Энтропия

      Выбегаю из аудитории, едва не крича от радости. Счастье просто через край, а сердце и вовсе где-то в глотке, и я едва ли соображаю, что делаю, тут же бросаясь на несчастного Вадима, который от такой наглости просто опешивает. Забавно наблюдать целый парад сменяющихся поочерёдно его реакций: от каменеющего непонимания и постепенно к осознанному расслаблению. На удивление, даже не пытается меня оттолкнуть, для начала поправив съехавшие от внезапного столкновения очки, а затем охватив ответным кольцом рук. Стоим так с минуту, совершенно наплевав на то, что кто-то может увидеть и истолковать неправильно. Как же божественно фиолетово, когда только что спас собственную жизнь от капитального скоса и спешу поделиться радостью с другом и одновременно отблагодарить его, ведь без его помощи я бы вряд ли смог.       — Раздавишь, — шипит Вадим мне в ухо, и я поспешно ослабляю и правда слишком сильные объятия, а затем и вовсе отпускаю, так как все это очень затянулось. Отступаю на шаг и не могу сдержать дурацкой улыбки, растянувшейся во все лицо, заражая ею Вадима и, кажется, всех людей, что подойдут ближе ста метров. — Какая оценка? — задает мне вопрос, пропуская очевидное «сдал?», так как по моему перевозбужденному состоянию и так все ясно.       Показываю правой три пальца, повторяя жест фиксиков, левой все еще сжимая заветный листок с оценкой и подписью препода, как самую большую драгоценность своей жизни. Завтра же отнесу в учебную часть, закрою все долги и буду жить спокойно до следующей сессии, к которой, честное слово, буду готовиться гораздо усерднее и заранее, чтобы больше не повторять ужасных ошибок. Минутное удовольствие от просмотра сериальчиков или гулянок вместо исправного выполнения домашнего задания и уж тем более посещения стоящих по расписанию лекций точно не стоит всех нервов, потраченных во время сессии, а затем и неминуемой пересдачи после нее.       — Я и не сомневался, — отвечает с легким кивком и протягивает мне мой покоцанный телефон, который, кажется, все это время сжимал в руке. Угу, не сомневался он. И поэтому отобрал средство связи, чтобы меня не поймали на списывании, — нескладное вранье.       Автоматически нажимаю кнопку сбоку, чтобы проверить входящие, как делаю всегда, стоит мне хоть на несколько минут расстаться со смартфоном. Осознаю, что экран у меня не запаролен, а значит, ничто не останавливало Вадима от того, чтобы влезть внутрь. Не то чтобы я хранил какие-то страшные тайны на нем, но все равно неприятно, если кто-то будет рыться в моем личном пространстве. И я не потрудился поставить даже самый легкий графический ключ или хотя бы словесное обещание взять, что Вадим не станет совать свой нос, куда ему не следует. А все потому что знаю, что подобное просто не в его привычках, — вот это и называется «я и не сомневался», а не его дурацкие предосторожности на пустом месте.       — Спасибо тебе, — могу сказать это, только спустя один преодоленный вместе лестничный пролет и набрав побольше воздуха в грудь, — за то, что занимался со мной и вообще… — не могу озвучить «останавливал мою паническую атаку часом ранее», потому что и так слишком стыдно, — я бы не смог без тебя, — завершаю, мысленно умоляя, чтобы мой эмоциональный монолог прозвучал не слишком сопливо. Ну вот почему любое проявление искренних чувств для парня — всегда пидорство?       — Пустяки, Макс, мы же друзья. — Подмигивает мне, махнув рукой, и я почти физически ощущаю, как отлегло от сердца. — Но вот занятия и вправду утомили. Подумать только — я неделю провел в четырех стенах, и даже по территории не пошатался ни разу. Свежий воздух только из открытого окна и то по пять минут в день, потому что всем вокруг холодно, — закончив, издает досадный тихий рык, что выглядит довольно забавно, но ни капли не устрашающе. Ловлю себя на совсем неправильном чувстве сродни умилению, за что отвешиваю себе мысленный пинок. — Я намереваюсь сейчас же пойти гулять, и ты не имеешь никакого морального права отказаться составить мне компанию. — Лучезарная улыбка настолько искренняя, что даже если бы хотел — не смог ей противиться.       — Разумеется, — соглашаясь коротким кивком без раздумий. С чего бы мне вообще отказываться, если каждая минута рядом с ним наполнена для меня настоящим легким счастьем? — Но могу я хотя бы узнать куда?       — А это секрет, — отвечает, состроив заговорческую гримасу, и я понимаю, что зря спросил. Наверняка мне бы и так сказали, а теперь мое нетерпение лишь подтолкнуло сделать из нашей прогулки сюрприз, которые я просто терпеть не могу. Что хорошего в том, чтобы тащиться неизвестно куда, пусть даже с лучшим другом, который по определению не может причинить мне вред?       — Оке-ей, — тяну скептически, пытаясь подобрать уточняющий вопрос, который бы звучал достаточно невинно, чтобы не остаться без ответа, но одновременно дал мне хотя бы малюсенькую зацепку. — Мне взять что-нибудь с собой? — говорю наконец, стараясь придать своему голосу невинный тон. Глупо, конечно, но вдруг место окажется настолько специфичным, чтобы мне понадобилось что-то конкретное.       — Ничего не нужно, — отвечает спокойно, видимо, не заподозрив никакого подвоха. — Только паспорт, — добавляет вдруг после короткой задумчивости. Не понимаю, к чему это, если мне еще нет восемнадцати и этот документ не дает мне никаких привилегий. Да, можно смотреть контент 16+, но, черт возьми, кто вообще соблюдает это ограничение? Лишь раз у меня спросили подтверждение возраста, но банальное «Ой, дома забыл» без проблем меня выручило.       — Мне семнадцать… на той неделе, — озвучиваю свои мысли, зачем-то, как в совсем раннем детстве, прибавляя себе возраста. Пусть на какие-то пару дней, но все равно это звучит так же жалко, как «Мне не семь, а семь с половиной». Убить себя хочется за это.       — Я помню, — говорит с легким удивлением и даже немного обиженно. Кажется, он не связал мою фразу с предыдущей мыслью в диалоге, и я выгляжу как напоминалка во «Вконтакте»: «Завтра день рождения Максима Воликова. Отправить подарок?» Убогое зрелище. Словно я сомневаюсь в том, что мой лучший друг знает и помнит, а то и вообще намекаю на то, что нуждаюсь в каком-то особенном жесте в этот день от него. Хочу разубедить его в этом, но боюсь выглядеть еще более глупо в его глазах и решаю вовсе замолчать, чтобы эта тема сама собой забылась.       Довольно быстро оказываемся на жилом этаже, где меня отпускают, чтобы я положил вещи и оделся, взяв обещание встретиться через пять минут в холле. Этого времени мне оказывается в самый раз для того, чтобы натянуть куртку, перепроверить карманы на наличие паспорта, доложить немного денег, исполняя не так давно данное самому себе обещание всегда иметь с собой небольшой капитал, и погоревать над почти полностью растраченной батареей смартфона, который я уже не успеваю подзарядить. Вся надежда на то, что меня никто не хватится за пару часов нашей с Вадимом прогулки и что не случится ничего из ряда вон.       Снова выйдя в коридор, едва не лоб в лоб сталкиваюсь с соседом по комнате. Рефлекторно отпрыгиваю в сторону, и спустя секунду мы одновременно разражаемся громким хохотом. Отсмеявшись, Данил тут же спрашивает меня, как прошла пересдача, и, услышав заветное «Сдал», поздравляет и желает удачно это отпраздновать. Даже гордость берет на мгновение за мой успех, но ровно до того момента, как вспоминаю, что я один в классе такой молодец — не смог с первого раза написать алгебру. Ну и ладно, нет никакой разницы, что там у других, так что закапывать свои личные достижения из-за извечного сравнения точно не стоит.       Перекидываемся еще парой фраз по поводу попавшихся мне заданий, прежде чем вспоминаю, что отведенные мне Вадимом пять минут давно истекли. Прошу меня извинить и обещаю по возвращении все рассказать в подробностях. До холла всего два шага, и, преодолев их, вижу привычную картину полнейшего хаоса из передвинутых как попало диванов и стульев со столами, венчающихся горами учебников и тетрадей с парой чьих-то ноутбуков. Каждый раз удивляюсь, как люди не боятся оставлять здесь достаточно ценные вещи. Понятно, что везде камеры и общество не такое, где воруют, но я бы не стал играть с огнем. Если когда-нибудь все же накоплю на свой ноутбук — наручниками к себе прицеплю и даже в душе с ним не расстанусь.       Вадим стоит, привалившись к спинке кресла и уткнувшись в экран своего айфона. Пытаюсь придумать, как незаметно подкрасться к нему и полюбоваться на его перепуганное от неожиданности лицо, но моим планам не суждено сбыться: каким-то периферическим зрением замечает меня и буквально ослепляет белоснежной улыбкой. Выслушиваю шутливое ворчание о том, что я опоздал на целых две минуты и теперь мы никуда не успеем. Лишь усмехаюсь на это, так же шутливо извиняясь, и наобум снова пытаюсь выпытать, что же это за место, в которое мы опоздаем из-за роковых двух минут, но на это получаю только осуждающее покачивание головы и предостережение, чтобы я проявил терпение. Чувствую легкую обиду, но одновременно и азарт на почве «а смогу ли я догадаться раньше, чем мы прибудем на место?».       Краем глаза замечаю малознакомого парня, зарывшегося в книги за письменным столом в углу и которого я даже не заметил поначалу. Случайно сталкиваемся взглядами, отчего он вздрагивает и отворачивается настолько резко, так что я сразу понимаю, что за нами с интересом наблюдали все это время. По телу пробегает холодок, растворившись в мурашках на позвоночнике, и я чувствую страх, что Вадим тоже мог это заметить и отложить неприятную эмоцию куда-то на дно своего сознания, чтобы вытащить в самый неподходящий момент.       Вопреки опасениям, он все так же весел и, кажется, даже не заметил «беспалевного» сталкера в холле. Заваливает меня вопросами об экзамене и пытается на ходу разъяснить номера и вопросы, на которые у меня не получалось найти ответ, но довольно скоро мой мозг отказывается обрабатывать целый поток сложнейшей информации, еще и витающей где-то в воздухе без подкрепления письменными символами, — и все это по алгебре, которую я даже с учебником перед глазами и всевозможными конспектами не могу понять. Просто закрываюсь от всего этого, обращая внимание лишь на интонации и тембр голоса. И как только его речь стала для меня подобна музыке? Ненавязчивый фон, за которым приятно следить, но при желании можно полностью отвлечься.       В какой-то момент мне задают вопрос, который я ожидаемо пропускаю мимо ушей и даже после повторения не могу понять, о чем речь. Улыбаюсь, как дурачок, и получаю картинно закатанные глаза. Даже не думает ворчать на меня, потому что прекрасно понимает бесполезность сего занятия, предпочитая просто махнуть на меня рукой. Все равно извиняюсь и как-то отшучиваюсь по этому поводу больше даже для себя, чтобы успокоить разбушевавшуюся совесть. Благо, что Вадим подхватывает мой настрой и перекладывает всю вину на себя, аргументируя тем, что не стоило меня грузить поле такого серьезного испытания.       