Энтропия

      — Макс, послушай. Ты вчера погорячился, а я плохо отреагировал… Давай забудем это и все как обычно будет? — этим меня огорошил Данила с утра. Вечером упорно молчал, демонстрируя обиду, по пробуждении — тоже, чем подал мне надежду на то, что между нами все окончательно решено. И вот опять. Ну что ж ему неймется?       — Нет, — отвечаю, не отрываясь от своего крайне увлекательного занятия — выбора одежды на уроки. Краснота на коже уже почти прошла, но остались многочисленные царапины. Если надену футболку, то буду выглядеть так, словно весь вчерашний вечер шарился по кустам, где и ободрал руки. Но в толстовке, несмотря на едва ли +10 за окном, уже жарко… Может, надеть рубашку с длинным рукавом?...       — В смысле? — цензурных слов не хватит, чтобы описать степень удивления на лице и в голосе Данилы. В его голове прямо-таки целый мир рушится от осознания того, что я больше смиренно не заглядываю ему в рот и не умоляю на коленях оказать бесценную помощь. Мне все еще тяжело, но я понимаю, что это ненадолго, а после я получу гораздо больше пользы за свое терпение. — Я тебе вообще-то помириться предлагаю, — наседает, снова тыкая меня в столь желанное перемирие, в мольбе о котором вопит каждый нейрон в моем больном мозгу.       — Я слышал. Я сказал нет, — даю ответ словно робот, не разрешая себе добавить даже минимальную эмоцию в голос. Нельзя. Это слово теперь часто будет встречаться в моей жизни. Намеренно не смотрю на Данилу, чтобы снова даже неосознанно не поддаться эмоциям. У меня есть дела поважнее — надо выбрать одежду на уроки. С джинсами и так все понятно, но вот рубашка — это точно перебор, это привлечет еще больше внимания, чем царапины на запястьях. А в толстовке все-таки жарко…       — Почему? — выдыхает, словно подавившись новой репликой. Какое искреннее недоумение! Словно он и правда не понимает. Не знаю, отразилась ли фальшь на лице, так как усиленно прячу взгляд… Да это и не важно! Мне не нужно знать, насколько он искренен — мой ответ ему в любом случае будет отрицательным. — Хватит дуться как девчонка, — а вот в ход пошли обвинения непонятно в чем. Мое любимое.       — Я «дуюсь», — говорю тихо, но с нажимом, от напряжения даже теряя голос на пару секунд. Приходится откашляться, чтобы проглотить вставший комок, — потому что ты не предложил помириться. Ты предложил забыть и вернуть все как было, а я этого не хочу, — терпеливо поясняю, хотя и понимаю, что мои слова опять не будут восприняты всерьез. Даже не поднимаю взгляд, чтобы проверить свои догадки.       — Да ты чего? — включает быдло-интонации, неосознанно играя на моих не самых приятных воспоминаниях. «Это было давно, сейчас угрозы нет», — стараюсь внушить себе, что получается с переменным успехом: то и вправду успокаиваюсь и выдыхаю на время, а то сердце занимается панической дробью с новой силой. — Ты без меня не справишься. Не геройствуй, мы оба знаем, чем это закончится, — неприкрытая угроза. Его ходы становятся слишком уж предсказуемыми.       Молчу, так и не находясь с ответом. Дело в том, что я не представляю, чем все это может закончиться. Варианта два: все будет либо очень хорошо, либо очень плохо — но в любом случае это только мои проблемы и моя ответственность, Данила в этом уравнении лишний. К нему я не приду за помощью, даже если буду в шаге от петли — удавлюсь, но не позволю себе снова втянуться в зависимость.       — Это не твое дело. Вся моя жизнь больше не твое дело. Я все сказал, — тоже пытаюсь надавить, но получается откровенно жалко. Я бы даже сказал, истерично, если бы не было так стыдно за свое поведение. И правда как девчонка расклеился, надо бы хотя бы на людях держать мнимую маску спокойствия.       — Тогда и я от своих слов не отказываюсь! — взрывается. «Тоже предсказуемо. Меня не трогает», — этим успокаиваю себя, вдалбливаю в мозг, чтобы внушить себе и превратить в правду. Естественно трогает, но страшно даже самому себе признаться, словно от одной мысли все мои установки могут пойти прахом. — Он тебя в могилу сведет, а я… Слышишь, слушаешь меня? — спохватывается посреди пламенной речи, видя, что я слишком глубоко ушел в себя. Сжимаю в кулаке многострадальную рубашку, слушая пустоту в голове. «Может, все-таки надеть рубашку?» — думаю о чем угодно, только бы не обращать внимания на действительно обидные и страшные слова в мой адрес. Даниле лишь молча киваю на вопрос. — Я тебе даже цветочки на могилу не принесу, понял? — шипит, подходя ближе, тем самым тоже явно стараясь напугать.       Мысленно посылаю все нападки к черту, снова стараясь внушить себе такой ход мыслей. Все, чтобы не представлять аккуратный холм из свежей, еще влажной земли с горой отвратительных безвкусных венков из пластмассовых цветов. И Данилу со смешным букетиком отчего-то незабудок. Не могу понять свои эмоции: какой-то дикий коктейль из отторжения, страха и отчаяния. Меня опрокинуло, на изнанку вывернуло этим образом. Да как он может с таким цинизмом произносить такие вещи и запугивать меня этим?!       — Замолчи и не нервируй меня, пожалуйста. Я правда больше не хочу это обсуждать, — в противовес ему безэмоционально говорю, хотя внутри все рвется от адского коктейля переживаний. Кусаю губы и снова пытаюсь отвлечься на выбор одежды. Наверное, рубашку и правда не стоит надевать, футболку — тоже. Перетерплю жару в толстовке, но зато не привлеку к себе лишнее внимание. А завтра, когда краснота окончательно спадет, можно будет рискнуть пойти в футболке.       Данила молчит, но не торопится отойти и заняться своими делами. Просто стоит и смотрит, ожидая еще какой-то моей реакции. Словно стервятник, который заметил полумертвое животное и теперь везде преследует его в ожидании момента, когда тело превратится в падаль — так же ждет моих слез и истерик, чтобы быть рядом в это страшное мгновение и героически подставить свое плечо. Вот уж нет. Если понадобится, целый день буду держать лицо, чтобы позорно разрыдаться только в собственную подушку ночью. Кто-то ведь собирался еще и переехать, оставив комнату полностью в моем распоряжении, — лучше подарка для истерички и не найти. ***       Как и обещал самому себе, героически держусь все утро: по обыкновению в сопровождении Данилы иду на завтрак, где голодный желудок наконец берет контроль над больным мозгом и заставляет меня едва не вылизать дочиста тарелку. Данила только фыркает на это, видимо, решив, что я делаю исключительно ему назло, после чего наконец отстает, предоставляя меня самому себе. Искренне радуюсь этому факту, занимая все свободное время решением номеров из учебника по алгебре. Не обращаю никакого внимания на лекторов и не пытаюсь что-либо записывать — все равно не пригодится. А вот что действительно важно — так это логарифмические и показательные уравнения, которые обязательно пригодятся мне если и не на олимпиадах, то хотя бы на выпускных экзаменах.       Да, я вроде как задумываюсь о своем будущем и наконец осознаю, что, где бы я ни провел свой одиннадцатый класс, математику в любом случае нужно будет сдавать на хороший балл. На одной геометрии я не сыграю, даже если выучу все существующие в мире теоремы, так что мне жизненно необходимо научиться решать хотя бы простейшие задачи по алгебре. Вот я и трачу долгие часы на повторение уже пройденного материала. Решаю однотипные примеры, лишь бы запомнить алгоритм и уметь решать любую задачу, особо не задумываясь. От всего мира отвлекаюсь на это и даже на второй завтрак иду в обнимку с книгой и читаю теорию к новому параграфу, параллельно впихивая в себя кекс с изюмом.       