The Pillow Verse

И даже несколько дней спустя с неба всё ещё падают огни. ===== — Эй, парень, всё нормально? Он смаргивает. Зрение проясняется через пару секунд, и он понимает, что до сих пор находится там же, что и прошлой ночью: у входа какого-то магазина, прижавшись к его двери и укутавшись в плащ, чтобы не замерзнуть. Наверное, жалкое зрелище: он растрёпанный, грязный… Потерянный. Незнакомец, заговоривший с ним, наклоняется чуть ближе; в его протянутой руке десятидолларовая купюра. — Иди хоть позавтракай, — негромко предлагает он, и Кастиэль понимает, что его приняли за бездомного. Его следующая мысль: а ведь незнакомец, на самом деле, не так уж и неправ. Он стыдливо берёт эти деньги, но не тратится на еду, хотя его желудок громко протестует и жалуется. Кастиэль отправляется домой. Он доезжает на автобусе до соседнего города. Искусство обменивать деньги на вещи всё ещё не до конца ему доступно, и он действует по интуиции, набирается опыта, ловит подсказки от взглядов, которыми люди одаривают его, когда он говорит что-то не то. Он говорит «пожалуйста» и «спасибо», наверное, намного чаще, чем нужно, и для всех этих людей он лишь ещё один незнакомец; помятый бизнесмен, которому изменила фортуна, сборщик налогов или юрист, вышвырнутый из офиса на улицу. Окружающие улыбаются ему вежливо, но неуверенно; Кастиэль не видел себя в зеркало несколько дней, но догадывается, что после всего произошедшего выглядит как минимум слегка… неопрятно. Он знает, что его галстук опять завязан криво, и зачем-то пытается привести хотя бы это в порядок; его пальцы скользят и стараются управиться с тканью, как никогда не приходилось. И даже несколько дней спустя с неба всё ещё падают огни. Кастиэль оказывается на обочине дороги, вытянув руку с большим пальцем вверх так, как видел однажды в фильме. Никто не останавливается, и он никого не винит: он слишком похож на стереотипного призрака-странника, что бродит вдоль шоссе. Он выглядит жутко в сумерках, подсвеченных лишь светом фар от проезжающих мимо автомобилей, а его одежда кричит бродяга, подозрительный. Да и он сам знает, что сейчас немногие подбирают попутчиков, даже неважно, кого именно: мужчин, женщин, молодых или пожилых. Но он продолжает стоять там, надеясь. Его большой палец повернут к братьям и сёстрам, чьи крохотные огоньки наверняка сверкают далеко, за километры от него. Иногда он даже в самом деле видит кого-то из своих, подносит пальцы к губам и поднимает их наверх, к ним, к небу. Он желает им безопасной дороги (и надеется, что они простят его). Наконец кто-то останавливается. Это разговорчивый мужчина, его зовут Тимоти; в его машине на стекле заднего вида висят чётки, а в салоне витает слабый запах сигарет. Тимоти, как быстро убеждается Кастиэль, христианин; он среднего возраста, и живёт один. От него веет неопределённостью, смутностью — аура неудачливого человека. Кастиэль с горечью думает, что, может, он остановился, почуяв родственную душу; но это не их случай. На самом деле он остановился, потому что решил, что это правильно. — Куда едешь? — спрашивает мужчина, когда они трогаются с места. Кастиэль смотрит на него: его профиль сильно помят возрастом, нос длинный и чуть загибается книзу, как крюк; у него есть борода, но растёт она неравномерно, где-то длиннее, где-то короче, а в уголках глаз морщинки, прямо как у самого Кастиэля. — Канзас, — не задумываясь, отвечает он, на что Тимоти присвистывает. — Тогда тебе предстоит долгий путь, — говорит он. Кастиэль кивает. Тимоти смотрит на него и, улыбнувшись, спрашивает: — Почему именно Канзас, если не секрет? На секунду Кастиэль мешкает. Мир вокруг погружён во тьму; свет фар позволяет ему увидеть лишь несколько метров впереди, и в каком-то смысле здесь и заключается разница между ангелом и падшим. Раньше он знал, как всё устроено — или хотя бы пытался узнать, а теперь он живёт моментом, здесь и сейчас. И это иногда слишком остро и неприятно ощущается. Он не знает, что будет дальше, что случится, если он когда-нибудь доберётся до Канзаса в таком ненадёжном состоянии; у него нет денег, а есть хочется так сильно, что каждый час голод всё сильнее перебирается от болезненного к тошнотворному. Но он знает, что обязан ехать домой, даже если не может предугадать, что ждёт его там. А дом, в новой