нежная забота

Чимин видит лицо Юнги, когда просыпается – оно смешное и милое, а ещё очень любимое, и Чимин плавится в этом чувстве, как сахар в горячей кастрюле. Он лежит совсем немного, думая только лишь о Юнги и о том, как они вчера катались по кровати, целуясь, и только потом мысли о сегодняшнем дне по одной приходят в его голову. У них концерт. Они зависли в этом дурацком туре, как канатоходцы, переходящие бездну – от первого концерта до последнего по карте мира, но назад им двигаться никак нельзя. Чимин просто надеется, что если он сейчас пошевелится, то всё будет хорошо, что эта болезнь была всего на один день, но протягивая руку к лицу Юнги, он чувствует тяжесть и нытьё собственных мышц. Ему больно, и танцевать он так точно не сможет, как бы ни старался. Глаза сразу же начинает щипать от жгучего чувства разочарования, которое наполняет каждую клеточку его больного тела, и Чимину хочется просто исчезнуть. Больше всего на свете он ненавидит подводить других людей, ему так обидно и стыдно из-за этого, и это ранит его сердце больше всего на свете. Чимин удивлённо моргает, когда рука Юнги перехватывает его зависшую в воздухе ладонь. Юнги горячий ото сна, а ладонь его чуть липкая и большая. - Такое случается, ты же знаешь, - глухо и сонно говорит Юнги. Чимин вглядывается в нежное лицо Юнги, чувствует, как их руки всё ещё соприкасаются, чувствует его утреннее дыхание, которое, даже если не самое свежее, то домашнее и любимое, и вдруг понимает, что так и есть. Конечно, Чимин всегда знал, что в турах случается всякое, а с таким напряжённым графиком выступлений, как у них, чудо вообще, что такого не происходило раньше, но даже если Чимин это знал, его это не волновало. Он не мог дать себе спуску и позволить такому происходить с собой. Чимин по-дурацки смеётся, когда понимает, к чему ведут его мысли. - Теперь тебе смешно? Наверное, это неправильно – вот так вот смешивать личное и профессиональное, но они слишком увязли в своей сценической жизни, чтобы полностью отделять её от повседневной. Эти две стези слишком смешались в их жизнях, они показывали слишком много себя настоящих в творчестве и на сцене, чтобы притворяться кем-то другим. Чимин говорит: - Я подумал, что пока могу не по-дружески, - он поигрывает бровями, намекая на вчерашние слова Юнги, - тебя трогать, и целовать, и всё такое… - О боже. - Всё не так плохо. Юнги кривится в ответ, и Чимин толкает его в плечо второй рукой. - Эй, не будь придурком, хён. - Потому что если я собрался вести себя, как придурок, то лучше уйти? – Юнги ржёт, дословно цитируя вчерашние слова Чимина, и тот поражённо выдыхает. - Я понял, - говорит Чимин. – Ты и есть придурок. Юнги не перестаёт тихо смеяться, и звучит это так, будто бы кот кашляет. Его чёлка собралась в комок посреди лба, глаза еле открываются, а сам он пахнет сном и отсутствием душа – Чимин смотрит на всё это, и не чувствует ничего, кроме нежности, смешанной с таким количеством любви, что становится страшно. Он вдруг на секунду представляет, как будет говорить на мероприятиях, что Юнги – его любимый хён, и становится так странно. Их руки переплетаются, как в подростковом сериале, Юнги кажется потерянным в счастье, а у Чимина болят даже кончики пальцев, но всё кажется таким правильным. Как будто бы Чимин долго-долго готовился к чему-то, постоянно тренировался и старался, а потом сделал всё отлично, достиг того, чего хотел – он заслужил. Они оба заслужили. Чимин звонит врачу ещё раз перед выездом на саундчек, но тот всё равно говорит, что ему нельзя выступать. Он говорит, что Чимин просто-напросто не сможет, и сам Чимин понимает это раз в десять лучше врача, но, если бы ему хоть кто-то сказал, что делать это можно, что хуже не станет, Чимин сделал бы. Юнги роняет ему в самое ухо ненавязчивое, но ёмкое «успокойся», когда они садятся в машину, но легче становится не от этого, а от присутствия Юнги. И ещё от того, что они вроде как делят одну тайну на двоих, а это всегда прикольно (наверное, Чимин относится к этому слишком легкомысленно, но они провели всего лишь один вечер, целуясь друг с другом, так что он вроде как имеет право на