***
Эта же среда, но 20:43. Больница города Берлина, Германия.
Иоанн.
В этой чёртовой больнице время замирает абсолютно для каждого, и для пациента, и для посетителя: вот и для меня оно замерло. Остановилось, не давая планы на жизнь, сводящиеся только к одному – к смерти, вспоминая мне все мои грехи, вспоминая мне то, что я сам вспоминать не желал бы. Гнетущая палата, убивающая намёки на рассудок, убивающая собственные мысли о том, что эта палата гнетущая. И мне бы уйти с этой чёртовой палаты, закрыть глаза, но передо мной тот, кто заставил меня усомниться в своей духовной силе. И что же мне остаётся делать? Так это только смотреть вперёд себя и ожидать, как сквозь плотно прикрытые жалюзи наконец перестанут пробиваться бесцветные лучи солнца. Палата номер 31, капельница, размеренный писк приборов и неприятный запах хлорки, лекарств, медикаментов, всё это смешалось воедино, что аж тошнит, если брать в счёт и то, что я сижу на этом грёбанном стуле в этой грёбанной палате уже грёбанный ушедший час, и так каждый грёбанный день, и лучше мне не становится. Перед глазами один единственный за ушедшие дни образ, понимание того, что все её проблемы - лишь моя вина, моя ошибка, мой профессиональный промах. И от этого в горле начинает жечь, тело изнывает, ломка снова наполняет тело, прося то ли сигарету, то ли Оливию. Но пока я своему телу даю только первое, наплевав на все правила, я подкуриваю красный мальборо прямо в палате, ведь сейчас мне нужно думать, а без сигареты это невозможно. Невозможно это делать и тогда, когда знаешь, что лишаешься самого важного, когда только начал это приобретать. То, куда я загрёб, что я наворотил, какую я поднял шумиху и что я сделал, упиваясь властью и надеясь на собственный авторитет, не понимая, что, подрывая авторитет одного, я делаю выше авторитет другого, где я остаюсь лишь причиной, следствием. Все клановые организации стали объединяться против нашего с отцом клана, и теперь мне не ясно, как со всеми справиться. Но вы поверить мне не сможете, я не думал, что подрывая авторитет Йена, я подрываю и свой, становясь, хоть и не особо, но уязвимым. Я думал, что с мщением ко мне придёт и лёгкость, которую я забыл, я не помню не то, чтобы её вкуса, я даже не имею представление уже о запахе, так о чём мы ведём речь. При этом я вспоминаю все свои пороки и мысленно стараюсь заставить себя подохнуть скорее. Мне тяжело, а никотин делает всё гораздо легче. Это отдых для души, тела и вообще, способ отвлечься от гнусного мира и людей, которые только и делают, что каждый день умудряются совершать бессмысленные поступки, считая их важными. О том, что я отключил все способы кого-либо связаться со мной, даю ложные справки на том, где меня можно найти, намеренно игнорирую все способы до меня достучаться, я даже не хочу видеть лица парней и тем более уж Оливии. Я боюсь увидеть там разочарование, ведь я всех подвёл: я как последний трус спрятался в своей будке, не желая отвечать за свои поступки, желая спрятаться, наплевать на всё и в очередной раз скинуть всё на авторитет, ведь чёртов прокурор уже начал расследование по тому делу, в котором я и парни идём как преступники. Я так желал отомстить, забылся в злости, что не подумал о последствиях. И мы можем постараться всё унять, свести дело на нет, подставить кого-то, а самим выйти из воды сухими, но у самого прокурора на нас другие планы, и он даже мне уже звонил. И даже если парни не избивали Йена, а просто помогли вычислить, поймать, загнать, а остальное сделал я, то считается ли это преступлением? Для прокурора, потерявшего сына из-за каких-то ублюдков - да. Мы избили, приковали к постели, лежащего на данный момент напротив меня Йена Беккера, который собственноручно измывался над Оливией, организовал ей похищение и пытался убить её, но разве это будет кого-то волновать? Будет ли кого-то во время расследования волновать ей моральное и физическое состояние, чтобы обвинить Йена и сделать нас невиновными? Сейчас важно только то, что сыночка самого прокурора