В метро прохожу по «тройке» Вадима, который без разговоров отринул идею мне самому платить за билет. Сэкономить далеко не лишнюю копеечку приятно, но я все равно не устану каждый раз говорить, что платить за меня не нужно, чтобы не выглядеть какой-то содержанкой. Так будет правильнее, что ли.       Вестибюль станции встречает гулом въезжающего на платформу поезда, на который пытаемся успеть, перепрыгивая через две ступеньки лестницы. Двери почти закрываются прямо перед нашими носами, но я каким-то чудом успеваю вклинить локоть между створок и усилием раздвинуть их. Стоит нам проскочить внутрь, как дверцы тут же схлопываются, едва не отхватив у Вадима край шарфа. Остальные добропорядочные пассажиры смотрят на нас как на конкретно тронувшихся умом, что, однако, нисколько не умаляет мой боевой настрой.       — Зачем? — шипит Вадим досадно, и я с удовольствием отмечаю, как на его бледных щеках расцветает розоватый румянец. Мило, что его так смущает моя идиотская выходка. Даже спешит протереть несуществующую пылинку с очков, лишь бы только лишний раз не встречаться взглядом с моим смеющимся лицом.       — Компенсирую две минуты опоздания, — отвечаю, без зазрения совести сверкая улыбкой во все двадцать восемь. Вскоре ему приходится надеть натертые до блеска очки и увидеть мой мстительный оскал, а от того покраснеть еще больше, отвечая на это лишь стыдливой усмешкой. Так-то, будет теперь знать, как отчитывать меня, словно учитель первоклашку.       Стоять у самых дверей на подсознательном уровне неуютно, и пытаюсь пройти вглубь, но меня останавливают, перехватив за локоть с предупреждением, что нам скоро выходить. Это обстоятельство меня не шутку будоражит, заново распаляя угасший было интерес к разгадке тайны. Опять Парк Победы? Какой-то откровенно скучный сюрприз да и смысла нет кататься на метро — дошли бы так же, как и неделю назад. Довольно скоро поезд прибывает на станцию, и я удивлением наблюдаю за дверьми перед собой глухую рыжую стену и бледное отражение в стекле выходящих с другой стороны людей. Точно же — выход с другой стороны!       Теперь ясно, как день, что будем выходить на Киевской, но это снова мне ничего не дает, так как на ней пересадочный узел из трех станций, одна из которых принадлежит кольцевой, а по ней можно доехать в любой конец метро. Ищу глазами схему, чтобы подтвердить свои предположения, и нахожу ее приклеенной к стене вагона по правую руку от меня. Перегнувшись через поручень, веду пальцем по разноцветным линиям, пытаясь угадать наш маршрут. Очевидно, что едем не к Кремлю, Арбату или другим центральным улицам, так как к ним удобнее было бы просто проехать пару станций вдоль по синей ветке. Думать о том, что Вадим может специально путать меня ложными пересадками, незачем, так как сюрприз довольно спонтанный да и тайна не такая уж страшная.       Пропускаю следующую остановку, и меня почти волоком вытаскивают за предплечье на станцию, так и кишащую людьми. Снова привычная давка и суета, за которой не успеваю разглядеть красивейшую отделку в виде многочисленных мозаик со сценами из жизни простых рабочих в гипсовых рамках в виде экзотических листьев и виноградных побегов. Неосознанно залипаю, так что Вадиму приходится для удобства перехватить меня за руку и тянуть сквозь толпу за собой, чтобы я не отстал. Ведет меня к переходу на кольцевую линию, полностью подтверждая мои догадки.       На смежной станции интерьер приобретает нездоровую золоченую помпезность, а сюжеты мозаик сменяются на революционные с то и дело мелькающим Лениным и красным знаменем за одухотворенной толпой. Разглядывать такое неинтересно, и я вполне мог бы уже сам следовать за другом, но народу становится все больше, так что, расцепившись, имеем все шансы потерять друг друга в этом бурлящем море людей. Кое-как пробираемся к краю платформы и еле успеваем втиснуться в подъехавший вагон, изрядно потеснив набившихся, словно сельди в банку, остальных людей.       Дурею от того, как тесно сжимаются тиски толпы вокруг нас, так что оказываемся ну просто неприлично близко друг к другу. Стою лицом к лицу с Вадимом и всем телом прижимаюсь к нему, едва нос к носу не касаясь. Стараюсь максимально отвернуться, чтобы не видеть его так близко: возведенные к потолку глаза то ли в немой мольбе, чтобы эта пытка поскорее закончилась, то ли чтобы хоть куда-то направить взгляд, не утыкаясь в многочисленные спины и лица на расстоянии пары сантиметров; идеальную бледную кожу без единого прыщика или покраснения, что выглядит слишком сюрреалистично для парня его возраста, так что, протянув для прикосновения руку, боишься ощутить под пальцами фарфор; и, как вишенка на торте всего этого великолепия, бледные обветренные губы со следами шелушений. Не представляю, какую силу воли надо иметь, чтобы не сгрызать отошедшие частички мёртвой кожи, но ему как-то удаётся это.       Цепляюсь за неожиданный очевидный изъян безупречной внешности, но он не выглядит для меня так уж ужасно отталкивающе, как преподносят во всех рекламах средств для ухода за губами. Я бы не отказался поцеловать их: провести языком по шершавому, собственными зубами прихватить кусочек тонкой кожи и присосаться к открывшейся ранке, чтобы почувствовать вкус крови… Боюсь собственных больных мыслей и с огромным стыдом чувствую, как сильно они возбуждают меня. Возбуждают в жуткой давке, где почувствовать моё состояние не составляет совершенно никакого труда.       Стараюсь немедленно отвернуться от Вадима, неуклюже расталкивая окружающих. На меня ругаются и недовольно шипят, но никак не комментируют, что позволяет мне вскоре оказаться спиной к объекту моей страсти без лишних скандалов. Моя рука все ещё в его, и нам приходится перехватиться поудобнее, чтобы попросту не вывернуть запястья. Чувствую его будоражащее дыхание на своей шее как раз под ухом, где голая кожа уже не скрывается за воротником куртки. К низу бегут мурашки, и я нисколько не жалею о своих недавних телодвижениях. Не хочу даже представлять, что будет, если Вадим впервые столкнётся с моим истинным влечением к нему. Мне просто страшно снова остаться лицом к лицу с его злостью и презрением. Нет уж, сегодня прекрасный день, и я не желаю портить его ссорой.       Поезд подходит к станции, и я уже предвкушаю борьбу с потоком людей, чтобы меня не вынесло вместе с ними из вагона, но Вадим неожиданно подталкивает меня в спину, вынуждая двигаться наружу. Опять пересадка? Невероятно жалею, что был так занят бесполезным разглядыванием интерьеров, что даже не соизволил посмотреть направление. Пытаюсь расслышать название станции, но за всеобщим гулом могу различить лишь непонятное кваканье динамика. Все логические выводы, сделанные мной до этого, обесцениваются вмиг, и вот я опять в полной неизвестности, которая если не пугает, то, как минимум, нервирует. Убить хочется этого горе-интригана за такие сюрпризы.       Из вагона меня выносит столь стремительно, что кажется, стоит поднять ноги — окружающие даже не заметят, протащив на весу ещё добрые метров десять. Оказавшись в относительной свободе, активно кручу головой, стараясь выловить взглядом даже самую маленькую деталь, что поможет мне понять, где я нахожусь. Отделка мне катастрофически не нравится: грузные арки в красном камне с жёлтыми гипсовыми картинами над ними дают странное мрачное сочетание. Название станции не могу разглядеть из-за все ещё стоящего поезда.       — Догадался уже? — неожиданно спрашивает Вадим, толкнув меня в бок, и тянет в противоположную сторону от указателя на переход, а я вообще отказываюсь понимать, что происходит и куда меня ведут.       — А какая станция? — задаю уточняющий вопрос, оглянувшись в последний раз в поисках какого-нибудь указателя. Прямо перед нами вижу черно-белое «выход в город» с перечислением улиц, которых я все равно не знаю, и это только сильнее путает.       — Краснопресненская, — отвечает, не посчитав, видимо, это такой уж большой тайной. Разочаровываюсь, услышав такое сложное и нисколько не говорящее название. Я надеялся на что-то вроде «Парк культуры»… И каким образом я должен был догадаться?! Мотаю головой из стороны в сторону, показывая полное непонимание. Вадим на это приподнимает брови, но не говорит ничего, продолжая двигаться к выходу.       Стоит миновать толпу, как тут же расцепляемся, чтобы не ходить под ручку, как девчонки. Понимаю, что не по его желанию и так нужно, но все равно чувствую что-то сродни разочарованию и в который раз жалею, что не родился девочкой. У нас сейчас далеко не свидание, но все равно не могу отделаться от мысли, как было бы приятно идти с ним под ручку. Пусть и не повиснуть, как Маша недавно на мне (я просто не смогу позволить корчить из себя калеку даже для того, чтобы прижаться теснее), но просто идти рядом, чувствуя тепло и имея возможность греть его ледяную ладонь. Сжимаю и разжимаю руку, пытаясь скинуть фантомное ощущение приятного прикосновения, и для верности даже встряхиваю, словно бы от воды. Все это стараюсь сделать максимально незаметно, чтобы меня опять вдруг не поняли неправильно.       Эскалатор ну просто нереально длинный: успеваю не по одному разу прочитать все рекламные баннеры, изучить каждую пылинку на чёрном пальто Вадима и сбиться два раза, считая целующиеся парочки и мамаш с детьми во встречном потоке. Моего спутника, кажется, вовсе не нервирует так долго тащиться вверх, что он даже не думает чуть ускорить процесс, отправившись на своих двоих. Такой себе неторопливый аристократ, привыкший использовать эскалатор по прямому назначению: попросту незачем лишний раз дёргаться, если лента сама тащит тебя вверх.       Когда наконец выбираемся на поверхность, я готов прыгать от счастья, потому что в целом не люблю метро и потому что эта монотонная пытка наконец закончилась. Даже давка в переполненном вагоне казалась мне не такой страшной в сравнении с бесцельным ожиданием. Там меня хотя бы захватывал челлендж «не продемонстрируй свое влечение к лучшему другу», а сейчас мой мозг едва не сломался от безделья. Этот оголодавший паразит в моей черепушке цепляется теперь за любую доступную информацию, чтобы тут же скоро прожевать и переварить её.       Моему взору открывается вид на широкую площадь с… Нет, глюки какие-то. Москва богата красивыми видами и необычными зданиями, но в реальность самого настоящего каменного замка прямо в центре города я поверить все равно не могу. Так и замираю посреди потока выходящих, пытаясь осознать, что это все на самом деле. Смаргиваю раз десять, а наваждение все не пропадает, ещё больше нервируя меня.       — Я вижу, никуда идти уже не нужно — ты и так в восторге, — говорит Вадим, а в его глазах так и пляшут озорные смешинки, что довольно сильно смущает меня. Чувствую, как вспыхивают под шапкой уши, и немедленно выныриваю из изумленного оцепенения, лихорадочно решая, что ответить на такую издевку.       — Нам туда? — задаю уточняющий вопрос, оставляя его замечание без внимания, так как не желаю отчитываться за свою реакцию. Все же не каждый день, выходя из метро, видишь не пресловутый торговый центр, а настоящий, словно бы вынырнувший прямиком из диснеевской сказки, прекрасный замок. И то, что я парень, никак не мешает мне любить всем сердцем ту же Белоснежку или Рапунцель.       — Да, пойдём. — Кивает с предвкушением и показывает, чтобы я следовал за ним. Спускаемся в подземный переход, а моё настроение напротив — взлетает куда-то до небес. Чувствую давно забытую детскую радость как от Нового года и Дня рождения вместе взятых. Предвкушение самого лучшего дня в своей жизни просто переполняет меня, и вот я уже не отношусь настороженно к попытке сделать мне сюрприз, а с готовностью принимаю все новое и интересное.       Голова кружится, когда при выходе пытаюсь разглядеть поближе острый шпиль серой башни и уходящую от неё коричневую стену с вытесненным рельефом камня на ней. Залипаю на это столь основательно, что Вадиму приходится сильно потрепать меня по плечу, чтобы я так и не увяз окончательно в красивой декорации, упустив своего спутника из виду и потерявшись. Нехотя двигаюсь за ним, все ещё провожая взглядом поразившее меня зрелище, и едва не впечатываюсь в ушлого торговца, что настойчиво предлагает группе девушек сделать фото на память с его голубями. Вовремя уворачиваюсь от выставленного локтя, спугнув с него белую птицу, что довольно неприятно задевает крылом по моему лицу. Воспринимаю данное обстоятельство не иначе как оплеуху от самой судьбы и обещаю себе не глазеть по сторонам слишком уж активно, пока не дойдём до места.       Вадик все это время наблюдал за мной, а теперь бесстыдно, едва не покатываясь, смеётся над моей неуклюжестью, получая полный ненависти взгляд в ответ. Замечает его и строит упрекающее выражение лица, мол, даже не думай воспринимать все слишком серьёзно и уж тем более дуться на меня за это. Можно было бы сказать ему на это нечто бесконечно язвительное, но вовремя вспоминаю, кто привёл меня сюда, и благоразумно решаю промолчать, реагируя лишь снисходительной улыбкой. Действительно не понимаю, что меня так сильно разозлило, и заключаю, что все дело в том, что мне досадно выглядеть перед ним считающим ворон деревенским простачком.       Обходим здание с правой стороны, и теперь я могу лицезреть ещё и огромную новогоднюю ёлку под десять метров, а то и больше, в высоту. Ясное дело, что искусственная, но увешана от низа до верху гигантским золотыми шарами и бантами, что неумолимо притягивает мой взор. Как раз вспоминаю данное самому себе обещание не залипать по сторонам, когда Вадим берет чуть левее, направляясь прямо ко входу. Следую за ним, но вновь останавливаюсь, заметив красочную вывеску. Под причудливым значком в виде то ли шестиконечного цветка с двумя покалеченными лепестками, то ли двух соединившихся клювами лебедей, отзеркаленных снизу, располагается огромными чёрными буквами надпись: «Московский зоопарк».       Сказать, что я был удивлён, — ничего не сказать. Я был просто в шоковом восторге. Меня ни разу в жизни не водили в зоопарк сначала потому, что в посёлке городского типа его попросту не было, потом сразу после переезда в крупный город на такое дорогое удовольствие не было денег, а затем я уже вырос и это стало как-то сразу «для детей». И просто замечательно, что мой первый раз в жизни будет в главном зоопарке страны ещё и в компании Вадима, — этого стоило ждать семнадцать лет. Размышляю так, словно девственности лишаюсь, ей-богу. Хотя почему «словно»? Так, по сути, и есть, если вообще бывает в мире зоопарковая девственность.       — Как знал, что ты не был ни разу, — начинает Вадим, подкравшись откуда-то сбоку, пока я все ещё не могу оторвать взгляд, чтобы идти дальше. — Хотя странно — тут на метро минут десять всего. И чем только занимаешься целыми днями? Все книжки да сериалы… — говорит спокойно и даже как-то отстранённо, словно вслух рассуждая, а мне от последней его фразы становится стыдно. Хочется сказать в свое оправдание, что у меня нет столько денег, чтобы ежедневно тратиться на проездные по пятьдесят пять рублей в одну сторону. Мне для полного счастья с головой хватает вылазок в «Пятёрочку» через дорогу или бесцельного шатания по территории интерната. Порой я могу целый месяц не показывать носа на улицу, не то чтобы сильно жалея об этом… до сегодняшнего момента.       — А билеты? — спрашиваю испуганно, немного отойдя от первого восторга. Я отчётливо помню, что мне сказали ничего не брать с собой, и хоть все равно перестраховался парочкой мелких купюр, этого будет явно недостаточно.       — Пойдём. Приготовь паспорт и доверься мне. — Подмигивает заговорчески, подталкивая меня в плечо. Даже не оглядывается на кассы, проходя сразу к турникетам, и мне бы возмутиться и потребовать объяснений, но мне сказали доверять — и я доверяю, нащупывая в правом кармане удостоверение личности и передавая ему. Принимает из моих рук порядком потрепанный документ, и на ходу раскрывает, как и свой, на главной странице. Не понимаю, какой в этом смысл ровно до того момента, как демонстрирует оба охраннику, кивая на меня, мол, вот второй. Мужчина средних лет в форменном тулупе морщится, вглядываясь сначала в печатные буквы, а затем и в лица, и пропускает без каких-либо проблем и даже вопросов. Словно в клуб какой-то — не иначе.       — И что это было? — интересуюсь, стараясь нагнать в голос интонации строгости, но получается сплошное недоумение, на что Вадим лишь улыбается и жестом просит подождать. Ежусь от фантомного холода, наблюдая, как длинные тонкие пальцы расстегивают крупные пуговицы, а затем пальто и вовсе наполовину распахивается, показывая лёгкую рубашку под ним, — и это все на морозе под минус десять. Совершенно не торопится снова спрятаться под тёплой одеждой, вдумчиво и аккуратно вкладывая одетый в темно-синюю обложку паспорт во внутренний карман, а я просто не могу осознать, как такое вообще возможно. У этого человека явно что-то не в порядке с рецепторами температуры.       — Здесь детям бесплатно, — говорит, наконец застегнув пальто обратно и поправляя развязавшийся шарф. Затягивает скорее для порядка, чем для реального тепла, потому что шея под подбородком все ещё остаётся открытой, и его это, судя по всему, не особо заботит. До чесотки в подушечках пальцев хочется исправить это, бережно расправив скрутившуюся ткань, но не позволяю себе этого, так как прекрасно понимаю, как подобное будет смотреться со стороны, и предвкушаю его негодование по этому поводу.       — А мы все ещё дети? — отвечаю скептически, за ухмылкой стараясь скрыть поднявшуюся во мне волну желания немедленно проявить неправильную и ненужную сейчас заботу.       — Правительство Москвы считает, что да, — пожимает плечами равнодушно, а я впервые радуюсь, что до законного совершеннолетия мне ещё целый год, из которого, оказывается, можно выжать множество приятных плюшек.       — Мама-мама, я хочу посмотреть слоника! — доносится писклявый голос с ужасной картавостью на р в какой-то паре шагов от нас, на что оба рефлекторно оборачиваемся. Нечто едва ли метр от земли и одетое, даже на мой вечно мерзнущий взгляд, явно слоя на два больше, чем следовало бы, а от того подходящее на розовый шарик с расставленными в разные стороны руками, которые бедный ребёнок не может даже отпустить, энергично перебирает ногами, шурша болоневыми штанами, и в один момент едва не наворачивается на гололёде.       — Конечно, сейчас пойдём к слонику, — отвечает шепеляво мамаша этого чуда и реагирует на так и не удавшееся падение довольно быстро, поддерживая дитятко за руку, даже на некоторое время оторвав несчастную от земли и вновь вогрузив на ноги.       — А мы к слонику пойдём? — неожиданно подаёт голос Вадим, полуухмылкой провожая женщину с ребёнком. Для меня вся эта ситуация кажется ну очень уж сюрреалистичной: какой вообще может быть слоник в минус десять? Разве что местные зоологи смогли клонировать мамонта.       — А ему это… — начинаю, тут же прерываясь, чтобы подобрать нужные слова, — не холодно? — завершаю как-то по-детски, но как нельзя прямо и кратко выражаю свои мысли.       — В зимнем вольере? — переспрашивает, как всегда в привычной манере приподнятыми бровями указывая на очевидную глупость. — Думаю, нет, — отвечает сам себе, пожимая плечами. Все это позерство должно было обидеть меня, но пропускаю его мимо ушей, откладывая в голову только ключевое: все экзотические твари в зимних вольерах и к ним даже пускают посмотреть, что ещё больше поднимает мне настроение.       — И чего мы ждём? — говорю, наконец осознав, что мы все ещё стоим у главного входа и бессовестно теряем драгоценное время на глупые диалоги. Вадим тут же подхватывает мою жажду деятельности и кивает, чтобы я шёл за ним.       Дойти до слона без приключений мы не имели никаких шансов, так как я то и дело залипал по сторонам то на настоящую живую ламу, то на волка, а то и вовсе на простых уток, что наглейшим образом перелетали через ограду пруда и вышагивали по заледеневшим дорожкам. Пытаюсь догнать одну из них, но птица довольно резво улепетывает, неуклюже переваливаясь на перепончатых лапах. Вадим никак не поддерживает моё чрезмерное веселье, но, словно строгий родитель, внимательно наблюдает за мной, периодически вставляя свои замечания. Кажется, животные его и вовсе не волнуют, и ему гораздо интереснее следить за моей реакцией.       Едва не пищу от восторга, завидев огромный аквариум с морским львом и минут на десять прилипаю к мутному стеклу, искренне изумляясь каждый раз, стоит чёрной махине показаться на пару секунд из толщи воды. И это сейчас все мои восторги кажутся мне нелепыми, тогда же я просто отказался помнить, что мне уже далеко не пять и стоило бы поумерить свой пыл, чтобы выглядеть чуть более адекватно. Я словно на пару часов вернулся в раннее детство, где можно все и каждая мелочь в новинку.       В один момент замечаю, что Вадима тоже прекрасно видно в отражении, и в промежутках между появлениями водного чудища наблюдаю ещё и за ним. Хочу уже забить на бесцельное созерцание тёмной фигуры за спиной, как она начинает двигаться, нашаривая что-то в кармане. Наверняка телефон, чтобы убить время, пока мне не надоест пялиться на ластоногого. И, как назло, именно в этот момент из глубин появляется жирный тёмный бок, а я отвлёкся и совсем не ожидал такого поворота событий, подпрыгивая на месте.       