Сгустки и руины

Эти шаги не нравятся Аннализе. Наглые. Торопливые. Так бегут, когда что-то случается. Ощущение чьей-то дерзости подтверждается вместе с отдалённм стуком шпор на крыше. Ветер приносит запах, от которого Аннализа морщится: мерзость. Неужели они ещё не успокоились? Что-то звенит на пороге ― это звук грубо отпихиваемой утвари. Потом слышится недовольное чертыхание. Ну разумеется. Логариус ещё не отправил к чудовищам одного из своих Палачей. Паршивый и заносчивый мальчишка начинает верещать: ― Ага! Вот ты где, источник разврата и гнусной крови! Приготовься... Далее следуют вопли и проклятия: ведь она и наслала чуму на Ярнам, и каждый её вздох слишком ужасен чтобы она дальше жила на свете, а помимо этого она повинна в крови и отвращении Идона от лона чуть ли не самой благочестивой ветки Церкви... Аннализа умело давит в себе признаки скуки. Нет, не стоит. Кажется, Охотница сообщала ей, как зовут этого юнца. Альфред. Юнец, да и только. После стольких лет жизни ей и вовсе неинтересно, сколько ему: семнадцать чуть за тридцать. Слишком много отвращения. Да, она знает. Да, ей видна эта острая макушка шлема. Да, ей было тяжело ― каждый раз кричать и мучиться от шипов, торчащих то из горла и живота, то вдоль всего позвоночника. Да и навряд ли это ощущение будет полегче ― её тело не такой крепкий сосуд, она ведь уже знала, пробуя умирать от легчайших пыток. Но теперь... ― И что же нового задумываешь ты? Всего-навсего следовать заветам меня уничтожить? Тебе так важно что я не посмею сбежать? Быстрее, чем Аннализа успевает вздохнуть, Альфред подбегает к её трону: ― Молчать! Ты ещё не отведала моего колеса. Как же глупо он ошибается! Её тело отведало столько пыток, на которых этот мальчишка бы уже скулил, растеряв остатки своего и без того одержимого её грядущей смертью разума. Навряд ли она заметит разницу в испытанной боли, хотя стоит признать, что назвать это привычным ощущением, понимаемым её телом, а не только разумом, она никак не сможет. Скорее таким, к которому она уже умеет приготовиться. Этот Альфред лишь глупец. ― О, оно всё же смеет крутиться в столь ловких лишь для возмущённых пассов руках? Такие фразы легко выводят из себя. Мальчишка хватает её за плечо, пытается вцепиться в горло свободной рукой, снова кричит что-то о её наглости и ужасном обращении с милостью Логариуса, о том, как давно она заслужила смерти... Аннализа ждёт. Неужели ей не хватило словесных шпилек для этого юнца? Как неинтересно придумывать новые завуалированные оскорбления. ― Ты!.. Ты будешь вопить и молить о пощаде! Аннализа стоит на ступеньку выше его, думая о том, что Альфред слишком медленно раскрутил это колесо. ― Кричать от боли ― возможно. Но молить о пощаде ― ни за что. Колесо издаёт знакомый скрежет. Подействовало. Альфред взмахивает им наотмашь — Аннализа старается незаметно кинуться вперёд, побыстрей. Боль, всё та же неумело причиняемая боль... Звук хруста едва слышен после лязга колеса, Аннализа едва ли замечает собственный вскрик: сначала шип за шипом кромсает плоть, дробит рёбра, ключицу, кажется, провисает выпадающими внутренностями её раскромсанный живот. А благодаря её незаметному движению ― шипы очень быстро достигают шеи. Теперь вопит Альфред: о долге, о мучительной смерти, об ужасах... кого? Чего? Аннализа не вслушивается, даже если бы и хотела. Но вопли Палачей всегда одни и те же и Её Величество уже успела потерять к ним интерес. Мальчишку же переполняет тот же плохо скрываемый азарт, который якобы никак не может поддаться алым отсветам Луны. Всё то же самое. Колесо едва задевает маску. Аннализа не успевает решить, как напороться на шип поближе: буквально миг назад она не знала, как ускорить свою кончину, а сейчас уже видит остатки своего нижнего платья, намотанные на колесо остатки не то печени, не то мышцы и всё же отвалившуюся от вращения колеса ногу. Кажется, в предыдущем поколении, на середину этого оружия не наносили никакой гравировки. Дальше Аннализе доводится «смотреть» в приближающийся потолок: всхлипы фрейлин, учуявших её не-бытие слышатся всё ближе. И это, пожалуй, единственное ощущение, к которому она так и не смогла привыкнуть. Они были ничуть не важными для Церкви особами, а их не сочли невинными. Их боль ― напоминание об ужасах Церкви Исцеления. Аннализа пытается «разглядеть» мальчишку: сверху, прямо из высоты космоса и стороны Ярнама приходит напоминаемое Великими имя. Альфред. Смертного зовут Альфред. Что ж, видимо не всем подобным Идону созданиям чужды её мысли в таком положении. Аннализа наблюдает, как этот мальчишка начинает топтать её тело, заключая для себя, что начинает он именно с области сердца, даже не отпихивая в сторону её висящую на алых ниточках ещё целых сосудов и обрывках кожи голову. Такие, как этот Альфред до скуки прямолинейны — их приверженность Логариусу затуманивает даже банальное людское любопытство. Лишь некоторые заглядывали ей под маску. Кажется, большинство из подобных объявляли еретиками. Потолок проносится быстрее ― сквозь неё, прямиком под вьюгу, где нет для неё никакого ветра и холода. Под крышей раздаются всё менее связные звуки: это Альфред полубезумно хохочет над её раскуроченным телом, а всё сознание Аннализы уносится к алтарю. Снова. Альфред ошибётся, но так этого и не поймёт ― скоро его пронзит Чикаге, а Аннализа снова окажется на троне. Глупцы никогда не меняются. Аннализа проносится над заснеженным замком, на ещё целыми статуями Кейнхёрста, слышатся вопли Альфреда и знакомые шаги её рыцаря. Всё повторяется. Ей это не успело прискучить. Но после стольких лет и якобы окончательных смертей... Это отдалённо напоминает усмешки над чужой наивностью. Но только отдалённо ― Её Величество уже отсмеялась своё. Время ждать нового воскрешения. Лишь такие, как Альфред, будут считать случившееся с ней обычной смертью.