довели до комы, и остальное - лишь временные факторы, отчего хочется бить, крушить, метаться, как чёртов волк среди голода и холода, а не сидеть здесь, в больнице битый час и говорить с ним, желать смерти и обещать мести, понимая, что и так уже совершил непоправимое. В том, что и Йен, и я, по факту, канули в одну и ту же пропасть. И пусть я хожу, а он лежит, я дышу сам, а он с помощью приборов, я такой же бездейственный планктон, как и Йен, такой же потерянный, такой же пострадавший, ведь желая сделать лучше, я сделал как всегда. И правда: хорошо лишь там, где нас нет. И нет, я не жалею о том, что загнал его сюда. Я лишь жалею, что не сделал это сам, а ведь мог, не затрагивая остальных, чтобы гореть в адском пламени одному. Я жалею, что она оказалась жертвой, жалею, что не защитил, когда нужно было. Я жалею, что смог так полюбить, позволил себе эту роскошь. Какой же я идиот. Эти чувства к рыжеволосой, пахнущей поздней осенью, стерве -это адская мука, которая разрывает на части, заставляя затем срастаться и снова терпеть эту муку. Рядом с ней я становлюсь слабым щенком, которого вот-вот собираются отправить на собачий бой, на верную смерть, чтобы потом забрать деньги и унести мёртвое тело собаки на какую-нибудь грязную помойку. Она снится мне, снится нежной, какой я и запомнил её. Не переломанной, не избитой и в ссадинах. А нежной, с улыбкой, но уходящей от меня куда-то вдаль, туда, где отыскать я её уже не смогу. И каждый сон приравнивается к тому, что человека прокатят по асфальту голым, сдирая кожу, оставляя мясо. При каждом появлении этого существа в моём разуме моё внутреннее «я» начинает паниковать, метаться и кажется, что ещё чуть-чуть и я съедусь окончательно, но этот чёртов желанный образ так и не даёт мне спокойно сгинуть, поэтому я продолжаю жить, ради неё, чтобы слышать её, видеть, чувствовать. Раньше я цеплялся за нитки свободы, пошлости, алкогольных разгулов, почти диких драк, но одно попадание в сердце ножом, которое запустила Оливия и всё. Попадание и вечный шрам. Знаете, иногда есть такие шрамы, которые тебе безумно нравятся, и ты хочешь, чтобы эти шрамы были. Моими шрамами являются сигареты, которые каждый день мне пищу заменяют, стены подвала, где я вымещаю всю злость на боксёрской груше, и Оливия, которая умудрилась засесть внутри. Три радости моей жизни, которые, пожалуй, стали самыми глубокими шрамами моего жизненного пути и уродуют меня в глазах других. Это уродство стало моей наградой. Это факторы и эти палки, которые днями торчат из моих губ делают меня спокойней. Психологи думают, что это таблетки так действуют. Тупо, да, ведь есть человек, рядом с которым мой зверь утихает. И я боюсь, боюсь потерять её до фанатизма: словно её цепной Цербер я готов каждого обидчика пропустить к вратам Ада без пропуска. Флешбэк. Мы нашли его, когда он пошло шарился руками по женскому, молодому, почти подростковому телу руками, но успевшему принять на себя сотню тел, ссылаясь на то, что это такой способ её заработка. В агрессии, я даже не помню, как, я отбросил Йена в противоположною сторону, в то время как он хорошенько приложился головой об стену, мигом обмякая. Девчонка уже дала драпу, скрылась за углом в поисках нового ухажёра, а её бывший с трудом поднялся на ноги. - Как вы меня вычислили? - в попытках себя унять, он стал крепко сжимать кулаки и разжимать их. Хочется подколоть его, но во мне кипит злость, несравнимая ни с чем, да и он стоит, как вкопанный, всё ещё приводя в норму зрение после поцелуя с кирпичом. – Зачем ты пришёл, Иоганн? – осмелев, Йен подошёл ко мне впритык, опаляя дыханием, отчего градус моего тела резко возрос. Он знает, зачем я пришёл, знает, и пытается вывести меня. Знает, идиот, последствия, знает, как буду издеваться, но пытается выстоять. Копия пытается выстоять против оригинала. Этот провал читался ещё в самом начале книги. - Я пришёл, чтобы напомнить тебе о том, что я делаю со своими врагами. И особенно, с теми мразями, которые решили посягнуть на моё, - от злости от