Ситуация ещё больше усугубляется звуком съемки как с фотоаппарата. Сначала думаю, что мне послышалось, так как вокруг ни одного горе-фотографа, но, обернувшись, замечаю Вадима, наставившего камеру своего смартфона прямо на меня, а вдогонку из его уст летит отборный мат. Открываю было рот, чтобы возмутиться, но от одного только моего недовольного выражения лица друг замирает истуканчиком и смотрит с таким испугом, словно бы его застукали за чем-то меганеприличным.       — Ох, черт, прости, пожалуйста… — пытается оправдаться спустя долгую секунду, становясь помидорного цвета от носа к щекам. Убирает телефон, промахиваясь из-за нервов раза три мимо кармана. — Я просто… захотелось, — смущается ещё сильнее, и бегающие глаза выдают его состояние с головой. Даже не думал, что такая мелочь способна так сильно выбить его из колеи, — я тебе скину потом, сменишь аватарку… — явно заговаривается, утапливая самого себя ещё глубже в моих глазах. Ну сфоткал и сфоткал, что ж теперь из-за этого трагедию разводить…       Заверяю его, что все нормально и я вовсе не злюсь, но его это явно не убеждает, и тогда я спешу немедленно сменить тему, прося показать, где здесь вольер со слоном. Мне быстро кивают куда-то за спину и тянут в сторону к одной из симметричных полукруглых лестниц наверх. Поднимаемся по ней, и ничего не предвещает беды ровно до того момента, пока не входим в приземистое серое здание, упираясь в адскую очередь из ноющих малявок.       Собираюсь было уныть, но Вадим успокаивает меня тем, что здесь всегда так и в этом нет ничего страшного: «Через минут десять рассосётся и попадём мы к твоему слонику, только не плачь», — на что едва не получает от меня тычок локтем в бок, но, к сожалению, успевает отпрыгнуть в сторону. Смеётся, наблюдая моё недовольное этим фактом выражение лица, а я могу сдержаться и не кинуться вдогонку за этой самодовольной рожей, только представив, как испепеляю его взглядом.       Снова пытка временем, но теперь мне хоть есть, чем заняться, и я читаю развешенные тут и там факты о слонах, стараясь абстрагироваться от всеобщего гвалта. Еще издалека примечаю наполовину утопленную в стену морду слона в натуральную величину со всеми прилагающимися ушами, глазами, хоботом и даже бивнями. Именно к ним и тянусь первым делом, как только продвигаемся в очереди достаточно близко. Пусть под руками всего лишь пластик, а не твёрдая кость, но все равно по позвоночнику вниз бегут мурашки от одного осознания собственной ничтожности перед такой махиной, один хобот которого едва не с меня ростом.       Краем глаза опять ловлю Вадима на фотографировании, но предпочитаю не показывать возмущение. Если хочет снимать незаметно, то пусть делает — я даже рад, что от этого дня останутся приятные воспоминания на цифровом носителе и в нормальном качестве. Все равно терпеть не могу, когда просят позировать с глупой улыбкой, отрывая меня от действительно важного сейчас впитывания информации и получения впечатлений, которые останутся со мной на всю жизнь и больше не повторятся так же ярко уже никогда.       Спустя бесконечные минуты все же попадаем в помещение с гораздо более высокими потолками и слышим дудение слоновьего хобота. Хочу уже замереть на месте и не двигаться минимум часа два, неотрывно пялясь на морщинистый серый бок сквозь железный забор и слой бронированного стекла, но Вадим пытается снова тащить меня куда-то. Отбиваюсь лениво от него, словно от надоедливой мухи, но он все никак не унимается, настойчиво утягивая меня в сторону. Упираюсь изо всех сил и даже набираю внутри достаточно раздражения, чтобы ударить по бледной ладони, вцепившейся в моё плечо.       — Да пойдем же, там лучше видно! — наконец поясняет свои намерения, с тихим шипением потирая ушибленные пальцы. Несмотря на боль, все еще не отпускает рукав моей куртки, и мне ничего больше не остается, кроме как послушаться, потому что перед таким железобетонным упорством просто невозможно устоять. Переставляю ноги, не отрываясь от созерцания картины, в реальность которой все еще не могу поверить, и таким образом весь маршрут проходит мимо моего внимания, а когда я чуть-чуть прихожу в себя, мы уже стоим на площадке второго этажа, привалившись к ограждению. Отсюда действительно прекрасно видно все, что происходит внизу, так как передо мной теперь не маячат чужие спины и шапки. И пусть малявки вместе со своими родителями все еще окружают нас со всех сторон, но мы вполне справляемся с тем, чтобы отгонять их от отвоеванного нами пятачка.       Из-за высоты и лучшего обзора ощущение нереальности происходящего лишь усиливается: словно бы смотрю документальный фильм о дикой природе с огромного монитора. Многотонная туша переваливается с ноги на ногу, шевелит ушами-парашютами и изгибает хобот под немыслимыми углами, то сворачивая в спираль, то максимально разгибая, подняв вверх, и едва не касается им собственной спины. Под слоем толстой серой кожи не видно, как перекатываются мышцы, а оттого никак не могу отделаться от мысли, что передо мной робот, замаскированный под животное. Ну просто не верится, что эта гора может существовать в реальности, и мой мозг настойчиво определяет это существо исключительно как родом из детских книжек.       — Не могу поверить, что это на самом деле, — решаю озвучить свою дилемму Вадиму, потому что больше некому сейчас развеять мои сомнения. — Как с картинки сошел… потрогать бы, чтобы убедиться, — договорив, протягиваю вперед руку, словно с такого расстояния действительно можно было бы дотянуться, но вскоре сам осознаю глупость такой идеи и резко отнимаю ладонь от пустоты, словно бы обжегшись. Чувствую смущение на грани со стыдом, так что не могу даже смотреть на собеседника, опуская взгляд вниз, на толпу беснующихся малолеток, которые едва не облизывают то самое бронированное стекло — вот уж кому действительно не терпится коснуться экзотической зверушки.       — Не советовал бы, — отвечает Вадим, стараясь изобразить задумчивость, но я отчетливо по одной только интонации понимаю, что надо мной смеются. — Затопчет и не заметит даже. Ты думаешь, зря вот это вот все? — задает риторический вопрос, кивком указывая на тройную меру предосторожности: железный забор, глубокий ров и бронированное стекло. — Слоники только в сказках добрые и безобидные, — заканчивает с разочарованным вздохом, словно бы и вправду жалеет, что реальность далеко не такая радужная.       — Я бы не применял понятия добрый и злой к животным — это всего лишь проекция нашей морали на них, — решаюсь возразить полушепотом, сам пугаясь озвучить философичную смесь из моих собственных и вычитанных где-то умозаключений. — Я о том, что слон не понимает, хорошо топтать детей или плохо. Они раздражают его, и он избавляется от них, как от насекомых. Сможешь представить, что ежедневно сотни тараканов будут приходить к тебе домой и смотреть, как ты спишь, ешь, моешься? Ещё и облапать всего захотят… Я бы тоже бесился, — ставлю точку в своей пламенной речи, с удивлением разглядывая неосознанные жесты собственных рук, которые тут же стремлюсь прекратить, сжав в кулаки и убирая в карманы для верности. Активная мимика и жестикуляция — две мои извечные беды.       — Если бы тараканы мне еще еду трижды в день обеспечивали и носились со мной, как с хрустальным, я бы не отказался побыть звездой реалити. Мечта, а не работа — только живи и двигайся периодически, чтобы тараканьи дети не заскучали, — переводит наш слишком серьезный разговор в шутку, заставляя и меня улыбнуться. Я как-то слишком зациклился на теме защиты животных, не подумав над ситуацией в таком ключе, и теперь даже не так совестно глядеть на животное в клетке.       Слоник выглядит здоровым и ухоженным, так что нет нужды переживать за его душевное равновесие. Пусть вокруг полно пищащих малолеток, но они ему, судя по всему, никак не мешают: не обращая внимания на восторженные вопли, подбирает изгибом хобота с пола пучки травы и морковь, закидывает в узкий рот и тщательно пережевывает. Наблюдаю за этим, боясь моргнуть лишний раз, чтобы не пропустить ни единой детали. Я-то думал, что в мультиках правду показывают, что он через нос еду втягивает… Глупости какие! Сейчас очевидно, что глупости, а шестнадцать предыдущих лет я ведь искренне верил в эти глупости. Какой-то день новых откровений и пересмотра собственных убеждений получается.       Еще с полчаса я наблюдаю за слоном, ловя каждое его движение, а Вадим терпеливо ждет, даже взглядом не намекая, что ему надоело и мне стоит ускориться. Лишь в один момент решает расстегнуть пальто и расслабить шарф, чтобы хоть немного облегчить тропический жар. Следую его примеру, так как одет еще теплее и, соответственно, мне еще хуже: сняв шапку, и вовсе чувствую под пальцами влажные пряди, которые тут же пытаюсь хоть как-то пригладить. Понимаю, что так только хуже, и Вадим то ли видит, то ли читает мои мысли, наглейшим образом одним движением ото лба ероша и превращая мою стрижку в беспорядочный ежик. Вспыхиваю мгновенно, только лишь представив, какой я теперь «красавец», и, не успев перехватить в процессе его руку, пытаюсь в отместку хотя бы ткнуть его в бок достаточно больно. В толпе не успевает увернуться, и ему действительно ощутимо прилетает, заставляя отшатнуться, наверняка по инерции влетев в кого-то с противоположной стороны от меня.       — Молодые люди… — басит коренастый лысый мужик, подтверждая мои догадки. Придерживает годовалого детеныша на руках, которого секунду назад с нашей подачки едва не выронил за ограждение на первый этаж прямо в беснующуюся толпу. У меня даже сердце замирает на мгновение, пока Вадим спешно и красноречиво извиняется. И вроде как уже через минуту ситуация решена, но мне все равно как-то не по себе, а потому решаю, что с меня достаточно и пора бы уже идти, о чем тут же сообщаю Вадиму.       Тот равнодушно кивает, расталкивая окружающих и вновь хватая меня за руку, чтобы не потеряться. Люди охотно расходятся, стремясь вклиниться в так удачно освобожденное нами место поближе. Мне остается только удивляться, насколько легко и быстро нам удается выбраться на улицу, так что я даже одеться обратно на ходу не успеваю, все равно выскакивая без шапки на мороз. Тут же спешу это исправить, снова с содроганием наблюдая, как Вадим неспешно и тщательно застегивает каждую пуговичку, вообще отрицая такими действиями понятия «холодно» и «замерз» как нечто не заслуживающее его внимания.       — Тебе без шапки больше идет, — вбрасывает словно бы между прочим, все еще не отрывая взгляда от своего занятия, и я думаю, что, даже начнись сейчас девятибалльное землетрясение, даже оно бы не стало для него достаточно весомой причиной, чтобы отвлечься.       — Мне менингит за две минуты надует без шапки, — возражаю с нажимом и все же надеюсь, что реальный я окажусь важнее гипотетического девятибального землетрясения и мне таки соизволят ответить.       — Ну мне же не надуло до сих пор, — отбрасывает мой аргумент равнодушным пожатием плеч. — Это сказка для маленьких непослушных деток, а ты до сих пор веришь, — заключает с ухмылкой и все же поднимает на меня взгляд, в котором пляшут вызывающие смешинки, мол, докажи, что не веришь в детские страшилки. А я и вправду мог попасться на эту удочку, но, к счастью, мне известно гораздо больше об этом.       — Я этой сказкой переболел в том году, — отвечаю, строя самодовольную гримасу, и впервые радуюсь, что перенёс этот чудовищный опыт. Стоило разок побыть идиотом без инстинкта самосохранения, чтобы раз и навсегда отпало желание испытывать свой организм на прочность холодом.       — Когда? — почти вскрикивает от удивления, и я, в целом, ожидал такой реакции, потому что он просто не мог знать. Прощупывает меня взглядом с ног до головы, словно пытаясь вычленить следы давно минувшей болезни.       — В марте, — отвечаю спокойно, хотя все равно чувствую себя неуютно под таким пристальным вниманием: в голову сразу начинают лезть мысли об огромной куче изъянов моей внешности, которые просто невозможно не заметить с такого расстояния.       — Меня как раз по судам таскали в это время, — говорит после ощутимой паузы, на протяжении которой он словно ушел глубоко в воспоминания, пытаясь выловить из памяти нужный промежуток времени. Лицо его сразу сереет тона на два, а в глазах плещется столько боли и искренней вины, что у меня самого щемит сердце от одного его вида. Как был, замираю на месте, и мышцы словно гипсом залиты — ни на миллиметр не сдвинуться. Страх расползается ледяными паутинками под кожей от одного факта, что он сказал, хотя совсем не нужно было. Я достаточно хорошо знаю обо всем, чтобы не винить его за отсутствие в моей жизни. Если бы я на долгие месяцы стал дорогой игрушкой и одновременно желанным трофеем для собственных родителей, пытающихся утащить с пепелища давно разрушенных собственными руками отношений кусок пожирнее и поценнее даже не из жадности, а чтобы сделать больнее оппоненту… мне бы тоже было не до друга по переписке.       И стоило бы сказать ему об этом, но боюсь только сильнее разворошить то, что так нехорошо сейчас вылезло наружу. Эта тема до сих пор больная, и я просто не смею поднимать ее лишний раз, оставляя в секторе чего-то запретного и страшного. Наверное потому, что он сам рассказал мне все, только взяв клятву молчать и не сметь его жалеть по этому поводу, и я держу обещание, но не могу контролировать ситуации вроде сегодняшней, когда он неосознанно цепляет закрывшуюся было рану. Проблема в том, что для него это, пусть и неприятный, но просто период жизни, информацию из которого можно использовать в обычном разговоре, а для меня это чужая страшная тайна, нести которую тяжко, а уж правильно среагировать на неожиданно прорезавшиеся подробности и вовсе не возможно. Я же не специалист-психиатр и едва ли понимаю, что такого можно сейчас ответить, чтобы развернуть наш разговор в более приятное русло. Просто проигнорировать и без какого-либо перехода открыть новую тему кажется невозможным и даже трусливым, но я не могу придумать альтернативный вариант.       Я даже приблизительно не могу представить, каково ему и стоит ли мне вообще что-то говорить. Стараюсь прочитать реакцию по внешним признакам и не вижу ничего необычного: тени с лица пропадают так же стремительно, как и появляются. Закончив с пуговицами на пальто, на этот раз тщательно расправляет шарф и даже разглядывает свое отражение в темном экране смартфона, убирая растрепавшиеся из-за ветра пряди от лица. Кажется, не ждет от меня ничего особенного, но мне все равно сложно отпустить ситуацию и, подобно ему, как ни в чем не бывало продолжить странно оборванный диалог.       — Что еще хочешь посмотреть? — задает вопрос, закончив разглядывать собственное отражение в экране, и тут же кивает мне, подталкивая к ответу. Смаргиваю раза два, пытаясь выкинуть из головы лишние мысли и настроиться на нужный лад. Прямо сейчас мне предлагают выбрать наш дальнейший маршрут, и стоит сосредоточиться на этом, отложив мысли о жизненной трагедии Вадима на более удобный случай.       — А какие варианты? — уточняю вместо прямой просьбы отвести меня к конкретным животным, чтобы не разочароваться в случае отказа. Вообще у меня в голове уже сложился список из банального «тигр, жираф, медведь, крокодил», но для начала следует узнать, что об этом думает Вадим и что действительно интересное здесь есть.       В ответ меня озаряют самодовольно-триумфальной улыбкой, которая так и говорит, что он только и ждал этого вопроса. Жестом показывает следовать за ним, и спустя десятки ступеней и ещё пары метров по заледеневшим серым плитам дорожки оказываемся перед громадным постером с цветной картой зоопарка. Ставит палец на красную точку с яркой подписью: «Вы здесь», — чтобы привлечь мое внимание.       — Значит так, — по обыкновению начинает длинную речь с вводного слова, а в моей голове искрой вспыхивает дежавю от такого же назидательного тона, на который так любит переключаться, когда сообщает неизвестные мне факты, — из того, что рядом, — обводит пальцем это самое «рядом», обозначая одну из половин схемы невидимым кругом, — я бы ничего не советовал смотреть. Вот, например, если пойти прямо, — вместе со словами ребром ладони по карте ведет направление, — там дикие кошки: тигры, леопарды и так далее — но они почти постоянно спят или прячутся. — Пожимает плечами, словно извиняясь за то, что не зоолог и не может объяснить такое странное поведение. Кончиками пальцев все еще касается края карты, на которой только сейчас замечаю темные фигурки кошек и, сверившись с условными обозначениями, понимаю, что все именно так, как говорит Вадим. — А если взять правее, — пальцы сгибаются, превращая ладонь в купол, прикрывающий кусок карты и вместе со словами перемещается вправо и вверх к темнеющим значкам птиц на желтом фоне, — можно прийти в птичник, из которого ты уже через пять минут захочешь сбежать от скуки. Разве что пингвины забавные, но из-за одних только пингвинов так далеко тащиться… пф, — заранее горячо отговаривает меня, и нет причин сопротивляться и не верить, так как я здесь первый раз, а вот мой проводник явно и с закрытыми глазами сориентируется.       — А жираф? — не могу удержать вопрос, так как вдруг ловлю взглядом знакомую фигурку прямо в центре обозначенной области карты. Оглядываюсь с надеждой на Вадима, но вместо желанного кивка вижу перекошенное словно от зубной боли и крайне виноватое выражение лица, словно не хочет мне отказывать, но одновременно и согласиться не может.       — Там клетка два на три и потолки не выше трех метров — мечется, бедненький, в этой коробушке, так что даже смотреть жалко. Если захочешь, приедем сюда ещё, когда будет потеплее. Сейчас не надо, — уговаривает послушаться, а я автоматически киваю, пропустив мимо ушей все аргументы, вычленяя главное — «приедем ещё», вместе. Я только что завладел благовидным предлогом вытащить Вадима снова на такую прогулку и не могу отказаться от него. Не то чтобы я сильно обделен его вниманием, но просто так, на всякий случай стоит запомнить эту фразу и отложить в дальний укромный угол. — Но! — повышает голос и пальцем указывает вверх, отвлекая меня от разочарований. — Я предлагаю вернуться чуть-чуть назад, чтобы посмотреть летучих мышей, а потом через мост на новую территорию. — Каждое слово сопровождается соответствующим движением пальца по карте, а в конце обводит в круг вторую половину схемы, и вправду соединённую с первой тонкой перекладиной вроде моста.       Следующие несколько часов слились для меня в один бесконечный и невероятно яркий калейдоскоп впечатлений. Обещанные летучие мыши оказываются в секции с говорящим названием «Ночной мир», где мы застреваем достаточно надолго, с интересом разглядывая не только летающих тварей, но и лупоглазых тушканчиков и прочих мелких грызунов. Вадим, на удивление, разделил мой восторг, потому что он, как позже рассказал мне, уже несколько лет приходил в зоопарк только с девчонками, которым интересно смотреть только пушистых и милых зверушек, а на свидании особо не выскажешь своих возражений.       Именно там я, наверное, впервые в жизни пожалел, что не получится сделать хороших фотографий, потому что в помещении стоит полумрак, а от вспышки животные слепнут. О чем я тут же говорю, и Вадим восполнил это упущение, как только вышли на улицу, каждые две три секунды делая фото, ведь действительно был повод: красивейший невероятный переход по мосту прямо над автомобильной дорогой. Я даже набрался достаточно смелости, чтобы пару раз посмотреть в камеру и не чувствовать себя при этом нелепо.       Вторую половину зоопарка я обошел полностью, заглянув в каждый вольер и особенно впечатлившись огромным белым медведем, который, в отличие от теплолюбивой экзотики, чувствует себя вольготно на открытом пространстве. Даже обезьянник я поверхностно пробежал, хотя от одного вида его обитателей мне становится как-то не по себе, потому что воображение, растравленное многочисленными просмотренными фильмами ужасов, услужливо подкидывает образы взрослых и детей со страшными умственными и генетическими отклонениями. И пусть с точки зрения биологии обезьяны и есть недоразвитые люди, мне все равно страшно находиться с ними в одном помещении, даже за бронированным стеклом.       Вадима мне удалось затащить даже на второй этаж инсектариума, несмотря на железное упрямство и просьбу немедленно уйти. Так и не выпытав из него внятной причины, я наотрез отказался его слушать и, только поднявшись по лестнице, понял все так ярко и неожиданно, что с минуту смеялся без остановки, как полоумный, привлекая нехорошее внимание дотошных мамаш. Пара подколок, и Вадим уже напряженно сопит чуть поодаль, пока я разглядываю аквариумы с тараканами и жуками — это не милые яркие бабочки на первом этаже. Несмотря на крайне абсурдную для меня ситуацию, сразу даю себе слово не мучать его долго, но все же не могу удержаться и не обратить его внимание на огромного волосатого паука-птицееда, с неприкрытым садистским удовольствием наблюдая позеленевшее лицо друга.       — Я хочу кофе, — даже не просит, а приказывает мне, выйдя из страшного для него места, и сразу быстрым шагом двигается в сторону ларька с едой. Вижу, как раздраженно передергивает плечами и дышит полной грудью так, словно бы только что из газовой камеры выскочил, и я остро чувствую жалость и вину перед ним, а потому просто не могу отказать. Не то чтобы совсем не хочу кофе, просто как-то не замерз и прямо сейчас хочется добраться еще и до контактного зоопарка, но я решаю отложить ненадолго свои желания, таким образом расплачиваясь за то, что не послушался его просьб еще в инсектарии. — Выбери, что хочешь, — говорит, кивая на меню с напитками и достает кошелек.       — Не-не-не, я сам заплачу, — возражаю, поняв прозрачный намек, и рефлекторно тянусь в карман со смятыми бумажками. — У меня есть деньги, — заверяю горячо и готовлюсь продемонстрировать, если потребуется. Нет уж, я не его девчонка, чтобы везде за меня платить.       — У тебя же не было денег… на кино, — замечает с подозрительной ухмылкой, и я понимаю, что вот так глупо попался на лжи. Открываю было рот, чтобы сказать хоть что-то в свое оправдание, но быстро осознаю, что это совершенно бесполезно. — И с каких пор ты мне врешь? — подмечает мое состояние и безжалостно цепляет за него одной фразой, пытаясь вызвать во мне еще стыда, хотя, казалось бы, куда больше?       — С тех пор, как ты таскаешь меня на свидания с незнакомыми девчонками, — огрызаюсь даже злее, чем стоило бы сейчас, но у меня внутри все кипит и требует выхода. Специально говорю так, словно бы он делал это уже несколько раз, чтобы указать на логическую дырку в его собственных размышлениях. Лгать для меня всегда морально тяжело, а Вадиму и вовсе как ножом по сердцу, так что пусть даже не заикается о том, что я могу делать это ежедневно. В ответ тихий смешок, и от раздражения мне хочется нахохлиться, как воробей на морозе, и обидеться на весь мир, но благоразумно сдерживаюсь, чтобы не раздувать погасшую было ссору.       Молчит, пока я первый подхожу к кассе и, чувствуя скольжение липких лягушачьих лапок по своей шее, плачу двести рублей за малюсенький эспрессо, удивляясь, почему стаканчик не из чистого золота за такие-то деньги. Отхожу в сторону, размешивая самый дорогой в моей жизни сахар в самом дорогом в моей жизни кофе дырявой пластиковой палочкой, краем глаза наблюдая за Вадимом. Тоже смотрит на меня с теплой сочувственной улыбкой, видимо, думая, что делает это незаметно. Изо всех сил стараюсь не покраснеть, чтобы не выдать себя, и сгораю изнутри от приятного смущения от того, что он так же залипает на меня исподтишка. Даже если это неправда, мне просто нравится так думать.       Тоже делает заказ, и я давлюсь едва сделанным глотком обжигающего кофе, отчего мерзко щиплет язык, услышав: «Латте без сахара». Первое слово и вовсе проходит мимо меня, оставаясь под маркировкой «экзотический вид кофе для мажоров», но второе просто вводит меня в ступор. Ладно чай (к нему я уже почти привык), но кофе… эта горькая черная жижа… как вообще можно к такому привыкнуть?! Не контролирую собственное выражение лица, и на нем отражается шок, что тут же замечает Вадим и приподнимает брови, мол, что не так? Предпочитаю промолчать, так как понимаю, что вкусы у всех разные и расхождение в них не повод для трагедии, но все равно тяжело осознать, что, как бы не старался, все равно не смогу до конца понять его.       — Почему ты меня позвал? — задаю вопрос спустя долгие минуты, сам не понимая, путем каких логических связей я дошел до этих мыслей. Вижу вопросительно приподнятые брови и понимаю, что прозвучало действительно очень уж туманно и требуется пояснение. — Ну… мы и так неделю круглосуточно вместе, — только сказав, осознаю, какую странную двусмысленную фразу только что озвучил, и стыдно так, что я боюсь сейчас замяться и вообще не закончить свою мысль, — не устал от общения со мной? — Отлично, сказанное уже сказано — остается только ждать ответа и не сметь жалеть об уже сделанном.       — Ну, во-первых, от общения может устать только интроверт вроде тебя, — тыкает, проверяя, не пытаюсь ли я таким образом намекнуть на собственные чувства, но я вообще никак не реагирую, находясь в каком-то очень уж глубоком шоке. «Я интроверт? Почему он так назвал меня? Неужели я и вправду произвожу впечатление какого-то больного социопата?» Мысли скачут в пустой черепушке, как теннисные мячики. — И во-вторых, с кем мне ещё пойти? — пожимает плечами, подходя к ограде небольшого пустого прудика. Облокачивается на деревянные перила, делая первый глоток своего несладкого кофе, и лицо при этом такое, словно бы он действительно не понимает, какие тут вообще могли быть варианты.       — Ту рыжую бы позвал, — указываю на самое очевидное, пристраиваясь рядом с ним. Пластиковый стаканчик обжигает пальцы, а язык все ещё горит, не давая в полной мере насладиться сладким вкусом.       — Ту рыжую зовут Виктория, — кривится так, словно бы ему в лицо плюнули, а мне стыдно за такую резкую фразу. Первый раз слышу её имя, но это не повод так ужасно обозвать её — надо было сказать «твою девушку», но поздно уже жалеть, — и с ней другое: постоянно следить за собой, поддерживать какой-то диалог, делать постоянно только то, что она хочет, под ручку таскаться… не хочу, — вываливает на меня такое неожиданное откровение, так и не возвратив нейтральное выражение лица, и я совершенно не сомневаюсь, что все искренне.       — Ты не любишь её? — по едва взявшемуся льду иду и каждую секунду боюсь услышать, что это не моё дело и вообще очень хочу услышать «нет» только потому, что недостаточно хорошо «скрываю свое гейство» — как бы отвратительно это испортило момент! В первый раз лезу с расспросами в его личные отношения, и внутри все сжимается от неизвестности.       — Максим, — выдыхает без сил, словно родитель, вынужденный объяснять своему несмышленому детёнышу очевидные мысли, — любовь — сложное чувство, тонкое. — Тщательно подбирает слова и делает непонятные жесты руками, пытаясь показать эфемерность понятия, а я с опаской наблюдаю за раскачивающимся из стороны в сторону стаканом с кофе, что рискует пролиться на меня горячим. — Не бывает так, чтобы с первого взгляда и все — люблю. Нужно хотя бы на пару свиданий сходить, узнать друг друга… — вроде и мне говорит, но такое чувство, что сам перед собой оправдывается. Не успеваю обрадоваться этому факту, как понимаю, что мне просто хочется в это верить.       — А зачем тогда целуешься с ней, если не любишь? — действительно с интересом включаюсь в дискуссию и стараюсь максимально смягчить тон, чтобы не показать намёка на какие-либо претензии. Мне и раньше не нравилась его ветреность, а теперь я вообще отказываюсь понимать причины такого поведения. Если нет никаких чувств, то зачем пользоваться жестами для их проявления?       — Потому что хочется! — усмехается как на огромную глупость и смотрит озорно на меня, насквозь этим взглядом просвечивая и славно пытаясь понять, отчего я таким дурачком вырос. Не знаю, куда себя деть, чтобы не было так стыдно непонятно за что. — Ну честное слово, Макс, ты совсем не понимаешь? — откровенно смеётся надо мной, и, пусть я прекрасно знаю, что злости в его проведении ни на грамм, все равно начинаю постепенно закипать от такого издевательства. — Представь, что рядом с тобой красивая девушка, она не против и ты не против… — заходит издалека, погружая меня в атмосферу, но я даже не пытаюсь представить ситуацию и лишь смотрю на него раздраженно и показывая полное непонимание, — не обязательно иметь какие-то высокие чувства, чтобы подарить друг другу удовольствие, — поясняет терпеливо, на что я лишь фыркаю и демонстративно отворачиваюсь, непонятно кому назло делая большой глоток все ещё горячего кофе и окончательно выжигая вкусовые рецепторы.       — Дело твоё, — выдавливаю из себя, хотя не чувствую никакого желания понимать это. Если все добровольно, то, может, и нет ничего плохого — много кто рассуждает так же и в определённых кругах это даже поощряется… может, со мной не так что-то, если не вижу ничего приятного в пустых механических прикосновениях. Я бы точно не смог без каких-либо чувств, пусть даже по взаимному согласию с самой мисс Вселенная… ну или мистером, если такой есть. Перед глазами так не вовремя встаёт образ Вадима в шикарном костюме, принимающего под аплодисменты корону победителя мужского конкурса красоты, и я отмахиваюсь от него, обругивая себя за совсем уж наркоманские мысли.       Слышу тихий смешок, который очень хочется толковать как стыдливый и виноватый, и чувствую крепкую руку на своём плече, за которое меня тянут чуть в сторону и назад. Получаются не совсем объятия, но что-то к этому близкое и не менее тёплое. Хочется сейчас же развернуть корпус, оказавшись лицом к лицу, но понимаю, что это будет уже слишком, а потому лишь внешне равнодушно сжимаю почти пустой стаканчик и отправляю взгляд в пустоту, прямо в противоположную сторону от прижавшегося сзади парня.       — Никак не устаю удивляться тебе, — выдыхает, проходясь ладонью от моего плеча к локтю и снова вверх. — Какой же ты все-таки правильный, — продолжает вкрадчиво, без давления и привычных уже насмешек. Для меня совсем неожиданно слышать такое, и я предпочитаю вообще никак не реагировать, одной рукой изо всех сил вцепившись в деревянную ограду, а второй поднося к губам пластик. Отмечаю нервозный тремор кисти и уже привычное жжение, но не от температуры, а просто потому что раздражаются уже раненые участки слизистой. Вот так же и Вадим терзает мою и без того искореженную чувством душу такими двусмысленными прикосновениями и словами, неосознанно провоцируя меня. — Не наивная невинность, а действительно чистая душа с чёткими принципами и моралью: никогда никого ни словом, ни действием не обидишь, даже по мелочи не соврешь, не говоря уже о лицемерии. Легко и приятно с тобой, поэтому хочется тебя приглашать погулять, а не пластмассовую Вику, Настю или Наташу… сам говоришь, что думаешь, и не вынуждаешь меня под тебя подстраиваться — вот и все, что нужно для того, чтобы с удовольствием проводить время вместе. Не загоняйся слишком.       Речь длинная-длинная, и я не рискую прерывать её, испуганно кроликом дрожа от одного звука. Меня опять силой теплом укутывают, впервые не насмехаются и не пристыжают за моё отвержение всего «крутого» и «взрослого». Даже поверить не могу, что все эти слова обо мне, а не о каком-то другом парне. Ему хорошо со мной, а не скучно, его не раздражает порою даже чрезмерная моя святость, и это так приятно и важно для меня. Сейчас бы наплевать на все условности и обнять в ответ, удерживая этого просто невероятного человека рядом с собой. Зачем ему эта Вика, если он сам говорит, что с ней плохо и неприятно, если приходится переступать через себя, чтобы заплатить за пустую физическую близость? Если рядом есть я, который…       — Машке повезёт с тобой, — рвет на корню цепочку моих мыслей, и это просто почти до физической боли бьёт под дых. Хорошо, что стою спиной и он не видит, как мгновенно каменеет моё лицо, отражая не самую приятную эмоцию. Внутри все сжимается от досады, и я пытаюсь выплеснуть это напряжение на ни в чем не повинную ограду пруда. Окунаюсь в грязь из собственной лжи с головой, а Вадим не знает, думает, что я чистый, нормальный, что с девушкой у меня все хорошо и я не бегу от неё.       — Нет, я соврал тебе, — выдыхаю, не осознавая последствий. Глаза снова печёт от подкрадывающихся слез, и больно от одного понимания, что прямо сейчас одним признанием испорчу вдруг образовавшуюся между нами идиллию. Время идёт и от меня ждут продолжения, которое застряло крупным комом в горле. Не хочу, правда очень тяжёлая и все испортит — не думал, что сказать её будет сложнее, чем солгать. Пытаюсь экстренно взять себя в руки, остудить голову и сообразить, как выкрутиться из тупика, в который собственноручно себя загнал. — Когда перед экзаменом ты спросил, чего я ещё боюсь… — нахожусь с решением довольно скоро, нарыв в памяти коробочку с отложенной правдой, — мне было страшно, что если я не сдам, то подведу тебя… что ты пожалеешь потраченного на меня времени, — слова даются легко, по грузику с моей души снимая вес.       — Умеешь хоть иногда о себе, а не о других думать? — реагирует новым смешком и сильнее тянет на себя, укрепляя объятия. — Я бы не жалел времени, потому что это бесполезно. — За спиной движение, которое можно толковать различно, но мне отчётливо видится пожатие плечами. — Опять бы помог подготовиться и пересдать… ну ты же не совсем дурачок, чтобы и в третий раз завалить, — по вибрации за спиной чувствую, как беззвучно смеётся, и меня вдруг берет такой острый протест, что выворачиваюсь из объятий (благо, меня держат только одной рукой и то за плечо) и с силой бросаю пустой стаканчик в мусор.       Ему-то легко говорить, ведь блистает абсолютно на всех предметах, а каждая четвёрка и вовсе нонсенс и глубокая трагедия — о тройках и речи не идёт. Неудивительно, что он даже думать не может, что такие лёгкие для него экзамены кому-то могут показаться действительно трудными. Я в его глазах вообще дурачок. Не совсем конченый, но что-то около того. Обидно и стыдно за то, что, несмотря на все усилия, никак не могу вылезти из шаткого баланса между тройкой и неудом, в последнее время ещё и с крайне неприятным скосом ко второму. И я не знаю, как исправить это без сжирающей все свободное время зубрежки. Ну вот почему кому-то все даётся сполщелчка, а кому-то через кровь и пот — и все равно никак не дотянуться и близко до таких высот?       Мысленно закапываю себя все глубже под землю и пропускаю лёгкий удар в плечо. Вздрагиваю от неожиданности и резко оборачиваюсь, успев застать Вадима за вылепливанием нового снежка и инстинктивно увернуться. Застреваю в глубоком шоке, и только тело, ведомое давно забытыми дворовыми рефлексами ещё из раннего детства, сооружает ответный снаряд и запускает в противника. Снег от мороза рассыпчатый и лепится плохо, и шарики из него получаются рыхлые и неспособные причинить серьёзного вреда. Не то что почти каменные из мокрого снега ранней весной — таким и убить можно, если запустить в голову достаточно сильно, что в свое время семилетнего меня и моих друзей не особо волновало, и я регулярно возвращался с зимних баталий с кровавыми синяками.       Запоздало, уже когда снежок в полете, думаю, что нужно было взять ниже, чтобы даже по случайности не попасть в голову и не испортить это прекрасное лицо. Но, к моему удивлению, Вадим без особых усилий закрывается рукавом, а вот я позорно пропускаю новый удар, вдогонку получая острую беззлобную подколку, что окончательно выводит меня из себя. Уже на бегу загребаю снег и не глядя вылепливаю из него довольно твёрдый комок, что уже через секунду прицельно прилетает в тёмную спину улепетывающего Вадима. Прекрасно понимает, что ему срочно стоит сократить расстояние, чтобы я в две минуты не превратил его в сугроб, но ему это не помогает. Ничем не может ответить мне, так как стоит ему попытаться обернуться, как тут же получает подтаявшим снегом в лицо.       Силы более чем не равны, и я быстро беру верх, догнав и с напрыга поваливая оппонента в сугроб, превращая его и без того запачканное снегом чёрное пальто в полностью белое. Слышу в ответ на это испуганный крик и наблюдаю мученическое выражение лица, что тут же сменяется ужасом, стоит первым снежинкам завалиться ему за шиворот и, тая, покатиться водой по спине. Только успеваю обрадоваться, что сумел отомстить за опрометчивые подколки в мою сторону, как Вадим берет себя в руки, одним резким движением подминает мое тело под себя и, мстя, также горстями накидывает снега мне в капюшон. Вот так катаемся по некогда бывшей клумбе, каждый пытаясь победить в шуточной схватке и ненарочно разбрасывая по сторонам и на тротуар убранные белые комья. Азарт так захватил нас, что остановиться можем, только капитально выдохшись и услышав ругань охраны.       Извинившись, поднимаюсь сам и протягиваю руку помощи Вадиму, второй пытаясь хоть немного отряхнуться и привести себя в порядок. Все обиды и плохое настроение давно исчезли без следа, а стоит мне увидеть совершенно счастливую улыбку друга, так и вовсе чувствую себя почти окрыленным. Вот именно такого беззаботного веселья и в какой-то мере психологической разгрузки мне не хватало все эти недели, а может, даже месяцы, и Вадим огромный молодец, что подарил мне это. Мысленно заключаю, что сегодняшний день определенно станет самым лучшим за последний год, если не больше.       Сам очищаю пуховик от снега в две минуты, без труда скользя перчатками по синтетической водоотталкивающей ткани, а на Вадима смотреть жалко: в прямом смысле белый с ног до головы от налипшего снега, который просто невозможно полностью стряхнуть без какой-нибудь специальной щётки, а то и химчистки, с висков и лица стекает вода вперемешку с потом, и волосы в слипшихся комках снега… его попытки потереть хотя бы очки выглядят жалко, а когда надевает их, пряча мокрую насквозь тряпочку в карман, и вовсе выглядит как сугроб с глазками. Прыскаю со смеха и принимаюсь помогать ему стать похожим на человека, но даже наши совместные усилия не приносят результата, и в конце концов Вадиму приходится плюнуть на это.       — Если мы хотим успеть на ужин, то надо прямо сейчас выдвигаться, — замечает, проверив время на чудом не выпавшем и не треснувшем телефоне. Досадливо поджимает при этом губы, и не понятно, сожалеет о запачканном пальто или о том, что наша прогулка окончена. Киваю на его предложение только потому, что маленьким стаканчиком эспрессо с сахаром сыт не будешь, а денег жалко даже на доширак. Можно было бы сказать, что спешить никуда не нужно и вообще я не голоден, но в последнее время я слишком часто стал пропускать ужины, а учитывая ещё и практически всегда пустой завтрак, и вовсе получается безрадостный режим юного анорексика, с которым давно стоит покончить. Впервые, наверное, жалею, что не живу дома с родителями и не могу строить режим питания и меню так, как мне самому хочется, а не как требует общий распорядок.       Обратная дорога кажется чуть ли не вдвое короче прямой: болтаем о разной ерунде, завтрашнем дне и пережитых впечатлениях сегодняшнего, строим какие-то планы на грядущее воскресенье. Диалог заходит даже о моей успеваемости, и я, сдерживая рвущуюся изнутри волну смущения и стыда, выслушиваю констатацию давно известного факта, что у меня капитальный провал в математике, а оттого и все проблемы с остальными предметами. Ожидаю продолжения в виде нравоучений и советов походить на дополнительные, что я слышал уже не раз и не два от каждого встречного-поперечного, но Вадим в который раз рушит выстроенные в моей голове шаблоны.       Вслух рассуждает о том, как адово перегружено его расписание в этом полугодии и что скорее всего откажется от геометрии масс, чтобы заниматься со мной алгеброй и математическим анализом. И голос при этом без капли сожаления, словно шило на мыло меняет и я могу быть столько же важным и нужным, как очередной профильный спецкурс… как будто это вообще можно сравнивать. Вежливо интересуется моими планами на четверг, а я отчетливо понимаю, что, даже если бы и был занят в этот день, передвинул бы все куда подальше — мои дела вообще ничего не стоят рядом с его широким жестом. Ради меня и так идут на серьезные уступки, и ставить какие-либо условия в моем положении будет лишним и глупым. Даже сказанное мною жалкое «спасибо» явно недостаточная благодарность, а ничего больше я не могу ему предложить — не понятно, какие цели преследует, делая все это для меня.       Ломаясь пару секунд, все же решаюсь высказать все свои мысли и о том, что мне стыдно отрывать его от дел, и о том, что ничего не могу предложить взамен. Тут же нарываюсь на возмущенно-поучительную тираду о бескорыстной взаимовыручке и что я вообще, кажется, забыл, что такое дружба. Уверяет, что я важнее любых курсов и уроков и что вообще забьет на все, если надо мной будет висеть реальная угроза вылета, чтобы это предотвратить. Что просто не сможет стоять в стороне, когда мне реально нужна помощь и он может ее дать. Тирада настолько эмоциональная, что под конец и вовсе переходит на взбешенное шипение, и я боюсь, что меня прямо сейчас на месте придушат, если до меня такие простые вещи не дойдут.       Не могу и слова вставить в свое оправдание, мне просто обжигающе стыдно. Так и идем молча, пока Вадим остывает, а я укладываю в сознании вылившиеся на меня знания. Я не думал, что все эти разговоры про «ради друзей готов на все» имеют хоть какой-то вес в реальности, а не родом только лишь из романтических книжек. В моей предыдущей школе дружба состояла только в совместных попойках и вытворением прочих глупостей на грани законности, и в этой шайке «друзей» едва ли кто-то поступится собственными интересами, а о взаимовыручке и вовсе речи не идет. Вчера эти друзья клянутся вместе быть до гробовой доски, а завтра последний дух выбивают из тебя за школой из-за одного неправильного шага — и никто тебе не поможет, и никому даже в голову не придет проявить сострадание хотя бы просто как к человеку, не то что к бывшему другу.       И вот в такой обстановке выращенный, мог ли я знать, что бывает по-другому? Что друг — это не просто компания для прогулок и пустых разговоров, а тот, кому взаимно изливаешь душу, кого, не задумываясь, поддержишь в трудные для него моменты и получишь то же самое, когда и в твоей жизни начнется черная полоса. Понимаю, что ни с кем и никогда по-настоящему не дружил, и даже к Вадиму относился не так, как стоило бы. Привык делиться только радостями, а горе и трудности переживал глубоко в себе — просто боялся, что крепкая с виду опора может оказаться такой же фальшивкой. И едва ли говорил с ним о чем-то личном. Всегда только слушал: о проблемах в семье и конфликтах с родителями, про девушек и учебу — а сам не говорил ничего. Что он вообще обо мне знает? Кроме того, что уже не возможно скрыть и на поверхности лежит, только заинтересуйся, и кроме того, что случайно выскочило под эмоциями. Да вообще ничего.       