Soul.

      Посетитель. Слово резануло по ушам не хуже лезвия. Посетители в этом месте бывали редко, за исключением тех ублюдков, что именовали себя министерскими работниками, по факту являющимися очередными крысами, которые жадно заглядывали в рот каждому, кто кидал им очередную кость в тарелку, нежно именующуюся «личный бюджет».       Дверь за спиной закрылась с неожиданным хлопком, заставившим вздрогнуть сутулые плечи и будто включившим нервы. Глаза парня, испуганно шарахающегося от каждого шороха, бегали по серым стенам. «Человек», медленно идущий следом, казался волшебнику опорой, на которую можно было положиться в пустых коридорах тюрьмы, сводившей своей унылой серостью с ума куда сильнее, чем одиночество ледяной камеры и встречи с любовниками. Сведя большие пальцы вместе, Драко мысленно досчитал до десяти прежде, чем позволил реальности поглотить его сознание. Мысли, мелькавшие в его голове в камере, были отрывочны и больше являлись воспоминаниями о прошлой жизни, но сейчас их реальность и холод стен, как никогда до этого, казались враждебными и практически смертоносными.       Что-то блеклое, практически прозрачное, но невероятно сильное и грубое резко дернуло за рубашку парня, ощутимо приложив того к черным прутьям. Белая рука, покрытая нарывами, старыми шрамами и пигментными пятнами, мертвецкой хваткой сжимала грязно-серую ткань. Мужчина, лет шестидесяти, хрипло дыша, уставился своими безумными глазами в голубые, едко ухмыляясь беззубой улыбкой, и громко закашлялся, хрипло проклиная молодого парня и желая ему от всей души ядовитой червоточины. Что это значило, не знал никто в этом мертвом коридоре, однако каждый внутренне содрогнулся. «Человек» грубо ударил своей палочкой по черным пальцам, все еще сжимающим чертову ткань, уже начавшую трещать от грубого отношения. — Пусти… — хриплый, молящий шепот, никогда не принадлежащий чистокровке, истерически срывался с синих от холодного ужаса губ и прилипал к влажным стенам своей жалостью. А Этот продолжал хрипло нашептывать, сжимать до хруста в старых костях ткань и упрямым сумасшедшим взглядом пленять молодого Малфоя, будто кролика. Черная тонко и легко коснулась щеки, и вот жгучая боль огласила окружающую серость. В голубых ярко отражался Этот, до хруста в позвоночнике прогнувшийся под смертельной силой, высасывающей остатки сумасшествия.       Молиться волшебников не учили. Но сейчас Драко молился смерти. Молился так, будто она была его хозяйкой, что нежно сдавливала удушающе своим тяжелым сапогом его шею; будто та терзала его тело самыми острыми ножами, оставляя рваные раны; будто родной матери, до одури правильно прикладывающей к своей свободе, как груди. Смерть услышала молитвы мага и лениво, неспешно, растягивая наслаждение, отобрала у старика его последний вдох вместе с тихим хрипом.       Сломленная груда костей, упавшая на пол с безумно тихим шелестом, была объята серой пустотой камеры, и в одно мгновения в светлых глазах парня промелькнуло осознания того, что она так и останется лежать на промёрзлом, дожидаясь нового соседа. Страха не было, однако мысль, не отпускающая его больше ни на мгновение, толкала все быстрее к заветной двери, что находилась на два этажа ниже; туда, к человеку, что решил посетить его; к тому, кто еще помнил и нёс в себе жизнь другого, живого мира.       Ступеньки под ногами, будто издеваясь, медленно отпечатывались в памяти одна за другой, но их количество ускользало, смешиваясь с безумными мыслями и бесконечным ожиданием встречи. Две, двенадцать, девятнадцать… опять две… «человек» медленно ступает позади, и на каждую ступень наступает дважды, грузно и громко, сбивая своими шагами и вздохами… Две, двенадцать, девятнадцать…       Дверь, на удивление Драко, открывается неслышно. За столом еще никого нет, но стул металлический и неизбежно холодный уже ждет его. Сидение не греет в январе. Неожиданно для себя парень вспоминает, что здесь он находится всего лишь 18 месяцев. Или правильно было бы сказать — уже 18 месяцев?       Его сдали в Азкабан в августе. Кто-то подло напомнил о его участии в смерти Дамблдора на слушании, но никто не стал заступаться. Зачем-то приглашенный адвокат лишь тихонько стоял около Малфоя, не смея и пискнуть в его защиту, когда откуда-то взятые свидетели, которых парень видел впервые в своей жизни, ярко обрисовывали смерть профессора и действия мага. Мать говорила, что мужчина был лучшим, что сейчас они могли себе позволить. На самом деле позволить они себе не могли ничего. Отец вовремя перевел все деньги на счета старых друзей, которые (так не вовремя!) погибли во время битвы. Все, что осталось у семьи: полуразграбленный особняк и растоптанная гордость, которую время от времени все ещё видел в движениях Драко «человек».       