непродолжительную легкомысленную эйфорию). Репетицию, как и будущий концерт, Чимин проводит на стуле. Его отодвигают в сторону от центра сцены, и Чимин чувствует себя немного выкинутым. Все ходят с серьёзными уставшими лицами, пару раз спрашивают, как он себя чувствует, и Чимину, правда, очень хочется сказать, что всё в норме и сегодня он всё-таки сможет выступить, но нет. Наверное, ему нужен был этот опыт в жизни, чтобы понять, что он что-то делает не так. Пока ребята разогреваются, Чимина просят дать небольшое интервью на камеру для будущей документалки, и там он снова не сдерживает слёз. Ему стыдно перед всеми, он часто об этом говорит и имеет в виду всегда не только ребят и команду, но и фанатов. В первую очередь, скорее всего, даже фанатов, потому что всё, что они делают, они делают для них, а сегодня (и кто знает сколько дней ещё) Чимин ничего для них сделать не сможет. Он пустое место, ему нечего показать. Юнги подходит к нему, когда в зале звучит превью и кричат фанаты, а группа готовится к выходу. Он приобнимает одновременно так и не так, как-то средне, но Чимин чувствует в этом жесте отголосок утренней нежности, и что-то внутри него немного расслабляется от этого, становится чуть легче. Конечно, это никак не исправляет ситуацию, но Чимин хотя бы чувствует, что готов выйти туда и поулыбаться для фанатов. - Ты же знаешь, они всегда рады тебя видеть. Покажи всё, что сможешь, они это оценят, - говорит Юнги. Чимин так и делает. Он улыбается Юнги, касаясь его руки, потом улыбается подошедшим ребятам, а потом улыбается фанатам с большущей сцены. Он не чувствует себя покинутым на одиноком барном табурете, стоящем ближе к краю сцены, потому что вокруг него постоянно крутятся мемберы: Тэхён играется с его руками и волосами, улыбается так, что наверняка вызывает глобальное потепление, остальные валят вслед за ним и посматривают, пока танцуют, а Юнги лезет, как только выдаётся возможность. Он очень ненавязчивый, и в перерыве, пока в зале проигрывается заставка с их концептом, Чимин думает, что, наверное, Юнги хорош во всех этих штучках со скрыванием отношений (при мысли о Юнги в отношениях становится смешно и забавно). В конце Чимин не удерживается и снова плачет, он говорит о том, как ему жаль, но весь зал кричит, что он молодец, что они его любят – это правда утешает. Чимин обещает вернуться и показать лучшее, на что способен, и это всё, что он сейчас может для них сделать. Он обещает себе не читать тонны критики в интернете, надеясь, что на это просто-напросто не будет времени. - Чимин-а! – Юнги ловит его на полпути в гримёрку. Чимин уходил со сцены как всегда последний, поэтому вокруг них никого нет. Пальцы Юнги тут же проскальзывают между его собственных и смыкаются в замок – таким быстрым и уверенным жестом, будто они делают так целую вечность. - Ты в порядке? Глаза Юнги и его кожа блестят, а тело пышет жаром – он весь разгорячённый и наполненный адреналином после только что законченного выступления. - Мне всё ещё стрёмно, но ничего не поделать, верно? – Юнги хмурится, и Чимин обречённо откровенничает: - Я расстроен, но мы правда ничего не могли сделать… - Ты хорошо танцевал, - говорит Юнги. И добавляет: - Лучше, чем я в мои удачные дни. Чимин громко хохочет, не ожидая такой дурацкой шутки, и говорит сквозь смех и тяжёлое дыхание: - Я люблю тебя, хён… - он растерянно замолкает, сам он от себя такого не ожидая. Чимин, конечно, не собирался держать это в себе, у него вообще нет особой проблемы с выражением чувств, но, наверное, ещё не время. Он сконфуженно заканчивает, переходя на официальную речь: - Спасибо за заботу, - и почти кланяется, но Юнги дёргает его на себя за сцепленные руки. - Ага, - так же растерянно говорит он. Юнги чуть вытягивается, упрямо не отрывая пятки от пола, чтобы поцеловать Чимина в лоб, касается губами его кожи, смазывая остывший пот, и добавляет: - Я буду продолжать заботиться о тебе и впредь. Его голос звучит тихо и как-то скромно, а рука – мокрая-мокрая, горячая, и во всём этом в целом, в каждом жесте Юнги по отдельности, в каждом его слове Чимин ощущает настолько нежную заботу, какой не чувствовал ещё никогда.