Конечно же...

      — Извини… Зря… — ты старательно не смотришь мне в глаза, плотнее укутываешься в пальто, поднимаешь воротник, пытаясь глубже втянуть в него голову, и быстро идёшь в сторону остановки. Ты поняла, что только что чуть не произошло… Всё вокруг для меня будто разбивается на сотни мелких осколков, я уверена, что это конец — настигший нас прямо здесь и сейчас. Я испортила всё, что только могла… всё, так старательно выстраиваемое мной годами. Но нет... ты останавливаешься на полпути и поворачиваешься ко мне: — Пойдём, — твой голос дрожит, еле слышно, но достаточно, чтобы я уловила это. Конечно, совесть не позволила бы тебе бросить юную девушку среди ночи одну…       Мы подходим к машине, я открываю тебе заднюю дверь, ты садишься, аккуратно подбирая подол платья. Я дёргаю переднюю, но она закрыта, и ты продвигаешься к левому окну, а я опускаюсь рядом и выругиваюсь про себя, чуть ли не прищемив плащ закрывающейся дверцей. Мы едем молча, тишину разбивают только звуки шин и редких автомобилей, проносящихся мимо. В салоне противно пахнет освежителем-ёлочкой, хочется открыть окно — после уличной свежести здесь слишком душно и совсем нечем дышать (или это я задыхаюсь от почти осязаемого напряжения, повисшего в воздухе?), но снаружи льёт всё сильнее. Водитель решает включить радио и пытается выбрать станцию, на какой-то играет Земфира… «Мы разбиваемся» (как же к месту…), мужчина переключает дальше, но ты просишь:       — Верните. Если можно…       И я не понимаю: это потому, что она тебе нравится, или (мечтать, конечно же, не вредно) ты хочешь сделать какой-то намёк… Я настырно гоню от себя последнюю мысль, понимая, что тебе сейчас точно не до того, чтобы думать о «намёках», и стараюсь совладать с искушением любоваться тобой. Но всё же не сдерживаюсь, поворачиваю голову в твою сторону и вижу, как ты сосредоточенно массируешь ладонь левой руки. Ситуация становится ещё более напряжённой и неприятной.       — Болит?       Ты вздрагиваешь от моего голоса и тихо отвечаешь:       — Сердце…       — Таблетки есть с собой? — в ответ ты морщишься и отрицательно мотаешь головой (господи, когда же ты начнёшь лечиться тем, что советуют врачи, а не народная медицина?), я хмурюсь. — А дома? — отводишь глаза, чуть пожимая плечами… Мне хочется отчитать тебя, как провинившуюся школьницу. — Сейчас доедем, и я добегу до аптеки.       На этом замолкаем снова. Дороги совсем пустые, а водитель явно не знает об ограничениях скорости, но это и лучше... уже минут через десять мы останавливаемся у твоего подъезда. Ты начинаешь открывать сумочку, но я успеваю рассчитаться раньше, ты даже не пытаешься спорить, и я понимаю, что дело вовсе дрянь. Я помогаю тебе выйти из машины и подняться на пятый этаж, всю дорогу ты крепко сжимаешь свою ладонь.       Как только за нами захлопывается дверь твоей квартиры, я поворачиваю замок, забираю у тебя сумку и ставлю на тумбу. Ты бросаешь рядом с ней ключи, устало опускаешься на пуфик, откинув голову назад, под твоими глазами круги, которые теперь видны даже под слоем макияжа. Я неосознанно протягиваю к твоему лицу руку, но ты отшатываешься от меня, словно от прокажённой. Мне стыдно, щёки заливаются краской, я не хотела тебя напугать... Нужно срочно в аптеку. Я начинаю рыться в тумбочке и ловлю твой озадаченный взгляд.       — Зонтик ищу, — отвечаю на не прозвучавший вопрос.       — Не нужно, я сейчас проверю в шкафу, где-то валидол, кажется, был...       