой лаской подталкивая его к пробуждению и одновременно создавая многообещающую паузу, стараясь его заинтересовать. Потом прошептал: - Холм, я купил тебе “Нутеллу”. Целую… большую… банку… Ты можешь есть ее… ложкой, Холм... На подушке тут же вспыхнул синий огонек, и сразу за ним - второй. Секунда - и свечение разгорелось, набрало силу, замерцало смешливыми искорками. - Я умер? - прикусывая губу, поинтересовался он. Я покачал головой. - Ты никогда не умрешь. Скорее умру я - от твоей глупости и болтливости. Но даже когда это произойдет, даже когда вселенная наконец сжалится надо мной и превратит в пыль и прах, то и тогда, я уверен… ты найдешь способ отравить мне мой выстраданный покой. - Да, - он фыркнул. - И тогда. И всегда. Он вытащил руки из-под одеяла и вытянул их мне навстречу. Я обнял его и неожиданно для самого себя не выдержал: наплевав на все меры предосторожности, порывисто прижался к губам, огладил их языком, попытался проникнуть внутрь. - Не надо, - тут же замычал он, плотно закрывая рот и отворачивая голову то в одну, то в другую сторону. - Я согласен рискнуть. - Нет! - Ничего не могу поделать, - я упрямо тянулся за ним, то и дело попадая в подбородок, щеку или нос. - Ты лежишь - не встаешь, не идешь завтракать. Что еще мне остается?! - Ты можешь заразиться! - Конечно, могу… Еще и как могу. Заражусь, заболею, не сдам работу, пропущу спектакль. Меня выгонят из школы, и в театр, конечно, тоже больше не возьмут - кому я нужен с проваленным образованием. Так что ты… Придется тебе, Холм, забыть и про клюшки для гольфа, и про эту… Что ты там хотел? Lamborghini Diablo?.. - Aventador, - громко фыркнул он и, отпихивая мое лицо ладонями, засмеялся. - Вот именно, Aventador, - не переставая поддакивать, я переключился на скулы, мелкими поцелуями стал спускаться к шее, - про нее тоже забудь. И про дополнительные порции шоколадного пудинга в доме для престарелых… и желе у тебя будет, к сожалению, только одноцветное… и про... - Все, все! Я встаю! Встаю!.. Он все смеялся и обнимал меня, прижимал к себе, и я обнимал его - обвивал руками, ласково и крепко, пряча лицо в ямочке у шеи, целуя, вдыхая, прислушиваясь. Чувствуя, как бьется под губами тонкая жилка. - Я люблю тебя, Холм. Больше всего на свете. - Я знаю, - отозвался он. - Я тоже. Очень тебя люблю... Затем помедлил секунду и добавил: - А теперь быстро тащи сюда “Нутеллу”. Немедленно. Сейчас же.