сказанных мною слов у темноволосого затряслись не только руки, но и ноги, а затем и всё оставшееся. – Ты полное мудло, и ты думал, что я не доберусь до тебя? – я стал медленно ходить кругами вокруг Йена, взгляд которого сейчас ко мне прикован. Его руки напряглись, как и ноги, как и всё туловище, выжидая момент моей первой атаки, которая обязательно будет. Парни окружили территорию, следя, внимательно наблюдая и позволяя мне во всём разобраться самому. - Как таких мразей, как ты земля носит? – шипит Йен, на что я лишь усмехаюсь и немного скалюсь. Замечательный вопрос, особенно когда в такой вопрос вложено столько разочарования и страха за самого себя, а если тебе ещё и плевать, так вообще, танцуй страна, гуляй Европа. – Ты ещё и усмехаешься? – взрывается Йен, тебе уже следуя за мной. – Ты, сукин сын, убил Тею, в этом только твоя вина. И мы квиты, хотя нет, даже не квиты, ведь тебе никогда не будет так больно, как мне, - Йен усмехается и становится на месте, когда я ему прилетает звонкая пощёчина от меня. Я не собирался бить, но эмоции дали о себе знать, и теперь он стоит передо мной, стирая тыльной стороной руки кровь с разбитой губы. – Ты такая же сволочь, - он смеётся, сначала тихо, но затем его смех становится даже истерическим, на что парни обеспокоенно оборачиваются каждые пять минут. Я слушаю и наблюдая. Не говорю, не рыпаюсь, не избиваю, а слушаю тронутого умом идиота, которого раньше смел называть лучшим другом. И становится тошно, прям здесь блевать хочется, хочется утопить его в остатках ужина, лишь он прекратил так истерически смеяться, словно он не о мёртвом человеке говорит, и не об избитом. - И что ты сделаешь, Иоанн? – он всё ещё смеётся, разводит руки, как будто приглашает убить его. – Расчленишь, закатаешь в фундамент, сколько раз ты такое проделывал, чудовище? – он брюзгливо морщится. – Делай, что хочешь, мне всё равно, это Тею мне не вернёт, но надеюсь, лишит тебя Оливии, - и после этого мои нервы сходят на «нет». Конец флешбэка. Я тогда сорвался, забил его до состояния кровяной массы, которая только хрипела, пыталась что-то сказать и продолжала смеяться. Я выложился по полной, приложил все силы, бил так, как никогда не бил, и поэтому он теперь здесь. Тлеет, как моя сигарета, затухает его жизнь, и мне самому не ясно, хочу ли я его смерти или же хочу продолжать издеваться над ним всю свою жизнь. Словно сумасшедший. Как чудовище. После я усилил охрану Оливии, внедрил в офис её отца и к ней в персонал дома своих людей, но под прикрытием, заставил говорить о каждом передвижение, заставил их заботиться о ней, как заботились бы о собственном ребёнке. Но мне не легче. Ведь от неё порядка уже 50-ти пропущенных за один день. А пальцы так и чешутся ответить на звонок. Из мыслей меня вырывает звонок, но далеко не от Оливии, а от секретаря, который сейчас разбирается с бумагами в моём офисе. Нехотя я ответил, прокашлялся, перед тем как заговорить. - Я слушаю, - послышался нервный шёпот, отчего моё тело автоматом напряглось, я даже инстинктивно поддался вперёд на кресле, а затем нервный голос секретаря. - Мистер Каскалес, у нас большие проблемы, - секретарь заикается, старается нормально хватать воздух, но всё равно задыхается. – Ваш Второй Секретарь по управлению внешней политикой офиса оказался подставным лицом из компании прокурора Беккера, - и здесь она осекается, потому что, услышав знакомую фамилию, я рычу в трубку. - И что ты хочешь мне хорошего сказать? – челюсть сжимается, отчего говорить приходится сквозь зубы, что ещё больше пугает секретаря. – Как вы его вычислили? - Он говорил по телефону с мистером Беккер прямо в офисе, - я подрываюсь с места, нервно расхаживая по палате, чувствуя мерзкий озноб на коже. – Обещал передать папки, а когда он ушёл по делам, я вошёл в его кабинетах при помощи запасного ключа и увидел там папки с делом на Йена Беккера, а ещё, - он запинается, переводит дыхание, - там была папка, куда вы собрали все компроматы на свою виновность в деле Йена Беккера. Там и фотографии