Энтропия

POV Максим       «Не надо, не плачь, все хорошо будет. Только сутки», — повторяет раз за разом, уже путаясь в словах и срываясь на практически беззвучный шепот. У самого глаза на мокром месте, но отчего-то считает просто своим долгом успокоить сначала меня. Его ладонь в моей, и я лихорадочно сжимаю ее, наверное, на подсознательном уровне пытаясь сделать больно. После такого признания, извинений на коленях и такой силы переживаний Вадима, что они вылились в нервный тик, мне очень больно внутри, а еще хуже от того, что он считает все мои всколыхнувшиеся чувства простой жалостью. Успокаивающе поглаживает мои побелевшие от напряжения костяшки, стирает раз за разом выступающие, словно из протекающего крана, слезы и смотрит так спокойно и внимательно, практически утапливая меня в расплавленном серебре его глаз. Хочется потянуться за поцелуем, ни в коем случае не в губы (все-таки еще рано), но вот коснуться его мягкой и теплой, все еще по-детски гладкой щеки хочется до покалывания в губах.       Почти набираюсь смелости, как дверь в класс распахивается, и я рефлекторно отпрыгиваю, благо, что Вадим и сам не пытается меня удержать. Входит несколько человек из параллельного класса, с нескрываемым интересом разглядывая представшую перед ними сцену. Накидываю капюшон, чтобы никто не видел залитое слезами лицо, и как можно быстрее выбегаю из аудитории, только затем вспоминая, что Вадим в одной рубашке, хотя рыдал вместе со мной. Жаль его, но я ничего не могу сделать, я теперь вообще должен молчать и не подходить близко, думая над тем, что уже и так решено. Осознанное решение… Как будто отношения — это килограмм картошки по тридцать рублей, и я теперь должен решить брать это или не брать. Сердцу не прикажешь: оно срывается куда-то в пропасть при одном виде Вадима, оно хочет близости и тепла и до сих пор не забыло былую привязанность. И если раньше я просто запрещал себе чувствовать что-то к нему, то теперь, когда он так искренне признался в любви, затем просил прощения и обещал не повторять прежних ошибок, а еще и отказавшись вот так сразу быть вместе, аргументируя это тем, что не желает пользоваться моей жалостью… Это никак не может быть ложью.       Поднимаюсь в кабинет химии, чтобы забрать сумку, и отмечаю, что вещи Вадима так и остались брошенными на парте и никто не собирается их забрать. Наверное, и вовсе не пойдет на уроки, и мне бы тоже прогулять, но от матери влетит за такое да и Данила наверняка что-то заподозрит. Нельзя ему узнать, что сейчас творится в моей душе и о чем мы говорили с Вадимом. Он его терпеть не может и наверняка задастся целью переубедить меня путем если не уговоров, то шантажа. Не хочу. Данила мой друг, а Вадим почти мой парень, и это разные плоскости, которые не должны пересекаться. Понимаю стремление Данилы во что бы то ни стало защитить меня, но порою он слишком много на себя берет, переходя все личные границы. Возможно, спрошу у него совета, но осторожно и уж точно не напрямую. Стараюсь не смотреть ему в глаза, чтобы не выдать свои расстроенные чувства, но, видимо, именно этим себя сдаю.       — О чем вы говорили с Вадимом? — спрашивает, как только покидаем кабинет, что заставляет меня вздрогнуть и против воли втянуть голову в плечи, еще сильнее выдавая свои эмоции. — Он вышел вслед за тобой, — поясняет свою догадку, буквально просверливая меня недоверчивым взглядом насквозь.       — Не знаю, я его не видел, — стараюсь ответить как можно более непринужденно, но все равно не могу удержать взгляд, опуская его в пол. Стыдно за вранье, особенно перед Данилой. Успокаиваю себя только тем, что все это временно и исключительно во благо. Ничего не случится, если я отложу правду только на сутки, чтобы совсем не поссориться на почве моего решения. Почему-то кажется, что поставить его перед фактом мне будет проще, чем выстоять перед его «гениальными» аргументами. Чувствую, как позорно краснею и не могу ничего сделать с собой. Опять слишком тонко настроенный компас морали указывает мне на неправильность такого поступка.       — Давай ты не будешь мне врать? У тебя на лбу все написано, — упрекает во лжи, заставляя меня почувствовать еще больший стыд. Понимаю, что отпираться бесполезно да и солгать о предмете разговора у меня так же не получится. Мучительно стараюсь сообразить, что ответить. Я очень не хочу говорить правду, потому что терпеть новые обвинения в бесхребетности и доверчивости просто нет сил. Но, с другой стороны, Данила заботится обо мне и имеет право знать все, чтобы вовремя предупредить и удержать меня от необдуманных поступков… Я не знаю, что решить. На одной чаше весов у меня морально убитый и в кои-то веки искренний Вадим, а на другой — категорично настроенный против него Данила, который еще совсем недавно предлагал мне решить все проблемы силой. Невыносим этот выбор, оба по-своему дороги мне.       — Я не хочу об этом говорить, — нахожусь наконец, делая то, что у меня получается лучше всего, — отталкиваю близкого человека. Не знаю, как по-другому решить сложившуюся ситуацию, так что, как и обычно, просто сбегаю. Стыдно за это, и пора бы научиться смело говорить свое мнение. Вот что мне мешает сказать правду, а на ругань Данилы просто махнуть рукой? Боюсь остаться один — вот ответ, и бороться с этим, найти себе другое знакомство или же стать сильным и независимым просто не могу.       — Ну-ну, — как всегда со скепсисом тянет, и ожидаю, что бросит меня одного отходить от эмоций и осознавать свое ужасное поведение, но только хватает за лямку портфеля и тащит за собой в другой кабинет. — Я догадываюсь. Делай то, что считаешь нужным и правильным, но, пожалуйста, не совершай ошибки. Вадим тебе не нужен, — утверждает с однозначной уверенностью и все продолжает держать меня за лямку портфеля, вроде и незаметно для остальных, но одновременно очень близко. Только сейчас понимаю, что таким образом бережет мои разодранные плечи от лишних прикосновений, и это слишком сильно контрастирует с тем, насколько в штыки он воспринял мои раны утром. Даже накричал и какое-то время довольно резко говорил со мной, но во время английского уже извинился и помог мне на тесте, а я не посчитал нужным долго держать обиду.       — Он правда все осознал и изменился, — не могу устоять и включаюсь в перепалку. Пока говорим спокойно, не спускаясь до змеиного шепота и уж тем более без крика, и это слишком странно. Любое упоминание Вадима в более-менее позитивном ключе является словно красной тряпкой для Данилы, и вскоре я рискую получить тонну недовольства за эти слова, а потому добавляю уже шепотом, опередив его эмоциональную тираду: — Он на коленях просил у меня прощения и признался в любви, даже… — хочу было добавить про нервный тик и слезы, но вовремя соображаю, что такого Вадима видел, скорее всего, только я, потому что он сам решил открыться мне с этой стороны, и рассказывать такое Даниле будет своего рода предательством, -…то, как он это делал, невозможно было сыграть. Я ему верю.       — Макс… — выдыхает устало, словно бы в который раз объясняет маленькому ребенку, что нельзя рисовать на обоях, — ты в который раз наступаешь на одни и те же грабли. Говоришь, невозможно сыграть? А ты вообще представляешь себе, кто такой Вадим? Это наглый манипулятор, который водил, а может, и сейчас водит за нос множество девчонок, и тебя обвести вокруг пальца его и вовсе не составит большого труда. Я не знаю, какие цели он преследует (возможно, пытается в очередной раз обелить свою репутацию), но ему уж точно нельзя верить, тем более тебе, — говорит совсем не то, что я ожидаю. Думал, снова напомнит мне прошедшие месяцы и только этим будет стараться убедить меня, но на мое счастье или же беду, заставляет взглянуть на ситуацию его глазами. Мол, я доверчивая овечка, которая повелась на злого волка в чужой шкуре. Вот только этим меня не переломить.       — Чтоб ты знал, когда я согласился, Вадим остановил меня и сказал, чтобы я не спешил с выводами только из-за эмоций. Он сказал подумать до завтра и тогда решить, будем мы парой или нет. Зачем бы ему говорить такое, если его, как ты выражаешься, манипуляция сработала? — выплевываю даже с некоторым раздражением, зачем-то вставляя так горячо нелюбимые мною позерские словечки. Меня не на шутку злит то, что я обязан почти оправдываться за разговор с Вадимом и собственные выводы, а еще больше бесит то, что я сам себе установил границы того, что дозволено знать Даниле, и без этого не могу на сто процентов убедить его в своей правоте.       Как раз когда я договариваю, мы подходим к кабинету, но останавливаемся около двери, чтобы не раздражать одноклассников конспирологическими шепотками, в которых слишком уж часто употребляется имя Вадим. В коридоре довольно шумно, так что без целенаправленного подслушивания вряд ли можно что-то разобрать, но даже если кто-то случайно услышит наш разговор, вряд ли поймет, о каком таком Вадиме идет речь. Этим себя успокаиваю, и жутко хочется облокотиться на холодную стену за дверью кабинета, вот только спина вся в рубцах и до сих пор отзывается на малейшее прикосновение колющей жгучей болью, так что даже почти ласковое натяжение лямки портфеля Данилой доставляет ощутимый дискомфорт.       — И это тоже манипуляция, — выдыхает беззвучно и улыбается почти триумфально, припадая плечом к стене. — Он дал тебе свободу, зная, что ты уже на крючке и никуда не сбежишь. Он надеется, что ты вообще не подумаешь после такого эмоционального выяснения отношений, но из-за выделенной тебе паузы будешь свято верить, что это полностью твое решение. Понимаешь, он хочет, чтобы ты думал, что это твое решение, а не его, — поясняет свою точку зрения и вроде как хочет добавить что-то еще, но его нагло обрывает звонок на следующий урок. Открывает было рот, но морщится при звуке звонкой трели и закатывает на несколько секунд глаза, словно бы мысленно адресуя в этот момент Богу все известные ему ругательства. После же продолжает, совершенно не делая скидку на мои уши, в которых до сих пор не улегся звон и теперь весело смешивается с его словами: — Решай сам, но я бы на твоем месте отказал ему, — дает действительно ценный совет, в конце дружески похлопав меня по исцарапанному плечу, что заставляет меня неосознанно вскрикнуть, после чего он вздрагивает от неожиданности и горячо просит прощения за такую оплошность.       