The Pillow Verse

И его не смогут сразить два вентиля и кран. ===== Кастиэль вдруг понял, что сражается за то, из чего сделана вселенная, хоть ему и больно сейчас об этом думать, потому что всё, что есть у него на данный момент — это тело; уязвимое, замёрзшее, дрожащее, смертное, слишком беспомощное и, что самое ужасное, ответственное почти за всех, кто чувствует себя так же. Он развязал войну на небесах, потому что верил, что это правильно, а перед этим именно он был тем, кто по частям собрал Праведника снова, срастил ему пальцы и начертил защитную татуировку на его широкой груди. Кастиэль обратно вдохнул в него жизнь. И его не смогут сразить два вентиля и кран. ===== В коридорах бункера тихо. Кастиэль немногое помнит с прошлого раза, когда он был здесь: его сознание постоянно включалось и выключалось, отказываясь служить ему, пока он не найдёт место для отдыха. Теперь он понимает: неудивительно, что именно бункер оказался этим местом. Конечно, внутри было бы неплохо почаще вытирать пыль: на стенах висят лампы, свет которых выставляет напоказ каждую висящую в воздухе пылинку — но сейчас это место кажется самым уютным на земле. — Ну и что ты собирался делать, а? — бормочет Дин. Он не поворачивается к нему лицом, и из-за этого всего Кастиэля продолжает скручивать от нервозности. Дин помогал ему в безвыходные времена (конечно, помогал, когда думал, что это навсегда закроет и на ключ запрёт врата Рая), но он до сих пор, наверное, злится — а сейчас даже ещё сильнее. — Я поехал на автобусе, — Кастиэль хочет сказать Дину о неотправленных сообщениях и о том, как от телефона в руке у него болело запястье и взмокли ладони, но молчит. — Я имел в виду... — начинает Дин, и Кастиэль угадывает по тону, что сейчас он закатывает глаза, и еле сдерживается от желания скривиться. — Ты добрался, и пока только это имеет значение, ладно? Он так и не повернулся, но стал идти медленнее, так что Кастиэль оказался не за ним, а сбоку. Дин выглядит почти как раньше, вот только у него от стресса чуть подёргивается скула, но этого он никогда не признает. Что ж, зато у него смягчился взгляд по сравнению с тем, как он встретил Кастиэля у двери. Дин всё продолжает быть кучей противоречий, такой невыносимый и вдохновляющий на так многое одновременно. (Ты мне нужен, — прохрипел Дин, весь окровавленный и зажатый в углу тёмного склепа, и Кастиэль так и не смог объяснить это никому, тем более себе, но лезвие из его рук упало на пол, и он тут же исчез из офиса Наоми). — От тебя несёт, — добавляет Дин, после чего другие мысли Кастиэля почти сразу улетучиваются, как и многие вещи в этом бытие, что вдруг стало таким мимолётным. — Догадываюсь, что душевых на дороге было немного. — Да. На это Дин улыбается, и Кастиэль так этому рад, что ему становится противно от себя, от того, как он зависит от чужого одобрения. — Итак, тогда ты в нужном месте. Лучший душ во вселенной! Пошли. Коридоры узкие, с низкими потолками, рассчитанные на людей не таких высоких, как Винчестеры и не с такими широкими плечами и спинами. Но они оба вмещаются в проход, а потом оказываются в серой, выложенной плиткой комнате, где у стены стоит большая ванна и два душа с задёрнутыми занавесками. Ещё в комнате две раковины, белые и такие чистые, будто к ним не прикасались за всё время существования бункера. Кастиэль специально не смотрит на себя в зеркало. Запах хлора сильно бьёт в нос, но это приятная альтератива вони от собственного тела и одежды. — Ты же знаешь, как это всё работает? — спрашивает Дин. — Ладно, окей, тогда... Тогда кинь шмотки на мою раковину, сюда. И возьми халат Сэма, — говорит он, кивая головой куда-то влево. — Он в нём не ходит. — А ты в своём ходишь? — Кастиэль заметил разницу между халатами, что висели на ключках возле раковин; один, слева, казался отглаженным, а тот, что справа, был весь помят. На лице Дина заиграла ухмылка. Да, Кастиэлю точно нужно было побывать в бункере раньше. — Да. Они обалденные. Аккуратно на полу, будет скользко, — посмеиваясь, он