Конечно же...

      Я касаюсь твоей скулы. Мне страшно, что ты оттолкнёшь, но я ничего не могу с собой поделать — я слишком давно не оставалась с тобой один на один, я слишком скучала, я изголодалась по тебе.       Последний раз мы виделись на защите моей дипломной работы, и после этого прошло уже несколько месяцев. Ни разу за всё это время ты не написала мне первой, да и большинство моих к тебе сообщений хоть и оказывались прочитанными, но не удостаивались ответа. Я не понимала, что происходит, ведь за все эти годы наше так странно сложившееся общение вне университета, пусть и неположенное, ломающее всякую субординацию между преподавателем и студентом, никогда, как ты сама говорила, не доставляло тебе дискомфорта, несмотря на косые взгляды людей и разговоры некоторых наших общих знакомых о том, что дружба между людьми с такой разницей в возрасте невозможна (знали бы они, как именно все эти годы я хотела с тобой «дружить»)…       Полтора месяца назад я смирилась и прекратила попытки, лишь изредка заходила к тебе на страницу, забивая свой плейлист музыкой, найденной тобой (господи, кто бы мог подумать, что у двух настолько разных людей могут быть настолько одинаковые вкусы). Твой утренний звонок стал для меня громом среди ясного неба — ты ведь всегда звонила мне только в случае крайней необходимости. Но, оказалось, ничего ужасного не произошло, просто у твоего друга намечалось открытие выставки, и ты попросила составить тебе компанию. Я бы рванула к тебе даже на край света, и иногда мне казалось, что ты об этом прекрасно знаешь, хоть и делаешь вид, что это не так, поэтому я согласилась сразу же, без лишних раздумий.       Вечер прошёл волшебно, особенно — неофициальная торжественная часть «для своих» после мероприятия, на которую ты меня, конечно же, потащила, как я не отпиралась. Ты представила меня как свою бывшую студентку, и виновник торжества, посмеявшись, заявил, что раз бывшая — то можно и выпить за знакомство, протягивая мне бокал с вином. Спустя полчаса я уже не жалела, что осталась: вино было восхитительным, люди — лёгкими в общении, а тебя я уже давно не видела такой расслабленной. И всё бы ничего, если бы, когда часть гостей начала разъезжаться, наше опьяневшее сознание не решило, что грех в такую чудесную ночь не пройтись. Мы попрощались со всеми и выдвинулись пешком в сторону дома…       Осенняя ночь оказалась прекрасна, даже моросящий дождь не испортил её, а лишь украсил тысячами капель, мерцающих в свете фонарей и иногда показывающейся из-за туч полной луны. Но никто из нас, конечно же, не планировал вечерне-ночной прогулки, и уровня утеплённости явно недоставало, особенно мне.       И вот мы стоим у входа в парк в ожидании заказанного мной такси, скрытые от изливающегося неба последней редкой листвой. Вокруг ни души, кажется, что даже звуки доносятся до нас чрезмерно приглушённо, как через толщу воды, и такое ощущение, будто кроме этого «здесь и сейчас» ничего в мире больше не существует. Ты повязываешь на меня свой шарф, а я прячусь за тобой от ветра, грея одну руку в складках твоего пальто, второй — я касаюсь твоей скулы. Конечно же, делая вид, что поправляю прядь смоляных волос, настырно спускающуюся тебе на щёку… Я просто не могу отказать себе в таком удовольствии.       Я уверена, что ты, конечно же, понимаешь истинную причину моих прикосновений — непреодолимое желание дотронуться хотя бы на долю секунды до твоей фарфоровой кожи, ещё более бледной сейчас от холода, чем всегда. Твои щёки еле уловимо краснеют (но я успеваю это заметить), то ли от порыва ветра, обжигающего своим ледяным дыханием, то ли от выпитого вина, всё ещё дающего о себе знать, то ли от жара на кончиках моих пальцев, которые дрожат так, будто мне девяносто и это непрекращающийся тремор.       — Ты замёрзла? — смотришь мне прямо в глаза, свет фонаря, пробивающийся через мокрые ветви, вырисовывает бликами на твоей радужке причудливые узоры, заставляя мерцать её медовым золотом. А может, мне это только кажется... Я не выдерживаю и отвожу взгляд, чтобы не потонуть окончательно; глаза в глаза — это уже слишком.       — Нет, я же говорила, это хроническое... — вру, безбожно — сейчас это не хроническое, меня трясёт всю: мне кажется, вибрирует каждая моя частица, каждый атом, так что дрожь в руках — лишь то, что на поверхности. И ты это, конечно же, знаешь.       Я нервничаю — всё слишком затягивается. Подушечки моих пальцев всё ещё касаются твоей кожи, я боюсь, что против моей воли (господи, кого я обманываю?) за ними последует вся ладонь. Я готова умолять тебя, чтобы ты убрала мою руку, поскольку сама я, конечно же, сделать это просто не в силах. Но ты не торопишься. Я тебя абсолютно не понимаю — неужели тебя не смущает, что время прикосновения, которое ещё можно бы было считать приличным, истекло уже как минимум трижды?       Очередной порыв ветра оказывается слишком сильным: дерево, скрывающее нас от осенней мороси, жалобно скрипит ветвями, остатки листьев заговорщически перешёптываются между собой и решают, что пора сбегать с насиженных мест, вместе с ними на нас летят крупные холодные капли, осыпая с ног до головы. Несколько попадают мне за ворот (так любезно отданный тобой шарф меня совсем не спасает) и оставляют ледяные дорожки у меня на спине — наверное, пытаются отрезвить. Я уверена, что и ты не избежала этой участи. Но мы всё также неподвижны. Всё вокруг будто не имеет значения. Я скорее даже не вижу, а ощущаю чем-то внутри, как и ты начинаешь дрожать. Перевожу взгляд на твои губы и убеждаюсь в этом — они чуть заметно подрагивают, как если бы у тебя от холода (надеюсь, это и правда из-за него) не попадал зуб на зуб.       — А вот Вы... Точно замёрзли, — мой голос звучит странно, слишком сипло, тихо, и потому нелепо.       Ещё один порыв ветра. Новая россыпь капель попадает тебе на лицо: я вижу, как пара крупных блестит над бровью, одна покоится на ресницах, ещё несколько замерли над верхней губой. Я не выдерживаю — осторожно, будто гладя дикого зверя, которого боишься спугнуть или разозлить, провожу пальцами по щеке вверх, к виску, замирая, словно спрашивая твоего разрешения. На секунду твои глаза раскрываются шире — ты, кажется, выныриваешь из транса. Я боюсь, что ты поняла, насколько вся эта ситуация выходит за рамки, ты ведь не дура, ты знаешь, как я к тебе отношусь, и сейчас как минимум — молча отодвинешься, как максимум — влепишь мне пощёчину и уйдёшь.       Но ты делаешь то, чего я не ожидаю совсем — прикрываешь глаза, чуть подаваясь лицом в сторону моей ладони, и шумно выдыхаешь, я даже вижу еле заметный пар, на мгновение появившийся в морозном воздухе.       Всё ещё не веря в происходящее, я позволяю пальцам двигаться дальше, стирая каплю за каплей с твоей прекрасной кожи, соединяя места, где они были, будто точки в атласе созвездий: от виска до брови, от брови по веку на ресницы, совсем невесомо, от ресниц — по щеке до верхней губы.       Теперь я чувствую руками твою дрожь, даже той, которую от твоего тела отделяют слои плотной ткани. Ты сжимаешь зубы, наверное, пытаясь её прекратить, но это не помогает. Я провожу большим пальцем по твоим губам, останавливаясь на центре нижней, и почему-то думаю о том, что если бы твоя помада сейчас впечаталась в мою кожу навечно, это было бы самое драгоценное клеймо на свете. Мой указательный палец поддерживает твой подбородок, твои глаза снова широко распахнуты, они блестят в свете фонаря, ты смотришь на меня странно, будто умоляешь, но я не понимаю о чём: остановиться или продолжать? Я наконец осознаю, что моя вторая рука всё ещё покоится на твоей талии, не встречая никакого сопротивления (господи, я так потонула в тебе, что забыла даже об этом), и медленно притягиваю тебя к себе. Мне кажется, что в твоих глазах испуг, ты сейчас похожа на маленького зверька, загнанного в угол (если бы ты только знала, как страшно мне)...       Откуда-то издалека слышится звук приближающейся машины, и уже нетишину нарушает звонок моего телефона. Ты отворачиваешь голову, быстро отстраняясь, выскальзываешь из моих объятий...       И я теперь ненавижу такси.