***
Пятница, 23:57. Больница, Германия.
Автор.
Спотыкаясь чуть ли не об каждую ступень, не видя перед собой ни людей, ни дверей, не стен, Оливия словно помешанная, в собственном бреду, почти на ощупь, с заплаканными глазами, расшатанной нервной системой, снова вернулась в это место - в больницу, с радостью, что вроде бы он наконец и нашёлся, но каким образом. Попав в аварию, он подверг Оливию её самому большому страху - потерять его: словно в дыму она пытается откашляться от страха, и даже не чувствует крепких рук Инара, а затем и Исаака, который спасают её от поцелуя с полом. Рассудок мутнеет, даже не оставляет Оливии намёков на спасение. Всё вокруг влечёт страх. Всё вокруг лишь сон, Оливия пытается не верить, хочется думать, что всё прекрасно, но слова врача о пули, о пробитой грудной клетке и дышать в разы сложнее. - Всё будет нормально, - спасающий голос Исаака выводит Оливию из транса: часы уже оповещают о двух часах ночи, а к Иоанну до сих пор не разрешено войти, отчего колени трясутся, мышцы во всём теле сокращаются, дышать становится тягуче и невыносимо больно с каждой минутой. - Ты не голодная? - спрашивает Исаак, как только замечает, что подругу заметно шатает из стороны в сторону: он старается скинуть это на физическое недомогание, но понимает, что причина не в этом. - Оставь её, - осторожно оттаскивает Исаака от Оливии Инга и уводит в другую сторону, к парням, которые что-то делают, копошатся, звонят и записывают: Киану сразу же сорвался с места и бросился прямиком на переговоры к прокурору, несмотря на позднее время: Исаак заметно нервничает, наверное, потому что Нанна слишком настойчиво рвалась с братом в больницу по непонятной причине, и даже слова о том, что там будут незнакомые парни её не останавливали никак. Оливия бы обязательно обратила на это внимание, но сейчас оно обращено к другому. Оливии, честно говоря, всё равно. Она фокусирует взгляд на одной единственной двери, даже почти учится смотреть сквозь стены. К Иоанну, который вроде бы так близко, но совершенно далеко, словно они в разных мирах. За ушедшие два часа Оливия много чего обдумала: представила ужасную картину аварии со слов врачей и очевидцев, то, как мягкое и любимое тело пробивает холодная пуля, разрывает ткани и лишает Иоанна дыхания. С такими мыслями становилось так тяжело, резко начинала кружиться голова, но с каждой мыслью об этом становится всё легче, словно Оливия лежит там, в палате вместо Иоанна. Уже даже в районе груди ныть начинает. «Какая ирония, недавно он тебя сюда привозил, а теперь сам сюда загремел», ирония-то иронией, но ни капли ей не смешно, повеситься хочется, руки трясутся, уши закладывает, слышать и видеть никого не хочется, да и не можется. - Кто здесь к пострадавшему Иоанну Каскалесу? - из дверей одной из операционных вышел врач, по локоть в крови, в испачканном халате, и это бы непременно испугало Оливию, если бы не его вопрос, после которого она мигом подорвалась с места и, игнорируя головокружение, подлетела к врачу впритык. - Как он? К нему уже можно? - она чуть ли не вскарабкалась вдоль Исаака, который оказался рядом и внимательно слушал врача, она же нервно смотрела то на одного, то на другого. - Ну почему вы ничего не говорите? - взбесилась Оливия, и чуть ли не сшибла врача с ног, когда тот, проигнорировав её вопрос, обратил всё внимание Исааку. - С ним всё в порядке, и он очнулся, - врач снял перчатки и бросил в алюминиевую чашу мимо проходящей со всеми уже ненужными инструментами помощницы. - Если вы собираетесь к нему, то пожалуйста, не троньте только что сшитую рану, - этого Оливии