Мистер Старк, у нас закончился хлеб и свободное время.

Тепло внешнего мира оттеняет тепло его юной души. Каков процент такой глубокой наивности и веры в человечество Питера Паркера? Никто не знает, разве что лишь Энтони, под кодовой кликухой Звездочка может теоретически предположить, что это число астрономическое и высчитывать его бесполезно, достаточно лишь гуманитарного "невероятно огромное число, мы такого не знаем". Впрочем, никакому гуманитарию не дано так искусно описать глаза Паучка, как делает это потрепанное сознание плейбоя напротив. Эти жадные глаза разрывали карие пучины, ту самую подоплеку цвета шоколадного мусса, который многие гурманы предпочитают употреблять на десерт. Тони тоже можно было назвать гурманом. Только специфическим. Он смакует десерты, а точнее десерт, каков ни одному дегустатору не снился. Этот десерт, кушанье, имеет конкретное имя - Мистер Питер Паркер. С каким бы удовольствием этот матерый пёс вкушал каждый сантиметр тела юнца, будь то губами, глазами, кистями рук, пальцами их же. Человеческая суть невероятна. С каким бы постоянством эти горячие поцелуи ни осыпались на поверхность теплых, но слегка шершавых, покусанных губ, он, Питер (или ласково Питти, или Карапуз) млел, словно впервые. -Как выпитый на брудершафт виски тлеет на языке, так юный Мистер Паркер не сдерживает своих обещаний перед Боссом.- этот нарочито колкий тон Старка, он с такой заботливой издевкой кончиками своей личины касается сердечка младшего, отчего то пропускает удар. -Мистер Старк!- эта уловка с поцелуем стала так очевидна, даже смешно, как Паучье чутье больше не предупреждает его о таких казусах (в хорошем смысле). Оно вовсе не воспринимает бородатого дядю с реактором в груди враждебно. -Я внимательно слушаю. Вопиющее безобразие.- контекст так размыт, что сложно определить к чему бы эти слова. А вдруг шутка? -Кьёк...Это на счет Вашей толстовки?- парнишка трет затылок с легким румянцем на бледных щеках. -Той, которую ты у меня нагло позаимствовал? Нет. Не о ней. Атмосфера расслабленности окутывала стройное и слаженное тело молодого героя Нью-Йорка, пока колокольчик у дверей звенел с проходом нового посетителя этот диалог шел на пересчет промашек Питера. Не самое страшное, что может быть в жизни его, но все равно крайне неловко.

***

Крапивного цвета брелок. Фигурка Халка на ключах. Побрякушка, забавный артефакт из сувенирной лавки, но такой дорогой для юноши, дорогого кому-то еще. Но сейчас ключи свободно покоятся в кармане,они также безмолвны, как комната, где два обнаженных тела придаются утехам интимного характера. Горячий воздух. Мышцы напряжены, как и разум, воспаленный такими ушлыми фантазиями ранее, такие фантазии принято хранить в закромах памяти. Они плотно заперты за створками самосознания и сжаты тисками рассудка. Но пока рассудок мутнеет, словно кисель, приготовленный тётушкой Мэй, а самосознание желает наречь себя половинкой одного целого, что люди романтично зовут Любовью. Мягкая кожа. Кокетливо, даже с долей юношеской игривости мужчина спускается вниз. Просторы организма под ним так невинны, чисты, непорочны и приторно-сладки. Давать слово о воздержании самому себе было сложно. Но слово - есть слово. Нерушимая скала в мозгу, его извилинах-лабиринтах. Нейроны пляшут канкан, возбужденная плоть всем свои естеством истекает всеми возможными соками. Эстетичное мгновение. Хрупкость будет нарушена. Всякая невинность опорочена. Громкие стоны так или иначе озарят комнату, окропят стены, сорвут плотную оболочку новых ощущений с сосуда-тела юнца. Не попасть в капкан этой лакомой добычи будет сложно и Старк будет тем, кто не преодолеет эту трудность на своем пути. Он, словно музыкант, извергающий из Паркера лишь самые сладкие, искренние и пошлые звучания. Поэтичная нота. Извечная дилемма запретного плода. Но такового больше не существует. Горячая кожа пылает пламенем первого союзного, такого взрослого удовлетворения. Мягкие одеяла, простыни цвета топленого молока, в комнате, охваченной сумрачным сиянием вечернего каскада. И пока юный плод труда двух талантливых людей сладко сопит, его старший партнер лишь в полудреме, одной ногой во сне, но взглядом трепетно цепляющийся за такие родные, мягкие черты.