с камер наблюдения, которые вы сразу же изъяли, там и переписки, там и скрины отслеживания Йена. Я очень надеюсь, что копии не попали в руки прокурора, - секретарь перестаёт тараторить, но всё ещё старается нормализовать дыхание, и ему это удаётся. А вот мне нет: дышу, как раненный зверь, разгромил уже всю палату, ссылаясь лишь на свою невнимательность, виню сейчас всех вокруг, стараюсь привести эмоции в порядок, но всё становится ещё тяжелее. «Копии у прокурора», единственное, о чём я думаю, но до боли милый, до тошноты тихий голосок велел моей персоне отвлечься на этот «предмет сей милости и сопливости» и попытаться отдышаться. Первое, что я сделаю, как только попаду в офис - дам ему адрес магазина табачных изделий, сигареты неплохо подпортят его тонкий голосок. - Мистер Каскалес, что мне делать? - в голосе сплошное отчаяние. - Ждать меня, я сейчас же выезжаю в офис, папки вернуть на положенное им место, - рявкаю я и чувствую жар на своих пальцах, замечаю, что сигарета уже сотлела и даже немного обжигает мне пальцы. Тушу сигарету о простыни выкидываю в расстояние между решётками, и покидаю палату номер 31, дав знак следовать за мной своим охранникам. - Мистер Каскалес, Вы сегодня рано уходите, - ко мне подбегает миленькая медсестра с подносом в руках, пытается соблазнить, виляет маленькими бёдрами. Даже поднос в её руках, чёртов стакан и таблетки белые. Может стоит сказать им, что нужно ввести хоть какое-то разнообразие и сделать, к примеру, стакан чёрного цвета? Уже мир будет казаться светлей. Или может пусть этот поднос окажется жёлтым, тогда я смогу называть его: «Мистер Детская неожиданность». - Да, есть дела, - я пытаюсь пройти мимо, но сестричка преграждает путь, отчего я закипаю ещё сильнее и взглядом буквально вгрызаюсь в глотку молодой работницы, отчего та на миг ёжится и сильнее сжимает поднос. Но затем снова кокетливо подмигивает и идёт мимо. - Жаль, что вы так рано уходите, - она очаровательно улыбается, и как бы случайно задевает своим бедром мою ногу, на что я лишь захрипел, вталкивая своим телом девушку в стену, почти шипя ей на ухо и слыша, как всё ещё предметы подноса взаимодействуют с полом. - Чего ты добиваешься? - её руки дрожат на моей груди, как у психически нездоровой, и мне остаётся лишь наблюдать за тем, как она метается подомной, старается вырваться, попискивает мышиным голоском. – Ты хочешь, чтобы я грязно взял тебя прямо здесь? – её неровное дыхание. Бьющийся стакан, горстка таблеток укатывающихся по всем углам узкого коридора и под столик с цветами, а также этот идиотский поднос, неужели он упал, давно представлял себе это в мечтах. - МИСТЕР КАСКАЛЕС, ЧТО ЖЕ ВЫ ДЕЛАЕТЕ? ПЕРЕСТАНЬТЕ СЕБЯ ТАК ВЕСТИ, - пищит длинноволосая, старается оторваться от меня, но сама в то же крепче прижимает, в глаза с желанием смотрит, как совершенно дешёвая дрянь. Рука с силой сжимает женскую талию, и я лишь наблюдаю, как её радужная оболочка наливается темнотой желания, похоти, отчего усмехаюсь и отрываюсь от женской плоти, удовольствия которая никак не доставляет, и слышу вздох разочарования. - В следующий раз не вешайся на богатых папочек, зная, что дома ожидает супруг, - ядовито усмехаюсь опешивший от такого заявления сестре, и быстрым шагом в сопровождение охраны покидаю это порядком доставшее здание. Снести его что ли? Но сегодня мне не до этого. Я нашёл этого второго секретаря, нашёл и наказал. Лишил рук и заставил врачей сделать так, чтобы эта предательская сволочь не умерла от потери крови, а теперь так и жил без конечностей. Я наказал этой ночью не только его, но и показал остальным, что целым, являясь предателем моего клана, никто не выйдет. Все устрашились, поклялись в верности мне, чудовищу, что на тот момент стоял перед ними облитый чужой кровью, перепачканный чужими криками и истерзанный самим собой. Но одно было непоправимо: копии были отправлены, и их уже получили. И теперь точно ясно, игра набирает свои обороты. Уже плевать, кто там лежит в коме, теперь мне нужно устранять последствия.