***
Коронацию Чонгука назначают спустя неделю после трансформации из его красных волос снова в черный. Да, Сатана решает передать власть над подземельем младшему сыну и решает сделать это поскорее, лишь бы мозг не компостировал со своим «бе-бе-бе, старикан, ля-ля-ля, осадить меня не смог!». Да, этому ребенку и корону, и трон, и все лавры. Голова уже покрылась сединой. Он уже наперед знает, что первым делом сделает его младший сын: разрешит Тэхёну танцевать стриптиз на коронации, поженит Чимина и Юнги и, боже, точно кончит на чей-нибудь трон. Тем временем в спальне Сокджина: — ДА, Я ВИДЕЛ, КАК ТЫ СМОТРЕЛ НА НЕГО, ТАК ЧТО НЕ ПИЗДИ! Джин уворачивается от полетевшей в него вазы из Китая в эпоху троецарствия. Чонгук злой, и глаза его горят пламенем. Да что ты, он снова на полсекунды взглянул на Чимина, беда-то какая. Но для Чонгука все, что связывает Чимина и Сокджина, — беда. В голове сразу всплывает: «Ты не первый сын», «Чимин мог бы лучше». Чимин, Чимин, Чимин. Чонгук решает переходить на свечи железо. Джин его ловит сзади, целует в ухо и держит сильные руки младшего, пока тот не замолкает и не бросает все предметы из рук, шмыгая носом. Он не плачет, стиснул зубы всего лишь, и дует обижено губы. — Что опять за ревность? — Ты смотрел на него. — Мы поздоровались. — Не здоровайся с ним. — Чонгук, перестань вести себя как ребенок, ты скоро будешь сидеть на троне, а ты волнуешься из-за этого. — Мне плевать, хочу быть ребенком. — Ох, за какие грехи такие мне тебя Бог послал? — За награды. Снова обиженные алые губы, и пара синяков на теле от крепких пальцев, которые почти каждый вечер вжимают в кровать со всей силы. Он не знает, от чего такая любовь к Сокджину. Все детство он стремился и тянулся к нему, он считал его идеалом и хотел быть как он. Словно наивное дитё, как хрупкий цветок, который сломали о жестокую реальность. Старший закатывает глаза и обнимает брюнета за талию, не отпускает, когда тот брыкается, и лишь крепче прижимает к себе, глядя в глаза. — Теперь тебе следует серьёзней относиться ко всему. Трон твой, но это только начало всех твоих проблем. — Мои проблемы закончились, когда ты меня выебал. Так что не беспокойся об этом. Для Асмодея это было неубедительным. Чонгук надевает на плечи рубашку, аккуратно застегивая пуговицы из драгоценных камней подземелья. Стоит спиной к Джину, показывая то, как он гордо уйдёт, показывая то, что Джин тоже вообще-то был неубедительным. — Детка, — руки блондина скользят по чужой талии, не оставляя расстояния между чужой спиной и собственной грудью, — хватит дуться. Ты сам знаешь, что это не так. Но Чонгук гордой и грациозной ланью выскочил из чужой спальни.***
Мысли о троне не давали покоя чёрной рогатой голове. Чонгук мог сидеть на троне часами в пустом зале, освещенном только свечами, и смотреть лишь в одну точку. «Это было слишком быстро… Неужели это все, чего я хочу?» Нет, это было не все. В планы входило ещё завоевать людской мир, сделать какую-нибудь ужасную катастрофу, но он почему-то задумался. Надо ли ему это все? Или ему достаточно Асмодея? — О чем задумался, маленький? Глубокий и бархатный голос нежно разрезает тишину, и Чонгук чувствует тушу рядом с собой, на подлокотнике трона, ощущает его слабое тепло тела. Тэхён всегда был таким внезапным и очень кстати. — Да так. Есть о чем. — Все мы думали о троне, все знали, что он твой, Чонгук. Если ты не хочешь, то он останется пустым. Потому что Чимин — мягкотелая булочка, а я — просто худший из худших кандидатов, — тонкие пальцы перебирают чужие чёрные волосы и приятно массируют ногтями чужую кожу головы, доставляя очень приятные ощущения. Тэхён весь такой из себя приятный, манящий, не скажешь, что он — бог разрухи. — Кстати, неплохой видок. Чонгук усмехнулся. — Переспал с дядей? — Переспал. С дядей. — Ты не должен сомневаться в себе, Гукки. В твоих руках будет все, что ты хочешь. Остаётся только подождать коронации, и все будет прекрасно. Возможно, Тэхён в чем-то прав. Если не во всем. В следующую секунду все снова тихо, словно его не было. И снова демон один на один со своими мыслями.***
День коронации наступает неожиданно, и, кажется, вся нечисть собирается приветствовать нового властителя Ада. Чонгук сидит в самом центре, рядом с ним отец, братья, остальные грехи. Кроме Сокджина. Чонгук ищет его глазами, бегает по каждому до жути знакомому лицу и принимает поздравления, тем временем как его взор все ещё находится в поисках. Это очень забавно: словно щенок, он пытается вычислить хоть одну примету Сокджина, но даже ни намека. Не те запястья, не те губы, не та спина. Все снуют между друг другом, кроме Чона, неуверенно восседающего на троне. — Что, трахнул и забыл? Замечательно, — парень бросает стакан на землю, из которого выпил вина, — Проехали и забыли. Рядом, на подлокотник садится средний брат Чонгука — Тэхен. Смотрит на младшего с ехидной улыбкой и треплет смольные, шелковистые волосы Гуки, очерчивая драгоценные камни на рогах. — Уж не думал, что все выйдет так, — говорит тот, а затем убирает руку и оглядывается. — Рад, что ты не сдох. Что там насчет танца? — Сам не в восторге, — лишь отнекивается Гук, морщится и махает рукой, мол, вон — стол, танцуй на здоровье. — Ты никогда не хотел трон? — Да нахер он мне нужен? Проблемы мне не нужны. Так что наслаждайся властью, господин Дьявол, а я так, в сторонке постою. Мне клево. А ведь Тэхён в чем-то прав.***
Джина нет рядом весь вечер. И хмель, что так радовал глаз, корона… не имели никакого значения. Бродя по бесконечным коридорам, абсолютно трезвый и сломленный, обремененный собственными мыслями, Гук находит свои новые покои и валится на пустую, холодную постель, укрывается теплыми одеялами и снова дает слабину, прежде чем залатать себя заново и возвести новые, несокрушимые стены вокруг своей души. Он уж практически засыпает, внушая, что Джин его вовсе не любил и это все людской бред, иллюзия, а не всякая там любовь, — полнейшая чушь. И сам Чонгук тоже не любил Асмодея — просто хотел доказать. Доказал. И что? Но ночью он ощущает тепло чужих рук вокруг своей талии. Он узнает их сразу. — Маленький сукин сын. Ты все-таки кончил на мой трон. Чонгук гаденько улыбается и прижимается ближе к чужой, но такой теплой спине.