реальности для Кастиэля, теперь (он надеется) в бункере, запрятанном далеко в штате подсолнухов. — У меня там семья, — в итоге отвечает он мягче, чем ожидал сам. Он на секунду вспоминает Дина. ===== Тимоти высаживает его через два города. Кастиэль долго благодарит его, вылезает, обходит машину — и тут слышит, как мужчина подзывает его обратно. — У тебя есть где переночевать сегодня? — спрашивает он. Кастиэль качает головой, на что Тимоти хмурится. — Друг, я живу недалеко отсюда, и у меня есть свободный диван. На самом деле предложение очень заманчивое; Тимоти немолод, низок ростом и не очень угрожающе выглядит, он добрый, судя по тому, что успел узнать Кастиэль, и он не дал ему ни единой причины бояться его. Но Кастиэля пугает слабость своего тела, и, хотя ему не кажется, что этот человек сможет (или захочет) сделать ему что-то плохое, он не хочет даже допускать такой возможности. Поэтому он снова качает головой. — Простите. Не думаю, что это разумно. Тимоти печально кивает, а потом открывает бардачок и пару секунд там роется, поднимает голову, говорит «Погоди секунду», снова ныряет обратно и наконец вытаскивает что-то, зажатое в кулаке. Он протягивает руку Кастиэлю через окно. — Береги себя, — как-то таинственно говорит ему Тимоти, и Кастиэль растерянно смотрит на его кулак. Мужчина чуть дёргает рукой, и вдруг до Кастиэля доходит: он подставляет свою ладонь, куда, к его удивлению, приземляется горсть купюр и несколько монет. — Спасибо, — удивлённо бормочет Кастиэль, сжимая в руке деньги. Тимоти печально ему улыбается и негромко произносит: — Мы все бывали там, где сейчас ты, друг. На секунду Кастиэлю кажется, что мужчина разговаривает не с ним. Тимоти поднимает теперь уже пустую ладонь, ненадолго накрывает ей сжатый кулак Кастиэля и отпускает. — Береги себя. Едь домой, — повторяет он, сочувственно кивая. Кастиэля слепит его доброта, и он чувствует вину за беспочвенные подозрения, поэтому лишь глупо кивает в ответ. — Поеду, — говорит он ему и верит в это сам. Деньги, что дал ему Тимоти, не составляют какой-то большой суммы, но этого более чем достаточно; он покупает в фастфуд-забегаловке бургер и напиток, а потом, исключительно из минутной прихоти, идёт в круглосуточный супермаркет и покупает самый маленький, самый дешёвый и самый простой телефон из всех возможных. Он выходит из магазина и садится на невысокую изгородь, что окружает парковку; под боком у него бутылка воды, а во внутреннем кармане звенит сдача с денег Тимоти. Он крутит телефон в руках. Он знает номер Дина. Во всяком случае, один из них. Знает его наизусть, несмотря на то, что нормально по телефону они разговаривали совсем немного. Почти не думая, он набирает номер и, замешкавшись, жмёт на кнопки, сохраняя его. Телефон в его руках крошечный, а светло-голубой экран кажется ещё меньше. Номер на экране выглядит странно, резко черного цвета. Он глубоко вздыхает, открывает поле для новых сообщений и пишет: Дин. Потом останавливается и стирает написанное, смотрит в экран ещё немного. Голод в его желудке успокоился, так что это какое-то другое ощущение. Он чувствует, будто его жуют изнутри, как будто там плещется кислота. Он сглатывает и пытается ещё раз. Привет, Дин. Но это слишком знакомое, слишком личное, а буквы какие-то чужие и странные. Он удаляет сообщение. Потом следует ещё попытка в виде: Это Кастиэль. Только два слова, но они опять какие-то не такие; всё вокруг не такое, и он здесь, на раскрытой ладони для всего мира, уязвимый для всего, и его плаща уже не хватает, чтобы согреться, и он хочет сказать так много всего, но в то же время не открывать рот больше никогда. Дин, — пишет он снова. — Это Кас. Я еду домой. Он стирает и это, встаёт и готовится идти дальше. ===== Кастиэль, весь мокрый, снова достаёт телефон из кармана в автобусе из Колорадо; потом он снимает плащ, сворачивает и кладёт на сидение рядом. Его одежда уже поношенная и местами изорванная; карманы плаща держатся на честном слове от постоянного движения, от неаккуратного запихивания в них рук; рубашка грязная, на ней не все пуговицы; брюки помятые, с дырами на коленях от того, как он спотыкался и падал, не удерживаемый больше благодатью. От него исходит запах; он не мылся, не стирал одежду, и он абсолютно в курсе грязи, прилипшей к нему, и того, как