Пациентка №7

Я снова оглядываю темный коридор, где уже несколько недель никак не могут поменять лампочки на новые энергосберегающие, в надежде увидеть в нем что-то новое, ранее мной не замеченное. Кажется, это место скоро и меня сведёт с ума. Тяжело вздохнув, я перевожу взгляд на четвертую дверь слева по коридору. Седьмая палата — особое место в этом заведении. Почему? Сейчас я все подробно вам объясню… Есть в этом затхлом и гиблом месте одна девушка, что попала сюда… Как бы это сказать? Случайно. Таких людей как она отсталое общество, а самое страшное — близкие люди, не понимают, боятся, а потом они — эти самые непонятые люди — и вовсе вот так «случайно» оказываются в местах вечного заключения с каким-нибудь нелепым и неизлечимым диагнозом, который вскоре приводит их к мучительной смерти в одноместной палате. Больше года в этом месте не выдерживал никто, ни один пациент на моей памяти. Жаль, что в этом виновны не неизлечимые диагнозы, а наши методы «лечения». Но вопреки всем запретам и наказам я, один из дежурных врачей, снова и снова возвращаюсь к ее палате, нет, скорее клетке, чтобы поговорить с заключенной и выслушать все ее душевные терзания, чтобы помочь этой девушке продержаться хотя бы немного дольше других, не стать действительно такой, какие люды здесь быть должны. Я, как врач и психолог, не вижу в ней ничего опасного, поэтому, опять же, обходя все запреты начальства и угрозы уволить, тайком приношу ей записную книжку и ручку, чтобы она могла записать все свои мысли в нее, а если удается — мы говорим часами напролет. Наверное, помимо наших с ней нечастых разговоров, в моей работе самое интересное — это по вечерам читать то, что она написала за день. Но боюсь, скоро наша жизнь повторит события рассказа Чехова «Палата номер 6». Но пока этого не произошло я буду наслаждаться обществом этой прекрасной леди. Психбольница — это самое страшное место во всем современном мире. Тут нет ничего, кроме строжайшего режима, холода и запустения. Каждый день я провожу, как один из заключённых, только расписание у меня немного другое. Здесь кроме меня и психически нездоровых людей есть только моя смена и начальник, который появляется в здании дай бог раз в месяц. А этот амбал — мой сменщик — что выше меня чуть ли не на две головы и не особо блещет умом, не имеет никаких моральных устоев и даже намёка на широты мысли, для него есть только режим и выход за его рамки непозволителен. Поэтому даже пациенты, которые ещё способны мыслить, ждут моей смены, чтобы хоть недолго, но поговорить со мной во время обходов. Однако, когда моя работа на день выполнена, я все же предпочитаю уделять время пациентке №7. Ха, как символично. Документы этой девушки хранятся за семью замками в столе самого начальника: тучного престарелого мужчины, вызывающего у меня только отвращение и неприязнь. На свою беду он скупиться даже на камеры во всем заведении, что, сознаюсь, играет мне только на руку. Иногда меня преследует такое чувство, будто все в этом месте, будь то я или же даже сам начальник, сумасшедшие. Возможно даже некоторые пациенты, находящиеся здесь, будут поздоровее нас. Документы этой девушки, чье имя бы мне очень хотелось узнать, я видел лишь однажды и уже не помню всех тонкостей ее дела в десяток страниц, но… Я точно наизусть помню первый лист, где написаны скупые данные о пациентке, ведь точно такой же лист весит при входе в ее палату и я каждый раз заново его перечитываю, чтобы еще раз увидеть столь знакомые мне цифры. Рост 170 сантиметров. Вес 47 килограммов. Всего 18 лет отроду; для меня, мужчины 40 лет, она лишь маленькая девчушка, которую всего навсего не захотели выслушать и понять. Дальше весь лист исписан диагнозами и медицинскими терминами с указанием методики «лечения». Самое же интересное, что есть на этом листе — старое фото этой девушки: черные, как смоль, волосы, голубые яркие глаза, обворожительная улыбка, а теперь… Что от нее осталось? О, пришло время обхода. Завершив его в других палатах, до этого специально пропуская четвертую дверь слева по коридору, я опять спешу к пациентке №7. Приложив немало усилий, я открываю тяжёлую дверь ее тюрьмы, которую явно давно не смазывали, чтобы снова увидеть такую печальную картину, что каждый раз разрывает мое сердце в клочья. Снова такая же устаревшая процедура осмотра, а потом я просто сажусь перед ней на пол и освобождаю от пут ее прекрасные, но очень уж худые и костлявые, руки. Я не могу не заметить явную седину в ее волосах и, теперь словно поблеклевшими серыми, большие глаза. — Здравствуй, номер семь. — Нам было запрещено называть пациентов настоящими именами. На самом деле мы — дежурные врачи — их и не знали, ведь их нигде не указывали. Бывший номер семь уже полгода покоится в земле, если вдруг кому интересно. Она просто кивнула мне в ответ. — Будешь сегодня что-то писать? — она отрицательно махнула головой, больше не двигаясь. — И поговорить не хочешь? — тот же ответ. — Что ж. — я нехотя поднимаюсь с пола и собираюсь уходить, вопреки ее отказу оставляя на полу перед дверью все ту же записную книжку и ручку. — Увидимся вечером. — Она ничего не ответила. Видимо, сегодня она опять задумалась о прошлом. Я вернулся на свой пост и, сняв с шеи маленький ключ, открыл мой личный ящик в столе. В нем были некоторые достаточно нужные документы, а самое важное, что тут было — это записные книжки, в которых уже не осталось пустого места. №7 находится в нашей психбольнице уже полгода. За это время она исписала своим красивым и убористым почерком уже три книжки средних размеров, которые я храню и иногда перечитываю от скуки. Снова взяв самую первую книжку в руки я открываю ее и начинаю заново читать все, что написала моя пациентка со времени своего перевода к нам. Открывая первую страницу я про себя читаю название: «Ночь…»