добавляет, — уже было дело. Тогда Кастиэль ещё не знал его, что кажется ему невозможным, но он уже слышал о том бесконечном вторнике Сэма от Дина, который долго смеялся, пока рассказывал ту историю. Сэм — нет. — Я найду тебе какие-нибудь вещи и положу там же, у раковины. Ладно? Кастиэль еле сдерживается, чтобы не закатить глаза. Когда у него была благодать, Дин не ходил вокруг него на цыпочках. — Конечно, ладно, — фыркает он и отворачивается от Дина, уже разбираясь с теми пуговицами, что остались на рубашке. Потом он разворачивается, чтобы увидеть реакцию на свои слова, но Дин уже ушёл. Чудесно. Кастиэль еле сдерживает вскрик от неожиданного удовольствия, когда снимает рубашку. Её приходится даже отдирать, она встала колом от пота и местами прилипла к телу. Она падает на пол с глухим хлопком; скорее всего, ей уже ничем не проможешь. Избавиться от туфель, брюк и нижнего белья проще; первые вообще разваливаются, а последнее, из-за того, что он сильно потерял в весе, висит мешком. Кастиэль не был в своём сосуде без одежды очень давно. Он сгорает от желания посмотреться в зеркало, но всё, что он увидит — это спутанные волосы на голове и скулах и, может, слишком выступающие ключицы. Он заходит в тот душ, что справа, и изучает его устройство. Конечно, это глупо. Сколько он себя помнит, его работой всегда было наблюдать за человечеством в любых ситуациях, и он видел, как бесчисленное множество людей принимает душ. Но это совсем не похоже на то, когда ты беспомощно смотришь на две рукоятки без всяких опознавательных знаков. Он справится. Он в этом уверен. Почему-то Кастиэль решает первым повернуть вентиль справа. Ледяная вода обрушивается ему на голову, и, уже вскрикнув и отшатнувшись, он понимает, что это даже приятно. Наверное, если бы он не был весь потный, а на улице — не так жарко, то всё было бы по-другому. Но всё равно он аккуратно приоткрывает второй кран. Теплота приятна. Остаток процесса пугает своей простотой; всё делается почти на автомате, впрочем, Кастиэль всегда был слишком связан со смертностью и всем, что идёт с ней бок о бок. На полке лежит уже использовавшийся раньше кусок мыла, он берёт его и проводит им по коже, думая о том, как Дин наверняка делал всё то же самое, пока был здесь. От осознания этого ему становится волнительно, когда он проводит мылом по ногам и подмышками. Он растирает бедренные косточки и проводит пальцами по выступающим рёбрам. Может, Дин что-нибудь ему приготовит. Кастиэль не идиот. Он знает, что у него между ног, но старается сильно об этом не думать, когда опускает туда руки, притворяясь, что это точно такая же плоть, как и всё остальное. Мысли о Дине и руки ниже пояса вносят в мысли путаницу, и это почти так же опасно, как новоприобретённая человеченость. Мытьё головы приносит намного больше удовольствия. Они густые, их много, и их приятно приглаживать пальцами. После падения его способность ощущать одновременно и сильно ограничилась, и стала мощнее, и от постоянной войны за баланс между двумя крайностями у него иногда начинала кружиться голова. Он не замечает, сколько времени провёл в душе: вполне могло пройти несколько часов, кожа на его пальцах сморщилась, как лицо старика, и он не может смотреть на них слишком долго. Зато прошлёпать босыми ногами по полу, оставляя мокрые следы, гораздо приятнее, а когда он заворачивается в халат Сэма, ему тепло и так уютно, как не было ещё ни разу с момента, как он стал человеком. Конечно, Кастиэль помнит, что Дин спрашивал его о том, оставить ли вещи в ванной, но, только увидев футболку, боксеры и шорты — факт того, что у кого-то из Винчестеров есть шорты, пусть скорее у Сэма, чем Дина, одновременно и смешит, и даёт какую-то непонятную надежду — он окончательно понимает, что это означало. Между Дином и обнажённым для его взгляда Кастиэлем была всего лишь не слишком плотная шторка — практически ничего. (А ещё, кажется, Дин забрал старые вещи Кастиэля и унёс их — куда-то. Кастиэль не оставил их на раковине, как просил