Люби меня, люби...

Иван стоял перед зеркалом в ванной и смертно на чёрные круги под глазами, смотрел на потемневшие, от недосыпа, красные глаза и похлопал светлыми ресницами, а затем зевнул, прикрывая рот рукой. Мужчина смотрел на запястье руки, что было забинтовано и хмурил брови. Затем всё же удосужился умыть лицо, на котором были лишь эмоции скорби, печали, грусти. Сплевывая пену от зубной пасты, он поднял взгляд на стакан, в котором сейчас стояла красная щётка, по ней было видно, что ей пользовались часто. Иван набрал в рот воды, а затем и её сплюнул, а после поставил свою чёрную щётку в стакан и вытер лицо полотенцем. Затем Брагинский отправился на кухню и поставил чайник на плиту, включая газ. Пока он кипел, русский открыл и посмотрел в почти пустой холодильник, а когда тот запищал, оповещая о том, что слишком долго открыт, то с силой хлопнул дверью. Чайник засвистел и русский снял его с плиты, поставил рядом две кружки: прозрачную и белую, на которой была изображена мордочка панды, кинул туда по пакетику и в одну из кружек кинул две ложки сахара, заливая кипятком. Подождав немного, он вынул пакетики и выбросил их в мусорку, а затем достал ложку и стал размешивать сахар в одной из кружек. -Вот, зайка, твой чай. - тихо сказал мужчина, ставя кружку с пандой на стол, а сам уселся на табурет с другой стороны. Русский пил чай и смотрел, как из кружки напротив вьётся пар. Закончив с чаем, он поднялся и поставил свою кружку в раковину, а из нетронутой, вылил чай, помыл, а затем осторожно поставил её в шкаф и закрыл дверцу. Мужчина отправился в свою мастерскую, но не с первого раза туда попал. Дверь еле открылась, а затем Иван понял, что картины, просто уже мешают. Художник вздохнул и нацепил на себя фартук, взял палитру в руку, а затем и тюбик с красной краской. Выдавил немного на дощечку, а затем отбросил его и взял кисточку в руку, а затем скинул с картины чёрную простыню, которой он защищал её на ночь. -Зайка...- тихо, и наконец, улыбаясь, сказал пепельноволосый, смотря на свою, почти законченную, картину. На ней был изображён улыбающийся парень с длинными чёрными волосами, что стоял на фоне какой-то старой избы, в окружении подсолнухов и двумя руками держал букет из этих цветов-гигантов. Иван осторожно выводил линии, раскрашивая и где-то затемняя, а где-то высветляя одеяние парня на картине. Он осторожно и бережно вырисовывал складки и заломы на красной одежде, иногда посматривая на маленькую идентичную фотографию, снятую на полароид. Рисуя, Брагинский, будто не дышал, взгляд его фиалковых глаз был сосредоточен на картине и кисти, всё, чем он жил - это искусство и Яо. Русский не мог жить без них одно способствовало другому. Именно Яо был его музой, вдохновлял его... Но сейчас... Иван может лишь хранить в памяти светлые моменты, проведённые со свои любимым, может смотреть на те вещи, которые принадлежали Вану и хранить их, хранить, как зеницу ока. Брагинский наконец вздохнул, отрывая кисть от полотна и смотря на своё творение. Он отбросил палитру и кисть в сторону и взял в руки газету, начиная обмахивать законченную картину. Пепельноволосый вспоминал моменты, когда они с Яо так делали, чтобы краска высохла быстрее, когда почти не успевали с заказами, а затем застыл на месте, сжимая бумагу в руках. Фиалковые глаза бегали по полотну, выискивая оплошности. Русский выдохнул, не найдя погрешностей и затем стал обрабатывать картину, чтобы та не испортилась и не потускнела со временем, а затем снял её с мольберта и отнёс её в угол, припирая к стенке, оставляя её высыхать. На мольберте оказался новый чистых холст, Ваня вздохнул и размотал бинт на руке и схватился за канцелярский нож, что на столе в кусе кистей и тюбиков с красками. Брагинский вздохнул и закрыл глаза, проводя глубокий порез поперёк вен, не издав ни звука. Иван схватился за кисть и стал набирать из раны кровь на неё, а затем стал размашистыми движениями рисовать, пачкая холст, оставляя на нем кровавые линии. Кровь хлыстала из пореза, капая на и пачкая пол, правда, который был застелен пленкой и газетами. Брагинский не чувствовал боли, та боль, что он испытал, потеряв любимого, была сильнее всех чувств на свете. Он не замечал, как горячие слёзы катились по щекам, срываясь с подбородка, и летели вниз, разбиваясь об пол, смешиваясь с каплями багровой жидкости. Резко. Ещё резче. Ещё. Иван словно резал полотно, а не рисовал, его кисточка дергалась из одного угла в другой. Раз. Два. Три. Каждый раз Ваня отрывал есть от него, смачивая её в своей крови, но не отводил взгляда от кровавых линий, которые начали вырисовывать нечто прекрасное и пугающее одновременно. Завершением очередного шедевра стали три стекающие вниз кровавые капли. Затем Иван наконец оторвал кисть от полотна и кинул её куда-то и слегка попятился назад, опустив руки. На полотне были изображены, двое мужчин. У первого из глаз текли кровавые слёзы, он стоял на коленях и прижимал к себе тело второго, у которого кровавая капля изобразила кровь, текущую изо рта. Он лежал в руках другого с умиротворённым выражением лица. Ни страха. Ни боли. Мертвые ничего не чувствуют. Но зато Иван жив, точнее сказать, его тело живо, но дух покинула его в тот момент, когда сердце любимого перестало биться, ему лишь остаётся вымещать боль, страх, крики души и другие эмоции через картины. Иван взмахнул рукой орошая кровью свежее полотно, затем медленно, покачиваясь, поплёлся на кухню, перебинтовывая себе там руку. Мужчина сел на своё место и схватил гитару, даже руки мыть не стал, он улыбнулся пустоте напротив него и дал аккорд. -Я написал это для тебя...Ты очень любишь, когда я пишу тебе песни, знаю...поэтому..- тихо говорил Иван, а затем закрыл знала и вскинул голову и дал ещё один аккорд и запел, а тем временем слёзы обжигали его щёки. -Люби меня, люби...Жарким огнём...Ночью и днём, сердце сжигая...Люби меня...люби...не улетай, не исчезай...Я умоляю...-всхлипывая нежно пел русский.

-Люби меня, люби...