было достаточно, чтобы она сорвалась с места и, чуть ли не снеся двери в операционную, пропахшую кислотами и кровью, вмиг оказалась рядом с постелью того, кого так давно искала. Глаза моментально находят нужное, и ноги сами несут через всё помещение к пытающемуся подняться с постели, всё ещё истекающему кровью из пулевой раны Иоанну. - Оливия, что ты… - Почему ты не сказал, что вернулся в страну? Почему вообще уехал? - истерика накрывает с головой: кажется, что воздуха в огромном помещение катастрофически мало. Оливия из всех сил старается держать себя в руках, знает, что Иоанну нельзя сейчас нервничать. Но обида, вязкая обида, нежность и тоска по человеку заставляют сейчас выплеснуть все накопившиеся эмоции. - Ты знаешь, какого мне было без тебя? - уже хлёсткие, но слабые удары стали настигать парня, но только не в районе груди, он же в ответ вздохнул и с лёгкостью перехватил тонкие руки, утягивая к себе Оливию на постель. Ему потеплело. Когда увидел рыжие волосы, цветом в осень, то ли весну. Когда увидел её испуганную, слегка уставшую резко пригреть захотелось, ближе стать, чем был до этого. Улыбка бы тронула мужские губы, если бы не исхудалые плечи, тонкая и бледнее чем обычно кожа, дрожащие губы и полопавшиеся капилляры в глазах. Всё это вздрагивать парня заставляет каждую секунду, и легче не становится даже тогда, когда она говорить начинает. Своим теперь уже сорванным от плача голосом, охрипшим, словно она кричала несколько ночей подряд, словно боль в глотке у неё застряла и никак вырываться не желает. Оливия её словно сглотнуть пытается, а она нарастает лишь. И больно от такой Оливии становится. От его былой Оливии и живого места не осталось. Лишь подобие, избитое, раненное, любовью ногами затоптанное. Она дрожит, слёзы ручьём из глаз льются, а у него сердце на куски рвётся, так, что даже невозможно. - Успокойся, маленькая, я рядом, - истерика сменяется слезами, когда тёплая, слегка дрожащая рука Иоанна накрывает голову, гладит, успокаивает, а его нос зарывается в рыжие, пахнущие рожью и ветром над морем волосы. - Я так скучал, - его рука скользит вниз к талии, сильнее к себе прижимает, а Оливия и не сопротивляется. Сильнее к нему льнёт, заботу и тепло просит, молит в душе не уходить, кричит там же на Иоанна, а в реальности слезами захлёбывается. - Ты обещал, что не бросишь меня, - Оливии приходится выпрямиться на постели, отпрянуть от Иоанна, когда он начинается грубо кашлять, ведь боль от раны и сильный удар пришёлся как раз на лёгкие. - Ты обещал, что всё будет нормально, но всё ненормально с тобой, - рыжеволосая злится, но кулачки сжимает, чтобы ярость поубавить. - Я ведь живой, значит всё отлично, - Иоанн пытается улыбаться, а у самого в душе четыре всадника апокалипсиса буянят, разруху несут. Сердце к любимому человеку тянется, а разум, суровая реальность запрещают, громкое "нет" в душе гвоздями прибивают, умирать в тысячный раз заставляют. Но улыбаться приходится, мягкие волосы гладить, каждую черту лица запоминать, словно в последний раз видит. - Это ведь всё отец Йена, я всё знаю Иоанн, не ври мне, не говори, что это не так, - а он и не собирался: лишь молчит, улыбается, старается глаза отвести, в бездну не падать, чтобы снова не сдаться. Пусть думает так, как ей легче от этого станет. Лишь бы ей легко было. - Ты не бережёшь себя, но ты ведь обещал! Он бы накричал на неё сейчас, сказал, что прекрасно знает, что это гребаный брат Александр пробил лобовое стекло, только бы пуля достигла назначенного места. Что никакой это не прокурор, что не может тот сделать такого, тот его в тюрьму