Дин, а просто кинул эту грязную кучу на пол. Он представляет, как Дин поднимает вещи и идёт с ними по коридорам бункера, и у него учащается пульс. Странно, но он надеется, что по по пути Дин ворчал себе под нос). По правде говоря, эти вещи ведь тоже ему погоды не сделают. Всего несколько слоёв ткани и ниток закрывают его тело — теперь точно его — от взглядов целого мира, и их слишком легко снять, потянув вверх, через голову, или вниз, до колен. Сама его кожа износит эти вещи, только дайте ей время. Пуговицы отрываются; он успел это понять даже за то малое время, что является человеком. Молнии и застёжки ломаются и больше не двигаются. Так многое у человечества является мимолётным. Стараясь слишком сильно не углубляться в такие мысли, Кастиэль натягивает боксеры и шорты. Последние явно принадлежат Сэму, потому что они нормально сидят в поясе, но ноги утопают в ткани. Кастиэль прикидывает, что, пусть будет тесно, но он вполне сможет засунуть обе ноги в одну штанину. А вот тёмно-синяя футболка уже Дина, местами износившаяся и немного жёсткая подмышками. Она свободно висит на Кастиэле, и он уверен, что, если бы вышел в город, то с него не сводили бы взглядов из-за одежды непонятного размера и всё ещё густой бороды. Что ж, от него хотя бы больше не воняет. Использовать мыло Дина, надеть его футболку — одновременно успокаивает и волнует сознание. Неудивительно, что Дин столь противоречив, раз сама человечность ощущается так же странно. Кастиэль идёт по бункеру со смешанными ощущениями: ещё несколько недель назад он мог моментально переместиться из ванной (не то что бы у него была потребность быть там) в любое место, где был Дин, как только находил его. Теперь же он передвигается по коридорам медленно, даже держась за стены, мелкими шажками — единственным, что могут ему позволить до сих пор мокрые ноги. Кухню, выложенную красной и тёмно-коричневой плиткой, найти легко, и это такое же уютное местечко, как и весь бункер. Кастиэль надеялся, что Дин будет готовить, так что облегчённо выдыхает, увидев его возле плиты, что-то переворачивающего. Его ждёт сюрприз, когда Дин поворачивается: на нём фартук с завязками вокруг шеи и пояса, и всё бы хорошо, но он в бело-зелёную клетку и вдобавок с рюшами. На нём видно пару коричневых пятен, наверное, жир, и он явно давно используется. Хотя, невзирая на всё, он хорошо сидит на Дине, плотно облегая его бёдра и грудь. — Что? А, это, — отвечает Дин на выражение лица Кастиэля. — Сэмми подарил мне, сказал, что очень хочет увидеть моё лицо после этого. — И? — Я улыбнулся и сказал «спасибо». Надо было видеть его лицо. О, надеюсь, тебе нравятся фрикадельки. Кастиэль не знает, что ему нравится. Как вообще он может это знать, если не имеет ни малейшего понятия о том, кто он такой? Мясо навевает неприятные воспоминания, но сочные фрикадельки, что Дин выкладывает на тарелку и ставит на стол, выглядят нормально. Кастиэль даже не думал, что настолько оголодал, пока аромат еды не достиг его носа и он не начал беспорядочно набивать себе рот. Это просто шедевр, но Кастиэль думает, что, приготовь Дин ужин из своей старой рубашки, он и это назовёт шедевром. — Кас, — говорит Дин. — Я... всё ещё злюсь, и это даже пока я ничего не знаю о вашем световом шоу. — Понятно, — Кастиэль ожидал взбучки в конце концов, но он слишком устал даже для того, чтобы откинуться на спинку стула. — Нет, я просто... Я просто рад, что ты не умер, — он всё ещё закрыт, напряжение не ушло из плеч и скул, но это что-то отличное от того, с чем Дин встретил его у двери бункера с ножом наготове. В его глазах теплота, и этого хватает, чтобы Кастиэля омыло медовой зеленью и едва заметной улыбкой в уголке губ Дина. Улыбаться в любом сосуде всегда было чем-то странным, но после слов Дина он делает именно это. Его ноги наливаются тяжестью, их будет не поднять с деревянного стула, и он абсолютно уверен, что, если положит голову на стол, то уснёт за минуту, но даже так и даже когда весь мир перекосился в его глазах, он доволен.