Киваю, пытаясь натянуть на лицо нейтральную улыбку, чтобы лишний раз не нервировать его, но получается откровенно слабо из-за взрыва болезненных ощущений. На моем плече словно бы отпечаталась его ладонь, и теперь аккурат по ее форме меня режет мельчайшими раскаленными иголочками. Как вообще можно было подобное сотворить с собой простой мочалкой? Поначалу я сам не осознал произошедшего: как обычно, проснувшись, потянулся, естественно вытаскивая руки из-под одеяла, и наткнулся на дикие вопли Данилы, жутко перепугался и какое-то время спорил с ним, пытаясь доказать, что все у меня нормально. Ага, нормально. Всю прелесть своего положения я осознал, уже выбирая одежду на занятия: в футболке из-за коротких рукавов не так больно, но зато всем на обозрение выставлена моя красная кожа, а в толстовке совершенно ничего не видно, но зато каждое движение аукается неприятными ощущениями. В итоге выбрал второе и вроде как привык к планомерному жжению каждой клеточки, но от прикосновений становится совсем невыносимо.       Извинившись за опоздание, проходим на свои места. В очередной раз поморщившись от жгучей боли, опускаюсь на стул, достаю тетрадь и ручку, совершенно без интереса начиная конспектировать лекцию. Половины класса нет, что совершенно естественно, так как последняя пара скучнейшей истории России. Уже не молодой болезненного вида преподаватель, издалека смахивающий на тысячелетнего вампира, сама суть которого излучает тоску и безысходность, заунывно и словно под суфлер рассказывает про крестьянскую реформу 1861 года. Все вокруг едва не спят и, совершенно ничего не стесняясь, занимаются своими делами, никак не связанными с исторической наукой. Я, наверное, единственный, кто пытается что-то записывать, и словно заражаюсь этой тоской. Особенно обидно за то, какие интересные уроки истории у меня были в прошлой школе: вела молодая девушка, едва не студентка, и с таким задором рассказывала тему, что я, никогда не интересовавшийся всерьез гуманитарными предметами, на какое-то время подсел на документалки.       Мучительно думаю о том, что встреча с той учительницей уже не за горами. С летней сессией меня точно отчислят — тут никаких вариантов нет. Уеду домой, и тогда все, что волнует меня сейчас, станет совсем неважным. Зачем принимать решение по поводу отношений с Вадимом, если я все равно уеду в родной город и нам придется расстаться из-за банального расстояния? Какой бы хороший он ни был, не сможет и не захочет поддерживать такие отношения. Кусаю губы, осознавая, что после мая не будет больше ничего: Данила и Вадим останутся в Москве, и я снова буду один, заново строить свою жизнь, стараться завести хоть какое-то общение и терпеть издевательства от сверстников. Вот как избежать всего этого, если выучить такое количество материала за оставшийся месяц просто нереально? Наверное, просто смириться. При этих мыслях особенно сильно давлю на ручку, срисовывая с доски нехитрую схему, и прорываю тетрадный лист. Расстраиваюсь еще больше и бросаю бесполезный конспект — все равно никогда не прочитаю потом эти записи.       Думаю о том, что есть еще один существенный плюс к тому, чтобы сказать Вадиму «нет» — это пусть и сомнительная, но все-таки возможность того, что он лжет. Сложно в это поверить после того, как искренне смотрел на меня заплаканными глазами, как нежно старался обнять и успокоить, как клялся в любви… Но все-таки в размышлениях Данилы тоже есть смысл. Слишком уж все логично, а мои аргументы звучат исключительно как «Это надо было видеть!». И действительно, я не то чтобы хорошо разбираюсь в людях, так что мог запросто пропустить подвох мимо глаз и ушей. Сколько раз я убеждался, что нужно было удавить в зачатке собственное мнение и послушать Данилу? Боюсь, даже пальцев не хватит, чтобы посчитать. Когда я научусь учиться на своих ошибках, а не совершать их вновь и вновь, после горько жалея?       Кстати про повторение ошибок… У меня как никогда велики шансы снова вступить болезненные и опасные отношения, только с одного «да» обрекая себя на повторение всех ужасов. Снова упреки, недопонимания и ссоры, на которые нет никаких нервов. Наверное, чисто по-человечески стоит дать Вадиму шанс хотя бы за его искренность. Но какой ценой мне это аукнется? Если Вадим и правда не врет и исправится, как только я позволю ему снова приблизиться к себе, то, наверное, это сделает меня самым счастливым человеком на Земле. А если нет, то я просто погибну. Окончательно поеду крышей, снова упаду на глубокое дно эмоциональной ямы, с которой с таким трудом выполз, а может, и вовсе во время очередной истерики покончу с собой. Скорее всего Вадим не врет и не сделает со мной такого, но пока есть хотя бы мизерная возможность такого ужасного исхода, я просто не могу этим пренебрегать.       Наверное, все-таки стоит послушаться Данилу и сказать «нет», хотя бы чтобы обезопасить самого себя. В конце концов, мне не нужна очередная любовная драма. Даже если Вадим не лжет и правда любит меня, я все равно вылечу из интерната через два месяца, и все равно нам придется расстаться. Так стоит ли вообще начинать что-то на такой короткий срок? Определенно не стоит, хотя бы для того, чтобы не чувствовать себя брошенным по итогу. Лучше никогда не увидеть и не почувствовать, как хорошо может быть, чтобы не было больно спускаться с небес на землю. Мне и без того будет трудно оставить Данилу в Москве, а он ведь мне только друг. Неуютно думать о таком, я как мог откладывал эти мысли, делал вид, что все это будет в какой-то другой жизни, но стоит только посчитать в уме оставшиеся до конца учебного года дни, как я просто прихожу в ужас.       После звонка я даже слишком долго собираюсь, отчаянно пытаясь довести Данилу до белого каления, чтобы его доброе отношение не так резало сердце. Не тут-то было: совершенно спокойно ждет меня, залипая в телефон и даже не пытаясь подгонять. Лишь когда все, включая учителя, вышли из класса, осторожно спрашивает, что со мной, на что я с напускным равнодушием отвечаю, что задумался, не уточняя, о чем конкретно, хотя, думаю, он и без того догадывается, но молчит, не считая нужным вмешиваться именно сейчас. Только молча берет меня за руку и ведет в столовую. Здесь шумно, пахнет резко адской смесью всего, что дают сегодня на обед, еще и в очереди на вход невероятная давка — от одного этого тошнит. Вроде и хочу есть, но находиться здесь не хочу гораздо больше, потому, хоть и понимаю, что так нельзя, дожидаюсь, когда Данила потеряет бдительность и отпустит мою руку, думая, что в толпе я никуда не денусь, после чего рву в сторону и сразу на выход, стараясь затеряться в толпе.       Понимаю, что моя выходка не могла остаться незамеченной и что вряд ли смогу избежать кары в своей комнате или даже просто в здании школы, а потому, не сбавляя темпа бега, держу курс сразу на улицу, благо, что выход практически напротив столовой. Не слышу за спиной отклика и не чувствую попыток остановить, но мне все равно жутко страшно. Не столько даже от предвкушения ругани Данилы, сколько от собственной смелости не по себе, а оттого я даже не думаю сбавлять темп, хотя легкие уже горят от недостатка кислорода. Довольно холодно в одной толстовке, но лучше перетерпеть дрожь в теле, чем возвращаться в школу. Перехожу на шаг, только свернув в небольшую рощицу рядом с футбольным полем. Прячусь за толстый ствол то ли яблони, то ли ещё какого дерева, и только после этого сгибаясь пополам, едва не скуля от боли в боку и лёгких и пытаясь восстановить дыхание. Мой телефон разрывается трелью, но я сбрасываю снова и снова, пока Данила не догадывается написать СМС.       «Прекрати бегать и приходи на обед. Если не поешь, я расскажу Раиске», — угрожает мне пришедший текст, но я не придаю значение этому. Расскажет, и максимум того, что меня ждёт, — это ругань классручки с донесением до родителей, тщательной допрос от мамы и, возможно, запись к врачу. Переживу. В конце концов, бывало и хуже. Вдыхая словно раскаленный и оттого сжигающий легкие воздух, прижимаюсь лбом к шершавой и холодной коре дерева, словно бы стараясь слиться с живой природой и стать как можно незаметнее, затаиться. Кровь гулко стучит в висках, немного тошнит и темнеет перед глазами, но, в целом, нормально. На мой телефон приходит еще пара сообщений с просьбами не прятаться и обязательно поесть, но я не реагирую. Понимаю, что в какой-то момент все пошло куда-то не туда и логика дала сбой: нет совсем никаких причин сбегать из столовой, тем более, что я все же чувствую легкий голод, который уже через час или даже раньше станет большой проблемой, но возвращаться и есть то, что дают, отчаянно не хочется.       Как только организм приходит в норму после бега, сползаю вниз, слегка царапая щеку о кору, и сажусь на корточки. Страх только усиливается с каждой минутой, и причин ему масса: начиная с предвкушения гнева Данилы и заканчивая реальными опасениями за себя, свое здоровье и психику. Не сказать, что у меня истерика (все-таки успокоительные действуют), но чувство, что прямо сейчас все рушится и принимает какие-то очень странные и страшные формы. Поговорить бы хоть с кем-то… вот только к Даниле после такого идти страшно и глупо, а Вадим сам выставил условие не общаться целый день. Чувствую себя как никогда одиноким, отчего-то еще более ярко, чем до этого. Давит и волной накрывает, точит изнутри, словно маленький камешек на берегу моря — еще чуть-чуть, и ничего не останется, кроме пыли и песка. Мысли все тяжелее, и я никак не могу их прогнать. Просто дышу, все еще скрючившись, словно маленькая улиточка — только раковины не хватает для полного сходства. Да, мне сейчас бы пригодилась раковина — хоть какая-то защита от всего свалившегося на меня.       