В углу громко пищала мышь, которую естественно никто не собирался убивать. Они здесь были за домашних зверьков, занявшие самую высокую ступень среди обитателей. Блохи мирно поделили последнее место со вшами, и Малфой, время от времени, благодарил судьбу за то, что с ним никто пока не поселился по соседству. Мышь махнула хвостом и перебежала в противоположный угол, когда дверь открылась и в нее кто-то вошел. Видеть посетителя Драко не мог. Надсмотрщик пробормотал какое-то заклинание, лишающее человека практически всех органов чувств. Оставался лишь слух.       По полу тихо застучали каблуки, после со скрежетом отодвинулся стул, но посетитель не сел. Что-то с глухим звуком упало на стол, заставив вздрогнуть парня, и только после наступила тишина, изредка нарушаемая вздохами волшебника, сидящего напротив, шуршанием одежды и противным скрипом, исходящим от наручников, которые были надеты на запястья преступника, как только тот сел. — …с ним все хорошо?.. — тихий голос, явно женский, беспокойно разговаривал с тюремщиком. О чём шла речь, Драко было не интересно, посетительница привлекала внимание парня куда сильнее. Звук долетал, как сквозь воду, и разобрать, кто именно сидел напротив него, было невозможно, но слова маг понять мог. — …и все же, я бы настояла на том, чтобы вы сняли с него заклинание.       «Человек» что-то категорично крякнул в ответ. Магия все еще сковывала тело, но Малфою было все равно. Нежный голос все еще настаивал на своем, но тюремщик, не став слушать, вышел, не забыв хлопнуть дверью, тем самым поставив точку в разговоре. Некоторое время в камере было тихо. Мысленно парень уже перебрал все возможные варианты, почему посетительница не приступает к диалогу, но сам начать его не мог. Секунды текли мучительно долго, но вот, наконец, маг услышал тихий шелест страниц, и волшебник понял, что вещь, которая была брошена на стол, скорее всего, оказалась папкой. — Некоторое время назад ваша мать, не смотря на запрет судей, покинула Англию. Вы знаете, куда она могла бы отправиться? — легкий скрип самопишущего пера был ответом на вопрос посетительницы, которая явно забыла про заклинание, пока ковырялась в бумагах, ища какую-то информацию. Нервы парня накалились до предела, но тот не мог ничего сделать. — Мне нужна информация и я бы была благодарна, если бы вы хоть как-то подали знак…       Драко раздраженно выдохнул и, как ему показалось, кивнул. Мышцы работали медленно, будто информация, поступающая из мозга, не летела быстрее ветра, а тянулась как мед. После небольшого, совершенно невинного движения, горло перехватил спазм, и шею сковала жгучая боль, так словно тысячи тонких иголок ворвались под кожу в одно мгновение. — …по нашим данным, все имущество семьи Малфой находится в печальном состоянии, и переезд вашей матери, как я полагаю, необходим для сбора средств. Во время бесед с Нарциссой вы обсуждали возможность восстановления имущества?       Долгие скучные вопросы выводили Драко из себя. Невозможность нормально передвигать хотя бы руки, не то чтобы говорить, выводила еще сильнее: ярость жгла душу, почти физически уродуя тело, которое вопреки закону магии, пыталось шевелиться, но не могло. Боль слепила хуже заклинания, но вспышки, изредка мелькавшие перед глазами, казались чем-то нереальным: что-то, а точнее кто-то в светлом костюме с ярким ожерельем из каких-то камней… определенно женщина… яркая помада… бордовая… Вспышка, еще одна и еще. Драко не чувствует больше рук, не чувствует ничего, кроме боли и чужеродной, практически до тошноты приторной радости, что рвется и разливается теплом по телу, обжигая вены и продрогшее за полтора года сердце. Он не может узнать лицо, но ему все равно. Если бы можно было поверить в ангелов, он поверил бы в одного — темноволосого с бордовой помадой и ожерельем из черного серебра, путающегося на выступающих ключицах. И он верит. Бумага шуршит вновь, но едва ли слышно. Кровь шумит громче. Боль. Вспышка. Темный потолок проступает сквозь пелену перед блекло-серыми, почти неживыми, глазами. Его определенно куда-то несут. Совсем рядом ревет ветер, оплакивая в соседнем коридоре смерть безумца, и тихо-тихо шаги надзирателя отмеривают вновь — два…двенадцать…девятнадцать…