Мы разуваемся и проходим на кухню. Ты снимаешь пальто, кинув его на спинку ближайшего стула, я же решаю себя этим не утруждать. На часах уже половина двенадцатого, и все нормы приличия говорят о том, что мне пора, но я шлю их куда подальше, понимая, что пока не могу оставить тебя в таком состоянии одну.       Спустя пару минут ты всё-таки находишь заветный пузырёк. По квартире разливается резкий запах ментола.       — Видишь, всё есть… Сейчас пройдёт, — ты натянуто улыбаешься, убирая лекарство на место. — Раздевайся и садись, я чайник поставлю.       Какой чайник? Ты только что была не в состоянии даже встать нормально. Да что там «была», ты бледна, как смерть, и до сих пор стоишь, еле заметно покачиваясь. Я кидаю взгляд на часы.       — Не нужно, — перенимаю у тебя фразы, как это глупо... — Мне пора уже, — благо, до дома быстрым шагом десять минут. — Только хотела убедиться, что лекарства Вы всё-таки не проигнорируете…       Параллельно пытаюсь найти, за что зацепиться взглядом — в глаза тебе после произошедшего я смотреть категорически не могу.       Разворачиваюсь и иду в коридор, но меня останавливает твой тихий голос:       — Уже поздно… — конечно, «поздно», но ты ведь прекрасно знаешь, что я и не в такое время гуляю. — И там дождь…       — Я такси сейчас вызову, ничего страшного, — знала бы ты, как я хочу остаться (господи, главное — не оборачиваться сейчас и не смотреть тебе в глаза, иначе ты всё поймёшь, и аргументов не останется), но не после произошедшего сегодня... От этого диссонанса меня разрывает изнутри, я похожа на маленький воздушный шарик, который уже накачали до предела, и он вот-вот лопнет. Уходить нельзя остаться (поставь запятую за меня…). Остаться нельзя. Ты же знаешь. Ни в коем случае — нельзя.       — Какое такси? — ты глубоко вздыхаешь и кладёшь ладонь мне на плечо. Я вздрагиваю, то ли от твоего прикосновения, то ли от сопровождающей его фразы: — Оставайся. Утром поедешь.       И внутри у меня всё переворачивается. Голову разрывают вопросы. Утром… Серьёзно? «Утром», — звучит в мыслях, не прекращая, как заевшая пластинка. Но ты ведь ясно дала понять, что тебе это не нужно, что сегодняшняя твоя слабость (или глупость?) была ошибкой. Возможно — секундной иронией опьяневшего сознания. Зачем тогда? Зачем тогда всё это? Ты не боишься оставаться со мной в квартире на ночь? Знаешь, что я больше не позволю себе никаких вольностей… Тебе не противно моё присутствие? Сделаем вид, что ничего не произошло… Неужели твоя пресловутая совесть просто не даёт в такую погоду выгнать из дома «собаку»? Я и не сомневалась, конечно же, что ты — хороший хозяин, но…       — Я не могу, мне даже спать не в чем, — господи, какая я идиотка, такой шанс провести с тобой рядом ещё несколько часов, а я ищу отговорки, абсолютно неуместные.       — Я дам тебе пижаму, — ты убираешь руку с моего плеча, быстро и невесомо, и уточняешь, будто это может иметь для меня хоть какое-то значение: — У меня новая есть… И зубную щётку, — предупреждаешь мой следующий вопрос. Ты видишь, что я всё ещё мнусь, и забиваешь последний гвоздь в крышку моего гроба: — Мне страшно сейчас оставаться одной…       И… я послушно киваю, так и не повернувшись к тебе, и иду в коридор, чтобы снять верхнюю одежду и бросить сумку, по пути прихватывая твоё пальто. Внутри меня бушует океан — волны его сносят прибрежные строения рассудка, это настоящий шторм, и даже мысль о том, что уснуть с тобой в одной комнате я точно не смогу, теперь не останавливает меня.       