засадить хочет, воли лишить, всю жизнь под откос пустить. А лишь Александр вершит месть. И никакой не прокурор. Но он молчит, смотрит, улыбается, старается внутренний крик сдержать, последние силы для этого прикладывает. - Я так скучал по тебе, - на все возмущения Оливии Иоанн лишь тянет её за руку к себе, сам слегка вперёд переклоняется и накрывает мягкие обледеневшие губы Оливии своими. И пусть на больничной койке он, губы, холодные, обкусанные, сухие, почти безжизненные только лишь у неё. Отчего у Иоанна сердце щемит: сам заварил всё, сам любимую довёл, сам на страданья ей приговор подписал, а она ведь верила, до сих пор верит, раз в объятия с разгона, как самоубийца в пропасть, сигает. Поцелуй мягкий, нежный, такой, какого никогда не было. Словно в последний раз целуются, словно в последний раз теплом друг друга наслаждаются, любовь дарят, обогатить чувства пытаются. И тяжело двоим: одна разрыдаться в очередной раз хочет, другой - со скалы сброситься, чтобы слёз первой не видеть. Руки девушки вокруг татуированной шеи обвиваются, сильнее к себе притягивают, самым родным насыщаются, никак насытиться не могут, всё больше и больше требуют. Через поцелуй всю свою злость выразить пытается, но никак: лишь трепет выражает, просьба, почти мольба даже. Кожа горит после прикосновений Иоанна, давно забытое прошлое резко обретает краски настоящего, а сердце набирает новый оборот – стучит в унисон сердцу Иоанна, и так теперь биться всегда будет. Руки словно в бреду исследуют спину, каждую клетку запомнить пытаются, отпускать пальцы не хотят, сильнее ткань больничной футболки сжимают, разорвать её норовят. А Иоанн же только лишь сильнее её в себя вжимает, боль в груди игнорирует, прекращать не желает. Вцепиться бы последними силами в хрупкое тело, зверя своего вознаградить за такое терпение, за такую силу без неё, но не может, знает Иоанн, что пока нельзя, как бы не хотелось. Но пока она рядом, сильнее в неё впивается, почти до хруста сжимает в руках своих, губы терзает, воздух из лёгких вырывает, задыхаться от любви заставляет. От таких мыслей зверь внутри жалобно подвывает, былую уверенность теряет, уже давно сражаться отказывается, лишь бы Оливия вот так близко была, максимально, Оливии же и проигрывает. Руки с силой вжимаются в тонкий стан, который, кажется, чахнет без нужных ему прикосновений. И Иоанн его насыщает, новые краски коже Оливии придаёт. «наконец-то, губы об твои», единственное, что крутится в двух затуманенных головах. Но оторваться приходится, когда воздуха не хватает, от постоянных передышек уже лёгкие судорога сводит, а губами двигать - невероятная боль, которую выбивать из себя приходится, но без неё быть гораздо тяжелее. - Почему ты так? - слёзы горечи снова катятся по девичьим щекам, а губы, налитые кровью от поцелуя, содрогаются. - Ты ничего даже мне не сказал, зачем ты так? Ты в опасности, тебе что-то угрожает? – рыжая с силой впивается ногтями в руку парня, отчего тот слегка морщится, ведь раны от столкновения повсюду. «В опасности не я, а ты, когда я рядом», беспомощно кричит сознание, но наружу вырваться так смелости и не хватает, да и Иоанн сам превращается в маленького провинившегося щенка. Лишь взгляд уводит и лапки поджимает. Так страшно и тяжело никогда не было. Иоанну вообще никогда страшно до этого дня не было. Люди не слепые - всё видят. Но порой они видят слишком много, даже то, что видеть не нужно. И тогда объяснять приходится, причины придумывать, порой даже врать, и даже не во благо, а из-за личной выгоды, но здесь. Даже когда ложь, и даже правда являются уничтожающими факторами