Карамель

- Тебя. Одно слово, от которого сердце бешено трепыхается в груди как загнанная раненная лань. Слово, от которого глаза загораются будто пылающий костер, на котором сжигают ведьму. Слово, проникающее внутрь и будоражащее само естество первобытной энергии, пробуждающее древнего дракона человеческой расы. Одно. Чертово. Слово.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»

«Интересно, когда к Богу пришла идея создать из слова самого демона?» – подумал Алоис, находясь в гипнотическом плену янтарных глаз. Минута. Две. Пять. «Черт, рука затекла». Десять. «Спина сейчас отвалится». Пятнадцать. - Клод, встань с меня! Усмешка на дьявольских губах была ответом гневному приказу графа Транси. Но ни тот, ни другой не отводили взгляда своих таких разных глаз. Рубашка Алоиса медленно сползла вниз, оголяя ключицы, молочную белизну кожи. Юноше показалось, что ему становится холодно. Но по-настоящему стало холодно, когда под тканью прошлись ледяные ладони дворецкого, очерчивая каждое ребрышко, словно пересчитывая. Руки стали спускаться все ниже, медленно, а после вверх, задевая напрягшиеся соски, скользя по позвоночнику. Стройные ноги блондина давно лежали на бедрах Клода, длинные пальцы очертили острые коленки и чувствительные костные ямочки, заставив вырваться первому стону Алоиса. Вначале он хотел воспротивиться, но сильные руки не давали даже двинуться с места, так что граф лежал и наблюдал, гадая, дойдет ли его демон до конца в этот раз. Внезапно розовые мальчишеские губы накрыли требовательные, горячие, с длинным, настойчиво проникающим внутрь языком. Было ощущение, что сам его рот берут, грубо, безжалостно, глубоко, ускоряя темп. Но этому отдаленно напоминающему поцелуй действию пришлось закончиться, так как Алоис почти закричал. Это было лишь отвлекающим маневром адского существа, шаловливые пальцы которого сильно сжали налитый кровью орган юноши. Возбуждение было таково, что тот чуть не кончил просто от прикосновения слуги. Но Клод был бы не Клодом, если бы обставил все таким простым. Слишком простым для них обоих. Когда ледяная рука лениво прошлась вниз по разгоряченной плоти, у Алоиса вырвался второй стон. Когда дворецкий прошелся языком по впадинке на шее, третий. Но чем быстрее был темп, тем стремительнее забывалось число исторгавшихся из искусанных губ графа выдохов. Видя, что его господин уже на грани, Клод решительно ввел первый палец, своим действием заставив Алоиса зажмуриться от болевых ощущений. Дальше – второй и третий, подумав остановиться на этом. Транси сжал пиджак Клода, прислонившись к его телу настолько близко, насколько это вообще возможно. Он был мокрым и раскрасневшимся, и демон внезапно слишком ярко почувствовал собственное возбуждение. - Прошу… Это стало последней каплей, мольба безумных, нефритовых, полыхающих глаз. Не снимая с себя одежды, Клод резко вошел, сжав ягодицы мальчика. Было не столько больно, сколько некомфортно, и Алоис постепенно привыкал, пока демон давал ему шанс, не двигаясь и пристально следя за его реакцией. Наконец, граф сам обвил ногами его талию, слегка оттолкнувшись назад, словно призывая к продолжению. Это было медленно, размеренно, терпеливо, давая время привыкнуть. Это было более решительно, постепенно ускоряя темп, заполняя комнату уже давно неконтролируемыми выдохами и стонами. Это было глубоко, жадно, с животными полурыками. Клод вколачивался в юное тело, заставляя Транси стонать, почти что кричать. Рубашка демона была местами изорвана, с красными разводами, идеальная укладка растрепалась, и темные пряди двигались в такт, свисая и закрывая лицо. Два тела сплелись в одно, образовывая странную фигуру в призрачной полутьме. Два тела, изгибающиеся в своей страсти, танцующие на влажных простынях, отдающие и принимающие, влекомые и ведомые. Так было нужно Транси, так было нужно его темному дворецкому. Это должно было случиться, это было неизбежным. Как неизбежным стало и утро после. С криками, ненавистью, недоумением, почему карамельный сироп вызывает у него такую реакцию, постепенным принятием того факта, что, может быть, но только возможно, он был тут и вовсе не при чем. Потому что каждому из них не было места в благосклонности этого мира. Но потому что каждый из них стал нужен другому.