Заново заражаюсь любовью к предмету, особенно когда впервые за полгода начинает что-то получаться. Меня не расстраивает даже неожиданная контрольная работа по матану, которую я и не пытаюсь решать. Ради приличия переписываю первое задание и делаю одно элементарное алгебраическое преобразование. Далее понятия не имею, что делать, так что откладываю позорный листочек в сторону и погружаюсь в то, в чем разбираюсь хоть чуточку лучше. Лежащий в открытую на парте учебник если кто-то и замечает, то просто закрывает на это глаза, словно так и должно быть, видимо решив, что я совсем дурачок и необходимо дать мне такую поблажку. Как будто, даже обложившись всеми существующими учебниками по анализу, я смог бы что-нибудь решить…       Вовсе не переживаю по этому поводу, так как мне только на руку такое положение. Вместо бесполезной контрольной, за которую меня в любом случае ждёт неуд, наконец разбираюсь с логарифмическими неравенствами, воскрешая в памяти такие далёкие занятия с Вадимом на эту тему. Больно вспоминать те времена и от этого вдвойне сложнее сосредоточиться, но я вроде справляюсь: практически каждый ответ сходится с теми, что даны в конце учебника, и «застреваю» я только на номерах под звездочкой. Рад за себя, за вот эту маленькую вершину, которую удается покорить, отчего гораздо проще внушить себе, что совсем не стыдно сдать пустой лист контрольной, проведя выделенное время более продуктивно.       На последующем семинаре по геометрии просто отдыхаю, так как в хороших отношениях с преподавателем и практически уверен, что не буду неожиданно вызван доске, если на то не будет моего желания. Очень стараюсь заняться алгеброй, но интерес к новой теме мгновенно занимает все мое внимание, и вот я уже нахожу себя за решением очередной задачи по геометрии. Первые три даже не записывал — прочитал условие, прикинул в уме чертеж и понял, что там делать нечего -, но вот четвертая никак не поддалась ментальному способу решения. Кто вообще додумался запихать параметры в геометрию?! Потратил несколько листов на многочисленные варианты чертежей, пока наконец не уловил закономерность и кое-как привел ответ из формы «ну, это, как-то так…» к адской функции с нагромождением всего. Едва ли правильно, но хоть что-то.       Так увлекаюсь, что совсем не обращаю внимания на звонок с урока и очнуться могу только за жалкие десять минут до конца большой перемены на обед. Так привык к опеке Данилы, что сам и не вспомнил о святой своей обязанности посещать все приёмы пищи. Еле успеваю наскоро закинуть в себя второе. Только сейчас понимаю, что Данила решил понять мои слова радикально и отстал окончательно. На пользу мне данное обстоятельство или же нет — позже видно будет. Сейчас же предпочитаю занимать голову исключительно учебой: за второй академический час решаю еще парочку задач и списываю с доски решение той адской с параметром, осознавая, что все-таки идею я понял, но, как обычно, погорел на алгебре. Ну и пожалуйста, в конце концов, весь мир на этой одной задаче не сошелся.       Так пытаюсь себе внушить, хотя внутри дергает от обиды. Столько времени убить на решение, которое по сути правильное, но ни один адекватный проверяющий за него и балла не поставит. Чертов язык цифр и формул — ненавижу! Вот как все свои мысли, целый поток уместить в эти a, b, y? Душу дьяволу продать — не иначе. И ведь дальше будет только хуже, все больше бессмысленных нагромождений выкладок и матана. Где примут и выучат чистого геометра с крайне скудной математической базой? Разве что дворником — буду фигурно мести дворы и кусты под линеечку стричь.       За такими мыслями успеваю почти достичь конца лестницы, когда вспоминаю про встречу с Вадимом. Замираю на мгновение и напряженно думаю: а оно мне надо? Вот что я скажу? Кажется, если совсем не прийти, это и так будет самым красноречивым ответом. Продолжаю идти, спускаюсь еще на пару ступенек, но рука, словно и не моя вовсе, будто прилипает к перилам: вперед не двигается, исключительно назад. Он же ждет! Будет несправедливо просто не прийти, в очередной раз струсить и не сказать однозначного «нет». Это даст мне карт-бланш на возвращение, в любой момент можно будет отыграть все назад и в один из дней, когда будет особенно тяжко, прибежать со словами «ты все не так понял» или же «мне нужно было больше времени на размышления».       Нет уж, эту позорную, больную и грязную, исписанную округлым мелким почерком, перечеркнутую множество раз так и сяк, поплывшую от слез страницу надо не то что перевернуть — с корнем вырвать. Решительно почти взбегаю вверх по лестнице. Ловлю волну адреналина, запрещая себе думать и снова изменить свое решение. Страшно: в голове мыслей рой, слова на язык никак не ложатся, и я совершенно не представляю, с чего начать разговор и стоит ли вообще пытаться как-то аккуратно подвести к своему решению. Он не жалеет моих чувств, так почему я должен?       С разбегу открываю дверь, заставляя Вадима вздрогнуть от неожиданности. Стоит, привалившись спиной к шкафу. До этого скорее всего коротал время за бесцельным разглядыванием вида за окном. Сейчас смотрит на меня как на привидение — только первое мгновение, позже расплывается в слишком мягкой, почти пластилиновой из-за отсутствия напряжения улыбке. Подается ко мне сразу всем телом, и я поначалу даже пугаюсь, отступая на полшага. Тело помнит, что его нельзя трогать, а раздраженное еще и множеством царапин и вовсе почти панически реагирует на любое слишком активное движение в свою сторону. Он тоже словно пугается такого поворота, мгновенно напрягается и даже трясет головой, чтобы выкинуть лишние эмоции и обеспечить более холодный тон нашему диалогу.       Но улыбка с его лица так и не сходит. Чуть охлаждается огонь в глазах, из-за чего уходит дурацкое и совершенно сейчас ненужное предвкушение. Обходит меня, даже не пытаясь коснуться, а когда я оборачиваюсь, то сразу понимаю, в чем дело: ловко блокирует дверь шваброй, чтобы нам никто не помешал. Слишком много подготовки для того, чтобы я озвучил короткое «нет», Вадим явно рассчитывает на положительный ответ, и это невероятно пугает. Как мне набраться сил, чтобы сказать честно? Вдыхаю глубоко, и… натыкаюсь на его выжидающий, полный все той же бессмысленной радости взгляд. Выдыхаю, так и не издав ни звука.       — Я думал, ты не придешь, — говорит наконец с грустной усмешкой и нервно убирает упавшие на лицо пряди. Как девчонка себя ведет, едва не переминаясь с ноги на ногу, краснеет пятнами от волнения, но при всем этом ни на каплю не теряет своей убойной привлекательности. Идеальный до неприличия, эта острая, холодная красота буквально сбивает с ног, особенно когда он так небрежно поправляет съехавшие на нос очки и присаживается на край парты.       — Нет, — собираю всю свою волю в это слово. Одним махом обрубаю поток бредового благоговения перед ним. В глотке отчаянно сохнет, и я закусываю изнутри щеку, чтобы отрезвить себя. Приходится даже воскресить в памяти самые отвратительные моменты из нашего общения, чтобы не потерять голову под напором этого поистине дьявольского обаяния. Он красив — это нет смысла отрицать, но внутри него одна гниль.       — Что?! — почти вскрикивает от испуга. Пока не понимает, но определенно догадывается, и уже только это вселяет в него парализующий ужас.       — Мой ответ нет, — гораздо проще добить, когда с его лица слетает эта ангельская всепонимающая и всепрощающая улыбка. Выдыхаю наконец, так как дело сделано — осталось только осторожно ретироваться, и даже объяснять свое решение не нужно.       — Как?.. — едва не заикается на первой букве, но быстро проглатывает этот приступ беззвучного ужаса. Так и оседает всем телом, мгновенно теряет уверенность в себе, но не впадает в отчаяние — в его глазах все еще плещется безумная надежда, что все это просто шутка. Глупая, совершенно не свойственная мне издевка, после чего я дружески похлопаю его по плечу и заверю, что все нормально и я вот так по щелчку пальцев забыл все, что было между нами, и снова влюблен по уши. Нет и еще раз нет.       — Вот так. Это мое решение. Собирай вещи и уезжай в Питер. Это все, — пытаюсь сказать с издевкой, но не могу сыграть ненависть даже к нему. В итоге, заканчиваю в ледяном строгом тоне и даже разворачиваюсь к двери, чтобы немедленно уйти. Но меня останавливают, резко и жестко, совершенно не щадя поврежденную кожу, заставляя вскрикнуть и отчаянно податься в сторону, лишь бы уйти от обжигающего прикосновения — все без толку, он сильнее. Держит мое левое запястье словно в тисках.       — Ты не можешь! — кричит, окончательно потеряв лицо. Страх и теперь уже и отчаяние парализует его мимические мышцы, заставляя выдавать не самое добродушное и приятное выражение. — Ты это мне назло?! За что, скажи? Я перед тобой на коленях извинялся, я осознал все, я раскаялся, а ты вот так… Скажи, ты меня теперь всю жизнь будешь за это наказывать?! За то, что я не смог спокойно все это принять? — давит и продолжает вопить, совершенно не осознавая, что этим сам себе роет могилу. Даже не пытается успокоиться и, кажется, даже сильнее распаляется с каждым словом, что дает мне сил. Через страх и боль снова дергаю рукой.       — Вадим, отпусти сейчас же, мне больно! — тоже вскрикиваю, чтобы меня услышали. Страх все упорнее накатывает и рискует полностью захватить мое сознание, чего я просто не могу допустить. Стараюсь перевести эту сильную эмоцию в гнев, что бы дало мне силы на противостояние. Если и не физическое, то хотя бы на моральное: он психует, а я только с холодной головой смогу отстоять свое право на хотя бы минимальное уважение — он не имеет никакого права на меня орать.       — Отпустить? Вот так просто отпустить, после всего? Ты издеваешься надо мной?! — не останавливается, хотя мог бы. Просто должен был остановиться. Если, как он говорит, «все осознал», то просто обязан был замолчать и разжать эту впивающуюся в мое запястье до синяков руку. Тошнит от его лицемерия и гнева на пустом месте, от тупой в своей упертости слепоты.       — Это ты надо мной издеваешься! — резко перехожу в наступление, обрубая его лицемерный лепет. — Хватит. Я тоже могу кричать. Этого ты добиваешься, чтобы я ответил тебе? Я тоже могу кричать, я тоже умею делать больно! — перехожу почти на визг, безнадежно опускаясь на его уровень. На это дно, снова в этот ад. Вот только на этот раз не плачу, даже не пытаюсь замкнуться в себе и тихонько умолять, чтобы от меня отстали. Левое запястье почти немеет от жесткой хватки, когда правой размахиваюсь и со всей силы отвешиваю ему пощечину.       От недостатка практики естественно попадаю не по лицу, а куда-то между скулой и ухом, причем не ладонью, а основанием запястья, что в разы увеличивает силу удара. С глухим стуком неожидавший такого поворота Вадим кренится в лево, да и я теряю равновесие от слишком сильного замаха. Хватаемся друг за друга, чтобы удержаться на ногах, но в итоге гравитация побеждает и мы почти в обнимку валимся на пол. В голове звенит от удара о стену, и я в реальном времени почти отстраненно наблюдаю за тем, как кровь приливает к ушибленным тканям, чтобы образовать свежую шишку. Стону и прикрываю отяжелевшие веки, перед которыми фейерверком пляшут искры. Рефлекторно тянусь в голове, чтобы ощупать на предмет более серьезных повреждений.       — Сука, блядь… — тихо матерится Вадим и наверняка тоже не может прийти в себя от двойного удара. Я же не обращаю на это внимания, уже окончательно плотно смыкая веки, чтобы сосредоточиться на гуле крови в ушах. Под пальцами, которыми наскоро пытаюсь прощупать затылок, сухо, что уже неплохо — хотя бы не в кровь разбил, а остальное поправимо. — Эй, Макс, ты там живой? — наконец зовет меня с некоторым беспокойством, в которое я ни секунды не верю. Нависает надо мной и осторожно приподнимает мою голову за шею.       — Я тебя ненавижу… — выдыхаю еле слышно, но он столь близко, что ему не составит труда расслышать. Резко распахиваю глаза, ненадолго даже ослепнув от кажущегося слишком ярким света. Лицо Вадима прямо над моим — и двадцати сантиметров не будет, я даже чувствую, как его дыхание щекотит кожу на щеке.       — Я себя тоже… ненавижу. За все, — снова врет, хотя и очень натурально выдавливает из себя эмоции. Умоляюще пытается поймать мой взгляд, сжимает губы и наконец набирается смелости на то, чтобы склониться еще ниже надо мной и… касается моих губ своими.       Напирает требовательно, старается смять и укусить, проникнуть языком и неловко стукнуться зубами, до самых гланд добраться и тем самым оставить метку, хотя бы так заявить свои права, раз по остальным фронтам провал. Мне по всем канонам должно быть противно, я должен, просто обязан жестко отстранить его от себя, но… не могу. Меня плавит, как мороженое на солнце, я извиваюсь и едва не скулю ему в рот от удовольствия, потому что это, черт возьми, то, о чем я мечтал весь последний год! На части рвет от вины за свою бесхребетность, но сделать что-то вопреки у меня нет сил.       Его губы горькие, как мятная жвачка, мягкие, но жадные. Из-за отсутствия какого-либо опыта не могу ответить ему на равных, только послушно подставляюсь. Разрешаю ему все, поглаживая его щеку, зарываясь пальцами в мягкие длинные волосы, притягиваю ближе к себе и все еще не могу поверить, что все правда. Я напряжен, как струна, но не от зажатости, а до дикого, болезненного возбуждения. Боюсь, что все может зайти слишком далеко, и это хоть немного отрезвляет. Мягко отстраняю его, одними кончиками пальцами надавливая, и он поддается. Ведет носом по моей щеке, поворачивая голову в бок, оставляет смазанный поцелуй на шее, и вот это уже слишком. Стону, закусывая пропитанные его вкусом губы и не успеваю даже помолиться за то, чтобы Вадим воспринял это нормально.       Он будто и вовсе не замечает такой моей откровенной реакции: спокойно завершает свою сладкую пытку, после чего окончательно отстраняется и садится рядом со мной на пол. Я не могу поверить, в голове все еще гудит от боли, и на то, чтобы прийти в себя, мне требуется никак не меньше минуты. Все это время Вадим молчит, лишь задумчиво трогая губы пальцами, словно тоже не совсем понял, что произошло. Затем усмехается, но не зло, а как-то по доброму, как кот, которому обломилась банка сметаны. И смотрит на меня, стараясь, видимо, найти подобные эмоции. Вот только я настолько шокирован, что просто некогда показывать радость. Я в ужасе и на седьмом небе одновременно, что просто рвет на части.       — Вообще не как с девочкой… но тоже классно, — словно вслух свои мысли проговаривает, все с тем же выражением полного удовлетворения, но по мере того, как он читает мое выражение, его улыбка тоже стирается. Понимает, что сейчас не до шуток и произошло что-то страшное по своему масштабу. Вот с этого момента я окончательно уверился, что все еще люблю его, несмотря ни на что, а он больше не может держаться за свою незапятнанную гетеросексуальность. Осознает и тоже пугается на мгновение.       — И что теперь? — не могу не озвучить вопрос, который прямо-таки висит в воздухе. Вот только не надеюсь получить адекватный ответ — Вадим тоже понятия не имеет, что делать с ситуацией, в которую мы по глупости влезли. Нельзя было допустить этот поцелуй, нельзя было поддаваться эмоциям! — Ты только на словах хороший, а на деле… ты опять кричишь и ломаешь меня, а я так не хочу… и не могу, — наконец говорю с ним по душам. Вчера откровенно скатился в истерику при виде жалобного взгляда Вадима, до этого постоянно всего боялся, и только сейчас получил возможность вырваться из порочного круга недоговорок. — Прости, но нам правда не стоит даже пытаться, — признаюсь, наконец подводя черту под этим диалогом и в своих размышлениях. Я не смогу себя убедить, что ничего не чувствую, но вот то, что я устал от такого к себе отношения и не могу допустить повторения, отрицать невозможно.       — Я вчера отцу признался… что я гей. Он бросил трубку, — вроде и откровенничает, но при этом словно напоказ это делает. «Ну пожалуйста, пожалей меня!» — кричит каждый звук в монологе. И я правда жалею, удивляюсь и чувствую острую вину за то, что склонил Вадима к таким отношениям, а теперь бросаю. Вот только почему он меня совсем не жалеет, а я должен войти в его положение?       — Это не мои проблемы, — отвечаю с нарочитой холодностью и отстраненностью, хотя естественно вру. Это мои проблемы тоже, потому что только я виноват в том, что жизнь Вадима трещит по швам. Я даже представить не могу, как бы отреагировал мой папа. В любом случае простым «бросил трубку» уж точно бы не обошлось. — Не дави на жалость, пожалуйста, — откровенно издеваюсь над ним таким ответом, но по-другому не могу. Если начну жалеть его, то опять скачусь в бесполезные эмоции и ничего не добьюсь.       — Я не давлю на жалость! — вскрикивает от возмущения, и я даже немного пугаюсь, что скандал начнется с начала, но Вадим быстро берет себя в руки и замолкает. Сжимает губы в тонкую линию, явно борясь с гневом, и только после этого продолжает: — Я к тому, что принял себя… и тебя тоже. Тогда я просто боялся, а сейчас с этим все. Я хочу быть с тобой, — очень просит, но у меня все равно нет причин верить ему. Несколько минут назад он тоже боялся или как? На словах он прям герой, а как до дела доходит, то не способен держать свои же обещания.       — А я хочу, чтобы на меня не орали и не хватали за руки. Я хочу, чтобы ко мне нормально относились, по-человечески. А тебе наплевать на это. Ты всегда говоришь: «Я хочу!» — а что мне нужно, тебя никогда не волновало! — завожусь с каждым словом, но не перехожу на крик, хотя мог бы. Мог бы опуститься до его уровня, но так вести себя просто стыдно. Уже ударил его, и ни к чему хорошему это не привело.       — Прости меня, — действительно виноватым тоном говорит и смотрит прямо на меня самыми несчастными на свете глазами. — Я обещаю, что это было в последний раз. Я просто очень испугался, что ты уйдешь навсегда… Ты даже не представляешь, как много я боюсь в последнее время. Я просто трус, — не мне, сам себе признается, после чего закрывает лицо руками. Не плачет, но очень близок к этому. — Пожалуйста, мне нужен шанс поступить по-другому, — уже не просит, а умоляет меня пойти навстречу. Голова опущена, и он прикрывает глаза руками, чтобы сохранить хоть какое-то подобие самообладания.       — Я дал тебе уже миллиард шансов. Ты мне обещал, что уедешь в Питер, если я скажу «нет», а в итоге кричишь и просишь дать тебе еще шанс. Ты обещал дать мне выбор, а в итоге все решил сам. Тебе невозможно верить, Вадим, — уничтожаю все надежды одним махом. Понимаю, что таким образом снова невероятно отдаляюсь от него, но против доводов разума не попрешь. Ему нельзя верить, и как только этот разговор закончится, наши пути снова разойдутся, теперь уже навсегда.       — Я не врал! Я правда думал, что смогу принять твое решение, каким бы оно ни было, но в итоге все вот так… Да, я ужасно поступил, мне нет оправдания, но… Я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать. Мне крышу рвет рядом с тобой, но я правда постараюсь себя контролировать, если ты снова позволишь мне быть рядом, — наконец поднимает взгляд и с щенячьей преданностью заглядывает мне в глаза. Наконец все становится более понятным — потерять голову от любви вполне нормально. Вот только у меня есть одно возражение:       — Не «постараюсь», а «сделаю все возможное и невозможное». Я даю тебе только один шанс, не два и не три. Еще одна подобная сцена, один вскрик или попытка применить силу, и все закончится. Я больше не позволю себя унижать, — с жесткостью говорю, но с Вадимом нельзя по-другому. Сам дурею от своей смелости и принципиальности. Первый раз в жизни проявляю характер и по-настоящему что-то решаю. Всегда предпочитал оставаться в стороне, лишь бы меня не трогали лишний раз, или же беспрекословно подчиняться, чтобы не влетело, — а все потому, что боялся. Вадима я больше не боюсь, одно мое слово — и все закончится.       — Хорошо. Я понял. Спасибо тебе. Я не подведу, — моментально загорается прежней надеждой. Еще не радостью, но предвкушением чего-то невероятного. Вадим поднимается на ноги и предлагает мне руку, и я не отказываюсь от помощи. Отряхиваю штаны от пыли с пола и поправляю сумку на плече, которая съехала во время падения и теперь жутко мешалась. — Ты теперь официально мой парень? — усмехается Вадим, словно бы пытаясь перевести все в шутку. Будь между нами только дружба, я бы тоже посмеялся, но теперь совсем не смешно.       — Уж точно не друг… — тяну, размышляя над тем, как теперь быть. Вовсе не имею в виду вражду, скорее намекаю на то, что это нечто более близкое, но еще не совсем любовь. Я просто пока не готов назвать чувства к нему любовью, а его самого своим парнем. — Но я пока не готов вот так близко… в смысле поцелуев или еще чего… похуже, — едва не заикаюсь от стыда и наверняка краснею до ушей. Очень сложно говорить об этом, но необходимо. — Если это можно будет назвать отношениями… — окончательно путаюсь и замолкаю, взглядом почти умоляя Вадима помочь мне закончить.       — Конечно-конечно, я понимаю! — находится быстро и с готовностью вклинивается в диалог. — Мы просто будем парой, гулять вместе и помогать друг другу во всем. Я не буду требовать от тебя близости, пока ты не будешь готов… Мне, знаешь ли, пока тоже не просто. Словно в первый раз открываю для себя все, — поддерживает меня, обещает понять и принять — и это не может не радовать. Вселяет надежду, что я наконец не один и рядом есть человек, который поможет во всем и не будет давить при этом. — Ну и не изменять друг другу, конечно, — добавляет с особой серьезностью то, с чем я просто не могу не согласиться. Сам не горю желанием обманывать его, тем более зная, какую ужасную душевную травму нанес ему скандал родителей на этой же почве.       — Все правда нормально? Я просто не знаю, это все как-то странно, — все равно не могу успокоиться и переспрашиваю, словно надеясь на то, что Вадим резко изменит свое мнение. Откровенно паникую, потому что все не идет по привычному сценарию из книг. Все как-то нелепо, с кучей сомнений и без единой жгучей эмоции вроде влюбленности. Так вообще бывает? Это нормально или после такого наши отношения заведомо обречены на провал?       — Все хорошо. — Улыбается очень тепло и тянется обнять. Не сильно прижимает, явно оберегая мои плечи, и целует в щеку. Не мокро и не жадно, всего на пару мгновений прижимается сухими губами, почти не размыкая и явно соблюдая дистанцию, после чего тут же отстраняется. Это вселяет в меня уверенность. Хотя бы эта наша договоренность работает, а значит, и с остальными справимся! Настроение если и не подскакивает вверх, то хотя бы берет курс и медленно вползает на ступеньку выше. Все будет хорошо.       — Ладно… — тяну неуверенно. — Теперь мне нужно делать что-то особенное… ну, как ведут себя люди в парах, — несу чушь, совершенно не осознавая этого. Вот откуда мне знать, как должно быть, если детские книжки заканчивают свое повествование как-раз на этом этапе словами «и жили они долго и счастливо и умерли в один день», а любовные романы прошли мимо меня?       — Нет, просто расслабься и будь собой, — заверяет меня и улыбается тепло, только этим поддерживая и почти опекая. Замирает на мгновение, чтобы дождаться моего неуверенного кивка, после чего расцветает еще большим счастьем. Безрассудным и совершенно не имеющем оснований, но от этого не менее заразительным. Тоже улыбаюсь, забывая все страхи. Все обязательно будет хорошо.        — Прости… за то, что ударил тебя, — перешагиваю через себя, так как понимаю, что без этого дальше у нас ничего не будет. Забыть эту ужасную недодраку и просто идти дальше, при этом требуя от Вадима помнить собственные косяки и держаться на свое обещание — это нечестно. Просто лицемерно самому применять силу и даже не извиниться за это, при том требуя от Вадима совершенно противоположного.       — Да ладно тебе, ерунда, — только отмахивается от меня и действительно натурально играет непринужденность, но выдает себя. Тянется рукой как раз к месту удара и потирает его кончиками пальцев, неосознанно заставляя меня почувствовать еще больший стыд. Краснею отнюдь не от смущения, мне действительно противно от самого себя. Нельзя было распускать руки!       — Пойдем, уже почти полдник, — неожиданно перескакивает на другую тему, закрывая этот тяжелый диалог. Не чтобы забыть, а скорее закрепить пока все как есть и не браться за еще большее количество проблем. Подходит к двери и убирает швабру, которой я очень благодарен. Ни к чему кому бы то ни было наблюдать произошедшую между нами сцену.       — А что сегодня? — спрашиваю, кривясь против воли. На полдники не хожу с самого начала года, несколько раз обжегшись о нечто совершенно несъедобное в меню, что просто не стоит похода из общажного корпуса в главный. Сегодня едва не первый день за год, когда остаюсь здесь после уроков аж до четырех часов дня.       — Творожная запеканка, — отвечает, не по злому умыслу вбивая последний гвоздь в гроб моей надежды, что на полдник бывает хоть что-то вкусное. — Пойдем? — переспрашивает и, не дожидаясь ответа, берет меня за руку, чтобы вывести в коридор. Немного странно вот так в открытую идти под ручку, тем более с Вадимом. И пусть вокруг ни души после уроков, мне все равно приятно, что таким образом мы все закрепляем официально. Даже сопротивляться и уговаривать не ходить в столовую не хочется. Переживу.       Спускается под руку, пока я все еще не могу поверить. Сжимаю его холодную ладонь, ловя мурашки по всему телу от удовольствия. Но на входе в столовую нам все-таки приходится расцепиться: Вадим истинно по-джентельменски открывает передо мной дверь и придерживает, помогая пройти. Снимаю сумку, оставляя ее на специальной полке, с абсолютным ликованием в душе. Непонятное счастье просто захватывает меня. Мы вместе! Пусть пока не все гладко, но очень хочется верить в лучшее.       За локоть Вадим тащит меня мыть руки, на что я только закатываю глаза, но подчиняюсь. Мне не сложно, зато Вадим потом не будет укоризненно на меня пялиться и ворчать о кишечной инфекции. После меня за руку не берут то ли от страха выдать себя перед большим количеством людей, а то ли из-за того, что снова придется расцепиться у раздачи. Без энтузиазма беру поднос и механически нагружаю его тем, что сегодня дают на полдник, совершенно не думая о том, что буду это есть. Как обычно посижу за компанию рядом.       Вместе садимся за стол в дальнем углу и, учитывая очень небольшое количество людей в помещении, обеспечиваем себе относительную уединенность. Настроение портит только присутствие в моей тарелке откровенно несъедобной дряни. Выглядит просто великолепно: белый чуть поджаристый сверху квадратик с алой каплей варенья рядом — но запах премерзотнейший, а на вкус это лучше даже не представлять. Терпеть не могу творог, тем более в смеси непонятно с чем. Вадим смотрит на меня напряженно и явно ждет, когда я начну есть, даже не притрагиваясь к своей порции. Даже открывает было рот, чтобы наставить меня на путь истинный длиннющим монологом о здоровье, чего я сразу неосознанно пугаюсь и стараюсь избежать. Отвечаю ему взглядом, полным лживого непонимания, и молниеносно отламываю вилкой почти микроскопический кусочек, отправляя его в рот.       В первое мгновение даже успеваю подумать, что моя ненависть к творогу была полностью надуманной и все обойдется. Но тошнотный привкус кислого молока мгновенно привел меня в чувства. Мозг клинит и просто вопит о том, что это испорченный продукт, который ни в коем случае нельзя есть. Боже, какая мерзость! Тошнота накатывает, но я преодолеваю это, скорее проглатывая кусочек, чтобы не чувствовать вкус. Вадим не замечает, быстро уплетая свою порцию, и даже с одобрением кивает мне. Отказаться есть сейчас еще сложнее. С мученическим выражением на лице пялюсь в тарелку, словно от этого злосчастная запеканка устыдится и мгновенно станет вкуснее… ну или хотя бы съедобнее. Эх, все мечты!       Отламываю еще один малюсенький кусочек и вымазываю его целиком в варенье. Едва не скрещивая на удачу пальцы, отправляю это в рот, внутренне сжавшись, чтобы приготовиться сдерживать новый приступ тошноты. Успеваю проглотить, почувствовав только вкус засахаренной клубники, что просто невероятно воодушевляет. Таким образом успешно избегая соприкосновения вкусовых рецепторов с кислятиной, уплетаю половину мерзкой запеканки, пока моя порция варенья не заканчивается. Вылизываю тарелку подчистую в том месте, где была сладкая капля, которая так хорошо меня выручала, после чего снова впадаю в уныние. Ковыряю вилкой остатки запеканки, наверное, с самым несчастным видом на Земле.       Вадим улыбается, без лишних слов двигая свою тарелку ко мне как раз стороной с нетронутой каплей варенья. Не знаю, стоит ли мне этим пользоваться. С жутким стыдом тянусь к предложенной порции, взглядом спрашивая: «Правда можно?» Вадим уверенно кивает и еще на миллиметр двигает тарелку ко мне, как бы говоря: «Конечно!» Улыбаюсь так ярко вспыхнувшему в голове диалогу. Это нормально, что меньше чем через час с начала отношений мы читаем мысли друг друга и едим из одной тарелки? Не чувствую никакого неприятия или зажима (разве что чуть-чуть из-за слишком быстрого развития событий), но просто не могу предугадать чувства Вадима. Вроде он тоже не против, но я не могу знать наверняка.       — Не любишь творог? — спрашивает зачем-то, хотя просто не может не знать ответ. Просто издевается таким образом надо мной, но исключительно шутя и совсем беззлобно. В сощурившихся подозрительных глазах пляшут черти, когда он тонкими, я бы даже сказал изящными, пальцами снова берет вилку и отламывает кусочек от своей порции запеканки. Как раз в тот момент, когда я нагло лезу в его тарелку за вареньем. Из-за этого чувствую стыдное напряжение, словно прямо сейчас между нами происходит нечто неприличное. Вот целоваться на полу, когда все не было официально, нормально — хоть сейчас готов повторить, а есть из одной тарелки, краснея под его внимательным взглядом, просто невыносимо.       — Терпеть не могу, — признаюсь, проглотив очередной кусок. Диву даюсь от того, как Вадим умудряется спокойно доедать свою порцию, даже не притронувшись к джему — настолько несхожие у нас вкусы.       — А зачем тогда…? — не договаривает, без лишних слов кивая на мою тарелку с почти доеденной запеканкой. В его глазах отражается неподдельный ужас и сочувствие, но при этом он не спешит ставить клеймо, позволяя мне самому ответить на вопрос. Не знаю, издевается ли таким образом надо мной, заставляя озвучивать очевидные вещи, или же пытается с уважением отнестись и не решать за меня.       — Потому что надо, — откликаюсь эхом, и в горле сохнет от стыда. На короткие мгновения под гнетом таких важных событий и перемен забыл о своем положении, отпустил весь ужас и поверил, что теперь словно по щелчку пальцев все наладится, но теперь как холодным душем обдало. Вспомнил и устыдился, а еще — задумался. Зачем я Вадиму? Я не красив, я не умен, я слаб морально, но при этом он говорит, что любит… Не верится. Так просто не бывает, только в книжках прекрасный принц западает на дурнушку и носится с ней, словно с драгоценностью. Я просто идиот.       — Ты молодец. Я правда восхищаюсь тем, как ты держишься, — вроде и поддержать пытается, но делает это настолько неумело и как-будто натянуто, что это только сильнее вгоняет меня в невеселые мысли. Я не хочу, чтобы он меня жалел! На этом ничего не возможно построить, только добить то, что уже есть. Даже я это понимаю, а он просто не может не осознавать. Не знаю, как сказать ему о своем возмущении и при том не поругаться, а потому как могу взглядом показываю, что в гробу я видел его сочувствие. Вадим лишь поджимает губы и изображает крайнее раскаяние. Спасибо хоть больше ничего не говорит — еще большей неловкости между нами я бы не выдержал.       Доедаем молча и вместе встаем из-за стола. Мое настроение просто в нуле, и сил на то, чтобы еще хоть часок провести в обществе Вадима, просто нет. Хочу вернуться в комнату и просто подумать, что же произошло, правильно ли я поступил и вообще что делать дальше. Вадим же то ли не чувствует моего состояния, то ли видит его причину в другом, а потому следует за мной молчаливой тенью прямо до комнаты. Только зачем? Неужели будет сидеть рядом со мной целый день? Это нормально в отношениях: бесцельно таскаться друг за другом и нарушать личные границы? Если я попрошу его отстать, он воспримет это нормально или обидится? Вопросов все больше, и Вадим просто обязан знать точные ответы на них, вот только сказать их вслух стыдно.       За руку меня снова берут только на безлюдной лестнице, что развеивает еще одну мою сладкую грезу. Все ни разу не официально, Вадим все еще боится показать свою ориентацию на людях, и я останусь просто другом, только с чуть более откровенными взаимодействиями. Что хуже: забыть саму возможность когда-либо быть вместе или сойтись вот на таких ужасных условиях? Только вылез из отвратительной «дружбы с условиями», как умудрился вляпаться в еще более опасные для меня отношения. Какие вообще есть гарантии, что, как только я попытаюсь проявить свои чувства на людях, не нарвусь на негатив? По сути никаких. Только опытным путем проверить и вновь подвергнуть себя риску. С надеждой смотрю на Вадима, сильнее сжимая его руку, и вроде получаю молчаливый отклик (сочувственный взгляд и ответное сжатие руки), но это не дает мне спокойствия. Все еще не могу почувствовать «твердую почву под ногами», несмотря на все договоренности, я все еще ни в чем не уверен.       Подходим к моей комнате, и я даже не успеваю что-либо сказать, как Вадим в очередной раз распахивает передо мной дверь и придерживает, помогая пройти внутрь. Такое внимание льстит, хоть я никогда и не стремился превратить себя в оберегаемую со всех сторон нежную девицу. Мое настроение приподнимается из нокаута. Может, и нет ничего страшного? В конце концов, в российских реалиях по-другому просто нельзя. Привлечь к нам еще больше внимания никак не входит в мои планы, а наседать с каминг-аутом на Вадима тем более нет никакого смысла — он только-только принял самого себя, до «нас» ему еще очень далеко. Главное, что он сейчас рядом со мной и обещал держать себя в руках. Вот только насколько я могу ему верить? Пока не стоит без памяти бросаться в горячую влюбленность, чтобы было не так больно отпускать.       Первое, что вижу, — совершенно спокойно развалившегося на кровати Данилу. Полусидит, читая какой-то учебник, и я действительно удивляюсь такому повороту событий. Кто-то мне вообще-то обещал переехать. Не то чтобы я прям жаждал стать полноправным и единственным хозяином комнаты, но вот этот шантаж и пустые слова уже порядком надоели. Данила тоже даже не пытается скрыть удивления, задирая брови едва не под самую челку, после чего зло усмехается и вскакивает на ноги. Я рефлекторно отпрыгиваю в сторону, так как в моей голове Данила прочно закрепился как агрессивный и местами весьма неадекватный человек. Демонстративно следует к выходу, как бы случайно задевая остановившегося в дверях Вадима плечом.       Вадим удивляется и не показывает никаких признаков агрессии, что, однако, не мешает ему схватить Данилу за предплечье и заставить посмотреть себе в глаза.       — Чего ты быкуешь на меня? — задает вопрос со скрытой угрозой, которая похожа на чуть более жесткое предостережение. Оглядывается на меня, словно прося разрешения, но я не могу ничего ответить. Я замираю, ожидая бури, и только надеюсь на благоразумие Вадима. Формально мы договорились о полном запрете насилия только в мою сторону, но наблюдать за новой дракой между ним и Данилой я тоже не хочу.       — Руки убери, пидорас, — шипит на него Данила и встряхивает уже свободной рукой, словно избавляясь от чего-то мерзкого. Атмосфера между ними мгновенно накаляется в разы, и едва молнии не проскакивают от напряжения, а я все лихорадочно пытаюсь сообразить, как все исправить.       — Что ты, блядь, сказал?! — вспыхивает Вадим. Пока не кричит, но однозначно заявляет о своем настрое. Максимально напрягается и вполне готов зубами и кулаками защищать свою гордость. Кажется, его задевает не столько отвратительное поведение Данилы, сколько именно обзывательство, что в свою очередь ощутимо напрягает меня. Можно было просто отпустить ситуацию, можно было промолчать и не нарываться на конфликт, но это определенно не путь Вадима.       — Чтобы ты руки убрал, пидорас, — повторяет теперь в насмешливо-угрожающем тоне и явно нарывается на конфликт. У Вадима наверняка уже руки чешутся ему врезать, и я как только могу взглядом показываю, что не нужно этого делать. Мысленно почти умоляю не падать ниже. В крайнем случае просто отпустить его и разойтись по разным углам, но, черт возьми, только не драка!       — Ты бессмертный, что ли? — вопрошает со лживым интересом и делает малюсенький шаг навстречу, обозначая свою территорию. Снова хватает Данилу за плечо и наверняка сжимает до синяков, а меня просто трясет от того, как все это неправильно. Данила самым наглым образом провоцирует, а Вадим послушно ведется, откровенно роняя себя в моих глазах. Не надо! Последний раз посылаю ему полный ужаса взгляд и надеюсь на понимание, вот только он никак не реагирует. — Еще раз что-то подобное вякнешь, и я тебе не только нос сломаю, — шипит и впивается до побеления костяшек в руку Данилы.       — Руки свои… — начинает было Данила снова, как мантру, а я больше не могу оставаться в стороне. Срываюсь с места, мгновенно втискиваясь между ними, и с силой отдираю руку Вадима от Данилы. Закрываю собой Вадима не потому, что хочу защитить от физической расправы (он вполне в состоянии постоять за себя), а потому, что хочу защитить от морального падения в моих глазах. Когда все только-только стало хорошо, я не могу допустить, чтобы Данила разрушил это по своей тупой упертости.       — Иди, — почти приказываю Даниле, кивая на дверь, но он очевидно не подчиняется. Я практически увел у него из-под носа сладкую добычу. — Иди, пожалуйста, — повторяю, когда он раскрывает было рот, чтобы произнести что-то еще. Видя мою неудержимую упертость, все-таки понимает, что больше ему здесь ловить нечего. Уходит молча, кинув последний полный ненависти взгляд на нас.       С силой выталкиваю воздух из спазматически сжавшихся легких, и, вопреки ожиданиям, мускулы во всем теле только сильнее напрягаются от стресса. Закрываю дверь за Данилой, втаскивая Вадима за плечо внутрь. Не могу взять себя в руки, хотя очень стараюсь. Я только что дал отпор Даниле — совершил просто колоссальные усилия над собой, и это правда выбило из колеи. Не обращаю внимания даже на обескураженного таким поворотом событий Вадима и молча иду к тумбочке, чтобы принять обеденную порцию таблеток. Еще секунда без успокоительных, и я сорвусь, вновь демонстрируя свою слабость перед Вадимом. Благо, в кружке осталось немного воды и не нужно идти в коридор за ней. Повторного столкновения с Данилой я бы не выдержал.       Под слишком уж внимательным взглядом Вадима отсчитываю необходимое количество пилюль и вроде чувствую необходимость объясниться перед ним, но не могу. В конце концов, не маленький — сам поймёт, что к чему. Чертов Данила, вот нужно было ему демонстративно высказать свое «фи» таким отношениям! Злюсь как, наверное, еще ни разу не злился, в несколько приемов проглатывая порцию таблеток, и оглядываюсь на Вадима лишь единожды. В его глазах непонимание и почти ужас.       — Он знает? — только и может сказать, а я киваю на это. Допиваю всю воду из кружки, чтобы расслабить онемевшее от привкуса лекарств горло, и снова смотрю на Вадима. Посылаю ему единственный мысленный сигнал: «Не надо это ворошить, просто замолчи». Вот только он меня не слушает: — Откуда? — еще один не имеющий смысла вопрос.       — Я рассказал, — отвечаю честно, так как не вижу причин лгать — Вадим и так все понимает. Хмурится и посылает мне полный укоризны взгляд, который я никак не заслуживаю. — Мне нужна была поддержка, хоть какая-то помощь, а Данила был рядом. Он мой друг и имеет право знать, — заранее оправдываюсь, но не умоляюще, а расставляя все точки над i. «Нет, Вадим, ты не имеешь права меня упрекать в этом», — хочу сказать ему, но это только сильнее усугубит напряженный диалог. Между нами и так словно целая армия чёрных кошек пробежала.       — Знать, что я люблю тебя?! Макс, это наша общая тайна, и ты не можешь рассказывать это кому попало. Мне совершенно не надо, чтобы завтра эта сплетня гуляла по всей школе, — снова давит на меня, беспокоясь за чистую репутацию, и тем самым бессовестно рушит все то хорошее, что могло быть между нами. Пока не кричит и не нарушает мои личные границы, но я чувствую, что он очень близок к этому. Как это остановить или хотя бы повернуть в другое русло?       — Тайна?! А кто сказал отцу? А откуда тогда Олег знает? — нападаю в ответ, показывая, что способен за себя постоять. Я тоже могу упрекать его по надуманным поводам — это не делает его сильнее или авторитетнее в моих глазах. — Не надо на меня нападать! Я тебя заставлял соглашаться на эти отношения? Может, это я тебя преследовал с просьбой помириться? Если ты так печешься за репутацию, то никто тебя не держит, — душу этот конфликт в зародыше. Бессовестно угрожаю самым для Вадима страшным — расставанием, по понимаю, что по-другому никак. Либо он каждый раз будет на меня нападать теперь уже в подозрениях на раскрытие «страшной тайны», либо я предельно ясно дам ему понять, что если он так сильно переживает, то может идти лесом.       — Ты специально сейчас хочешь поругаться? Я просто прошу тебя быть осторожнее и впредь со мной обсуждать такие вещи, — осаждает мой пыл своей холодностью. Обижен таким моим заявлением и просто в бешенстве от того, что я спокойно готов его послать на все четыре при первом же недопонимании, хоть и умело себя сдерживает. Стыдно ли мне за то, что спровоцировал его? Нет, не думаю, что в этом есть моя вина. Он знал, на что идет и что спуску его нападкам никто давать не будет.       — Мне нужно было написать тебе во время всероса и спросить разрешения? И как бы ты отреагировал? Я лежал в больнице с нервным срывом, мне было так плохо, что врагу не пожелаешь, и вот в таком состоянии я должен был спрашивать у тебя разрешения, чтобы попросить помощи у другого человека? Или просто молчать, снова оберегая прежде всего тебя от проблем и зарывая себя еще глубже в этот ад? На меня тебе всегда было плевать, — выплескиваю то, что копилось внутри долгие месяцы. Мне обидно, действительно по человечески больно от того, что приходилось через силу общаться с ним когда-то, а он теперь принимает это просто как должное. Теперь ещё и выясняется, что я недостаточно хорошо играл в друга и оберегал его душевное равновесие. Нужно было, наверное, довести дело до конца и покончить с собой, и тогда я все равно не уверен, что все претензии с меня были бы сняты.       — Нет, мне не было на тебя плевать. Я просто не знал! Я бы бросил все, я бы приехал и помогал тебе во всем, если бы не Олег, — теперь уже он оправдывается. Подходит ближе и пытается меня обнять, но я естественно не даюсь. Я взвинчен до предела и не знаю, как остановить в себе эту ненависть. Да, мы помирились и теперь пытаемся играть пару. Но как забыть все то, что было между нами? Мне хочется орать от безысходности, потому что то, что сделал Вадим, невозможно искупить одним «прости». Я не могу все забыть, но я не могу все закончить между нами. Остаётся только терпеть и надеяться на лучшее, что когда-то эти огромные раны закроются и перестанут так болезненно нарывать при любом упоминании прошлого.       — Данила мой друг, и ты не смеешь ставить условия, что рассказывать ему, а что нет. Он видел меня в ужасном состоянии и не бросал, он сделал для меня столько, сколько тебе и не снилось, пока ты задирал нос и только фыркал на мои вопли о помощи, — не могу себя остановить, меня просто рвет от возмущения.       — Он лучше меня во всем? — оглушает меня совершенно спокойным вопросом, от которого так и сквозит безысходностью. — А зачем вообще тогда что-то пытаться наладить, если я априори плохой, а Данила априори хороший? Он тоже на тебя давит и распускает руки, вот только ему все прощается, потому что он «хороший», а я за один неверный шаг снова стану для тебя никем, потому что я «плохой». Ты ему все рассказываешь, а на спокойную просьбу обсуждать это со мной отвечаешь истерикой. Так, может, не надо мучить и вот так наказывать себя и меня? Иди под венец со своим Данилой, — огорошивает меня таким монологом. Я ничего не могу сказать, вот так вот просто он отказывается от предложенного ему шанса. Из-за ревности или зависти?       — Ему тоже ничего не прощается. Мы сильно поругались с ним вчера из-за этого же и он был благополучно послан на все четыре. Я никому и никогда не позволю собой помыкать. И если тебе нравится всех вокруг делать виноватыми или быть хорошим только в сравнении с кем-то, то это мимо. Да идите вы оба лесом с такими повадками — вот мой ответ. Я именно тебе дал шанс, не ему и не Васе из-под забора. Потому что люблю тебя, идиота, после всего! Но если ты вот так выкидываешь этот шанс, то, значит, и правда не нужно, — заканчиваю, уже почти плача. Сердце болит от этих слов и того, как расточительно я с ним обращаюсь: то дарю за «прости», а то принимаю обратно под возгласы «не-не-не, спасибо, мне это не нужно».       — Что? Черт, нет, я не это хотел сказать! — Вадим снова злится, но теперь уже с каким-то бессилием. Берет меня за руки и усаживает на застеленную кровать, пресекая любые попытки сопротивления. — Мы снова друг друга не поняли, — заверяет уверенно и опускается рядом, осторожно приобнимая меня за плечо. Заставляет положить голову ему на грудь и расслабиться в успокаивающих поглаживаниях через толстовку, каждое из которых отдается жгучей болью. — Мне нужен этот шанс. И ты мне очень нужен. Тише-тише, — успокаивает мою едва не вспыхнувшую истерику. Я не позволяю себе расплакаться от бессилия, хотя очень хочется просто отпустить все это и позволить снова наобещать себе с три короба о том, что все будет хорошо и меня любят.       — Я не могу тебя простить. Вот и все. Никак. Я правда пытаюсь, но, стоит только напомнить мне о тех днях, и вот я уже не могу себя контролировать. Я ненавижу тебя, правда. Данила позволил жалкую десятую часть от того, что ты натворил, и уже послан. И кто после этого априори хороший? Тебе миллион шансов, тебе все слезы, и вся моя боль — только из-за тебя. Но тебе я даю последний шанс снова. Вообще вопреки всему здравому смыслу, — признаюсь, позволяя его руке вновь обжигающе пройтись по моему плечу. — Я правда пытаюсь все забыть, но когда слышу подобное от тебя, не вижу смысла продолжать. Все мои усилия просто в топку, — договариваю обессиленно и прикрываю глаза. Вот сейчас он скажет, что все не так и у нас обязательно получится все исправить. Вот только я не чувствую, что смогу. Может, и правда не стоит друг друга мучить.       — Я ценю это. Я сделаю все, чтобы не подвести тебя, — обещает, поглаживая пальцами мою колючую от едва отросших волос голову. Нащупывает шишку на затылке и недовольно цокает, оставляя ушибленное место без лишних болезненных прикосновений. — Давай просто пробовать. Раз за разом, до конца года, а там решим, как быть. Все получится, если мы оба будем стараться, — почти шепчет успокаивающе и переходит пальцами на шею. Гладит кончиками, словно кота, и я правда млею. Отпадает любой настрой на возражения.       — Я не сдам переводные в одиннадцатый, а ты не станешь поддерживать отношения на расстоянии. Вот и конец сказки, — откликаюсь невеселым эхом и изворачиваюсь, чтобы удобнее подставить шею под невесомые прикосновения. Боже, как приятно! И ни намека на эротизм. Исключительно по-кошачьи к нему лащусь, выпрашивая еще тепла.       — Я думал об этом, — признается Вадим и усмехается, когда я изгибаюсь до хруста позвонков. После такого краснею до ушей и пытаюсь закрыться, на что Вадим цепко впивается в мой подбородок и не даёт даже двинуться. Заставляет снова прильнуть к себе, да я вроде и не сильно против. — Тебе надо переводиться в химики. Ты отлично знаешь все эти триглицериды, а математика там слабая, тем более одним экзаменом идёт — без труда подготовишься, — озвучивает свой безумный план, а я так и замираю с открытым ртом. Мгновенно выпутываюсь из его объятий и впиваюсь в него полным ужаса взглядом.       — К-какая ещё химия? Ты в своём уме? Я никогда ей не занимался! — вскрикиваю в возмущении, и это чистейшая правда. Ни одного дня за все десять школьных лет я не интересовался химией… ну читал учебник, чтобы делать домашки, — но это же не считается! С таким же успехом можно определять меня в биологи или историки — такой же уровень подготовки.       — Тогда тем более! Ты никогда ей всерьез не занимался, но при том весь класс у тебя списывает на самостоятельных. А если заняться, так вообще тебе равных не будет! А если это твоё призвание, ты не думал? — загорается совершенно безумной идеей, заставляя меня едва не трястись от возмущения. Десять долгих лет только математика и физика — два предмета, на которые я всегда делал упор, и вот теперь он так просто заявляет, что надо сменить направление? На последнем году учебы? Открываю было рот, чтобы выплеснуть свое возмущение, но меня перебивают: — Макс, послушай, у них такая же математика и физика, только чуть слабее, чем у нас. Плюс еще химия, но ты же справишься обязательно! Закончишь хим класс и поступишь на какой-нибудь ФНМ* — все будет хорошо, — убеждает меня все настойчивее.       — Какой еще ФНМ? Ты спятил совсем?! А если я тебе сейчас скажу идти в биологи и поступать на фундамед, ты меня послушаешь? Это же совсем другое направление! — действительно паникую, потому что Вадим очень упертый и если что-то решил, то черта с два отступит от намеченной цели.       — Тихо! — приказывает, прикладывая палец к моим губам. — Тихо, — повторяет уже более спокойно и взглядом более чем красноречиво убеждает меня успокоиться. Включает назидательные интонации строгого родителя: — Не совсем разные. Я ещё раз повторяю, у них полегче математика и физика, плюс химия. После хим класса ты можешь пойти куда угодно: хоть на ФНМ, хоть на тот же мехмат — никто же тебе не запрещает! Я знаю людей, которые оттуда уходили в чистую физику без проблем. Успокойся, я не стал бы тебе предлагать что-то кардинально другое, — снова просит послушать, но теперь аргументирует свою позицию, что уже немного успокаивает меня. Беру его руку, все еще прижимающую палец к моим губам, и отнимаю от лица. Сжимаю, переплетая наши пальцы, и получаю в ответ теплую улыбку.       — Надо же какие-то экзамены сдать… — полностью сдаюсь, но все равно не могу окончательно сказать «да». Надо бы еще узнать, на каких условиях осуществляется перевод и смогу ли я их выполнить. Радоваться рано.       — Да, я думаю, можно договориться сдать сессию вместе с ними. Узнаем завтра в учебной части, — обещает мне с коротким кивком и заряжает уверенностью. Наконец я чувствую, что не один и могу со всем справиться, а в случае неудач опереться на надежное плечо. И пусть сейчас далеко не все гладко, я верю, что вскоре все наладится и я с уверенностью смогу назвать Вадима своим парнем и больше не бояться его нового срыва.