Сгустки и руины

Госпожа Валенсия никогда не запирает дверь своей мастерской. Именно поэтому «одна из самых именитых наследниц» застаёт её такой: с белизной гипсовых пятен на коже и едва заметной — зубов. Вне официально проходящих уроков, которые так нравятся Аннализе мастерская тускнеет: когда здесь её наставницы «об искусных делах и ремеслах» ― комната остаётся брошенной на попечение двух скучающих охранниц. Аннализе двенадцать и она ещё ни разу не видела мужчину с оружием в руках, хотя их уже иногда можно встретить в армейском полку. Валенсия же, согласно заказам, рисует с оружием всех, даже изволит втайне показывать заготовку: Аннализа с тонким кинжалом на вытянутых руках. Но мужчину с кинжалом изображать в мраморе ей явно не хочется. Мундир на её пока гипсовой копии Аннализе не нравится совершенно и она задриает нос: ― Мы не на войне! Если я считаюсь наследницей ― переделай это в более роскошные одежды к моей коронации. Валенсия в ответ улыбается до морщинок вокруг глаз и рта: ― Всё будет исполнено в срок, моя госпожа. А затем отряхивает ладони от кусочков гипса и поправляет тонкий кожаный фартук поверх штанов и рубахи. Аннализа разворачивается и уходит прочь: никто не должна узнать, что к наследнице обращаются всего лишь «госпожа» и вроде бы хотят помочь удержать престол. Наказ матушки ― сказали бы остальные. Аннализа на такое всегда благовоспитанно молчит и нетерпеливо лезет в рукав шелковой рубахи ― терпеть эти намёки очень тяжело, но увы, для возражений она «ещё слишком юна» и ей нужно хоть какое-нибудь бессмысленное занятие. Изобразить нетерпение, например. Мать этого не понимает и порой хмуро оглядывает отца: ― Она унаследует силу самого Идона, скоро всё решится, а ты предлагаешь ей трусливо скрываться, как подобает юноше? Разговоры родителей уже не расстраивают Аннализу ― она спасается от них обществом новеньких во дворце. И совсем не замечает, что приезжие аристократки зовутся теперь фрейлинами. Как, впрочем, и того, насколько много юношей ходят теперь в одеяниях до колен и, в отличие от сказаний про род Птумеру, совсем этого не стесняются. А ещё «фрейлины» не понимают её слов про уже давно устоявшийся порядок: юноши не должны служить, их дело ― преумножить достояние рода! И вообще, зачем им нужно звание вельмож? И куда подевались все обязательные регалии, которые носили аристократки? Девочки лишь незнающе переглядываются в ответ: игра среди садовых фигур становится разговором, а они хотят прятаться и убегать. Аннализа уже знает, что это: она кажется всем слишком серьезной. Этим она и делится с Валенсией. Та в ответ качает головой: ― Нет, о моя госпожа. Это слишком серьёзные времена, всех проявлений которых вы не замечаете. И они утекут, словно песок. А вы останетесь. Аннализа почти готова перебить свою наставницу: к чему ей отсылки к проповедям жриц о долге? А Валенсия снимает фартук. ― Скажите, принцесса, помните ли вы мои картины о мире вокруг? Аннализа кивает: на этих картинах всё слишком строго, на воительниц вечно нападают, а у женщин и мужчин извне одежду словно поменяли местами. ― Этот мир уже тлетворен для нас. Кто звала раньше мужчину вельможей? Какой юноша раньше ходил в столь непристойно коротком одеянии? Какая девушка раньше чуралась носить оружие? Мне страшно жить дальше, о принцесса. Я боюсь отстаться единственной, кто носит штаны ― настолько ужасным мне кажется этот мир, где не чтится благость моего таланта. Аннализа не понимает. ― Но разве фрейлина ― не высокое звание? Отец говорил у него будет ранг и... Валенсия хмыкает: ― Дело, как ни странно, даже не в вашем отце. Я сначала решила, что это его решения. Но любая чужачка сейчас пишет отчеты на родину, и прежде закрытый от мира порядок совсем не нравится последнему. Если мы останемся одни ― значит, он разрушится. Аннализа мотает головой: ― Нет... Я этого не допущу! Я... Я приказываю! Валенсия грустно хмыкает: ― Ваше внимание к таким вещам сможет это замедлить, моя госпожа. Но только если вы всегда, слышите? Всегда будете за это ратовать. В противном случае однажды я проснусь и увижу мужчину с оружием и женщину, которая подобно порядку в землях за долгие часы пути от нас, не имеет ничего, кроме титула. Аннализа возмущённо оглядывается: в мастерской лишь одна статуя мужчины ― юного и конечно же, прекрасного ― так его заказали высечь из гипса дабы пристроить в род побогаче. Женщина в мундире ― тоже одна. Остальные скульптуры исполнены согласно веянию: по пояс. И только её коронация решит судьбу этих знаменитых особ? Только её память может сохранить тех, кого, как любит говорить Валенсия, задвинут в подвалы истории? Ей хочется что-нибудь сделать. Как-нибудь напомнить подданным о величии её несравненного рода и порядка. Чтобы Валенсию не изображали вечно юной, скрывая её возраст и опыт. ― Тогда я приказываю, ― хмурится Аннализа, ― Приказываю Валенсии, как потомственной птумерианке, увековечить всех, кто знали и чтили наш порядок. Чем больше скульптур ― тем лучше. Я не могу позволить вам ничего не делать. Валенсия салютует ей бокалом с любимым вином: ― Как пожелаете. И первым заканчивает портрет их полководицы. Поколения спустя с этих лиц сделают лишь копии. Приходящие во дворец назовут последние лишь «преступно откровенными», не зная, что во времена ещё принцессы-Аннализы нагота женщины не считалась подвластной обязательствам «красоты» или порицанию.