Ну вот и как в таком состоянии принимать важнейшее и, возможно, переломное решение моей жизни? Снова страшно сделать что-то не то: поспешно и малодушно простить того, кто этого не заслуживает, или же сбежать, как я делаю постоянно. На одной чаше весов у меня огромный риск снова навредить себе, а на другой стоящий на коленях Вадим. При одном воспоминании о таком его поступке сжимается сердце. Готов поспорить, что ни для одной девушки он такого не делал, а может, и все вовсе было в первый раз и только для меня. Такое определенно стоит ценить и стоит простить хотя бы за это, чтобы показать, что признавать свои ошибки и так искренне просить прощения просто необходимо. Всегда задирал нос и мнил себя самым умным и правильным, но сейчас невооруженным взглядом видно, что многое обдумал и изменился. Вот только он не понимает, что сейчас уже поздно, все прошло, я не могу без конца прощать.       Очень жаль, но, наверное, все-таки стоит отказать по множеству причин: начиная с того, что эти отношения все равно не продлятся долго, и заканчивая тем, что бесконечно прощать и снова попасться на манипуляции я просто не имею право. В конце концов, надо же начать думать о себе и своем благополучии, не оглядываясь даже на того, кто когда-то был очень близок. Это не эгоизм, а стратегия выживания. Прежде чем помочь всему миру, нужно для начала собрать себя заново и хотя бы месяц проходить, не рассыпавшись. Без этих дурацких срывов на голод, раздираний кожи в кровь и истерик. Пора взять себя в руки, стиснуть зубы и заставить себя жить счастливо. Вернуться бы хотя бы к тому, что было до интерната: тогда я едва ли мог назвать себя самым счастливым человеком на свете, но, по крайней мере, все мои душевные проблемы оставались исключительно внутри, не выливаясь такими ужасными последствиями для моего здоровья.       Да и сразу после больницы я с переменным успехом мог держать своих демонов в узде. Пока снова не объявился Вадим. При одном только его упоминании моя жизнь рушится, а я схожу с ума, причиняю себе физический вред и просто сгораю изнутри от адской смеси из боли, обиды и, наверное, уже даже ненависти. Я ненавижу его любить. После всего он вот так просто заявляет, что всегда чувствовал ко мне то же самое, но боялся. Как это вообще возможно? Пытаюсь понять его, но не получается: ладно я, всегда не очень смелый, долго ходил вокруг да около со своей безответной любовью, боясь лишний раз даже намекнуть на что-то большее из страха потерять его дружбу, но он-то… вечно главный и вечно в плюсе, ему на блюдечке все вынесли этим случайным поцелуем, так что даже первый шаг делать не нужно. Я отказываюсь верить, что это возможно. Скорее всего, Данила прав и меня снова пытаются оставить в дураках ради собственной неизвестной выгоды.       На этом заканчиваю самобичевание и, убедившись, что обед давно закончен и никто при всем желании не сможет затащить меня в столовую и заставить поесть, беру курс на вход в школу. Все ещё чувствую горечь, что скопилась в груди и готова вот вот разлиться гноем наружу. На это накладывается ещё и стыд за то, что снова сорвался и обманул Данилу. Морально готовлюсь к чересчур эмоциональном выяснения отношений и хорошо если только недели полного недоверия и контроля за каждым моим шагом. Полностью понимаю Данилу во всем этом — я бы и сам не позволил близкому человеку рушить свою жизнь, но от этого легче не становится, мне все ещё невыносимо сложно следовать каждому из его советов, что порою граничат с приказами. Ожидаю грандиозно выволочки, возможно, даже с привлечением классручки, но уж точно не пустую комнату и полное отсутствие попыток связаться со мной. Чтож, у меня есть еще немного времени, чтобы настроиться на выяснение отношений и выбросить из головы все, что связано с Вадимом.       Все, хватит с меня. Пусть я так и не принял окончательного решения, но потратить целый день на разбирание старой раны по молекулам с целью понять, что я сделал не так и что на самом деле в голове у Вадима, никак не входит в мои планы. В конце концов, надо заняться домашкой на завтра и порешать еще пару параграфов из учебника по алгебре. Первым делом пью таблетки, помня вчерашний срыв, а затем сразу же принимаюсь за дела. Сейчас бы еще кофе с шоколадкой для полной душевной гармонии, но по диете нельзя, а я только-только пообещал себе взяться за ум. Немного тревожно от пустоты вокруг и абсолютно неоправданных ожиданий, но я быстро отвлекаюсь на дела и время летит незаметно.       Как бы ни старался сосредоточиться, все равно отвлекаюсь на лишние мысли. Думаю о Вадиме и так и не принятом решении, но больше о Даниле, который наверняка места себе не находил от беспокойства, но сейчас отчего-то пропал и больше не пытается узнать, где я и почему не отвечаю на звонки. Решил, что я вполне взрослый парень и бегать за мной есть смысл только для того, чтобы накормить? Ну да, время обеда прошло и теперь я могу идти на все четыре стороны. Не могу понять, обидно ли мне от такого отношения, но все-таки останавливаюсь на мысли о том, что пусть лучше так, чем неусыпный контроль и душащая забота.       Далее опять перескакиваю на мысли о Вадиме, по кругу гоняю прежние размышления, раз за разом приходя к неутешительному выводу — нельзя соглашаться. Но это только на холодную голову: как только допускаю малейшие эмоции в свои размышления, все скатывается в банальное «хочу» и никакие доводы не могут приглушить словно бы по цепной реакции возникающую жалость и тепло к Вадиму. Невозможно ему отказать, для этого необходимо сердце из груди вырвать и бросить подальше, чтобы оно не заходилось панической дробью и не тянуло совестно. Правильно Данила говорит — я слишком добрый, и эта доброта постоянно выходит мне боком. Злюсь на такие выводы, но ничего с этим поделать не могу.       Выныриваю из размышлений и обнаруживаю, что уже час решаю один пример, после чего окончательно бросаю попытки заниматься делом — все равно не смогу сосредоточиться. Ну вот что за пытку мне устроил Вадим? Теперь по его прихоти я на целый день выпал из жизни и обязан раз за разом возвращаться к ужасным мыслям по поводу наших отношений, вытаскивать скелеты из своего подсознания и едва не по косточкам их разбирать. Прелесть. Ненавижу. Его целиком и тараканов в его голове в частности. Взвалить на меня столь сложное решение без возможности посоветоваться с ним — просто свинство. Хотя принять мой эмоциональный взрыв за чистую монету и связать меня по рукам и ногам обязательствами за необдуманные слова было бы свинством еще большим.       И как же на его месте было бы поступить правильнее? «Просто не подходить ко мне и не тормошить все это снова», — ехидно встревает неожиданный голос из подсознания. Нестройный ропот всех мыслей даже затихает на мгновение, оглушенный этой идеей. Действительно, мне просто невыносимо снова ворошить прошлое, хочется уже отпустить все и заклеймить Вадима однозначно ужасным человеком, не делая поправок на его нынешние «изменения». В кавычках, потому что все это очень сомнительно и подлежит тщательной перепроверке, на которую у меня нет уже ни сил, ни нервов. Простить и дать ему второй шанс на основании только слов и продемонстрированных просящих глазок?       Раньше я думал, что каждый заслуживает право исправить свои ошибки — это была правильная нерушимая догма наравне с золотым правилом морали, мне было удобно и спокойно в это верить. Но как только меня впервые так сильно обидели, когда причинили столько боли и поставили перед необходимостью простить и отпустить это, тут я оказался не в силах. И не столько даже дать этот пресловутый второй шанс, сколько именно заплатить после цену ошибочной веры. Даже думать не хочу, что будет, если Вадим не оправдает моих ожиданий. Клянусь, больше никому и никогда не буду с пеной у рта доказывать, что каждый заслуживает второй шанс. Некоторые вещи просто не должны быть отпущены, а само умение простить — великий дар, а совсем не обязанность. И близко не обязанность.       Закапываюсь все глубже в совсем не радостные мысли, так что в какой-то момент становится просто невыносимо. Меня душит этой необходимостью немедленно принять решение и остаться непоколебимым аж до завтрашнего дня. Как по расписанию мои истерики — вот вчера тоже съедал себя изнутри после визита Олега… Точно, совсем забыл! Быстро хватаю телефон со стола, собираясь написать Вадиму, но тут же одергиваю себя — нельзя. Одним из условий было не общаться до завтра, но я чувствую, что просто обязан исполнить просьбу Олега прямо сейчас, иначе опять из дырявой головы все вылетит и… и что? Этот тупик в моей голове вырос словно из неоткуда, и я на какое-то мгновение даже в ступор впал от шока. Что будет, если не замолвить слово за Олега? Кто он мне вообще и с чего бы мне помогать ему? Оказалось, что тупик попусту ограждал меня от пропасти — я совсем не знаю Олега и никогда не общался с ним не то что как с другом, а просто со случайным знакомым. Но, с другой стороны, мне ничего не стоит выполнить его просьбу. В конце концов, мир не рухнет от одного сообщения.       Открываю диалог с Вадимом, который за столь долгое время так и не «съехал» ниже третьего во вкладке сообщений, и начинаю было придумывать жалкие оправдания за то, что даже такое простое его условие не смог выполнить, но остановился, увидев вместо привычной строки для сообщений предупреждение, что пользователь в черном списке. Черт, я уже и забыл, что добавил его туда! Пришлось открывать настройки и долго искать, как вытащить Вадима оттуда. Провозившись добрые минут десять, я напрочь растерял весь настрой на диалог и еще раз остро ощутил, что совсем не готов к разговору с ним. Быстро настрочил нечто не совсем внятное, но вроде верно передающее суть, и бросаю Вадима обратно в черный список от греха подальше. Не знаю, что буду делать завтра, ведь, казалось бы, все мысли уже по буквам разложены, а верное решение все никак не приходит, и более того — даже намека на него нет. Я совершенно не представляю, что говорить ему.       В панике не замечаю, как начинаю ходить взад-вперед по комнате, что совершенно мне не свойственно. Испугавшись еще и такого своего состояния, опускаюсь на кровать, закрывая лицо руками. Провожу ладонями ото лба до подбородка, словно снимая невидимую паутину. Я так больше не могу, я просто тону в раз за разом повторяющихся мыслях. Необходимо разорвать этот порочный круг, причем не попытками отвлечься на другие занятия, а посоветовавшись с кем-то, услышать постороннее мнение и по-новому взглянуть на проблему. Втягивать кого-либо еще во все это не хочется, слушать в сотый раз Данино ворчание по поводу моей наивности — тоже, и получается, что единственным из всех, с кем в теории можно пообщаться на скользкую тему, остается только Олег.       