тяжело выбрать что-то одно. Тяжело выбрать сильнейшее зло. Но сильнейшее зло сейчас - обстоятельства. Которые твердят Иоанну, что его брат - предатель и второй похититель, что обретённая Оливия вновь утекает из его рук, как вода, холодая, имеющая горький привкус любви, вода. А он не может быть с ней. Все свалившиеся обстоятельства превратились в один большой комок, и теперь Иоанн понимает, что пока он рядом - Оливия в опасности. Его отец - убийца её сестры, а отец Оливии – убийца его матери. Вот такая вот компенсация. Его брат похитил Оливию, издевался, рушил психику и истязал стройное тело, будучи зная, кем она приходится Каскалесу младшему. Но лишь Иоанн сейчас подвергает её опасности, никто другой, даже не Алекс. Иоанн - фактор, из-за которого Оливия в постоянных переделках. И даже сейчас, когда он скрылся, забрал документы из школы, лишь бы только Оливия отпустила, забыла, начала что-то новое, пока Иоанн устранял все проблемы, мешающие ей, она лишь вынашивала любовь, даже если та казалась ей необъяснимо тяжёлой, порой слишком невыносимой. Она страдала, выплакивала всю боль, только бы сохранить трепетную любовь к нему. Плакала, чтобы любить сильнее. А он что? Он как последний трус скрывается от прокурора, но опасается лишь за то, что именно с ним Оливия будет в постоянной опасности, в постоянной боли, особенно, если правда с сестрой и Александром будет раскрыта для неё. - Оливия, - осторожно начинает Иоанн, стараясь не смотреть той в глаза, - что бы ты сделала с тем, кто убил твою семью? - сердце на мелкие атомы разорвалось и сквозь рёбра на пол в лужицу стекло, пока он смотрел на Оливию: ответа боится. Боится там разочарование и непрощение увидеть. Но там лишь дума, глубокая с примесью боли, тоски и полного отчуждения. Какая-то отдалённая дума, словно Оливия уже знает ответ, лишь его обдумать решила. Иоанн кулаки под одеялом сжимает, успокоить себя пытается, но в душе тайфун, половина души уже стёрта, маленькие крупицы её остались, но вот и сами скоро пропадут. - Тоже самое, что и он с моей сестрой - убила бы, а быть может, лишила бы его самого важного в жизни, чтобы он жил с главной потерей его жизни, - словно она уже сейчас смертный приговор самому Иоанну подписала, а не Алексу - настоящему убийце. И пусть, Иоанн пока не знает, Алекс ли это на самом деле, но он точно уверен, что другого выбора быть не может, либо это отец, либо это старший брат. Но Иоанну не страшно что-то потерять. Самое главное он уже теряет. Вот сейчас сидит, этому главному в глаза смотрит и теряет. Как солдат порой теряет надежду, так же Иоанн теряет единственное значимое в его жизни, то, что помогло обрести, но само решило исчезнуть. - А если бы я попросил тебя покинуть страну? - всем своим взглядом парень буквально молит, просит не оспаривать его решение, не спрашивать ничего, это указ, который может стоить чьей-то жизни, но также и разрушенной, ещё не сложившейся любви. Одно лучше другого. - А почему ты спрашиваешь? - слёзы перестали уже течь из глаз, в душе девушки что-то снова начинает зарождаться, климат на тёплый возвращается, но как только взволнованный взгляд Иоанна видит, снова съеживается, а температура в душе до минуса падает. - Иоанн... - Обещай, что покинешь страну, как можно скорее, - перебивает Иоанн, ошарашив Оливию, которая до сей минуты думала: «Быть может Иоанн ко мне наконец возвращается?». Нет, не будет такого, он лишь дальше удаляется, её сам отталкивает, право выбора не оставляет, как последний палач поступает. - Ты же сама видишь, - продолжает он, когда видит грусть и разочарование на любимом