Стыдно и больно, что кажусь ему чистым и правильным, а сам насквозь прогнил. Не друг, а пустое место без собственной истории и характера. Закрытое ото всего мира нечто, что с такой паникой воспринимало возможность навсегда прекратить общение, а в итоге поняло, что никаких по-настоящему дружеских отношений между нами и не было. Или были, но явно какие-то односторонние и оттого кривые, неправильные. Сразу же захотелось каким-то образом исправить это, но как и с чего начать? Нельзя же вот так ни с того ни с сего начать вещать про балансирующую у черты бедности многодетную семью и сложные лживые отношения с родителями, про быдло-одноклассников и издевательства от них в прошлой школе, из которой без сожалений сбежал в интернат на другом конце страны… У Вадима как-то само собой получается делиться такими вещами: только рассказ о разводе получился подчеркнуто особенным и совсем не легким — но это уже край, самое-самое личное, что только можно придумать; я бы и не заикнулся о таком. Получается, что мне доверяют без остатка, а я не могу дать того же, непонятно чего опасаясь.       Открываю было рот, чтобы сказать хоть что-то, заполняя сосущую пустоту молчания между нами, но меня прерывает тревожное дзыньканье нового сообщения на телефоне Вадима. Даже не оглядывается на меня и не извиняется, отвлекаясь на экран, что и понятно — я молчу уже довольно давно, а он не экстрасенс, чтобы предугадывать мои намерения снова начать диалог. В тусклом свете экрана наблюдаю его резко очерченное тенями лицо изначально со следами недоумения, а затем просветлившееся радостью граничащей с предвкушением. Хмыкает и подзывает меня к себе, тыча мне экраном в лицо, отчего я слепну (яркий свет после полумрака сгущающихся сумерек — не самая приятная вещь на свете) и могу различить лишь общий силуэт переписки в ВК, но не буквы. Неосознанно отгораживаюсь ладонью от режущего глаз света, и тогда надо мной сжаливаются, поясняя самостоятельно:       — Тебя Маша потеряла, паникует, что не отвечаешь и в сети давно не был — она же не знает, что тебя взломали. Дать ей твой новый акк? — говорит с совершенно просветленным лицом, и явно рад гораздо больше меня. Словно это в него настолько по уши втрескалась девчонка, что не стесняется проявлять такую настойчивую инициативу и даже впутывать в это моих друзей. Быстро начинает что-то печатать в ответ, так и не дождавшись моего согласия, и на этом мои нервы сдают окончательно и бесповоротно.       — Нет! — кричу, едва ли отдавая отчет своим действиям, и прихожу в себя, только разбившись о совершенно непонимающий взгляд Вадима, который не торопится убрать ни через секунду, ни через две. Надеюсь, что выкинет эту ситуацию из головы или хотя бы спросит вслух, что не так, но он все молчит и терпеливо ждет продолжения. — Я не хочу с ней общаться, — выдавливаю из себя еле-еле и тут же зажимаюсь, напоровшись на еще большее непонимание. Все резко начинает идти совсем не так и не туда, куда хотелось бы мне. Вот прямо сейчас моя огромная ложь вскроется и прольется желтым гнойником, и тогда я, кажется, и вовсе умру от стыда и разочарования Вадима во мне.       — Почему? — выдыхает, не сводя с меня потемневших глаз. Догадывается, просто не может не начать понимать, и мне страшно ответить честностью на это «почему». Я просто не хочу и не могу снова видеть презрение и непонимание в его глазах, чувствовать отстраненность и замкнутость, граничащую со страхом, по отношению ко мне. Больше никаких совместных походов в зоопарк или куда бы то ни было, занятий математикой только вдвоем и даже за одну парту со мной вряд ли сядут, не уколовшись в самое больное насмешкой одноклассников. Мне плохо и больно уже сейчас, от одной мысли, что такое возможно. — Она хорошая девушка, все же нормально было…       — Я. не буду. общаться. с ней, — перебиваю, делая глубокие провалы между словами. Не хочу объяснять, он ведь прекрасно должен и сам понимать, в чем тут дело. Не снова и не здесь, когда до ворот школы два шага и любой может услышать то, что ему не следовало бы. Мысленно умоляю его понять и не продолжать тему дальше.       — Но ты ведь даже не попробовал! — загорается какой-то совсем не правильной энергией и снова зачем-то убеждает самого себя, что мою «патологию» можно исправить, втянув меня в отношения с девушкой. — Это ведь всего одно свидание, не понятно еще ничего, а ты уже какие-то выводы для себя сделал. Было круто, девчонка запала на тебя конкретно с одной встречи — дай ей шанс наедине показать себя, — уговаривает, а я забываю все, услышав пугающее «наедине». Он сейчас хочет, чтобы я остался один на один с этой ведьмой? Чтобы она впивалась своими когтями мне в запястье и душу выпивала, присосавшись сухими алыми губами к моему рту? Нет уж, я не хочу такого насилия над собой, только не снова. Сдерживаться, чтобы не оттолкнуть, тем самым обидев ее, и терпеть откровенные прикосновения, добровольно отдаваться поцелуям и ласкам человека, которого лучше бы никогда не было в моей жизни.       — Я не хочу с ней никак: ни наедине, ни прилюдно, ни еще как-то. Она мне неприятна, — стараюсь говорить спокойно, но тон все равно получается просто ледяной, и я не могу узнать самого себя в нем — слишком зло и беспринципно получается. Ни капли не раскаиваюсь в своих словах, просто хочу, чтобы этот закрытый было еще неделю назад диалог закончился. Только не снова выслушивать его глупые аргументы и отстаивать право на собственное мнение и решения. В конце концов, это моя личная жизнь, которая его мало касается. «А жаль», — вставляет неожиданно внутренний голос, который я тут же заталкиваю поглубже в подсознание и притворяюсь, что этого досадного шевеления в душе не было.       — Макс, ну сходи еще раз, — снова просит, и я не могу понять, что в моей предыдущей фразе ему было не понятно. Собираюсь было возразить, но меня резко прерывают, продолжая: — Помнишь, что я говорил тебе? Не бывает никогда с первого же раза любовь до гроба: нужно повстречаться, узнать друг друга получше… Понимаешь? Попробуй еще раз, я прошу тебя, — стелется и отчаянно не хочет терять своих странных иллюзий по поводу меня. Опять давит мне на больное: для себя просит, а не потому что действительно помочь мне хочет. Делает это, только потому что спокойнее себя чувствует рядом с другом-натуралом и потому что ему неприятно чувствовать себя объектом моей влюбленности.       — Нет! — вскрикиваю в сердцах, а Вадим аж подпрыгивает на месте от неожиданности. Стоило мне увидеть его вдруг расширившиеся в два удивленных блюдца глаза, как тут же половина моего запала мгновенно улетучивается, и я могу продолжить уже более спокойно: — Я не буду каждый раз соглашаться на встречи с ней, только потому что ты просишь. Тогда, по твоему мнению, я просто даже не попытался, теперь не распробовал и не понял до конца, дальше будет еще какая-нибудь причина, чтобы уговорить меня. Ты думаешь, я буду до бесконечности поддаваться на эти манипуляции? Прекрати заниматься сводничеством и пытаться внушить мне то, чего нет. Я решил уже все, слышишь? Нет! — под конец все равно срываюсь на повышенный тон и чувствую, как печет разгоряченное лицо. Гнев внутри кипучей волной поднимается, и, честное слово, если он сейчас продолжит вдалбливать в меня свой бред, то я просто убью его на месте.       — Так не было никакого взлома, — говорит, упрямо поджав губы, и одной этой фразой словно ледяной водой меня обдает. Не роняет гордости даже после того, как я ткнул в его эгоизм и накричал, — просто отгораживается от меня, натягивая на лицо каменную маску. Отводит ненадолго взгляд колючих глаз только для того, чтобы найти на все еще горящем экране нужную кнопку и, стерев начатое сообщение, заблокировать его, и продолжает прожигать меня насквозь им. — Видел, что она тебе пишет, и зассал честно сказать, что не хочешь ничего с ней. Сбежал, как трусливая моська, хвостиком прикрывшись, и теперь смеешь раззявать на меня рот, оскорбленной невинностью жалуясь, что тебя бедненького заставляют с девушкой встречаться. Ужас-то какой, и как только мне не стыдно! — едкий сарказм так и брызжет, и я, открыв было рот, чтобы возразить или как-то оправдаться, тут же проглатываю так и не произнесенную фразу, потому что банально боюсь еще больше взбесить его. — Я тебе, блядь, добра желаю. Ты же трус и никогда сам не подойдешь к девчонке! Вечно боишься всего, закрылся в своей скорлупе и надумал себе какой-то бред про ориентацию, чтобы хоть как-то оправдать свою никчемность. Я пытаюсь, уговариваю тебя вылезти из этого, а ты опять, столкнувшись с первыми же трудностями, драпаешь, потому что тебе так удобно и никаких усилий для этого не требуется. Говоришь прекратить заниматься сводничеством? Окей, тогда иди-ка ты на хуй, Макс, — окончив, тут же разворачивается на пятках и уходит прочь, не желая слушать мою реакцию.       Первое время просто стою, тихонько офигевая от только что произошедшего и слушая удаляющийся скрип чужих ботинок. Чувствую себя совершенно опустошенным, словно душу наизнанку вывернули и все содержимое вытряхнули, как мусор из корзины, и теперь там зияющая мертвая дыра. Вдруг начинает идти снег, мокрыми снежинками тая на лице, но я даже не пытаюсь пошевелиться, изображая медную статую, такую же звонко-пустую внутри. Заорать бы в голос, но связки словно вырваны, их просто нет. Ни одна клеточка в теле не шевелится, и только нейронам в мозгу все неимется: лихорадочно посылают сигналы, вновь и вновь воскрешая в памяти обрывки фраз. «Ты трус», «придумал какой-то бред про ориентацию», «вечно боишься всего» — все это его злым голосом слышу отчетливо снова и снова, фразы путаются в порядке и между собой, и только эта звенящая обида и ненависть никак не гаснет, красной ниточкой смысла между слов протягиваясь.       Голова, кажется, прямо сейчас взорвется от адской мигрени, в тиски берущей лоб и виски, а в груди того и гляди что-то лопнет, и тогда я точно погибну на месте, не справившись с нервным перенапряжением. Сердце стучит все громче и громче, и в какой-то момент словно в глотке колоколом бьет, желая немедленно вырваться из этого глупого никчемного тела, а желудок наоборот — комом вниз тянет, словно бы кирпич проглотил. И все этого слишком слишком, особенно в полностью обездвиженном теле. Слова злым пчелиным роем все еще в голове, и я не знаю, как ликвидировать его. «Иди-ка ты на хуй, Макс», — звучит финальным аккордом и до глубокого шока слишком отчетливо, на фоне гула густой крови в сосудах, и меня накрывает уже в полной мере.       Одеревеневшее тело сгибается пополам, и я кричу, схватившись за ребра, чтобы они не лопнули от давления воздуха, не обращая внимания на то, что кто-то может идти мимо и неадекватно среагировать. Ору, кажется, самой душой и так, словно меня режут, и могу остановиться, только выдавив весь газ из груди до капли и сорвав голос. С тихим сипом втягиваю новую порцию спасительного кислорода и обнаруживаю себя сидящим на корточках, опершись кончиками пальцев о землю. Меня колотит, как от электрического разряда, и даже покатившиеся слезы не приносят совершенно никакого облегчения и, кажется, никогда не принесут. Что-то очень важное и нужное у меня прямо сейчас забрали, с корнями выдрали, оставив только боль и черноту, которые мне теперь нести всю жизнь за собой. И как теперь все вернуть? Зачем было упрямиться и тем более кричать на него? Как мне жить теперь вообще?