Пока я мою руки и смываю макияж, ты приносишь мне зубную щётку и пижаму и оставляешь их на стиральной машине, уходя на кухню; всё ещё в упаковке — штаны и рубаха, смешные, розовые, в мелкий белый цветочек и безумно мягкие — в этом вся ты... я бы себе такую никогда не купила, мои пижамы — это старые спортивные штаны и майки. Я вытираю лицо полотенцем и медленно вдыхаю твой аромат, пропитавший его: сандал, мята и какие-то ягоды, которые я так и не идентифицировала — он дурманит мне голову ещё сильнее (хотя, казалось бы, куда уже?). Я слышу, как ты копошишься на кухне, хочется крикнуть, чтобы ты села спокойно и отдыхала, но мой голос меня не слушается. Я умываюсь ещё раз ледяной водой. У тебя звонит телефон, эта мелодия, кажется, стоит у тебя на маме, да и кто ещё это может быть в такое время. Глубоко дышу, стараясь успокоиться, и улавливаю обрывки разговора, попутно переодеваясь.       — Да… Да, я дома… Нет, только пришла… — я слышу, как ты роняешь что-то в комнате. — Нет, всё хорошо, просто устала очень… Да, поужинала, уже ложусь, — для неё ты всегда будешь маленькой девочкой, это заставляет меня улыбнуться. — Позвоню утром… Спокойной ночи, мам. Люблю тебя.       Конечно же — ни слова обо мне. Она бы удивилась, узнай, что у тебя ночует бывшая студентка? Задумываюсь о том, что, несмотря на то, что мы мельком пересекались с ней не один раз (а уж сколько вы говорили по телефону, когда я была у тебя, но ты всё так же ни разу обо мне не упоминала, делая вид, что дома одна), я понятия не имею, знает ли она, кто я.       Ты стучишь в дверь и спрашиваешь, готова ли я… Выхожу… как на казнь — я видела тебя в домашней одежде много раз, но ты меня — никогда, и я чувствую себя уязвимой и беззащитной, стоя перед тобой в этой дурацкой розовой пижаме, которая мне, тощей до невозможности, чуть велика, с волосами, собранными в хвостик, из-за чего мои торчащие уши явно выглядят нелепо, без украшений и совсем не накрашенная… Не такой я бы хотела представать перед тобой… Совсем не такой.       Кажется, мой вид умиляет тебя, ты улыбаешься и давишь смешок:       — Тебе идёт розовый.       — Имейте в виду, если кто-то об этом узнает, мне придётся Вас убить, — пытаюсь говорить со всей серьёзностью, на которую способна.       Ты смеёшься, прикрывая рот ладонью, и я любуюсь твоими изящными, тонкими пальцами, закованными в незамысловатые серебряные кольца.       Обстановка становится куда более непринуждённой, мы пьём чай, говоря ни о чём и обо всём одновременно. Я вызываюсь вымыть посуду и отправляю тебя переодеваться. Пока ты готовишься ко сну, иду в комнату и опускаюсь на любезно расстеленный тобой мне диван, не представляя, как я буду спать на нём, ведь до твоего от него — стоит только протянуть руку… Я тайком, озираясь и нервничая, боясь, что ты в любой момент можешь зайти в зал, делаю несколько снимков на телефон: вся комната, погружённая в полумрак, два расстеленных дивана, куча подушек и два одеяла на моём (неужели ты запомнила мои рассказы о том, что я люблю засыпать, зарываясь в мягкое чуть ли не с головой?), мои вещи, лежащие стопкой на стуле рядом с твоими, — боюсь обнаружить утром, что всё это было лишь сном. Весь сегодняшний день слишком нереален, я не могла о таком даже мечтать...       Ты выходишь из ванной, гасишь свет, ложишься. Мы желаем друг другу добрых снов… И начинается моя пытка.