другие пассажиры поглядывают на него с неприязнью. Его рубашка жёлтая от пота, а в районе поясницы она совсем прилипла к телу; внутренняя сторона воротника посерела. Он пишет сообщение: Тут жарко. Земля здесь такая плоская. Печатает дальше: Надеюсь, вы оба в порядке. Потом: Я не представлял, что быть человеком так грязно. Формально это неправда; он знал, как может испачкаться человек, видел на примере Дина и Сэма, в конце-то концов. Но он никогда не задумывался о том, каково ощущать это. Большую часть времени это душно и мокро. Пот собирается с обратной стороны колен, впитывается в брюки; в складках бёдер, подмышками, сзади на шее. Она везде, эта человечность, и он ей воняет — видимо, теперь больше в прямом смысле, чем в переносном. Он вдруг ловит себя на том, что мечтает о душе, хотя никогда прежде не принимал его. Он откидывает голову назад и засовывает телефон обратно в плащ, так и не отправив сообщение. Он без понятия, какой приём ждёт его в Канзасе. Если они вообще впустят его. Если захотят впустить. Нехотя соскальзывая в сон, Кастиэль поворачивает голову к своему же плечу и жарко дышит на собственную кожу. Его отрезвляет то, что теперь у него есть своя кожа, она расстилается на сантиметры вперёд, и как-то неожиданно это его поражает. Горячий солнечный свет кровит на окно, на стекло, прямо ему на макушку. Он смотрит на линию горизонта из-под опущенных ресниц. Всё пробегает мимо, плоское и бесконечное: Америка, вытянувшаяся на солнце, небесно-голубая, златотравая и резкая, как солнце, и это сейчас... Не вселенная, не воздух в высоте, не само время; этот крохотный уголок мира, эта ровная, гордая, бесстыдно юная земля — это его дом. Он резко вдыхает воздух и на секунду не чувствует запах от себя; он поглощает свет солнца, глубокие воды небес. ===== Из окна автобусов, на которых он едет, видно кусочки мира. Он обнаруживает, что ему нравится путешествовать вот так, пусть это и одиноко. Чтобы избавиться от этого чувства, он набирает сообщения в телефоне. Гаджет старый, так что батарея держится долго, но он боится, что, учитывая его регулярное пользование мобильником, он разрядится раньше, чем Кастиэль доберётся до цели. За двести километров он пишет: Рядом с автобусом бежит собака. Рукой на стекле он чертит траекторию её движения. Он удаляет сообщение. За сто двадцать километров он пишет: Наверное, сумерки — моё любимое время суток. Свет исчезает с горизонта, как размытые чернила с бумаги; мир приобретает цвет индиго, а Кастиэль даже не замечает этого, хотя и наблюдает за процессом удивлённым, внимательным взглядом. Сообщение снова остаётся неотправленным. За восемьдесят километров он пишет: Мне очень жаль. Потом удаляет. И снова пишет: В автобусе громко храпит мужчина. Я не могу уснуть. И оно снова стёрто. За тридцать километров, уже находясь в уютном лоне Канзаса, он пишет: Я по тебе скучаю. Он сидит, зажав телефон в мокрой руке, оставляя влажные следы на пластике; его рука немеет от того, с какой силой он держит мобильник. Он смотрит на сообщение, а не в окно; палец поглаживает кнопку 'отправить', но не жмёт. ===== За пятнадцать километров автобус останавливается, и Кастиэль выходит. Он уже так близко к бункеру, что остаток пути может пройти пешком. Он знает, где это; дорога отпечаталась в его памяти так же ясно, как первое и единственное утро, что он там провёл, проснувшись в кровати Дина, который сам храпел в кресле рядом, где устроился накануне. Он точно не помнит, что чувствовал, но помнит свет, помнит ощущение утра, помнит, как жара просачивалась в щели всего живого, а на рёбрах устроилась теплота. В каком-то смысле за этим он и гонится. Он заходит на заправке, что ближайшая к остановке, в туалет и плещет себе в лицо холодной водой, хотя это не слишком помогает; вокруг его красных уставших глаз залегли тёмные круги, волосы грязные и растрёпанные, лицо снова обросло за дни в дороге без всякой бритвы. Но когда он трёт лицо руками, то чувствует мягкость. От него пахнет, и он грязный; он выглядит сейчас как классический бездомный, прямо по книжке и с горькой улыбкой думает, что в нынешнем состоянии ему бы предложили больше десяти долларов. Он трогает лицо, своё лицо. Зарывается рукой в грязные волосы, с любопытством растягивает пальцами щёки, придавая рту странное подобие