Образ в сиянии

Сломанные ребра ныли при каждом вдохе, но это была терпимая боль, она напоминала, что ты ещё жив. Тени рядом брели, приминая травы выдоль тропы, слишком узкой, чтобы по ней могло пройти войско, пусть даже настолько поредевшее. Без слов, без единого звука… Не теряя ни мгновения, гондолитрим отступали, и только опустошенность поражением не позволяла перерасти отступлению в паническое бегство. Даже раненые воины Ондолиндэ, стиснув зубы, шагали как могли скоро, торопясь убраться от насквозь пропитанного кровью ущелья. Были и те, кому досталось куда больше, кто уже не мог идти сам, в беспамятстве умирающие. Выжившие плелись по ночной дороге, не зажигая огней, в молчании, тягостном, как поражение. Тьма падала на них неповоротливой тушей дракона, но никто не решался ее разогнать, затеплив свет. Он покосился на Карондила, посмотрел на «хвост», тянущийся следом, по дну оврага. Никто не смотрит по сторонам, — только себе под ноги, чтобы не споткнуться. Маэглин пытался внимательно смотреть вокруг, но сознание плыло. Глаза так и норовили закрыться, а усталость тянула провалиться в сон, глубокий как обморок. Изнуренность отнимала ясность ума, и мысли то и дело улетали к Итариль в Ондолиндэ, к прошлому и возможному будущему. К неуловимой, как дым, судьбе. Нежность к сестре, истребляемая, легонько щемила и скрипела в сердце, отдавая сухой, легкой горечью, как дым от костра, как запах сухой ломкой листвы. Он позволил себе на миг забыться, представляя, как ее руки нежно касаются его израненного тела… Он оступился и тут же разрывая дремоту, боль в груди резкой волной хлестнула, объяв все его существо, словно он провалился под лед. Так же, как резко ушла земля из-под ног, когда вастакская конница развернулась стремительно, как брошенный нож, смертоносно ударила, рассекая центр наступления. Люди их предали — подло и неожиданно, и люди же стояли до конца, не пренебрегая долгом и верностью, до последнего, как герои из героев. Маэглин помнил, как в последний раз, оглянувшись на ущелье, увидел, как Хуор отчаянно бросился в схватку с троллем, как окрасилось алым и вспыхнуло на свету золото его волос. В лучах заходящего солнца, те казались такими же яркими, как ваниарские волосы сестры. Маэглин предчувствовал растерянность и злобу Итариль, когда он сообщит ей о людском предательстве — подобные тем, что заставили её сейчас искать забвения с ним. «Кажется, я везу ей ответ, который должен был бы разрешить наш давний спор. Ты оказалась и права, и не права в то же время, Итариль». Перед битвой он передал ее письмо Хуору, как обещал. За те годы, что прошли с их встречи с аданом, тот изменился. Вместо неугомонного смешливого подростка перед ним теперь был мужчина, державший себя с княжеским достоинством. Но взгляд Хуора оставался таким же открытым и ясным. Не сдержав любопытства, Маэглин, хоть и не собирался сперва затевать с ним бесед, спросил человека, не странно ли ему получить послание много лет спустя. Тот посмотрел вдаль долгим взглядом, и усмехнувшись, произнес почти те же слова, что и Итариль: «Знаете, княже, я не могу этого объяснить, но чувствую, что я и леди Итариль вершим судьбы друг друга». Он, услышав это, только насмешливо глянул на адана, и попрощался. В Ондолиндэ Маэглин спросил сестру, почему она пишет именно этому человеку. Почему не его брату? Что он знает такого, в чем отказано прочим людям? И Итариль, смешавшись, смущенно поделилась, что у неё есть предчувствие. Маэглин вспомнил её неровное дыхание, и нервно сплетенные пальцы, когда она отвечала на вопрос. «Мне важно знать кое-что о них. Есть в них что-то, что я никак не могу понять. Я предчувствую, что мы с этим человеком связаны чем-то, что не уразуметь. И он что-то изменит в моей судьбе. Можешь смеяться над моей глупостью, но я разуверюсь в этом, лишь если он мертв. И я хочу понять, что мне и ему уготовано?» Что ж, сестричка, теперь он в самом деле мертв. А смерть его, верно, и есть ответ на твое письмо, и на твое пророчество. Было ли предначертано ему стать в судьбе твоей тем спасителем, что подарил отцу и брату надежду вернуться домой? Был ли он знаком, что убедит тебя, будто людская верность чего-то да стоит? Может быть, провидение озарило их светом, чтобы дать ему, Маэглину, вернуться домой, и вернуть её? Он не посмеялся над её предчувствием, будто адан хранит ключ от её судьбы. Потому что его собственная участь решиться через неё, ключ от его судьбы — в её руках. Маэглин не испытывал угрызений совести, в пути читая ее письмо, хотя и не строил иллюзий: узнай сестра об этом самоуправстве, выцарапала бы ему глаза. Но ведь она поручила письмо его заботам. Могла отдать Рогу или Глорфинделю, да хоть отцу, зная, что письмо будет передано в руки адана. Но отдала ему. Выходит ей казалось, что кузен с ним связан — и Маэглину хотелось знать, почему? «Дорогой Хуор, друг мой, Хуор. Ты наверное уже почти забыл меня столько лет спустя. Невозможно мне представить, как изменчива и опасна ваша жизнь, там, за пределами наших благостных стен. Если так, то я тебя не смею винить, лишь прошу простить за назойливое напоминание о прошлом. Может быть, ещё тогда я и мой народ показались тебе слишком наивными, очарованными своей иллюзией, будто художник, опьяненный мечтой о совершенстве, и не желающий замечать истины. Последние годы меня не оставляет мысль о том, что я, считавшая тебя другом (и продолжающая надеяться), не поняла чего-то важного для вас, людей, и для тебя. Для меня непостижимо, как вы храните среди стольких искусов свет. Но более непостижимо, как вы способны забывать о том, сколь глубока бывает тьма, о том сколь она опасна — если иные из вас решаются ей служить, будто забыли о том как она коварна, о том, как искажение пожирает душу. И если уж на то пошло, то как вы, идя по смутной дороге жизни, способны выбрать между истиной и искажением, не спутав их? Дорогой мой друг, не выразить, как я надеюсь, что познанное мною людское вероломство и низость — лишь приснившееся мне наваждение. Не изъяснить мне, как я надеюсь, что ты по-прежнему тот благородный муж, который был гостем в моем доме. Я молю Эру, чтобы скверна не коснулась твоей души, столь мне полюбившейся, исказив ее и заставив забыть о прошлом, и предать не только меня, но и самое себя. Я молю Эру, чтобы на долю тебе не выпало жестокого выбора, а если мольбы мои не будут услышаны — чтобы ты не забыл в трудный миг о том, какое у тебя доброе сердце. Если случай позволит — приезжай в Ондолиндэ. Я надеюсь, встреча наша будет радостна, а ветер разгонит для нас тучи. Я надеюсь, что ты ещё помнишь о верности и чести, которые как ты меня убеждал, свойственны всякому человеческому существу». Вспоминая строчки выведенные ее рукой, Маэглин вздохнул и усмехнулся. «И ты не ошиблась, кузина»...