лице, - здесь столько опасностей для тебя, я не хочу снова вытаскивать тебя со склада всю в крови, - срывается парень, когда видит, что Оливия в течении речи отрицательно машет головой. Он уже хочет было подорваться с места, но дрожащие тонкие руки, отдающие теплом, жаром осторожно возвращают его на место, приколачивают его к месту затем сменившемся в ним холодом. Ему хватает мгновенья, чтобы уловить копящиеся слёзы в глазах Оливии, вызванные нервами из-за него, ведь столько дней она его искала, и когда наконец нашла, то оказалось, что его единственное желание - прогнать её, лишить Оливию его снова. И Оливия отпустила бы, если бы сама этого хотела. Но она даже мысли такой допустить не желает, что будет далеко от него. В разлуке, боли, а может быть даже в навсегдашнем расстояние. От таких мыслей голова ненужной обидой и хламом заполняется, а глаза невыплаканными слезами отчаянья, ведь защиты без него ей не чувствуется, и тепла тоже. Словно всё это присуще только Иоанну: любовь, забота, граничащая с дикой злостью, но животной страстью. Без него эти понятия словно и не должны существовать. И Оливии тяжело, ведь она думает, что Иоанн бездушно просто не желает её видеть сейчас, гонит, но помнит поцелуй, наполненный нежностью, не такой, какие были раньше. Но она ошибается. Как же она ошибается. У него кости крошатся, он за счёт того, что лежит на человека похож, а как только поднимется с постели, так весь и рассыплется. - Почему ты гонишь меня? - охрипшим голосом молвит Оливия, и чувствует, как её маленькую ладонь накрывает его большая кисть полностью в ссадинах, после этого жеста пытается поверить в лучшее, снова в глаза с верой заглядывает, а затем их же и опускает. - Неужели всё изменилось? - единственное, что она может делать, так это рассматривать большую ладонь, лишь не смотреть в любимые, теперь уже охладевшие глаза. И Иоанну больно снова доводить её, он чувствует себя ублюдком, прижать её хочет, защитить, но сам в опасности, ведь впервые его деньги ничего не решают. Впервые Иоанн ничего не может решить сам, всё делается за него. И если он в опасности, то Оливия, та, которую он больше всех любит, ту, что заменила ему воздух, должна быть в безопасности. У него у самого от слёз Оливии сердце рвётся, а зверь внутри душу на лоскутки полосует, не разрешает безболезненно разговор пережить, обязательно будет сердце в лужице на полу, а ошмётки души Оливия с собой унесёт, а Иоанну взамен свои оставит. И будут они, как два идиота ошмётки в золотых ларцах хранить, как единственное напоминание друг о друге. - Скажи мне, - она шепчет, но Иоанну кажется, что перепонки на атомы разорвались, словно она яростным воем завывает, докричаться пытается. - Я ведь проиграла чёртов спор, потому что..., - он знает главное условие спора, и сейчас Иоанн дрожать начинает, понимает, что она скажет, сам сказать это хочет, но нельзя, не сейчас, - люблю тебя... - почти в себя хрипит Оливия, голову вниз ещё сильнее опускает, а Иоанн влагу на кисти от капающих слёз чувствует, в душе себе эти руки топором рубит, не позволяет им такую роскошь, как оливьи слёзы. - Ты глупая, совсем маленькая, я себя без тебя не представляю, - нежно гладит по рыжим волосам Иоанн, улыбаясь самому себе и тому, как Оливия начинает сама гладиться об его руку. - А ты говоришь, что во мне к тебе что-то изменилось, - он осторожно притягивает к себе Оливию, касаясь губами горячего лба, запечатлевая проклятый поцелуй, который навсегда останется в его памяти. Но пусть лучше у него наступит амнезия, тогда ему легче будет. Снова камнем станет. Снова жить разучится, воздух