улыбки. Он выглядит совсем не прилично — это понятие максимально далёкое из всех, что к нему можно применить, — и почему-то этот факт сильно его волнует; мысль о том, что он будет стоять у двери Винчестеров, что увидит Дина, сам будучи не при параде, скручивает его внутренности. Но сейчас рядом нет никого, кто мог бы предоставить ему хоть что-то, и нет ничего, что бы улучшило его внешний вид, так что в тщеславии он может утонуть чуть позже. У него кончились деньги, и совсем в плохое состояние пришёл плащ; он перекидывает его вместе с пиджаком через руку и идёт по обочине, пока небо снова темнеет. Его туфли износились от такого использования, подошвы стали отделяться от носков. Прошло три дня с тех пор, как его братья и сёстры начали падать с небес, и они падают до сих пор, как замедленный дождь. Каждому новому огненному следу он салютует, и давно перестал считать, сколько их было. ===== Наконец он достигает цели, стоит перед дверью в бункер. Снаружи припаркована знакомая чёрная машина, и, хотя он больше не чувствует воспоминаний внутри неё, не ощущает её душу, один её вид служит утешением. В итоге он там, где хочет быть, и он в ужасе. Он засовывает руки в карманы в поисках хоть какого-то якоря, но не находит толком ничего; монетка и билет с автобуса. Ерунда. Тогда он ищет в пальто и находит телефон с миллионами неотправленных сообщений разной степени банальности. Он делает глубокий вдох, стоя буквально в паре сантиметров от входной двери, и печатает ещё одно. Здравствуй, Дин. Исключительно ради традиции. Потом он просто стоит и представляет, как сообщение преодолевает неосязаемое пространство от его телефона к Дину. Он представляет, как тринадцать букв смешиваются, преобразовываются, снова слепляются воедино, а потом летят вниз по лестницам бункера, по его коридорам, путаясь в дверных проемах и заворачивая у подпорок. Он представляет взъерошенного Дина, ворочающегося во сне; его рот приоткрыт, он протирает глаза в темноте, когда телефон на тумбочке вдруг оживает. Со всеми этими фантазиями Кастиэль почти забывает о себе, и, когда его телефон звонит, он так удивлён, что роняет его на землю, а потом сам падает на колени за ним; он шарит по щебню в поисках телефона, находит его грязным и поцарапанным, но всё ещё разрывающимся рингтоном — странной мультяшной переработкой «К Элизе»*. Он секунду держит его руках, потом ещё миллисекунду, и только затем отвечает; подносит к уху и нервно, тяжёло дышит. — Кас? — голос на другом конце трубки в шоке. — Кас, это... Кто это? — голос меняет тон с приподнятого на недоверчивый и, в итоге, на испуганный буквально за пару секунд. Кастиэль почти смеётся. Он скучал по нему, скучал по этому так сильно. — Дин, — хрипит он и понимает, как много времени прошло с тех пор, как он говорил вслух. — Я... — он смеётся, — я снаружи, — тихо заканчивает он, и Дин вешает трубку. Потом наступает настолько долгая тишина, что вступает пессимистичная часть Кастиэля. Он прикидывает, просто ли Дин оставит его на улице, пока он не уйдёт сам, или дверь всё же откроется, Дин выйдет и ударит его так, что собьёт с ног? Теперь он может; наверняка он сильнее Кастиэля. Счёт, что и с начала едва ли был равным, сбился в другую сторону. А дверь открывается, пока слишком медленно, и точно так же увеличивается полоска серебристого света, падающего на Кастиэля, чьё сердце беспокойно колотится в груди. В дверном проёме стоит Дин, и он совсем не сонный. Он выглядит немного безумно: босоногий, с ножом, хватка на котором ослабевает, когда он всё-таки видит Кастиэля. — Где Сэм? — спрашивает его Кастиэль, совсем не собираясь этого делать. Дин смотрит. — Спит, — быстро отвечает он и взглядом окидывает Кастиэля с ног до головы, а потом делает шаг навстречу. — Выглядишь дерьмово. — Прости. — Всё нормально, — Дин сглатывает, будто не знает, что знает. — А ты...? — он договаривает жестами: поднимает одну руку и прикладывает к другой, изображая беззвучный хлопок. — Да. — Вот чёрт. — Я тоже так подумал, — но он улыбается, и это неуместно в данной ситуации, и Дин тоже явно так думает, потому что он выглядит абсолютно сбитым с толку. — Я думал, ты умер. — Не умер. — Да, я... — он делает шаг вперёд, а затем отступает назад. Его пальцы сильно, до белых костяшек сжимают дверной косяк. — Я вижу, Кас.