Рискнуть написать ему или отбросить эту идею как бредовую? Что быстрее и эффективнее сведет меня с ума: очная ставка с переполняющими мою голову тараканами или же мерзкие и не всегда в такт шуточки Олега? Все-таки останавливаюсь на том, что я не переломлюсь выслушать в свой адрес пару подколок, но зато перед самим собой моя совесть будет чиста — я испробую все варианты. Не говоря сразу истинной своей цели, пишу Олегу нейтральное: «Я сказал Вадиму то, что ты просил». Он читает, но так ничего и не отвечает, даже не начинает печатать! Честно жду несколько минут, хотя понимаю, что ответа не последует: он получил всю нужную ему информацию и не считает нужным как-то показывать свою реакцию на нее. «Мы можем встретиться и поговорить?» — пробую снова, на этот раз не тратя время на хождения вокруг да около. Ответ не заставил себя долго ждать… Вопросительный знак?! И как мне это понимать? Для его высочества лень лишнюю буковку напечатать?       Справиться со вспышкой гнева могу только после глубокого выдоха и терпеливо поясняю: «Мне нужен совет по поводу Вадима». «Пиши», — отвечает односложно, но это лучше, чем совсем ничего или доводить меня до белого каления знаками препинания. «Это личное, я не могу в сообщениях», — снова прошу, лишь запоздало задумавшись о том, что «личное» как и в принципе мои чувства едва ли волнуют Олега. Наверное, меня ждет еще один вопросительный знак в ответ. «Через 5 минут у ОД», — коротко, по делу и отчего-то без единой попытки ужалить меня словами. Хотя, наверное, обозначенное время уже можно расценить как насмешку. Успеваю только подскочить и с ураганной скоростью пронестись вниз по лестнице, а затем прямо по коридору по направлению к главному выходу.       Олег черкает что-то в журнале выхода в город и, заметив меня, машет идти за собой на улицу. Черт, я совсем не подумал, что он может потащить меня куда-то с собой! С досадой проверяю заряд на телефоне и без удивления замечаю, что он ополовинился, а это значит, что моему гаджету жить не больше двух часов. Оптимизма не добавляет ещё и тот факт, что я не захватил куртку и наверняка замерзну. Зато Олег одет по погоде: в теплую кофту и темно-синюю ветровку поверх. Уверенно берет курс к воротам школы, идет очень быстро, едва не переходя на бег, так что я прилагаю огромные усилия, чтобы поспеть за ним, и ожидаемо сбиваю дыхание уже через жалкую сотню метров в таком темпе. Со мной не заговаривает и даже не оглядывается, то и дело проверяя что-то в телефоне, а затем и вовсе подгоняет меня какой-то незамысловатой шуточкой про астматика, которая не вызывает во мне никаких эмоций — я в шоке от такого к себе отношения и вообще не понимаю, что происходит. Пока просто стараюсь не отставать, не то что задавать какие-то вопросы или огрызаться на подколки.       Резво добегает до конца улицы и неожиданно останавливается на пешеходном переходе, так что я едва успеваю затормозить и не пролететь мимо. Просто встает как вкопанный и (не могу поверить своим глазам!) просто ждет зеленого сигнала. И смысл было так бежать, чтобы минуту потратить на бесцельное созерцание пустой дороги? Еле дышу носом, закрывая рот рукой, чтобы совсем не выдавать свое состояние, за что получаю полный холодного презрения взгляд Олега, но, благо, он оставляет все свои мысли при себе. Ну я же не виноват в том, что после больницы совсем расклеился и не могу и ста метров пробежать без передышки! Пытаюсь было наконец начать разговор, но светофор предает меня разрешительным сигналом и мы снова бежим непонятно куда и зачем.       Следующая передышка уже только на остановке, и я понемногу начинаю понимать, что к чему. Совсем скоро подходит автобус, в который Олег меня буквально втаскивает за плечо, заставив коротко вскрикнуть от резкой боли и поймать на себе недоуменный взгляд. Под толстовкой расползается неприятный жар и покалывание, которое еще долгие секунды не может утихнуть.       — Чуть не пропустил из-за тебя автобус, — ворчит Олег, привалившись спиной к поручням в середине салона, где нет сидений и полно места для едущих стоя пассажиров. Не могу позволить себе такой же роскоши из-за царапин по всему телу, так что просто останавливаюсь рядом, вцепившись до побеления костяшек в крашеные желтым перекладины, чтобы удержаться и не упасть на поворотах. — Что за вопрос, который нельзя решить в переписке? — сам начинает неприятный для себя диалог, даже с некоторым нетерпением подгоняя меня. Немного кривится словно от зубной боли и лезет в телефон, добавляя уже словно себе под нос, но так, чтобы я точно услышал: — Я всегда считал, что личные сообщения как раз созданы для личного.       — Куда мы едем? — игнорирую его недовольство, решая для начала прояснить обстановку. Я оказался как-то не готов с места в карьер сорваться непонятно куда, тем более в компании Олега.       — Я — к научнику на мехмат, а ты — со мной за компанию, — отвечает даже как-то злорадно, улыбаясь во все тридцать два идеально белых зуба, и снова ковыряется в телефоне. Ненадолго оторвавшись от своего наверняка крайне важного занятия, поднимает взгляд и любуется моим недоуменно-возмущенным выражением лица. — А чего ты ожидал? Душевных посиделок за чашкой чая? Сорри, у меня совершенно нет на это времени, — договорив, усмехается, снова отвлекаясь на телефон. Улыбается гадко, даже слишком сладко, словно бы предвкушал такую реакцию и теперь питается моим недоумением и возмущением. Энергетический вампир.       Оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти карту с маршрутом и понять, насколько я влип. Жутко не хочется тратить последние деньги на проезд, и меня посещает идея проехать зайцем, благо, что турникетов нет и контролера тоже — все на совесть пассажиров. От разъяснений Олега легче мне не стало: я понятия не имею, что за мехмат и где он находится. Как мне добираться обратно? Как долго займет мое неожиданное путешествие и успею ли я на ужин в интернат? Все вопросы застряли в глотке, так и не озвученные. Вот только я могу оказаться в такой дурацкой ситуации: без гроша в кармане, с едва не посаженным аккумулятором телефона и на пути непонятно куда. Возникают мысли выйти на следующей же остановке и отказаться от безумной затеи поговорить с Олегом. Все равно ничего путного из этого не получится.       — Ну? Так и будешь молчать? У тебя где-то полчаса на то, чтобы воспользоваться моим бесценным опытом, — пытается настроить меня на откровенный диалог, но абсолютно в своей манере бесцеремонно и даже отталкивающе. Его небрежность в общении просто поражает меня.       — Мы поговорили с Вадимом… — начинаю я более-менее издалека, потому что сложно вот так сразу выложить то, что гложит меня на протяжение всего дня. Олег не торопит и, вопреки ожиданиям, даже не пытается перебить. Только увлеченно читает что-то в телефоне, лишь изредка поднимая взгляд от экрана и от скуки поглядывая в окно. — Он предложил мне встречаться… — наконец перехожу к сути, и как назло мимо нас проходит пожилая женщина, с нескрываемым интересом разглядывая нас и вслушиваясь в каждое слово. И зачем я не согласился обсудить все в переписке? Наверное, и правда надеялся на «дружеские» посиделки за чашкой чая в комнате, а не тащиться непонятно куда на общественном транспорте. Олег совершенно не понимает понятия «личное».       — Таки в чем проблема, красотуля? Дай угадаю, ты теперь ломаешься между «он такой мудак» и «я так сильно его люблю»? — вклинивается в мою неуверенную речь, которую я старался произносить как можно тише, дабы не смущать остальных пассажиров. Олег же не обращает на это никакого внимания, слишком громко для такого разговора произнося каждое слово. Пишет кому-то сообщение, и мне становится иррационально страшно от того, что он может кому-то прямо сейчас докладывать обо всех моих сомнениях. Вполне возможно, что Вадиму, и тогда это вообще ад.       — Ну, если вкратце… Черт, ты можешь убрать телефон?! — не сдерживаюсь, делая такое же замечание, которое так бесило меня в исполнении родителей. Теперь я очень хорошо их понимаю: невозможно общаться с человеком, который даже в глаза тебе во время диалога не смотрит. Олег и вправду отрывается от экрана, в прочем, не торопясь совсем убрать телефон. Щурится, оглядывая меня с ног до головы будто бы оценивающе, и, явно что-то для себя решив, отвечает твердое:       — Нет. — Как отрезал. Явно злится, но не переходит точку кипения, держит себя в руках и быстро перегорает, лишь недовольным прищуром демонстрируя свое состояние. — Ты бесишь меня одним своим существованием, так что я оставляю себе право бесить тебя телефоном. Все взаимно, детка, — объясняется, выставляя меня во всем виноватым.       — Что?! — не сдерживаюсь, оглушенный этим приторно-сладким «детка» и слишком резким признанием в едва не ненависти. «Бесишь одним своим существованием» — это вообще как? Что за претензия и к чему она может привести, кроме ссоры? Мне что, убить себя, чтобы Его Высочеству было комфортно? — Да что ты себе позволяешь? — едва могу выговорить от шока, а еще от иррационального страха перед Олегом. Никогда не ввязывался в конфликты, но сейчас сорвался и неожиданно для самого себя указал на его поганое поведение. Прибьет за то, что я откровенно нарываюсь, или же обойдется? Он держится гораздо увереннее меня и не боится неприкрыто смеяться надо мной, так что, наверное, может себе это позволить.       Воспоминания о «веселых» годах в старой школе заполняют мой мозг до краев, так что все тело начинает мелко трястись. Меня постоянно старались поддеть тем или иным образом, несмотря на то, что я вел себя тихо, садился за последнюю парту и старался лишний раз не высовываться. И как бы неприятно, больно и обидно ни было, никогда не позволял себе даже слово поперек сказать обидчику — так был хотя бы малейший шанс сберечь себя еще и от физических издевательств. Один раз хватило нарваться, чтобы усвоить раз и навсегда: нельзя показывать готовность дать отпор, иначе это очень плохо закончится. Сейчас все в прошлом, но предыдущий опыт не дает мне и шанса держать себя спокойно в конфликтах и выступать на равных с оппонентом. У меня язык еле поворачивается указать на свою обиду, не то что оскорбить в ответ.       — Я? Говорю то, что думаю. А вот ты строишь из себя непонятно что. Весь такой бедный-несчастный, а Вадим такой плохой и злой — удобно, правда? Давай теперь я расскажу, что происходит на самом деле? Сначала ты бегал за Вадимом и бесил его, а затем, когда он сломался и прогнулся, ты бегаешь теперь от него и снова заставляешь страдать из-за себя. Тебе очень нравится ебать ему мозг, нравится, что из-за тебя у него едет крыша и он валит олимпиады, что, сука, бегает за тобой и упрашивает наконец пойти навстречу, — говорит беззлобно и, можно сказать, даже спокойно, если бы не ужасные и совершенно не справедливые слова.       — Он меня довел до… — начинаю почти кричать от возмущения, но быстро замолкаю, поймав на себе множество заинтересованных взглядов остальных пассажиров, -… он довел меня до нервного срыва, — шепчу на грани истерики, чувствуя подкатывающие слезы. Едва ли расплачусь прямо сейчас, но чувств внутри и воспоминаний настолько много, что не могу держать в узде свое расстройство.       — Если бы ты этого не захотел, думаешь, у него бы получилось? — невозмутимо парирует мой выпад, поражая своей уверенностью. — Почему я не ложусь в психушку после каждой шалавы в моей жизни? Ты сам решаешь, что тебя задевает и кому разрешено трогать тебя… Даже сейчас я тебя в грязь втаптываю, а ты молчишь, чтобы потом в одиночестве пожалеть себя и ныть о том, что все вокруг плохие. Не хочешь попробовать меня заткнуть? — давит, под конец и вовсе носом тыкая в мою слабость. Вот именно, что я не могу его заткнуть! Пусть он сто раз неправ, пусть мне невероятно обидно — у меня просто язык не поворачивается.       — Хватит, — наконец выдавливаю из себя почти беззвучно. Мы и так привлекаем к себе слишком много внимания, и теперь к обиде примешивается еще и адский стыд. Ужасная была идея поговорить с ним! Вот чего я добился, чтобы меня унизили перед десятком человек? Надо выйти на следующей же остановке, просто сбежать от этого позора, и будь что будет. Он прав, я не привык себя защищать, мне проще сбежать и забиться в дальний угол.       — И ты думаешь, что этого достаточно? У тебя вообще яйца есть или передавил, когда дрочил последний раз на своего ненаглядного… — совсем съезжает с катушек, не жалея грязи в монологе и опять же слишком громко всем вокруг докладывая о том, что у меня есть чувства к парню. Меня начинает мелко трясти от шока. Если он сейчас договорится фразу, я со стыда на месте сгорю! Открываю рот, словно рыба беззвучно заглатывая воздух, и все никак не решаюсь сказать что-то поперек. И с места не сдвинуться от страха и боли, хочется кричать, но слова застряли в глотке.       — Замолчи, — шиплю сквозь зубы, перебивая его. — Заткнись немедленно, или я за себя не отвечаю, — продолжаю гневно шептать, чувствуя, как в теле напрягается каждый мускул. Не знаю, что за бес меня попутал, но в тот момент я реально был готов хоть кулаками отстаивать свою гордость! Вспомнился давно забытый адреналин, который всегда предшествует драке, и воздух в легких стал словно раскаленный. Перед глазами все плывет от перенапряжения.       — Ну вот! Можешь же, когда хочешь. И чего мы тогда играем в забитую мышку? — тянет приторно-сладко с широченной улыбкой и небрежно встряхивает меня за плечи. — Расслабься, — добивает после. Приступ боли остается неозвученным криком внутри, добавляя напряжения в тело. Дымка перед глазами все плотнее, к чему добавляется еще и тошнота. Меня ведет, и я боюсь упасть в обморок после такого взрыва, так что хватаюсь уже двумя руками за поручни и поворачиваюсь в сторону, где по моим расчетам должно находиться окно. Еле дышу носом, прислонившись лбом к стеклу, и никак не могу набраться сил на то, чтобы что-то ответить Олегу. Для меня все это слишком.       — Отстань от меня, — говорю, прерывая новую попытку Олега поговорить со мной, когда дыхание чуть-чуть выравнивается. Твердо решаю, что с меня хватит и нужно немедленно выходить на следующей же остановке. Вот только как наскрести на это сил? Перед глазами все еще туман, который совсем не спешит рассеиваться, а сердце стучит слишком быстро, чтобы рискнуть оторваться от спасительных поручней. Меня все еще не отпускает страх пополам с агрессией, что словно яд наполняет меня изнутри. Чертов Олег! Понимаю, что этот человек тоже опасен для меня — вот едва не схватил приступ от его поганой речи. Нужно убираться. Нужно взять себя в руки и выйти из чертового автобуса.       — Ты себя жалеешь, потому что это удобно. Тебе нравится быть жертвой, — снова наседает Олег, и как бы мне ни хотелось пресечь этот поток бреда, ничего не могу поделать и остается только слушать. — Из-за этого ты выводишь Вадима, чтобы подставить себя под его срывы и всегда быть обиженным. А теперь, когда он изо всех сил старается стать «хорошим» для тебя, ты нашел себе новую развлекуху: бегать от него с криками «ты плохой», — тоже переходит на шепот, придвигаясь совсем близко ко мне, видимо, чтобы мне было лучше слышно. Прислоняется к моему многострадальному плечу, заставляя зашипеть от боли, но при этом не оставляя никаких шансов избежать контакта.       — Неправда, — отвечаю, сам удивляясь, как дрожит голос. Почти прихожу в себя, пережив непонятный коллапс, начинаю различать предметы перед собой и уже уверенно стою на ногах, но тело дрожит, потому что помнит недавний ужас. Нет, не хочу даже задумываться над словами Олега. Это не тот человек, которого вообще стоит слушать.       — Пойдем, — говорит мне и неожиданно тащит на выход на следующей остановке. Неужели прочел мои мысли? Нет, скорее прибыл в пункт назначения, но не захотел отпускать жертву. Крепко держит меня за предплечье, не давая и шанса на побег, но я все равно сильно дергаю рукой и наконец вырываюсь, сразу следуя к ближайшей лавочке. И правда с облегчением сажусь (не без нового сдавленного шипения от боли), сгорбившись и закрыв глаза. Просто дышу, надеясь, что Олегу это надоест и он свалит на свой мехмат или куда ему там надо.       — Почему ты не скажешь Вадиму «да»? — не отстает с вопросом, на который я поначалу не хочу отвечать, но затем думаю, что терять мне особенно нечего. В конце концов, это и было целью всего путешествия.       — Потому что я боюсь, что все это начнется снова. Не хочу опять слечь с нервным срывом, — отзываюсь бесцветно, стараясь ни единой интонацией не выдать своего смятения. Вот уж не думал, что все это вот так закончится: непонятно где в отвратительном физическом состоянии из-за вывернутой наизнанку души. Погано так, что хочется орать, теперь уже от бессилия. Я-то надеялся, что мне станет лучше после этого диалога и я наконец найду решение, но все стало только хуже. Вспомнились сразу крики Вадима, его холодный взгляд и ледяной тон, который требовал от меня выполнения его сумасшедших условий. И это я его доводил? Ну да, просто смотрел и дышал специально неправильно в его сторону, слишком по-гейски все делал, лишь бы получить его внимание. Господи, риторика Олега слишком сильно перекликается с аналогичными фанатичными убеждениями Вадима. При одном воспоминании о тех днях становится дурно.       — Не сляжешь, если не захочешь. Начиная с того, что можно попробовать не провоцировать Вадима и заканчивая тем, что ты вообще-то тоже парень и можешь за себя постоять, — убеждает меня в том, что на самом деле не имеет никакого смысла. Не провоцировать Вадима невозможно — он всегда найдет, к чему придраться и за что наорать. А как постоять за себя, если я от одного намека на негатив в мою сторону каменею и не могу и слова вставить? Вот только как это все объяснить Олегу?       — Не могу, — откликаюсь эхом последнюю фразу. Не знаю, зачем продолжаю этот спор и кому пытаюсь что доказать. Наконец поднимаю голову и рискую посмотреть наверняка красными от непролитых слез глазами на Олега. Стоит, чуть склонившись надо мной, со скрещенными на груди руками и ледяным взглядом, что прожигает насквозь. Неосознанно втягиваю голову в плечи.       — Я опоздаю. Пойдем, — цедит сквозь зубы и на этот раз даже не предлагает руку, предоставляя мне возможность самому поднять себя на ноги, тем самым соглашаясь продолжить нашу прогулку. Не знаю, зачем до сих пор не пошлю его куда подальше, а послушно выполняю все приказы. Наверное, боюсь повторения неприятной сцены. — Можешь, я только что это видел. С Вадимом не нужно драться — ему достаточно одного твоего слова, чтобы прийти в себя. Говори, что тебе это все неприятно и за что-то подобное впредь он может смело идти на чей-нибудь другой хуй, — выражается настолько отвратительно, что я неосознанно кривлюсь, но терплю без лишних замечаний. Кажется, начинаю понимать, о чем он. — Серьезно, отношения, к счастью, не являются обязаловкой и все можно прекратить одним словом, если тебе или ему что-то будет не нравиться. Я просто не понимаю, в чем смысл так долго бегать друг за другом, чтобы в итоге даже не попытаться сойтись.       — Мне эта попытка очень дорого обойдется, — наконец начинаю озвучивать все свои сомнения. — Меня пугает характер Вадима и то, что все его раскаяние может быть всего лишь словами. Я не хочу себя снова во все это втягивать, хочется вычеркнуть его из своей жизни и больше никогда к этому не возвращаться, — сбрасываю со своей души по камешку с каждым словом, как обычно перекладывая все решения и ответственность на другого человека. Иду, смотря себе под ноги, так как улица вокруг мне совершенно не знакома и запомнить дорогу обратно с первого раза мне все равно не удастся.       — Так если так много минусов, то к чему тогда все эти сомнения? Только не говори «я люблю его», потому что это очень тупо даже для тебя, — говорит с таким отвращением, словно вместо слов из его рта выпадают жуки. На «любишь» был бы самый отвратительный и крупный. Вот что у этого человека с сердцем?       — Ты когда-нибудь любил? — спрашиваю без желания как-то специально поддеть его за живое, а исключительно из спортивного интереса. Ну не возможно с таким холодным цинизмом рассуждать, если хотя бы отдаленно понимаешь, что это такое!       — Мы сейчас обо мне будем разговаривать? Или это такая оригинальная попытка ко мне подкатить? Прости, зайчик, мне, конечно, невероятно интересно наблюдать за вашими с Вадимом брачными танцами, но впутывать меня в это не надо, — сначала реагирует даже слишком резко для вполне невинного вопроса, но после старательно переводит все в шутку. Вот только поздно — я прекрасно понял, что бестактно ткнул в больное.       — Просто ты так живо рассуждаешь о том, что тупо, а что нет… — почти оправдываюсь, хотя это должно было прозвучать скорее как робкая подколка. И правда, не Олегу судить об этом. Если бы мне кто-то сказал хотя бы год назад, что буду убиваться по парню, поднял бы на смех. А вот теперь совсем не смешно, скорее до паралича страшно от непонимания, что теперь с этим делать.       — Ой, как это мило! У хомячка прорезались зубки… — издевательски тянет, улыбаясь во все тридцать два, и мне отчего-то становится стыдно за свою провокацию, хотя она и получилась практически неосознанной и совсем беззлобной. Понимающе кивает, словно поддерживая мои попытки тоже как-то его поддеть, и я, кажется, начинаю понимать кайф, который когда-то давно читал на лице Вадима при таких же шутливых перепалках. Неожиданно осознаю, что все это вовсе не так отвратительно, как я считал ранее, и, возможно, стоит научиться отвечать легкими колкостями на нападки в свою сторону. Исключительно для того, чтобы показывать «зубки» и больше не давать себя в обиду.       Дальше идём молча. Олег глядит перед собой на дорогу, лишь изредка проверяя время на телефоне, а мне не остаётся ничего, кроме как рассматривать улицу и изредка пытаться поймать его взгляд. Не преуспеваю во втором да и первое тоже скучно: обычный широкий проспект с гудящими машинами в пробке, высотки по обе стороны от него и, казалось бы, ничего интересного нет. Как сильно ошибался, я понял только спустя пару минут, когда сворачиваем вглубь, как мне поначалу показалось, самого обычного сквера. Передо мной открывается картина, которую раньше я видел исключительно на сувенирных календариках: за памятником Ломоносову главный корпус МГУ во всей его красе! Меня аж припечатало к месту, а мозг отказывался понимать, что все это не иллюзия и на самом деле прямо передо мной.       Снова начать идти могу только под насмешливо-принижающий взгляд Олега. Меня едва не трясет, когда понимаю, на какой мехмат к научнику он ехал. Сейчас бы в десятом классе делать исследовательскую работу с преподавателем МГУ!.. да пусть даже не с преподавателем, допустим, с каким-то аспирантом или студентом старших курсов — это же все равно невероятно круто! Завидую чистейшей белой завистью, потому что сам очень хочу когда-нибудь так же буднично приезжать к главному зданию на пары, но понимаю, что не судьба. Не с моими далеко не выдающимися способностями и огромной ленью.       — Ну так что, скажешь еще что-то или я побегу? — наконец не выдерживает Олег и предлагает мне идеальный вариант, как разойтись без обид и не прибегая к бесполезным общим фразам прощания. Просто разойтись по обоюдному согласию невероятно в его духе.       — Иди конечно, я и так тебя сильно задержал! — снова начинаю по привычке оправдываться, но быстро беру себя в руки, бросая это бесполезное занятие. — Спасибо за этот разговор… я многое понял, — благодарю искренне, неожиданно даже не боясь получить негатив и новую насмешку в ответ. Мне было нужно сказать это, чтобы не чувствовать себя обязанным за то, что ни с того ни с сего дернул его и практически вынудил уделить мне время. Олег равнодушно кивает, словно и вовсе не слушая меня, а затем еще раз проверяет время и молча продолжает идти, лишь в последний момент вспомнив об элементарной вежливости и сопроводив свой уход смазанным взмахом руки.       Смешно видеть формальные жесты в его исполнении: словно он прибыл с другой планеты, где такое не принято, и теперь прилагает все усилия для того, чтобы слиться с землянами. После разговора с ним на душе легче не стало, но вот более полное понимание ситуации я получил — осталось только осмыслить.       Собирался было сразу же поехать обратно, но самого себя не смог заставить бросить это прекрасное место и не побыть в нем ещё хотя бы пару минут. Стоять просто так глупо, и я перехожу дорогу, чтобы подойти ближе к великому. В который раз за этот день дрожу, теперь уже от восторга, нерешительно поднимаясь по широкой лестнице. Мимо пробегали студенты, изредка медленно ковыляли старички и старушки — наверняка преподаватели, и ото всего веяло неправильным, но тёплым и родным чувством. Мне сказочно повезло, и я не забыл наушники, так что остатки заряда на мобильном потратил самым неправильным образом — включил музыку.       Сначала в уши ударило композицией, которую я в прошлый раз не дослушал, и она так резко сконтрастировала с моим внутренним состоянием, что я даже невольно поморщился, словно дедок, который всю свою жизнь не слушал ничего тяжелее Киркорова. Даже улыбнулся своим мыслям, но все-таки переключил на другую песню. Более спокойный вокал — все такой же мощный красивый голос, но без визгов, расщепления и лишнего напора — заполнил мой разум, было спокойно, и под чарующие, почти балладные напевы, я окончательно увяз в размышлениях. Сел прямо так — на едва разогретые хилым апрельский солнцем ступеньки — и обернулся на стоящего ко мне спиной Ломоносова.       Смотрел на него и на все ещё серые, с едва набухшими почками, деревья, на без интереса бегущих мимо людей, и мне было спокойно. Было грустно, но не той грустью, которая переходит в отчаяние и заставляет натирать верёвку мылом, а лёгкой, пугающие привычной болью. Страшно вспоминать, сколько всего я вытерпел за последние месяцы — за всю жизнь столько не получал, а тут хватанул сполна. Вспоминал злые слова Олега и его удовлетворение моим срывом по итогу, слова о том, что это я во всем виноват и надо дать Вадиму шанс, иначе будет глупо даже не попробовать сойтись с ним. Ровного серого цвета грусти было так много, что казалось, меня уже тошнит от неё, но, скорее всего, сказалось отсутствие нормального завтрака и пропущенный обед. Надеюсь, хотя бы на ужин успею.       Только подумал об этом и сразу вздрогнул от того, как снова неправильно и нелогично все получается. С одной стороны, мне необходимо торопиться, чтобы точно не опоздать, а с другой, никак не получается расстаться с этой случайной магией. Не знаю, сколько времени я потратил на самокопания, но, благо, успел загуглить обратный маршрут, прежде чем мобильник приказал долго жить. Вот и все, даже музыки не осталось, что стало самым откровенным намёком от Вселенной, что пора бы закругляться. Вот только вынырнуть из мыслей мне так и не удалось. Вроде тело поднялось и послушно шло к нужной мне остановке, чтобы сесть на тот же автобус, только в другую сторону, вот только головой я все ещё был там — на холодных ступенях главного здания.       Чем больше я думал, тем глубже проваливался в прошлое: вот и мои глупые сомнения по поводу Вадима, и разговор с Данилой, и извинения Вадима… Последнее вспоминать и обдумывать было особенно тяжко, так что я быстро переключился на более глубокие воспоминания, чтобы каждое из них разобрать по крупицам и переосмыслить с новой точки зрения. ***       Декабрь моего девятого класса. Как сейчас ярко помню, что стоял, укутавшись в одеяло, и смотрел в окно на метель. Время было около двух часов ночи — значит, у него десять вечера. Я жутко злился и сжимал в руке телефон, вымещаяя на нем всю злобу и обиду. Казалось, что с минуты на минуту он завибрирует, оповещая о входящем, и это снимет с меня груз тяжелых и неутешительных мыслей, но время шло и ничего не менялось. Я почти плакал, не зная, куда себя деть и что дальше делать — мне было жутко больно. Хотелось спать, потому что на тот момент я уже который день пренебрегал сном для него, а с утра не мог проснуться в школу.       У него было уже десять, а это означало, что он спит и даже не думает мне написать. Осознавать это было больно, особенно после того, как своими руками привёл к этому. Сначала все шло отлично — без сучка и задоринки, казалось, лучшие друзья на век. Мы делились планами обязательно попробовать поступить в интернат, что свёл нас на летней олимпиадной школе после восьмого класса. Вадим тогда даже не думал, что будет жить отдельно от родителей, сказал, что будет приходить как в обычную школу, тем более что это совсем не далеко от его дома, а я должен был поселиться в общежитии, что вовсе не помешало бы нам общаться.       Все изменилось не резко: постепенно дружеские чувства холодели, а общение становилось менее приятным. Порою с трудом находились темы и нам приходилось коротать время за бессмысленным рассказами о буднях, в которых (я чувствовал!) он много недоговаривал. Позднее я заметил, что диалог начинается исключительно с моего сообщения. Мне всегда отвечали с энтузиазмом, но сам факт, что уже больше недели он сам не проявлял инициативу, не на шутку пугал. Однажды я не написал ему — замотался в течение дня и попросту забыл — и на следующий же день меня прошибло страхом, словно током. Стало страшно, что все может закончится вот так: я просто перестану писать первым, а ему будет не на что отвечать.       Мне было больно, но как-то расспросить его об этом у меня не хватало смелости. Тогда я решился на эксперимент: я начал писать ему все позднее и позднее с каждым днем. Сначала в шесть по его часам, потом в семь, восемь вечера… Понимал, что сам у себя краду таким образом время на драгоценное общение, но казалось, что оно того стоит. Мне хотелось думать, что он хотя бы с нетерпением ждёт каждое моё сообщение, но, как бы я ежедневно ни откладывал свой первый шаг, он не пытался написать первым. Поначалу хотя бы каждый раз мгновенно отвечал мне и с радостью включался в беседу, но в один момент как отрезало. Оглядываясь назад, я понимаю, что случилось, но тогда Вадим просто молчал, не желая делиться со мной.       