свой снова потеряет. - Но почему ты просишь меня улететь из страны? – она осторожно отрывается от руки парня, и обнимает плечи уже севшего на постели Иоанна, у того кожа ожогами и волдырями под руками Оливии покрылась. - Потому что так надо, - «не надо, так не надо, мне тебя рядом надо». – Потому что здесь опасно, - «от любой опасности уберегу, собой закрою, пули приму». – Тебе нужно улететь, - «но да, тебе нужно улететь». «Нет, лучше её с болью помнить буду, чем не помнить совсем». - Мисс Боско, Вам пора, - в палату совсем не вовремя входит медсестра, ведь Иоанну пора на процедуры. И Оливия, скрипя сердцем, сжимая до боли скулы, разбиваясь о глыбы льда, с новой порцией слёз вываливается из палаты, падая прямиком в руки подлетевший только что Инги. - Знала бы ты, как мне больно, - единственное, что выдаёт истерящая, прежде чем её отводят в комнату отдыха, где она пролежит битый час бездумно уставившись в потолок. «У него нет чувств, но зачем он врёт? Я ведь живая, зачем он так?», боль с новой силой накатывает, но ненависть не порождает, лишь любовь и привязанность к нему крепнет, его имя в сердце выжигает. * * * - Вы ведь понимаете, что за Ваши ошибки будет платить Оливия? - ему наконец вручили телефон, но напрочь запретили связываться с Оливией, зато разрешили связаться с её отцом, который был удивлён услышать сына своей бывшей, Бога ради, уже покойной пациентки. - Но, если бы Вы забрали её из страны, ей ничего бы не угрожало рядом с Вами, - раз Оливию уговорить не удалось, Иоанн решил прибегнуть к более высшим силам. Он сам боится, что догадки подтвердятся, что это Оливии отец забил гвозди в гроб молодой женщины миссис Каскалес, жизнь которой было основана лишь на семье, маленьких сыночках, любимом муже и постоянной заботе. Но как очень часто говорят: «В садах мы срываем самые красивые цветы», значит ли это, что Бог поступает точно так же? А что делать, если ты в него не веришь? Какое оправдание тогда искать смерти? Он догадывался, строил теории, сто тысяч раз перепроверял, но из-за любви к ней, не мог начать мстить Боско. Она словно все грехи своего отца перед Иоанном замаливала и замолила. Теперь он уже готов смерть собственной матери ему простить, пусть только больше ошибки не допускает. - Я удивлён, что ты позвонил ко мне с такой просьбой, - мистер Боско и правда удивлён, но ещё больше - он чувствует вину. - Я скорее всего так и сделаю, Оливии ещё рано было покидать дом, к тому же я знал, что клан Каскалес перебрался и обосновался в Германии, я благодарен тебе, Иоанн, что ты не пошёл по пути мести, и хотел бы искренне у тебя попросить прощение, - Боско старший выдыхает, зарываясь рукой в волосы, а Иоанн корпус телефона с силой сжимает. - Мне жаль, что тогда я допустил такой промах, - Иоанну тяжело дышать. Ведь он всегда хотел слышать это от виновника. Всегда хотел знать, кто это. Но теперь ему не легче. - Я виноват, и простить меня не прошу, это слишком большой грех, слишком большое деяние, - Иоанн стискивает зубы, потому что прощение услышал. Потому что простить хочется, раскаянье принять. Но маму жалко, к ней порой в могилу в дорогие объятия хочется. И теперь его догадки подтвердились. Это действительно сделал Боско. Большего ему не надо. Он не будет мстить. По одной причине. Оливия. - Я принимаю Ваши извинения, с условием, что Оливия покинет страну, как можно скорее, иначе, - Иоанн сжимает челюсть для вида, - я развяжу с Вами войну, - на этом разговор оканчивается, ведь дыхание сводит и лёгкие давно отказываются принимать кислород. Всё слишком сложно. Слишком больно. Слишком сильно давит.