Порою он вообще не отвечал, но правда с утра, наконец прочитав пропущенные сообщение, горячо извинялся и врал про «дела». Если же у него получалось ответить сразу, то разговор получался натянутым и обрывался резко, а оправданиями были сильнейшая усталость или забытая домашка, которую необходимо было сделать именно сейчас. Он безбожно врал мне, а мне все было страшно спросить напрямую, хотя иногда в разговоре проскакивали пугающие меня фразы. «Мне очень плохо», «Спасибо, что хотя бы ты со мной», «В последнее время ни на что нет сил» — это все появлялось не так часто, но уже успело заставить сработать тревожный звоночек в моей голове. Моя огромная ошибка заключалась в том, что я так и не наскреб в себе смелости обо всем расспросить и по-человечески поддержать его.       За день до этого я так же стоял у окна и ждал заветных двух часов, чтобы написать ему. Каждый день я надеялся, что вскоре его тёмная полоса закончится и все будет как раньше. Каждый день давал ему шанс самому сделать первый шаг, которым он упорно не пользовался. Словно тоже специально тянул время. Мне было больно и неприятно, но я все-таки написал, начиная сухой и словно безжизненный диалог, который закончился уже через несколько минут, потому что Вадим пошёл спать. В тот день между нами что-то умерло, и я не мог понять, в какой момент все зашло слишком далеко. Хотелось сказать о своих сомнениях, но одновременно я чувствовал, что грузить его своими переживаниями будет совершенно лишним. В конце концов, у него все нормально, а я переживу.       Стоял и дышал на ледяное окно, рисуя одному мне понятные узоры. Вертел телефон в руках и отчаянно боролся с желанием снова написать ему. Устал работать дефибриллятором для этих отношений, с каждым днем все острее чувство, что я навязываюсь. Даже вспоминать это больно, эти дрожащие над клавиатурой пальцы и внутреннюю горечь. Все больше слипались глаза, но я никак не мог пойти спать — все надеялся, что вот сейчас, уже через минуту мне напишут, и будет очень обидно, если я это пропущу. Вот только время шло, минуты сменяли друг друга, а столь желанное так и не случалось. Тогда я дотерпел до трех ночи, после чего, стерев слезы, появившиеся не столько от горя, сколько от титанической усталости, пошёл спать. Тогда я отказался от Вадима, сломал свою щенячью преданность и выкинул его из своей жизни.       Потянулись ужасные дни, на протяжение которых я ежеминутно боролся с желанием попытаться оживить то, что давно мертво. Дни, недели, Новый Год прошел без единого слова в переписке. Особенно обидно было не получить от него даже дежурного поздравления с праздником, но и это я пережил. Проигнорировал, словно так и нужно, и постепенно отпустил это, перестал так остро реагировать, вспоминал реже и наконец закрыл эту страницу жизни. К тому же, позднее начались издевательства одноклассников, в марте слег с менингитом, весной старательно наверстывал упущенную программу и писал вступительные испытания в московскую школу — не было времени мучить себя страданиями по человеку, которому я не нужен.       Так вот зачем я сейчас это вспоминаю? Просто ситуации очень похожие — мне необходимо решиться и либо выкинуть его из своей жизни, либо тянуть дальше на себе эту лямку. Причем первое больше не кажется чем-то страшным: раз смог, значит, и еще смогу, и осознанные чувства к нему ничего не изменят — тогда тоже было несладко, но я же справился. Вопрос только в том, готов ли я простить и попытаться в который раз начать все сначала. Что если сделать все по-другому, на новых условиях и более холодно, чтобы было проще отпустить в случае чего? Как научил Олег — самому выбирать то, что может меня задеть, показывать «зубы» в случае чего и всегда быть готовым послать на все четыре.       За окном автобуса солнце стремительно клонится к горизонту, что заставляет меня серьезно нервничать. Еще три остановки, а время уже восемь — опять не успею на ужин. Стыдно за это, тем более что Данила наверняка начнет ругаться. Вот только этого мне не хватало — просто нет никаких сил. Забраться бы сейчас под одеяло и долго-долго думать над сложившейся ситуацией. Ладно если спокойно поговорит со мной — это я перетерплю. Но нет же, наверняка накричит как с утра и донесет все до классного руководителя, не обращая никакого внимания на мои оправдания. А ведь сегодня у меня был просто ужасный день и по-другому было нельзя! Я просто не справился, а не демонстративно нарушил все договоренности. С утра я захлебывался в истерике и едва выдерживал новые и новые нападки — просто не хватило сил ещё и на то, чтобы поесть хоть немного отвратительной каши. Затем потрясение от Вадима, и да, я снова не справился, психанул и сорвался — мне нет оправданий. Но ужин я вовсе не планировал пропускать! Просто так получилось.       Выхожу на нужной остановке и поначалу правда стараюсь бежать, чтобы если и не успеть на ужин, то хотя бы сделать для этого все возможное и быть чистым перед своей совестью. Естественно, мгновенно сбиваю дыхание и последние пару метров до проходной едва не ползу, хватаясь за взрывающийся болью правый бок. От перенапряжения перед глазами пляшут мушки и даже немного подташнивает. Закрываю рот ладонью и пытаюсь дышать носом, но все равно не могу совладать со спазмами дыхательных мышц. Каждый вдох и выдох приходится делать через усилие, то и дело прерываясь на судорожные полувсхлипы, во время которых словно кто-то потусторонний с силой пережимает глотку, не давая и капле воздуха проникнуть в легкие. Вот уж нет, не нужно мне больше такого «счастья»! Восстановив дыхание, больше не возвращаюсь к бегу и полностью отпускаю ситуацию.       Легким прогулочным шагом пересекаю проходную и так же спокойно иду к главному входу. На часах уже за восемь, что окончательно убеждает меня не торопиться. Куда и зачем, если выволочки от Данилы никак не избежать? Задерживаюсь на ОД, чтобы поставить отметку о возвращении, и совершенно искренне умиляюсь записям Олега. Напротив своего имени расписал все очень подробно: куда и когда идет, когда планирует вернуться — а я удостоился только лишь записи о фамилии и сухих черточек, обозначающих «то же самое, что в предыдущей строке». Словно я хвостиком за ним увязался, что не совсем так. Выдыхаю сквозь зубы и молча ставлю галочку в последнем столбце, будто так и должно быть. Успокаиваюсь, не позволяя себе кипеть по этому поводу. Вспоминаю уверенные слова Олега о том, что только я могу определять, что меня задевает, и от этого становится намного легче.       Спокойно поднимаюсь на жилой этаж, не спеша и не растягивая специально время, и морально готовлюсь выстоять перед любыми упреками и попытками пристыдить непонятно за что. Представляю лицо Олега и его усмешку в ответ на все мои сомнения. Обещаю самому себе не сорваться и совершенно никак не реагировать на нападки Данилы. По возможности даже не оправдываться ни за что, а просто молча покивать, пропуская все мимо ушей, но, как обычно, моим планам не суждено было сбыться. Стоит мне лишь переступить порог комнаты, как воздух вокруг буквально взрывается недовольством.       — Где тебя носило? — едва не по слогам проговаривает Данила, явно стараясь удержать в узде гнев. Не для того, чтобы не поссориться и сохранить нейтральный тон разговора, а скорее для того, чтобы отложить это неизбежное и хотя бы дать мне объясниться. Чего я делать вовсе не собирался.       — Гулял, — ответил я, стараясь ничем не выдать внутреннее напряжение. Через силу улыбнулся, осознанно копируя поведение Вадима или Олега — оба часто прячут истинные эмоции в нейтральном лживом оскале, и прошел вглубь комнаты к открытому окну, из которого неприятно веяло прохладой. Данила проводил меня обескураженным взглядом (я не видел, но чувствовал на своей спине липкое, прощупывающее недоумение).       — Ты не был на ужине, — бросает упрек, словно камень. Чувствую, как он пытается задеть меня этим, сбить с избранной нейтральной позиции. Я лишь киваю, хоть ему и не нужно мое подтверждение, и наваливаюсь на створку форточки. Меня обдает ледяным и непонятно откуда взявшимся ветром, когда я с усилием захлопываю ее. — Ты снова отказываешься от еды, хотя прекрасно знаешь, к чему это может привести. Ты ранишь свое тело, сбегаешь с обеда, и все это из-за…       — Я не хочу это слушать! — вскрикиваю, все-таки не выдержав, после чего с силой прикусываю язык. Во рту появляется металлический привкус, но крови совсем немного — и это радует. Резкая жалящая боль пронзает ранку и растекается по близлежащим тканям, словно яд. — Это моя жизнь, и тебя никто не просит лезть, — заканчиваю уже более спокойно, тихо и довольно медленно, стараясь лишний раз не задевать ранку. Боль растекается по нервам и, словно волна, возвращается обратно в источник, после чего язык начинает пульсировать так ритмично, словно на месте повреждения выросло маленькое сердце. Неприятно настолько, что я даже прихватываю зубами изнутри щеку, лишь бы перебить эту несильную, но противную боль.       — Меня, как минимум, Раиска просит следить за твоим питанием. Ты думаешь, мне самому по кайфу нянчиться с тобой? — снова поднимает голос. Вскакивает с места и непонятно зачем пытается подойти ближе. Еле успеваю подавить в себе инстинктивное желание отпрыгнуть. Резко выдыхаю и позволяю себе только незаметно отступить к столу за спиной. Хватаюсь за него рукой, словно меня несет вперед ветром и жизненно необходимо удержаться на месте.       Перед глазами ужасные сцены подобных стычек с одноклассниками год назад. Мне хочется бежать и спрятаться куда-нибудь, лишь бы не чувствовать это отвратительное дежавю. Но я держусь: изо всех сил, до онемения в пальцах сжимаю столешницу за спиной, дышу через раз и все сильнее закусываю изнутри щеку, рискуя получить вторую неприятную ранку. Чувствую, что просто обязан выстоять. Так же давит на меня Вадим, так же убеждает в своей правоте мать, так же угрожающе надвигаются хулиганы — каждый, кому не лень, бесконечно пользуется моей беспомощностью, и необходимо положить этому конец. Причем начиная с Данилы, как с меньшего из всех зол.       — Так не нянчись, — выдавливаю сквозь зубы по слогам. — Отстань, пожалуйста. Мне твоей опеки уже по горло, — говорю с напряжением, от которого сохнет в горле и словно вправду встает противный прилипчивый комок. В глазах туман от собственной излишней смелости (заявить подобное Даниле — уму не постижимо!), и, чтобы совсем не утонуть в захлестнувшей меня панике, представляю перед собой Вадима. Нет, далеко не тот сказочно-сахарный образ из сна, а более реальное, перекошенное злобой лицо. Как ни странно, это помогает мне — заряжает злостью и протестом, что помогает мне не отступить в последний момент.       — Ты это сейчас всерьез или снова забыл принять таблетки? — без издевки, но со злобой интересуется, на что я реагирую только лишь уничтожающим взглядом. Вот нечего мне каждый раз тыкать лекарствами. — Хорошо, — сдается тут же и даже поднимает руки вверх. — Я вижу, у тебя все классно. Вадим вернулся, а Даня теперь нахер не сдался, так? А как твой ненаглядный относится к тому, что ты голодаешь и режешь вены? Все нормально, так и задумано? — совершенно неожиданно начинает бросаться обидными словами, словно грязью. Противно.       Не отвечая ничего, обхожу его, словно предмет мебели, и иду к выходу из комнаты. Вовсе не от паники и не сбегаю — просто показываю нежелание говорить в таком тоне.       — Ну и пошел ты! — добивает в спину, когда я едва не поворачиваю ручку двери. Так и замираю, схватившись за нее, потому что не могу поверить. — Я абсолютно все, что мог, сделал, но ты же ни в какую! — переходит на крик. — Нахуй выкарабкиваться, нахуй жить нормально, когда на горизонте маячит эта мразь и можно пуститься во все тяжкие! Ой, блядь, как он меня бесит! — срывается, без меры разбавляя говор матом, от которого даже у меня вянут уши. Замолкает наконец и закрывает глаза ладонью, как бы делая фейспалм, качает головой и дышит глубоко, со свистом, явно стараясь успокоиться. — Тебе в кайф все это: садо-мазо, все фигня… А у меня нервы не железные смотреть на то, как ты себя убиваешь, — неожиданно ровно продолжает, без воплей, словно и правда успел за такое короткое время смириться. — Делай, что хочешь — я съезжаю, — удар под дых. Все тело словно в судороге, а в голове только одна мысль: «Нет, не надо». Черт, но я же совсем не хотел этого! Мне нужна поддержка Данилы! Я ведь просто хотел остудить его излишний пыл и показать, что со мной тоже нужно считаться — только и всего.       Не могу больше держать лицо — и без того истонченные за день нервы рвутся окончательно. Позорно сбегаю, чтобы не начать стелиться по полу в мольбе. Он мне нужен, но не такой ценой! Нельзя дать ему понять, что мною можно манипулировать, что я зависим, по-настоящему на привязи у него и, только лишь пригрозив своим уходом, из меня можно веревки вить. Глаза горят от сухих слез, и мне бы скрыться ото всех, чтобы выплеснуть эмоции, при этом не подкармливая общественность новыми поводами для сплетен. Решение находится быстро: в конце коридора за душевыми еще одна комната — самое непопулярное место на этаже — бытовка.       За скрипучей деревянной дверью душно от висящей в воздухе влаги. Так соблазнительно гремят дряхлые машинки, стирая чьи-то вещи, а на веревке под потолком сушится огромное полотенце, героически закрывая окно от входа. Огибая расставленные тут и там пластмассовые сушилки, прячусь в словно специально для меня выделенное местечко. Разгребаю сваленные в кучу чужие носки и трусы, освобождая себе свободный клочок на подоконнике, впрыгиваю на него и, отклонившись на холодное стекло за спиной, наконец отпускаю себя. Дышать от духоты невозможно, но мне и не нужно. Кажется, бесконечно выдыхаю, едва не наизнанку выворачивая легкие. Спокойствие, расслабление и любимая истерика — ставшая мне родной за последние месяцы. Да ну почему ничегошеньки у меня не получается так, как надо? Хотел взять себя в руки и стать сильнее, наконец закрыть эту позорную страницу своей жизни с вечными прогибами под каждого встречного, а получил полную катастрофу.       Все из-за моей эмоциональности. Чувствительности, если угодно. Мне нужно стать сдержаннее, нужно закрыть на все замки столь чувствительное сердце, чтобы было легче отпускать и не покупаться на манипуляции. И ведь Данила правда хороший, но его методы, крики и наглое вмешательство в мою личную жизнь терпеть невозможно. А теперь, когда я взбрыкнул и, возможно, резко показал свое недовольство, он снова кричит и лезет в личное, угрожает своим уходом — и чем, черт возьми, он лучше Вадима? Прямо сейчас надо выстоять и не приползти обратно, собрать себя по частям и показать, что я сам отлично справляюсь. Иначе это будут новые болезненные отношения, которые тоже могут довести меня до клиники.       Тихо вою, вновь и вновь ударяя по подоконнику кулаком. Осознаю свое одиночество очень остро, но на этот раз обещаю себе, что не побегу к первому встречному за поддержкой. С меня хватит болезненных отношений, я не хочу больше быть зависимым от другого человека, не хочу через такую боль отпускать кого-либо. Таких слез заслуживают родные люди: мама, брат, сестра, отец — но не друг или парень. Неземная любовь — это сказка, которая заканчивается адской болью и слезами, что многократно перевешивает любые положительные эмоции. Дружба — это временно и ненадежно, это в любом случае попытка заявить на тебя права и подмять под себя. Хватит с меня, пора положить этому конец. Хватит уже этой безусловной доброты — надоело спотыкаться, хватит этой мягкотелости и панического страха вступить в конфликт — это все раз за разом выходит мне боком.       Дверь хлопает, оповещая о чьем-то приходе. Я так и замираю с занесенной над многострадальным подоконником кулаком, при этом в исступлении обхватив его второй рукой от греха подальше. Даже не дышу, хотя из груди все еще рвутся вопли. Не уверен до конца, что могу себя сдержать, а потому несу онемевшую от ударов руку ко рту, чтобы прихватить зубами кожу на указательном пальце. Боль отрезвляет и помогает окончательно осознать, что истерика — это временное и быстро проходящее, а мне еще жить в общаге, где и без того каждый считает своим долгом проводить меня заинтересованным взглядом при встрече. Не успокаиваюсь, но умело сдерживаю себя от необдуманных поступков, давлю в зародыше каждый всхлип, до нового привкуса крови во рту сжимаю зубами кожу на пальце и мысленно отсчитываю секунды.       Как только дохожу до двадцати, дверь хлопает второй раз, разрешая мне снова провалиться в боль, но мне больше не хочется. Истерика, забитая бесконечными «нельзя», уползла в самые темные уголки души. Там ей и место, в конце концов. Стираю слезы рукавом толстовки, прихватывая еще и пот, неизбежно выступающий на лбу в такой духоте. Боже, как тут душно! Я словно и не дышу вовсе, а глотаю легкими воду. Стакан за стаканом, рискуя наконец захлебнуться. С жутким кашлем выбираюсь в коридор, оставляя за спиной грохот стиральных машин. Словно из демоверсии ада вылез — не иначе. И как только это место показалось мне хоть в чем-то приятным буквально десять минут назад? Удивительно, как в дурмане эмоций подменяется реальность.       Успеваю пройти пару шагов по коридору (исключительно чтобы просто двигаться, а не с определенной целью), прежде чем осознаю, что мой внешний вид — красные глаза и общая разбитость — вовсе не располагает к появлению в обществе. И что же, вернуться в комнату, где Данила вряд ли остыл и совсем не готов если и не делать первые шаги к примирению, то хотя бы промолчать, не превращая локальную неурядицу в глобальную катастрофу? К этому я не готов. Даже с нынешним исходом едва справляюсь, хотя и понимаю, что мне сказочно повезло и все могло быть в сотни раз хуже.       Помявшись пару минут в коридоре и все-таки поймав на себе заинтересованные взгляды мимо проходящих людей, так и не нахожусь с решением. Ума не приложу, куда мне исчезнуть до отбоя. Еще и желудок немилосердно скручивает от пустоты… Быстрее бы уже прошел этот кошмарный день. Никогда я еще так сильно не хотел вычеркнуть лишние часы из своей жизни. Это бесконечная пытка — гонять в голове одни и те же мысли, пытаясь принять хоть какое-то решение, бесконечно тыкаться к каждому встречному за советом… А можно хватит? Вот этого Вадим пытался добиться, когда предложил «подумать»? Чтобы я окончательно утонул в своем больном подсознании и просто из безысходности прибежал к нему?       Ну и пошел он. Теперь даже Данилы рядом нет — мне официально разрешено творить херню. Гулять так гулять. Можно просто порвать со всеми и смиренно опустошать упаковку таблеток, а когда она закончится, тихо повеситься — никто и не заметит. А можно сделать еще круче: сказать безрассудное «да», после чего Вадим собственными руками меня добьет. Вот это поле для творчества! Почти смеюсь сквозь слезы — нервная система исчерпала все запасы прочности. В который раз хочется пожурить самого себя за слабость и приказать собраться с духом, но знаю, что это не сработает. Чтобы подняться, мне необходимо снова оттолкнуться от дна.       Ради кого и чего мне держать лицо? Не проще ли передохнуть ото всех неравнодушных и вдоволь насладиться одиночеством? Плакать, когда мне плохо, смеяться в редкие моменты, когда мне хорошо, а если совсем прижмет, то звонить домой и утешать себя мыслью о том, что все это только на два месяца, после чего я вернусь к родным. Я же умел всего-то год назад обходиться без друзей, так что сейчас сломалось? Нужно вернуть себе эту способность и больше не страдать от недопониманий, разногласий и разбитого сердца. Я вполне самодостаточен, мне не нужно постоянное одобрение от кого-либо. Я пробовал уговорить Вадима пойти мне навстречу — не получилось, ткнулся к Даниле за поддержкой — ввязался в еще одни болезненные отношения. Осталось полагаться только на себя — если я сам себе не помогу, то никто не поможет.       Хватит ждать и верить в чудо. Вадим остался лицемером и гомофобом и не доказал мне обратного. Все, что я увидел при последнем диалоге, — это то, что я хотел услышать. Он уберется из моей жизни, если я скажу «нет», — и это будет его самым правильным поступком за последние месяцы. Этим он докажет, что изменился, и останется в моей памяти хорошим человеком, который запутался. У меня больше нет сил его любить. То, что умерло, должно оставаться мертвым — а между нами все умерло во второй раз. Данила окончательно послан и даже высказал свою готовность съехать из комнаты — скатертью дорога. С этим все, я остался один и готов взять полную ответственность за свои действия. Упасть на дно и совершить новый толчок — отличный план.